Читать книгу Марьям - Данияр Куантканов - Страница 5

В то время, когда Махмуд Такаев, сидя в лагере, мысленно рассуждал о странностях советского бытия, его старшая жена Кели была по горло в каждодневных заботах о трех своих малолетних детях и еще семье второй жены – Бату с дочкой Зулпой и сыном Лечей. У Бату родственников не было, никто не помогал выживать, и вся ответственность за обе семьи легла на Кели. Тогда жили трудно все, но, если в доме не было мужчины, основного добытчика, то трудно было втройне.

Когда в свое время Махмуд привел второй женой Бату, для Кели это, конечно, стало большим ударом по самолюбию. Маленький домик, где поселили Бату, был в другом конце большого огорода и выходил на соседнюю улицу. Они не виделись и не общались вовсе. И вот Махмуда арестовали, семьи остались без хозяина и кормильца. Тогда старший брат Махмуда – Халид собрал всех в своем доме и сказал:

– Случился большой удар по нашему роду, по вашей семье. Чтобы не позорить фамилию Такаевых перед людьми, чтобы никто не говорил, что семья рассыпалась от первого порыва ветра, чтобы соседи не злословили и не сплетничали, вы должны забыть все свои обиды, объединить все силы и вместе поднимать детей. Судьба брата неизвестна. Будем молиться, чтобы он вернулся, а когда это произойдет, здесь, в его доме, всё должно оставаться, как раньше. Ради него и Всевышнего! Ответственность за семью я возлагаю на тебя, Кели, и с тебя спрошу!

Общие трудности сблизили Кели и Бату. Их отношения никогда ровными не были, но тогда все думали только о том, как выжить.

«Дикбер, полей тыкву, Бату, собери фрукты, а я пока займусь кукурузой, сделаю муку». Кели садилась и делала пресные лепешки. Лепешки макали в соленую сыворотку, прикусывали брынзой с луком – вот и вся каждодневная пища.

В таких условиях рабочие руки в доме были остро необходимы. Курбика была старшей дочерью Махмуда и Кели. Выросла очень красивой девушкой. Высокая, с длинными золотистыми волосами. Характером гордая, самолюбивая. Отца и мать она называла по имени, что разрешалось только старшим сыновьям. Курбика рано вышла замуж за парня из Гудермеса. Такое замужество считалось удачным и даже почетным. Гудермесцы твердо соблюдали все традиции нации и очень этим гордились. В общем, кроме Дикбер в доме помощников то и не было. Они с матерью вставали до рассвета и после утреннего намаза трудились дотемна.

– О Всевышний, помоги мне и моей семье выжить. Я хочу есть досыта и не стесняться своей бедной одежды, – так, на свой манер заканчивала каждую молитву Дикбер. Ей уже было почти 17 лет, с каждым годом она хорошела, и на нее стали обращать внимание. К Кели даже приходили люди из одного уважаемого рода. Хотели засватать Дикбер за парня из состоятельной семьи. Дав предварительное согласие на замужество своей дочери, Кели намекнула сватам, что разумнее отложить свадьбу до возвращения Махмуда. Да и не могла она дочь отпустить, попросту не справилась бы с домашними хлопотами одна…

Строги обычаи предков! Чеченские девушки по улицам бесцельно не ходят, вечерами не гуляют. Если девушку заметят на прогулке одну, кто-нибудь обязательно поинтересуется: из какой она семьи, есть ли у нее отец, старшие братья, и почему ей это разрешают? Не принято также ходить на свидания или встречаться наедине. Видеться молодые люди могли только в присутствии свидетелей. При этом парень должен был стоять на расстоянии не ближе вытянутой руки.

– Как тебя зовут? – однажды обратилась к Дикбер незнакомая женщина, когда та пришла к ручью за водой.

– Дикбер, – ничего не подозревая, ответила девушка.

– Меня зовут Яхита. Один молодой человек, мой двоюродный брат Али, хотел бы с тобой познакомиться. Ты придешь сюда завтра?

– Может, приду, – уклончиво и без особого энтузиазма ответила Дикбер, а про себя подумала: «Еще мне этих проблем не хватало». Она вспомнила строгое лицо матери и свое отложенное замужество.

На следующий день у ручья она встретила Яхиту и ее брата. Али стоял поодаль в тени дерева. Был виден лишь его силуэт.

