Читать книгу Стихотворения и поэмы - Даниил Леонидович Андреев - Страница 1

Жизнь Даниила Андреева так же таинственна и удивительна, как написанные им книги – «Странники ночи», «Роза Мира», «Русские боги», «Железная мистерия». Это начинаешь понимать не сразу.

Некая тайна есть уже в его родословной.

Мать поэта, Александра Михайловна Велигорская, по отцовской линии происходила из обедневшей ветви известного польского рода графов Вильегорских, по материнской – из рода великого украинского поэта Тараса Шевченко.

Отец, Леонид Николаевич Андреев, один из самых знаменитых русских писателей начала XX века, по семейным преданиям, был внуком таборной певицы и орловского помещика Карпова, из рода Рюриковичей, который находился в родстве с такими известными фамилиями, как Тургеневы, Шеншины и Нилусы. Правдиво или нет предание о прабабушке красавице-цыганке – кто знает? Но во внешности Даниила, да и его старшего брата, было нечто индусское, заметное даже на некоторых фотографиях. Знавшие Даниила в юности в эти слухи вполне верили, называли его индийским принцем и не удивлялись его поэтической любви к Индии.

Родился Даниил Леонидович Андреев 2 ноября 1906 года в Берлине, в дачном лесистом предместье – Грюневальде. Здесь отец снял роскошную виллу, окружил жену заботой матери и тещи, попечением берлинских врачей. За границу Леонида Андреева выгнала первая русская революция. «Не хочу видеть истерзанных тел и озверевших рож», – говорил он, уезжая. Тем более что автору «Красного смеха» угрожали: «Надо убить эту сволочь!»

Через две недели после рождения Даниила от послеродовой горячки Александра Михайловна умерла. Новорожденного увезла в Москву бабушка, Ефросинья Варфоломеевна. Увезла в семью другой своей дочери, Елизаветы Михайловны, бывшей замужем за известным московским доктором – Филиппом Александровичем Добровым. Жила семья Добровых тогда в доме Чулкова, на углу Спасо-Песковского переулка. В том же переулке, в храме, изображенном некогда Поленовым на известной картине «Московский дворик», поэта крестили. Крестным отцом его был тогдашний отцовский друг – Максим Горький, или, как записано в метрическом свидетельстве, «города Нижнего цеховой малярного цеха Алексей Максимович Пешков».

Позже Добровы переехали в другой арбатский переулок – Малый Левшинский, выходивший на Пречистенку. Большая часть жизни Даниила Андреева оказалась связана с этим домом под № 5. О нем некогда писал Андрей Белый: «дом угловой, двухэтажный, кирпичный: здесь жил доктор Добров; тут сиживал я с Леонидом Андреевым, с Борисом Зайцевым; даже не знали, что можем на воздух взлететь: бомбы делали – под полом…» В год рождения Даниила за устройство тайной лаборатории под Тамбовом был арестован и сослан брат доктора, поручик Воронежского пехотного полка. Андрей Белый, гениальный фантазер, все перепутал, но, перепутав, как всегда, попал в самую точку. Добровский дом не уцелел, революционные взрывы разметали его обитателей и посетителей, отправившихся в свой срок в эмиграцию, в тюрьмы, лагеря, ссылки, и до срока – в преждевременные могилы.

Леонид Андреев переживал смерть жены с надрывным отчаяньем, близкие даже опасались за его жизнь. Позже поползли слухи, что он невзлюбил Даниила, невольного виновника смерти матери. Но сына он любил, хотя все складывалось так, что виделись они нечасто, а позже из попытки взять его к себе на Черную Речку ничего не вышло.

В лирическом цикле Даниила Андреева «Восход души», в котором он с кем-то спорит, благодарно говоря: «Нет, младенчество было счастливым…», отец присутствует тревожной тенью:

Так отец и существовал в его жизни, чаще незримый, но шагающий рядом, погруженный в свои видения, переживания, писания.

Умер Леонид Николаевич Андреев 12 сентября 1919 в деревне Нейвола. В Москве о его смерти узнали по лаконичной телеграмме, которая появилась в газетах, и многие этому не верили. Такое было время – неверных слухов, путаных сообщений. Шла гражданская война. Не верили и Добровы, пока не получили из Парижа письма от овдовевшей Анны Ильиничны Андреевой.

