Читать книгу Цветы - Дарина С. - Страница 2

Всю жизнь я слышал, что пути господни неисповедимы. Мне казалось, что это лишь пафосные речи. В нашем веке социальных сетей каждый хоть немного пророк, философ и вдохновитель.

Сейчас 2022 год, и я еду на скором поезде в глухомань из-за непонятной истории и неизвестных мне людей.

Размеренный стук железнодорожных колес вводит в медитацию, хочу я того или нет. Мелькающие пейзажи ни с чем не спутаешь: есть в них свой изюм. Мне доводилось бывать за границей и посещать разные места. Многие ландшафты напоминали друг друга, но русским видам я аналогов не сыскал. В них есть что-то аскетичное, простое и мрачное, а с другой стороны – открытое и по-детски светлое: вот дверь, вот порог, входи. Тебя никто не ждет, но никто и не осудит за нежданный визит. Возможно, поэтому я и остался в России: попытать счастье и стать независимым журналистом, добывающим новости для людей, которые жаждут правдивых, леденящих душу историй.

Что скрывать: я и сам таков. Мне хочется что-то искать, верить, что жизнь не квадратная коробка, не четыре стены, в которые можно упереться, смириться и остаться там, так и не глотнув воздуха, не услышав ни одной новости, скандала, интриги.

Нет ничего лучше истории: правдивой, пугающей, придуманной, неважно какой. Лишь истории позволяют нам узнавать новое о других людях. И пусть это чаще всего сплетня, пропущенная сквозь мясорубку различных мнений и дополнительной информации, нестрашно. Главное – сохранить суть. Я видел в тиктоке, как ученые доказали, что почти все вокруг – ложь. Даже стена, на которую ты смотришь годами, может оказаться миражом в твоей маленькой черепной коробке. И если в мире так мало правды, стоит ли вообще от чего-то отказываться? Тем более от историй.

Еще в далеком детстве я решил, что лучше сплетен нет ничего на свете. Их всемогущество неоспоримо, их скорость быстрее пули, они спасают и губят. Их пишут в журналах, обсуждают, они рождают шедевры литературы, музыки, театра. Они наполняют жизнь каждого человека на земле. Не спорь, я знаю, что и ты знаешь кое-что. И я вскоре, когда мой поезд прибудет на место, надеюсь, узнать что-то большее.

Каждая женщина во дворе слышала кое-что о своей соседке, ее муже и отпрысках, о чем стоит по секрету шепнуть в надежное ухо. Я ставил эксперименты на этих жадных до слов дамах: одной невзначай говорил одно, второй – второе, третьей – третье.

Однажды две женщины подрались, когда спорили о соседке Марине и ее муже Сереже. Каждой из них я, с глазами плачущего ребенка, рассказал разные версии одной истории: одной – пока мы стояли в очереди в «Пятерочке», в тот момент мне очень нужен был чупа-чупс, второй – в аптеке на углу нашего дома, тогда мне понадобился аспирин для мамы.

Они были так уверены в том, что я им наплел, что нападали друг на друга, как обезумевшие курицы. И знаешь, что самое важное? Они забыли про источник информации! Эти женщины свято верили в свою правоту, и мелкий доносчик исчезал на фоне фразы «я знаю».

Сомневался ли я в выборе профессии? Нет. Никогда.

Сейчас мне двадцать семь, я веду паблик «Летняя сплетня», где размещаю истории, кропотливо собранные со всех уголков страны. Благодаря мне слуге ты во время скучного обеда узнаешь леденящие кровь подробности о найденном в Финском заливе теле, о семье, которая сошла с ума в Новороссийске или о том самом чемодане. Мои видео собирают множество просмотров в тиктоке, ведь я кладу в рот обывателю пилюлю от скуки. И ты всегда вернешься ко мне, потому что, пусть на время, но ты ощущаешь, что кто-то живет хуже тебя. На секунду твоя нелепая жизнь становится не такой уж и сраной. Конечно, это крючок, с него сложно сорваться. От таких, как я, не уходят. Ты сам возвращаешься ко мне, к моим историям.