– Здравствуй, Дикбер! Как твои дела? – начала незатейливый разговор Яхита. – Али, помоги мне поднять кувшин, – как бы, между прочим попросила она парня.

Он вышел на свет и шагнул к девушкам. Дикбер на миг встретилась с ним глазами, потом торопливо подхватила свой кувшин и направилась домой.

С этого дня Дикбер только и думала об этом парне. Впервые в жизни она влюбилась. Крепкий джигит среднего роста, выразительные черные глаза. Взгляд не суровый, с задоринкой, едва заметная улыбка выдавала человека легкого и ироничного по характеру. Али понравился ей до такой степени, что, услышав вскоре там же, у ручья, предложение о замужестве, она передала через Яхиту свое согласие. Может, она и впрямь сильно увлеклась им, а может, ей хотелось уйти, наконец, от безысходности? Скорее всего, и то и другое…

Дикбер места себе не находила тем вечером. После ужина, убирая посуду, она нечаянно уронила тарелку, минутой позже запнулась о стул и чуть не упала.

– Что-то ты сегодня неловкая какая-то. Все в порядке? – строго спросила мать.

– Да, все хорошо.

Оставшись в комнате одна, Дикбер набрала воды в тазик и собралась стирать свое единственное приличное платье, в котором, собственно, и ходила каждый день. Кели услышала плеск воды и крикнула из другой комнаты:

– С чего это ты затеяла стирку посреди недели?

– Я испачкала платье маслом.

– Не возись долго, пора спать.

Когда все стихло, и члены семьи уснули, Дикбер неслышно поднялась, на цыпочках пробралась в прихожую, где на веревке сушилось платье. С него вода уже не капала, но ткань была еще влажной, а времени рассуждать не было.

«Или сейчас, или никогда», – решившись, подумала она и стала натягивать на себя мокрое платье. В свете луны никто не увидел, как девушка скользнула за ограду и, стараясь не выходить на открытое пространство, растворилась в ночи.

Яхита стояла у ограды и всматривалась в темноту. Прошло немало времени, но вот из темноты вышла Дикбер. Увидев сестру Али, она остановилась, пристально всматриваясь в ее лицо. Яхита улыбнулась и кивком головы дала понять, что все в порядке. Дикбер, опустив голову, зашла в дом. В таких случаях у чеченцев не принято сразу идти в дом жениха. Кстати говоря, с какого-то момента жених и вовсе выпадает из поля зрения семьи – всем занимаются его родственники. Невеста находится в доме у родной сестры жениха, пока не завершатся необходимые дипломатические переговоры с ее семьей. Родственницы жениха встретили ее очень доброжелательно. Но родне Али еще предстоял непростой разговор с Кели. На следующий день послали людей к матери Дикбер с извинениями и вестью, что ее дочь у них, и они готовы строить родственные отношения.

– Мир вашему дому. Мы пришли с добрыми намерениями, с открытой душой к вашему порогу. Если позволите, мы его переступим.

Однако для Кели это был страшный удар, и она не пустила гонцов на порог своего дома. Женщина до такой степени была разгневана и расстроена поступком дочери, что слегла. Она сочла это предательством и считала, что Дикбер опозорила ее семью, нарушила данное слово – подвела тех уважаемых людей, которые однажды приходили ее сватать. Но самое ужасное – не дождалась отца и его благословения.

– «Дала кхелл йойла хьуна!» (Пусть покарает тебя Бог). Так ей и передайте! – говорила она всем, кто приходил к ней на переговоры.

Проклинала она свою дочь так, что даже близкие родственники не могли ее остановить.

– Что же ты так ее бранишь? Что она такого страшного сделала? Просто ушла замуж. Побойся Бога, вдруг все исполнится!

– Ц1ела керча хьа корта! (Пусть голова твоя катается в крови!)– не унималась Кели.

И свою дочь, и новую родню, разъяренная мать долго не хотела видеть.

А парень оказался хороший, добрый, семья большая и дружная. Дикбер одели, обули, и началась другая жизнь, счастье. В этой семье все было по-другому. Мама мужа была женщиной мягкой. Она с теплотой относилась к Дикбер. Отец был простым и добродушным человеком. Разница между ее прошлой жизнью и новой была разительной.