Добровский дом был для Даниила Андреева родным домом. Домом, помнившим все в его жизни. Кто только здесь не бывал – Горький и Бунин, Шаляпин и Скрябин, известные писатели, актеры, художники, адвокаты… В начале двадцатых в доме Добровых бывал патриарх Тихон…

Многолетний друг семьи Добровых Ольга Бессарабова, называвшая их дом «сердцем Москвы», записала в девичьем дневнике: «Дом Добровых кажется мне прекрасным, волшебным резонатором, в котором не только отзываются, но и живут:

Музыка – самая хорошая (Бетховен, Глюк, Бах, Моцарт, Лист, Берлиоз, Шопен, Григ, Вагнер). Русские и иностранные, разные, но все хорошо выбранные вкусы играющих и слушающих.

Стихи на всех языках, всех веков и народов, и конечно же лучшие, самые драгоценные, а плохим в этот дом и хода, и дороги… нет. События. Мысли. Книги. Отзвуки на все, что бывает в мире, в жизни».

В сентябре 1917-го Даниила отдали в Прогимназию Е.А. Репман, «одну из самых передовых и демократических в Москве, практиковавшую еще до революции совместное обучение», – как он позже писал в «Автобиографии». В том же году гимназия стала советской школой. Находилась она рядом с домом, где жил и умер Гоголь, – Никитский бульвар, дом 9.

К этому времени относятся дошедшие до нас его детские сочинения «История Мышинии», «Описание планеты Юноны», стихи, которые он начал писать одновременно с первыми рассказами в девять лет. Удивляет в этом детском творчестве не только неистощимая фантазия, но и умение создать свой особенный мир, одухотворенный и таинственный, в котором всему автор дает неожиданные причудливые имена.

Воспитанный в православной семье, Даниил был не только религиозен, но и все время ощущал в себе и рядом с собой некое присутствие мистического. Соприкоснулся с ним он уже в отрочестве.

Начало августа 21-го года в Москве было дождливо, потом стало сухо и знойно. В поволжских губерниях начинался голод. В Москву с помощью голодающим собирался приехать Нансен. Страшные вести приходили из Петрограда. Умер Блок. Раскрыт заговор против советской власти профессора Таганцева. Среди расстрелянных – Гумилев. В том августе с Даниилом, которому еще не исполнилось пятнадцати, и случилось то, что потом он счел первым соприкосновением с мистической иноматериальной реальностью. Он писал об этом в «Розе Мира»: «Это случилось в Москве, на исходе дня, когда я, очень полюбивший к тому времени бесцельно бродить по улицам и беспредметно мечтать, остановился у парапета в одном из скверов, окружавших храм Христа Спасителя… бытие… открыло передо мной или, вернее, надо мной такой бушующий, ослепляющий, непостижимый мир, охватывающий историческую действительность России в странном единстве с чем-то несоразмеримо большим над ней, что много лет я внутренне питался образами и идеями, постепенно наплывавшими оттуда в круг сознания».

Второе мистическое озарение произошло лишь через семь лет, он запомнил день – 15 апреля 1928, в церкви Покрова-в-Левшине. Эту церковь, построенную в начале XVII века стрельцами и которая была совсем рядом, на углу родного Мало-Левшинского переулка, уже в следующем году снесут. «Внутреннее событие… было и по содержанию своему, и по тону совсем иным, чем первое, – отмечал Даниил Андреев в «Розе Мира», – гораздо более широкое, связанное как бы с панорамой всего человечества и с переживанием Всемирной истории как единого мистического потока, оно, сквозь торжественные движения и звуки совершавшейся предо мной службы, дало мне ощутить тот вышний край, тот небесный мир, в котором вся наша планета предстает великим Храмом и где непрерывно совершается в невообразимом великолепии вечное богослужение просветленного человечества».

За эти семь лет Даниил Андреев окончил школу и проучился около трех лет на Высших литературных курсах, но, главное, все эти годы были наполнены глубокой внутренней работой, и не только литературной – над стихами, над романом «Грешники», но и духовно-религиозной, с плутаньями, соблазнами, о которых он позже глухо скажет и в «Розе Мира», и в стихотворных циклах поэмы «Дуггур». Это были годы и безответной влюбленности в одноклассницу, Галину Русакову, и нелепой женитьбы на однокурснице Александре Горобовой, и романтических мечтаний о единственной избраннице… Литературные занятия прерывались необходимостью заработать на хлеб насущный, и он работал то тут, то там в качестве художника-шрифтовика, оформителя…