Все эти сплетни заставляют твою кровь кипеть. Тебе хочется обсудить их. Ты знаешь, о чем поговорить с коллегами, кроме поганой и опостылевшей работы. Может быть, даже начальник слышал эту страшную историю. А если нет? Нужно рассказать. Это возможность блеснуть, стать ближе к высокопоставленному заду. Прижаться щекой к элитной булке, почувствовать успех, пусть и на секунду. Как же это сладко.

Видишь, информация, какой бы она ни была, наделяет тебя силой и властью. Один умный человек назвал информацию ремеслом. Я бы добавил, что информация – это дар.

И сейчас, возможно, впервые за всю мою жизнь, я нащупал бомбу. Как только этот слух лизнул кончик моего уха, за час были куплены билеты и собран походный чемодан. Я не стал тратить время на обед и выяснение подробностей. Я даже поссать не сходил. Все это померкло. Если хоть доля из того, что я слышал, правда, то я самый счастливый на свете торговец слухами. Я снова стал мальчишкой, что мчит навстречу приключениям. Я Бильбо Бэггинс, и у меня есть свое кольцо! Ах да, меня зовут Славик, приятно познакомиться.

Птичку, что принесла эту золотую весть на хвосте, зовут Игнат. О, мой драгоценный информатор!

Мы вместе учились до девятого класса. Он так же, как и я, обожал грязные словечки, собирал их по всей школе. Не брезговал подслушивать учителей и даже бывать в женском туалете.

Мы сдружились сразу. Игнат собирал для меня слухи, а я уже складывал их в истории. Мы записывали все в тетрадь, тщательно обговаривали подробности на случай, если станут расспрашивать, придумывали пути отхода, если не поверят. Мы дудели в одну дудку. Вся школа была подписана на наш канал, хоть он и был устным. Все ждали новостей от Славика и Игната.

Мой дражайший подельник родом со станции «101 километр» по направлению Санкт-Петербург – Оредеж. Это было место ссылки для неудачников и зэков, туда в конце восьмидесятых годов закинули его родичей. Они стали плодиться, размножаться, и теперь почти в каждом углу Ленинградской области живет родственник Игната, прекрасно знающий о его слабости к сплетням.

Когда мы выросли, Игнат стал приплачивать родственникам за информацию. Конечно, они с радостью сливали нам все, что происходило в глубинке, в малонаселенных пунктах, поселках городского типа. Мы знали больше, чем любой мент в округе.

Его мама собрала деньги с брата, отца и других членов многочисленной семьи и отправила Игната учиться в Питер. Он жил в общаге и в девятом классе решил, что с него хватит образования, он умеет читать и писать, а главное – слушать.

Один из братьев устроил его барменом, обучив двум притопам, трем прихлопам, остальное парень выучил сам. Игнат работал ночью, избегая блеска софитов, чтобы посетители не обращали внимания на его возраст. Конечно, все прекрасно видели, что парню рано разливать алкоголь, но молчали, улыбались и принимали отличные коктейли из его рук. А еще они кое-что знали, кое-какую сплетню. Теперь они точно не с пустыми руками вернутся в свою унылую обыденность.

Игнат любил свою работу, можно сказать, он нашел себя. Но прилетела грустная весть из дома, и он так же, как я, не умывшись и не поссав, уехал из города через час, как узнал.

Его мама заболела, и все вокруг, даже обожаемая работа, померкло. От Игната долго не было вестей, где-то два месяца я был на голодном пайке. Мой собрат по сплетням приносил мне вкусненькое с каждой смены. Бывало так, что за одну ночь я получал пять, а то и больше наводок. Игнат возвращался домой и ложился спать, а перед этим я выжимал и записывал все до последней капли из его сонного мозга.

Да, мы жили вместе. И все мои подписчики выросли на рассказах из-за барной стойки, хотя и не знают об этом. Иногда я приходил к нему на работу специально в середине ночи, чтобы народ уже разгорячился. Игнат делал мне самый вкусный Лонг-Айленд на свете. А может, и не самый, не знаю. Мне наплевать.

Я садился за барную стойку и слушал, иногда записывал. Люди приходили и уходили, истории текли рекой, а я был огромной хищной рыбой, не знающей сытости.

Мы выросли за этой громадиной. Он с одной стороны, а я с другой. А наши сплетни превращались в правдивые слова, летающие по всему интернету. За каждой барной стойкой была своя правда. Однажды мы даже переспали за ней, когда лайки к статье перевалили за сотку. После этого мы как раз съехались. Все шло своим чередом, но помешала болезнь его матери.