Она с упоением жила и наслаждалась каждой минутой с Али. Он обладал редкой для мужчины чуткостью. Дикбер удивляла его способность смотреть на нее не пристально-осуждающе, а внимательно, словно он пытался угадать ее желания. Он был любимым сыном своей матери, но мудрая женщина не позволяла ни себе, ни кому-то еще излишнего проявления эмоций в его адрес, которые бы испортили его. Если бы Дикбер знала слово «интеллигентность», она бы применила именно это определение к описанию нравов, царивших в этой семье. Дни проходили легко. Да, все в быту осталось по-прежнему. И вставать надо было рано, и ухаживать за скотом, и готовить еду, и стирать, и убирать. Но добрая атмосфера утроила силы Дикбер, и она, не замечая усилий, все делала с радостью, и все давалось ей удивительно просто! Вечером, довольная, ложилась спать, утром, счастливая, просыпалась. А как его мама готовила лепешки! Она была настоящей кудесницей в приготовлении чеченских лепешек с тыквой. Каждую неделю, чаще в субботу, по дому разносился бесподобный запах печеного теста и топленого масла. Это был рай во всех смыслах. К Дикбер относились доброжелательно, без упреков, без сдвинутых бровей на переносице. По ночам она обнимала своего мужа и вдыхала, вдыхала его запах. Гладила его волосы, когда он засыпал, и не могла нарадоваться своему счастью…

Они долго стояли друг против друга. Мысленно прощались, понимая, что им, возможно, больше не суждено встретиться.

– 1ела, хьоменаг аc хьу дир ду? (Али, любимый, а как же я?)

– Дала мукълахь шадерг дика хир ду (Даст Бог, все будет хорошо).

– Со хьожар ю хьога (Я буду тебя ждать).

– Со юха вог1ар ву хьуна, хьо сох тешалахь хьоменаг (Я вернусь, я обязательно вернусь. Ты должна в это верить, любимая).

– Со хьажа г1уртар ю, со ч1ог1а хьожар ю (Я стараюсь. Стараюсь изо всех сил).

Мать Али шептала молитвы и, смахивая слезинки, все гладила своего сына по спине, как будто хотела благословить его на всю оставшуюся жизнь. Наконец, он обнял мать, отца, потом поклонился остальным своим землякам, надвинул поглубже папаху, вскочил на коня и ускакал. А его молодая жена глядела ему вслед с тоской, так и не успев досыта познать всех радостей спокойной семейной жизни. Прошло так мало времени, всего какие-то три месяца, и Али призвали на фронт…

Некоторое время Дикбер жила в новой семье. Вестей от Али не было и, чтобы соблюсти строгие чеченские приличия, его отец сказал:

– Мы от тебя не отказываемся, ты нам нравишься как невестка. Однако, пока Али на фронте, тебе лучше пожить у себя дома. Это временно, до возвращения мужа.

Вот и все…

Конечно, Кели приняла ее неласково, но дома нужны были руки, помощь по хозяйству. Потихоньку налаживались отношения, хотя Дикбер очень боялась своей матери, старалась не попадаться ей на глаза, чтобы не получить очередную порцию проклятий. Впоследствии она считала, что все эти проклятия исполнились и сопровождали ее всю жизнь.

Дикбер обладала одной особенностью, о которой она никому не рассказывала. Девушка иногда видела странные тревожные сны, события в которых, так или иначе, повторялись в реальной жизни. А не рассказывала она о них, потому что такие сны обычно не предвещали ничего хорошего. Она сама их боялась. Один из таких снов девушка увидела в ночь на 1 февраля 1944 года.

…Она стоит в конце вагона в том месте, где они сцепляются друг с другом, и смотрит на соседний. А там открыта дверь, и стоят люди, смотрят на нее. Смотрят по-доброму, кто-то улыбается. Они счастливы. Вдруг люди по одному начинают махать ей рукой, словно прощаются. Она думает: «Как бы мне перебраться к ним?» Оглядывается – сзади никого. Она одна в пустом вагоне. Поворачивается, а соседний вагон с людьми сам собой отцепляется и начинает отставать. Она в ужасе протягивает людям руки, мол, помогите мне перебраться к вам! А они улыбаются и качают головами: «Нет, не надо!» И в какой-то момент вагон переходит на соседнюю ветку и уезжает в сторону, постепенно исчезая в тумане…