Живший в арбатском переулке, в те довоенные времена тихом, в зеленых палисадниках, с редкими прохожими, в котором по утрам можно было услышать петушиное пение, Даниил рвался за город, на природу, которую он переживал не только поэтически, но и мистически. Его земные путешествия, в отличие от трансфизических, – как он называл странствия по иным мирам – не были дальними. Подмосковье, Таруса и Малоярославец, Крым и Украина… Но, попав летом 1930 года в Трубчевск и побродив по брянским лесам, Данил Андреев понял, что именно здесь он может найти ту Индию духа, которую никогда не переставал искать. Там, на реке Неруссе Даниил Андреев пережил одно из самых ярких мистических озарений, которое считал прорывом космического сознания. «Меня тогда охватило невыразимое благоговение, и не кровавым смятением, а великолепной, как звездное небо гармонией, стала вселенная», – вспоминал он. Десна и Нерусса, непроходимые чащобы – немеречи, сам древний городок, где княжил герой «Слова о полку Игореве» Всеволод, брат Игоря. Эти места стали для него проникновенным образом России, вошли в его поэзию, осветили страницы «Розы Мира». В камере Владимирского централа, годы и годы не видя ни одного деревца, ни одной зеленой травинки, он в воображении продолжал свои босые прогулки брянскими лесами.

Тридцатые годы – не только летние поездки в Трубчевск, это изучение востока, его религий и истории, потом увлеченность замыслом поэмы «Песнь о Монсальвате». Менялся он, менялось, становясь все страшнее, жестокое время. Если в 36-м году он еще хлопочет за старшего брата, который хотел вернуться из Франции в Россию, – идет к Горькому, пишет Сталину, то последнее письмо брату в Париж в 38-м он заканчивает многозначительной фразой: «хоть живу я там же, ответа не надо».

В 37-м Андреев начинает работу над романом «Странники ночи». В стихотворении, позже озаглавленном «Из погибшей рукописи», лирически сформулированы его тогдашние настроения:

Даниил Андреев осознанно нес «крест молчания», читая то, что он писал лишь узкому кругу близких друзей, и до поры до времени «гибельное» внимание недремлющих «органов» его обходило. Он и его друзья, та интеллигенция, которой в сталинской Москве места не было, которой, чтобы выжить, приходилось таиться или приспосабливаться, и стали «странниками ночи», героями романа, писавшегося тайком, но жгуче современного: действие в нем происходит в 37-м году.

Тогда же, в 37-м он познакомился с двадцатидвухлетней женой своего друга, художника Сергея Ивашева-Мусатова Аллой Бружес, еще не предполагая, что их жизни окажутся неразрывно связаны и что задуманный роман сыграет в их судьбе такую роковую роль.

В 41-м году, на Пасху, умер доктор Добров, в июле 42-го умерла его жена, которую Даниил называл мамой и которая действительно заменила ему мать. После ее смерти он в одном из писем заметил: «Добровского дома не стало».

В октябре 42-го года Даниил Андреев был призван в армию, хотя по состоянию здоровья к строевой службе годен не был. В январе 43-го в составе 196-й Краснознаменной стрелковой дивизии по льду Ладожского озера и по Карельскому перешейку он участвует в переходе в осажденный Ленинград. «Во время пути по безлюдному, темному городу к месту дислокации, – вспоминал поэт, – мною было пережито состояние, отчасти напоминавшее то давнишнее, юношеское, у храма Спасителя… оно было окрашено сурово и сумрачно. Внутри него темнело и сверкало противостояние непримиримейших начал, а их ошеломляющие масштабы и зиявшая за одним из них великая демоническая сущность внушала трепет ужаса. Я увидел “третьего уицраора”… Это переживание я попытался выразить в поэме “Ленинградский Апокалипсис”…». Поэма стала удивительным мистическим эпосом Великой Отечественной войны, завораживающим читателя своей поэтической поступью:

В армии Андреев служил писарем, нес караульную службу, был бойцом похоронной команды, и как вспоминали его сослуживцы, старался на каждую солдатскую могилу положить букетик полевых цветов. Война наполнила его новыми переживаниями и раздумьями о путях страны и народных судьбах. Демобилизовавшись, он снова продолжает работу над романом, дописывая задуманные главы, переписывая законченные. В конце войны его судьба уже неразрывно связана с Аллой Александровной Бружес, художницей, отмеченной, как признавали даже ревнивые современницы, боттичеллиевской красотой. Он писал в стихах, ей посвященных, о тех днях:

Но счастье у очага оказалось кратким. 21 апреля 47-го года арестовали Даниила Андреева, через день его жену. Она вспоминала: «Поздно вечером 23 апреля пришли за мной. Вошли трое. Капитан, возглавлявший визит, вел себя вполне корректно. Обыск был для него привычной и обыденной работой. Он длился четырнадцать часов. Всю нашу большую библиотеку перебирали по книжке: искали роман и стихи, о которых уже знали…» К осени были арестованы близкие друзья, знакомые с романом «Странники ночи», и родственники. При аресте последней обитательницы квартиры Добровых, его двоюродной сестры, дверь большой добровской комнаты забили гвоздями. «Забивали топором, мучительно долго. Невольно представлялся гроб…» – описывала этот арест соседка.

Следствие велось под руководством высших чинов МГБ – Абакумова и Комарова. Обвинение было устрашающим – террор, подготовка покушения на Сталина. Основывалось обвинение главным образом на романе «Странники ночи». В одной из глав описывалась якобы существовавшая на Якиманке подпольная группа, вынашивавшая подобный план. На Лубянке никак не могли или не хотели поверить, что это всего лишь художественный вымысел, пусть и крамольный. Остальные доказательства выбивали из подследственных в течение полуторогодового следствия. Абакумов в спецсобщении Сталину приводил выбитые из подследственного малоправдоподобные признания: «…Я неоднократно задумывался над возможностью осуществления своих террористических замыслов против главы Советского государства во время торжественного заседания или спектакля в Большом театре, но опять пришел к выводу, что это неосуществимо, так как во время торжественного заседания или представления свет в зале гасится и делать прицельный выстрел крайне затруднительно, а в антракте трудно улучить момент, чтобы остаться вне публики, стрелять же прямо из публики я считал бессмысленным самопожертвованием, так как для того, чтобы прицелиться и произвести выстрел, необходимо какое-то время, в течение которого всегда кто-либо из окружения заметит и помешает осуществлению моих намерений…» Сталин абзац с этими словами подчеркнул.

В постановлении Особого Совещания при МГБ СССР говорилось: «Андреева Даниила Леонидовича за участие в антисоветской группе, антисоветскую агитацию и террористические намерения заключить в тюрьму сроком на двадцать пять лет, считая срок с 23 апреля 1947 года. Имущество конфисковать». Вместе с ним по тому же делу было осуждено еще девятнадцать человек, приговоренных к лагерям на срок от десяти до двадцати пяти лет. Они были признаны виновными в том, что «являлись участниками антисоветской террористической группы, созданной и возглавляемой Андреевым, участвовали в сборищах, проводимых Андреевым, на которых высказывали свое враждебное отношение к Советской власти и руководителям Советского государства; распространяли злобную клевету о советской действительности, выступали против мероприятий ВКП(б) и Советского Правительства и среди своего окружения вели вражескую агитацию». Осужденные избежали расстрела лишь потому, что как раз в то время смертная казнь в СССР ненадолго была отменена.

По окончании следствия роман «Странники ночи», несмотря на протест автора, уничтожили, как и весь архив Андреева, в котором были не только его рукописи, но и письма отца. Не хочется верить в гибель «Странников ночи», романа, по свидетельствам современников, незаурядного…

После приговора, 27 ноября 1948 года Даниил Андреев из страшной Лефортовской тюрьмы МГБ был переведен во Владимирский централ. Его сокамерниками здесь в разное время были пленные высокопоставленные немцы и японцы, принимавший отречение царя В.В. Шульгин, академик В.В. Парин, осужденный по ленинградскому делу историк Л.Л. Раков и многие другие заметные люди, часто ни в чем не виновные. Попадались и просто уголовники. Именно здесь, в тюрьме, Даниил Андреев написал главные свои книги, ныне широко известные.

Вот что он говорит о начале работы над «Розой Мира». «Я начинал эту книгу в самые глухие годы тирании, довлевшей над двумястами миллионами людей. Я начинал ее в тюрьме, носившей название политического изолятора. Я писал ее тайком. Рукопись я прятал, и добрые силы – люди и не люди – укрывали ее во время обысков. И каждый день я ожидал, что рукопись будет отобрана и уничтожена, как была уничтожена моя предыдущая работа, отнявшая десять лет жизни и приведшая меня в политический изолятор».