Этой ночью он позвонил мне и рассказал, что похоронил ее. Я попробовал посочувствовать, но он быстро перевел тему. Он приберег сладкое для меня, но действовать нужно было быстро.

На этот раз он узнал об этом не от родственников, а из группы для барменов в интернете. Они говорили о странной истории, прогремевшей в пригороде, и один из них был в ней замешан. Подробности не уточнялись, но Игнат сказал, что это дело заинтересовало его максимально, но сам он не может в данный момент развить эту сплетню, поэтому просит меня заняться ей лично.

И вот я здесь, мчусь на поезде в Лугу, что под Питером, любуюсь пейзажем за окном и думаю о барной стойке. Сам городок меня не интересовал. Место, куда лежал мой путь, называлось Заклинье – маленькая деревня в трех километрах от Луги. Если бы не эта история, я бы никогда и не узнал, что такое богом забытое место есть на карте. Хоть и первое упоминание о нем появилось аж в 1500 году.

Посмотрев фотографии, я убедился, что это мрачное, заброшенное поселение, не более чем на три тысячи жителей. Единственным его достоинством была природа.

Поезд сбрасывал скорость, голос из громкоговорителя рассказал мне, что будет дальше:

– Следующая станция – город-герой Луга. Пожалуйста, при выходе заранее проверяйте свой багаж. Счастливого пути! – вот и все, прощай уютный вагон. А ведь мы были с тобой вместе добрых два часа.

Я последовал совету и тщательно проверил вещи. Планшет, телефон, паспорт, деньги, небольшая фляга коньяка пятилетней выдержки, ручка и блокнот. Зачем мне блокнот? Просто привычка еще с тех времен, когда мы с Игнатом перекидывались записками, оставляли тайные послания. Да и вообще эпистолярный жанр мне мил по сей день.

Я надел походный рюкзак, окинул взглядом место, на котором сидел. На относительно белой поверхности квадратного откидного столика осталась лишь кружка с недопитым чаем, куда я добавил немного коньяка. Я забрал вещи и двинулся к выходу, поезд уже подъезжал к обещанной остановке.

Немногочисленные пассажиры медленно стягивались к выходу, никто не торопился. Некоторые так и остались сидеть на своих местах. В вагоне пахло курицей гриль, беляшами и прочей едой. Похоже, что это негласная традиция – чем-то перекусить в пути. В этом простом действии проявляется радость детства: жевать что-то вкусное, пока стучат колеса.

Поезд совсем замедлил ход и влез на вокзал. Тук-тук, тук-тук, победоносный гудок, и вагон остановился. Отрылись двери, и все пассажиры потопали прочь по своим делам, в свои жизни.

Вокзал в Луге непримечательный: стены выкрашены в бежевый цвет, в общественном туалете – запах мочи и той самой хлорки. Там же старые деревянные стулья и скамейки вели бой не на жизнь, а на смерть. Кто выигрывает, сказать сложно, скорее, в этой битве не будет проигравших.

Пара киосков: один – с пирогами, беляшами, чаем и кофе «Нескафе» из пакетика, второй продавал газеты «Комсомольская правда» и «АИФ» с кроссвордами и разными байками из жизни звезд. На обложке одного издания красовались Киркоров и Басков. Про них я тоже писал, подогревал слухи о романе и был очень доволен: все-таки люди легко верят во все, что ты можешь обозвать «фактом». Я улыбнулся и направился к выходу в город.

Маленький ребенок, проходивший мимо вместе с замученной молодой женщиной, устроил сцену из-за какой-то важной для него проблемы. Может, мама что-то ему не купила, может, он хотел писать или просто устал. Но истерика была жуткая: у парнишки скривилось лицо, и он изо всех сил колотил мать свободной рукой. Мне стало грустно за эту красивую женщину и радостно за себя: никаких детей у меня нет. И даже собаки.

Всегда можно найти проблему, если ты что-то не хочешь делать. Но признаваться в этом стыдно даже себе, и ты выискиваешь целый список причин:

– Я легко сделал бы это, но…

И поехали: проблема в дороге, погоде, деньгах, здоровье бабушки или кошки. Проблема, проблема, проблема! Ты можешь даже сломать ногу сдуру, лишь бы не делать то, что на самом деле не хочешь, например, из-за страха или неуверенности в себе.