Писать «Розу Мира» поэт стал, пережив новые мистические озарения, когда ему открылись те иноматериальные миры, которые лишь мельком просверкнули пред ним давней июльской ночью на Неруссе. Эти озарения, бессонные ночи на тюремных нарах, уносившие в трансфизические странствия, напряженная творческая работа, тяжелые переживания о судьбе жены, о которой он долго не имел никаких известий, томившейся в Дубровлаге, привели к тяжелой депрессии и инфаркту.

Уже после смерти Сталина, когда в режиме появились некоторые послабления, он написал поразительное по искренности и бесстрашию заявление на имя Председателя Совмина Г.В. Маленкова: «Мое враждебное отношение к советской системе имело в основе своей отрицание не столько экономической стороны этой системы, сколько политической и культурной. В частности, я не видел в нашей стране подлинных демократических свобод и, увы, моя собственная судьба подтвердила это. Теперь, как и раньше, мое отношение к советской власти зависит от той степени свободы слова, печати, собраний, религиозной деятельности, какую советская власть осуществляет фактически, не в декларациях, а на деле. Не убедившись еще в существовании в нашей стране подлинных, гарантированных демократических свобод, я и сейчас не могу встать на позицию полного и безоговорочного принятия советского строя».

Это заявление стоило ему, по крайней мере, лишнего года, проведенного в тюрьме. Освобождение пришло только благодаря неотступным хлопотам жены ровно через десять лет после ареста. В эти годы хрущевской «оттепели» освобождались из тюрем и лагерей многие сталинские узники. Были освобождены и реабилитированы «за отсутствием состава преступления» и осужденные по делу Даниила Андреева. Правда, вернулись не все. Умерла в лагерной больнице двоюродная сестра, в потьминском инвалидном доме умер брат… Поэт чувствовал и себя виновным в их гибели.

Удивляет количество написанного им в тюрьме: блещущие острым юмором новеллы книги «Новейший Плутарх» и работы по стиховедению, монументальная, полная пророческих страниц «Железная мистерия» и небывалый для русской, и не только русской, литературы поэтический ансамбль «Русские боги», оратории, лирические поэмы и циклы, наконец, объемистый философско-поэтический трактат о тайнах мироустройства и человеческой истории – «Роза Мира». Все это, чудом уцелевшее, вначале существовало лишь в черновиках, вынесенных из Владимирской тюрьмы приехавшей за скудными вещами мужа Аллой Александровной Андреевой, о которой он писал:

Те двадцать три месяца, которые Даниил Андреев прожил после освобождения, были месяцами бездомных скитаний и безденежья, тяжелых болезней и упорной работы над спасенными рукописями. Умер он 30 марта 1959 года и был похоронен рядом с матерью и бабушкой на Новодевичьем кладбище.

Даниил Андреев считал: его предназначение – поделиться духовидческим «опытом с другими, приоткрыть картину исторических и метаисторических перспектив, ветвящуюся цепь дилемм, встающих перед нами или долженствующих возникнуть, панораму разноматериальных миров, тесно взаимосвязанных с нами в добре и зле…». Выполняя эту задачу, пишет он далее: «…я стремился и стремлюсь ее выполнять в формах словесного искусства, в художественной прозе и поэзии, но особенности этого искусства не позволяли мне раскрыть всю концепцию с надлежащею полнотой, изложить ее исчерпывающе, четко и общедоступно. Развернуть эту концепцию именно так, дать понять, каким образом в ней, трактующей об иноприродном, в то же время таится ключ и от текущих процессов истории, и от судьбы каждого из нас», – вот в чем замысел «Розы Мира» и пафос его поэзии.

Даниил Андреев называл свой метод познания метаисторическим, то есть выходящим за пределы земной истории. Его модель мироздания позволяет нам увидеть мир в еще малопознанной глубине и цельности истории. Увидеть прежде всего с точки зрения этической, религиозно-нравственной.

При жизни поэт не опубликовал ни строки, храня вынужденный «крест молчания». Через двадцать лет после его смерти, главным образом благодаря вдове, которой поэт пророчил: «ты умрешь, успокоясь, когда буду читаем и чтим», появились первые издания. А теперь вышли собрания сочинений Даниила Андреева, его имя присутствует в энциклопедиях и множестве антологий. Перед читателем явился поэт, открывший необычные поэтические миры, чьи видения волнуют пророческой яркостью и глубиной, своеобразием и подлинностью, захватывают лирической силой.

Борис Романов