Я это заметил еще в детстве. Но любовь к слухам и желание заполучить в коллекцию самые ценные слова пересиливали все страхи. Каждый раз, когда искал отмазку, когда боялся и хотел отступить назад, я делал титаническое усилие над собой:

– Все, что меня пугает, я обязан осуществить. Не бойся сказки, бойся лжи.

Так я говорил себе и делал шаг вперед. Иногда мне казалось, что глаза мои закрыты и я иду в пустоту, не ведая, есть ли впереди обрыв. Я не знал, вернусь ли целым. И все же это того стоило. Единственное, что осталось и заставляло смотреть на себя с уважением и трепетом – это последствия. Любое действие имеет последствия, абсолютно любое.

В Луге сырой и теплый воздух. Она южнее Питера, и если проехать еще дальше, то доберешься до Нижнего Новгорода. Но в этот раз моя остановочка здесь.

На машине я не поехал намеренно, опасаясь пробок и аварийных ситуаций на дороге. К тому же, что скрывать, водитель из меня дрянной – я стопроцентный пассажир. Бывало такое, что я засматривался на дерущихся в центре бомжей и с открытым ртом въезжал в зад иномарки. Или как-то раз долго разглядывал, как мне показалось, самый уродский в Питере рекламный проспект. Полез за телефоном, чтобы сфотографировать и написать разгромную статью про некомпетентных сотруднико. И случайно нажал на газ. Очередной штраф, разборки, упущенное время и потерянное достоинство.

Дэпээсники меня знали и даже прозвище дали – «Горе-баранка». Иногда называли просто бараном. Поэтому мою машину водил Игнат, на нем никакое погоняло не висело. Он прекрасный водитель, шикарный любовник и отличный, преданный друг.

С этими мыслями я очнулся недалеко от вокзала, на большом открытом рынке, где каждый торговал, чем хотел. Кто закатками, кто ножами, кто свежей рыбой. Картошка, детские велосипеды, шмотки прошлого века, самовары – все можно было найти здесь за относительные копейки.

Рядом с рынком – проезжая часть, где приткнулись таксующие мужички, к ним я и пошел. Окинув всех взглядом, я остановился на пожилом мужчине с седыми волосами, сигаретой «Прима» и в кепарике, именно в таких головных уборах ходят в пригородах. Одет просто: брюки, видавшие виды, свитер мохнатых годов и сверху кожанка. Он улыбался и что-то рассказывал соседу, щелкающему семечки. Тот его внимательно слушал.

Как только я подошел, мужчина переключил внимание на городского мудачка и возможность заработать.

– Здравствуйте, уважаемый! Куда вас подбросить? Все дороги знаю, куда скажете, отвезу. Я Петрович, сам местный, и все мои предки отсюда. Так что не стесняйся, говори куда нужно, – он улыбался, смотрел на меня ясным взглядом, голубые глаза еще не растеряли былую внимательность.

– Мне нужно в местную деревню, Заклинье называется. Она в трех килом…

– Знаю я, сколько километров, – мужичок прервал меня, махнув рукой, словно отгонял жирную муху. – Не учи ученого, садись давай. Пятьсот рублей, – он немного поменял тон, будто расстроился или напрягся.

Конечно же, цену он загнул, по-хорошему тут двести, и то с натяжкой. Но мне захотелось поехать с ним, деньги стали неважны. Я как будто попал в другой мир, в котором пока ничего не понимаю, а местные смотрят на меня и посмеиваются из-за моего любопытства и глупости. Думаю, они сразу повесили на меня ярлык «городской», а значит, я неженка и у меня есть деньги. Они правы, и я согласен сыграть в эту игру.

Петрович сел за любимую, потертую годами баранку. В машине мурлыкало радио «Ваня». На сиденьях лежали массажные накидки. Они состояли из круглых деревянных шариков, собранных в одно полотно, и помогали людям, которые много сидят и мало двигаются. Благодаря такой нехитрой конструкции кровь не застаивается. Старый, но рабочий метод.

Несколько маленьких православных икон, бумажки, папиросы, кроссворд из того самого киоска, кусок пирога, завернутый в салфетку, – в этом доме на колесах было все, что нужно в дороге и дорого сердцу хозяина.

Я хотел сесть на заднее сиденье, как делаю всегда в такси. На переднем я езжу только с Игнатом, и только потому, что могу прикасаться к его руке или приставать к нему, пока горит красный свет.

– Что ты как баба, ей-богу? Садись вперед, – водила стал убирать объедки и журналы с соседнего кресла. Огрызок яблока он попросту выкинул в окно.

– Да ладно, Петрович, мне тут удобнее, места больше, – как можно дружелюбнее ответил я. К моему большому облегчению и даже удивлению мужичок тут же отступил, не продолжая дискуссию на эту тему. Только развел руками и скривил лицо, мол, дело ваше.

– Как хотишь, малой, как хотишь, – он произносил слова с присвистом, звучало забавно. – Садись куда хошь, мне разницы нет, – он подождал, пока я закину рюкзак и устроюсь. Как только я закрыл дверь, он нажал на газ, и мы отправились в сторону Заклинья.

Ехали мы не спеша. За окном мелькали серые и белые пятиэтажки, аптеки, торговцы на каждом углу. Собирался дождь.

Конец августа в этом году выдался более холодным, чем обычно. Меня пробирала дрожь, я зябко укутывался поглубже в свитер, прятал руки в нежную, теплую ткань. Мне захотелось чаю с абрикосовым печеньем. На миг я забыл о своей миссии, заскучал по дому, а еще больше по Игнату. Он заваривал потрясающий чай на травах и фруктах.

– Так зачем пожаловал, милок? – Петрович сверлил меня глазами через зеркало заднего вида, его острый взгляд был направлен прямо на меня. Мне кажется, врать таким людям бесполезно. Может быть, они не подадут виду, но сразу учуют ложь. Эту особенность я замечал у деревенских жителей.

– Да так, я журналист из Питера. Слышал, что в деревне ходят необычные слухи о парне из местного бара. Захотел узнать об этом побольше. И…

– Вот оно что, – Петрович снова перебил меня. – Знаю я эту историю. Странная ситуевина. Не верится, конечно, но много фактов. Хоть в ментовке ничего не сказали толком, но в народе разное говорят. И само Заклинье многие стороной обходят.

Мужичок расслабился, видимо, понял, что я врать не собираюсь. Он не скрывал радостную улыбку. Конечно, он знал здесь все, а я глупый городской паренек вступил на его родные земли. Это тешило самолюбие.

– А что такого в этом Заклинье? – я сделал максимально идиотский вид, вытаращил глаза. Я умел прикидываться глупым ребенком, чтобы умные взрослые на волне тщеславия выложили все подчистую, с добавкой и примечаниями.

– Шо там, шо там. Местечко то, прямо скажем, темное. Сколько помню себя, бабки мои обходили его стороной, а сплетней – пруд пруди. Говаривали, что жила там богатая семья и владели они всеми крестьянами. Десять дворов было, и все ихние. Слыхал, что при этих господах в деревне мыза была, там они все и гнездились.

Чтобы не перебивать Петровича, я быстро загуглил слово «мыза» и узнал, что это отдельно стоящая усадьба с хозяйством. Поместье другим словом.

– Бабки говорили, шо семья необычная была. Много они про травы лечебные знали. Если кто-то в округе заболевал: скотина али человек, все к ним на поклон шли. Любили их, хоть и боялись. Говорят, что не старели они, все красивые и молодые были.

В 1870-х годах крестьяне выкупили свои земляные наделы и стали собственниками. И семья поредела, господ становилось все меньше и меньше. Кто-то уезжал, кто-то умирал. Потихоньку люди приучились жить без них и их зелий. И в какой-то момент из семьи не осталось никого. Но небольшой дом стоит на месте той мызы до сих пор, и простые люди как жили там, так и сейчас живут. Мы с Луги стараемся туда без повода не суваться. Вот, что я знаю, сынок.

Я ехал молча, внимательно слушая Петровича и делая пометки в блокноте.

– Ах да, фамилия у них еще такая, ненашенская. Заковыристая. Как же? На «В», точно на «В».

У меня кровь застыла в жилах. Игнат говорил о фамилии того парня. Вильбоа. Я еще подумал, что для глухой деревни фамилия, прямо скажем, чужеродная.

– Из башки вылетело, старый котелок, – бубнил себе под нос Петрович. Мне показалось, что он прекрасно помнит фамилию, но хочет вытянуть побольше информации и узнать: к кому я еду. Я зажался, мне не хотелось вестись на его манипуляцию. И я ничего лучше не придумал, чем сказать:

– Ничего, в следующий раз вспомните, наверняка еще увидимся. – Петрович замолчал, внимательно посмотрел на меня и мою фальшивую улыбку и ответил лишь:

– Конечно, свидимся, сынок. Деревня-то маленькая, земля круглая, – он поддал газу.

***

В Заклинье все было вперемешку. Пятиэтажки, деревянные домики, завалившиеся заборы, остатки сараев и других построек, ущербные детские площадки, если это можно было так назвать: шины, наполовину закопанные в землю, самодельные качели из палок, заржавевшие железяки. Но природа и сама земля дышали благородством, гордо стоял красивейший лес, возвышаясь над всем людским безобразием.

Петрович высадил меня посередине деревни. Нужный дом я не назвал, решил, что сверюсь с картой или спрошу у местных. Вручив мужичку мятую купюру, я попрощался.

– Удачи тебе, сынок! Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, и наши края по телевизеру покажут.

– Спасибо, Петрович, до свиданья, – я не знал, что сказать, и не хотел ничего обещать.

Мужичок уже тронулся с места, но остановился, опустил окно до конца, сдал назад, чтобы поравняться со мной. Я все еще стоял на месте. Петрович посмотрел мне в глаза и сказал:

– Дом ихний в самом конце. Иди в ту сторону и все узнаешь.

– Чей дом? – я решил не выключать дурака.

– Хе-хе, – Петрович, помотав головой, широко улыбнулся, обнажив золотой зуб. – Ах да, вот тебе мой телефончик, выбираться-то тебе надо будет отсюда. А то сотрешь свои городские боты и издохнешь в канаве, как собака плешивая.

Он протянул клочок бумаги – прямоугольник, неровно вырезанный ножницами, подобие визитки, но на ней не было ни имени, ни предоставляемых услуг. Только номер телефона, написанный жирной, синей шариковой ручкой.

Я не хотел брать бумажку, но пришлось. Петрович махнул рукой и уехал, оставив меня глотать пыль от колес его роскошного авто. У него были самые чистые белые «жигули», что я видел.

Я посмотрел в сторону, указанную таксистом. Ничего не оставалось, как пройтись по деревне и осмотреться. Я стал настороженным, даже напряженным. Вокруг не было людей, тишина звенела. Все застыло. Казалось, воздух – тугой и ленивый – подчинил само время, и оно замедлило шаг. Или вовсе решило присесть на пенек и отдохнуть.

Какое-то время я стоял, озираясь по сторонам, голова от чистого воздуха начинала кружиться. Привыкнув к городской суете, родному запаху бензина, пыли, чужим духам и мусору, оставленному нежиться под солнцем, здесь я ощутил нечто совсем иное, почувствовал разницу.

Мне стало некомфортно: глаза не упирались в многоэтажки, небо было чистым и голубым, его не разрезали на кусочки тонкие нити проводов. Никто не задевал меня плечом в толпе. Я был один.

Тучи, угрожающие дождем, разлетелись, я и не заметил этого, пока болтал с Петровичем. Я жадно вдыхал давно забытые ароматы травы и цветов, прислушивался к шепоту деревьев. Русское солнце вышло и нещадно слепило глаза. Кажется, я слышал даже журчание ручья неподалеку.

Я шел по дороге и все больше привыкал к местности. Заходить во дворы не стал, сразу направился к цели, оставив обшарпанные пятиэтажки позади.

Моему взору открылся деревенский пейзаж. Русское поле, лес, заброшенные огороды, небольшие кучки мусора, стога сена, поджаривающиеся на солнышке, остатки частокола, который когда-то разделял владения на «мое» и «ваше». Одинокий ботинок с оторванной подошвой нежился в траве, ему составляла компанию пустая бутылка из-под водки «Зеленая марка». Пара котов гордо пробегала мимо меня. На мое «кыс-кыс», брезгливо потрясли хвостами и дали деру.

Тишина и теплое солнце усыпляли. Когда я в последний раз высыпался? Нет, правда, когда? Наверное, в глубоком детстве, но я и тогда был тревожным ребенком, с обостренным чувством одиночества, которое приходило ниоткуда, особенно в темноте. Я часто бродил по комнате, пока взрослые спали.

Помню, что самым замечательным навыком стало для меня чтение, как только я его освоил, сразу почувствовал себя легче. В одну из бессонных ночей я увидел на столе отцовскую газету, она была огромная, шершавая и пахла по-особенному: табаком и дешевой бумагой. В ней я нашел откровение: столько слов обо всем, что происходит в стране, в мире. Отдельная страница рассказывала истории людей.

Темы были разные. Например, о заводе: как там все устроено. Статью дополняла фотография толстого улыбчивого работника в каске. Или о рыбалке: какая рыба водится в наших регионах. О ремонте, кулинарии, любви… Половину прочитанного я не понимал. Каждое утро у меня был список новых слов, и я спрашивал у взрослых, что значит «стамеска» или просил объяснить, как устроено венчание и зачем людям оно вообще может понадобиться.

Мне отвечали неохотно, считали надоедой, приставалой. Я это понимал, но желание узнать все обо всем было сильнее меня. Становилось неважно: кто и что обо мне думает. Существовали только я и новые знания.

Казалось, с каждым словом я становился сильнее. Иногда я читал так много, что раздувался как пузырь. От информации кружилась голова. Зачем мне пустоголовые сверстники и унылая реальность между ущербной школой и холодным домом? Я становился всемогущ в своей голове, в исписанных тетрадках я создавал миры, в которых было тепло. Ненужная, опостылевшая, чужая реальность оставалась где-то за окном.

С того момента мое одиночество поредело. Тьма рассеивалась, когда я читал, казалось, весь мир говорит со мной. С газетой я чувствовал себя в безопасности. Иногда я придумывал, что это письмо от близкого друга или внезапно появившегося на горизонте дальнего родственника, который спешит поделиться со мной своими странствиями. Некоторые, особенные заметки и статьи я вырезал и хранил отдельно.

Погода в Питере редко бывала приятной, да и играть на улице мне было особо не с кем. Я от природы был слишком худым, неженкой и никогда не любил пачкать руки грязью или бегать за мячом. Мальчишки обожали драться, а мне это казалось глупым. Про девчонок и говорить нечего. Они так громко смеялись, что выглядели по-идиотски, хотелось поскорее пройти мимо них и окунуться в свой мир. Мне нравилось, что никто меня не видит, а я знаю все и обо всех. Я стал создавать свои истории, и скоро в моей жизни появился Игнат.

Он всегда был крупным парнем. Темные, кудрявые волосы, острый взгляд. Он никого не боялся, лез в драку, если чувствовал угрозу. Он никогда не находился в одиночестве или в тени. И все же я видел, что ему знакомо это гнетущее чувство. Однажды он протянул руки в темноту и достал оттуда пятидесятикилограммового, бледного мальчишку. Меня.

Пока я шел по дороге и вертел головой по сторонам, в пейзаже сменились декорации, появились новые элементы. Я увидел на земле железные крестики и маленькие оградки. Сначала я даже не понял, что это. Воспоминания, разыгравшиеся в голове от свежего воздуха, унесли меня во времена моего детства.

Я вернулся в настоящее время. Поле не поменялось, только трава стала короткой и желтой. Где-то виднелись проплешины, похожие на черные пятна. Казалось, что кто-то капнул чернилами на неудачный этюд Вангога, вероятно, это дети поджигали траву. И кресты, кресты, кресты повсюду. Они почти все покосились, некоторые даже лежали на земле. Это было кладбище, старое кладбище.

Пока я, как дурак, пялился на эту картину, мой глаз заметил невысокий, двухэтажный каменный дом, с темно-красной черепицей на крыше. Он прятался за высокими деревьями. Если бы не ветер, возможно, я бы и не увидел его. Дом будто подмигнул мне, кокетливо выглянув из-за листвы, и тут же исчез. Дороги не было, но следы от шин и примятая трава указывали лишь один путь, который вел напрямик через кладбище. Я двинулся вперед. История началась.