Читать книгу Удивительные истории о ведьмах - Дарья Бобылёва - Страница 4

…а ведь когда-то все было совсем по-другому.

От запаха хлорки жгло глаза, поясницу ломило от усталости. Юля с трудом распрямилась, обмакнув швабру в мутную воду. Никогда не думала, что к тридцати так обессилет, но каждый день как будто шел за два. И по утрам ей все меньше хотелось смотреть в зеркало.

Кто-то задел локтем, пробежал мимо – не извинившись, не заметив. Обычное дело. Юля отжала воду со швабры, оставила блестящий улиточный след на линолеуме.

– Эй! – окликнули со спины. – Вы новенькая?

Вечное «эй», ее первое имя.

Юля обернулась. Заведующая отделением хмурила густые брови. Конечно, ей было не по себе: что-то скреблось у нее в памяти как назойливый мотивчик, к которому не вспомнить слов.

– Да, – ответила Юля, разменявшая второй десяток лет службы в этой больнице.

Заведующая досадливо потерла кончик носа. Юля и раньше замечала, что у людей вечно свербит в носу, когда они пытаются ее вспомнить. Пытались, конечно, немногие, но у заведующей была феноменальная память. Все диагнозы хранились в ней как в картотеке, и, когда пациенты возвращались, благодарные, пять, десять лет спустя – заведующая каждого приветствовала по имени.

И только Юлина карточка вечно где-то терялась.

Мимо проковылял пациент: взглянул на Юлю, но не заволновался – мало ли как часто здесь санитарки меняются. Наверное, у предыдущей закончилась смена, а эта только заступила. Приветливо улыбнулся. Поздоровался с Юлей в третий раз за день.

…а ведь когда-то ее не забывали.

Юля продолжала тащить швабру – конец коридора приближался почти стремительно. Закончит здесь – и по палатам, а значит, к Сонечке. В груди потеплело, и даже поясницу перестало простреливать. На радостях плюхнула тряпкой по грязной воде слишком сильно.

– Эй! – возмутился пострадавший от брызг врач. – Осторожнее!

Юля покорно кивнула, буркнула извинения под нос, потащилась дальше. Дальше от знакомого медово-тягучего голоса. Надо же было умудриться: обрызгать того самого – хирурга-от-бога! Пять лет от его взглядов замирает сердце. Пять лет он щурится, разглядывая ее лицо, прежде чем поздороваться и сказать коронное «эй!».

…а ведь был же и у нее друг, вечно взъерошенный, с битыми коленками, заезжал по утрам на велосипеде, и они куда-то мчались, всё помня друг о друге.

Но то была как будто другая жизнь, взятая взаймы. В этой же, что предназначалась Юле, говорить с людьми она не то чтобы не могла – не видела смысла. Все равно завтра придется повторять по-новой. И оставались только те, другие…

– Голова весь день раскалывается, – пожаловался подошедший к постовой сестре хирург. – Чего только не пил, ни хрена не помогает. Мигрень, что ли?

Сквозь запах хлорки пробился приторный душок сырого мяса. Юля заозиралась: да быть не может! Чтобы этот пакостник забрел в город, да к тому же в больницу – где тут счастьем разживешься? И все же вряд ли ей почудилось: за десять лет научилась не ошибаться. В людях не разбиралась, но в этих… В этих, пожалуй, да.

Что-то шевельнулось: высоченная тощая фигура в белом балахоне до пят стояла у стены и лепила воздух шестипалыми руками словно сырую глину. Единственный болотно-зеленый глаз на лбу изучал хирурга, маленький черный язык обежал два ряда игольчатых зубов.

Голодное. Еще бы! Небось, полдня из лесу сюда тащилось, хваталось за всех подряд, а радости так и не нашло. Да и в больнице лучше не стало, вот один только хирург расцвел перед отпуском. И тут же схватил мигрень милостью одноглазого Лиха.

…но какой же он все-таки был, этот мальчик с велосипедом? Теперь и не вспомнишь. Лицо как за царапаным стеклом, штрихами, и только глаза – четко: морские, с желтым пятнышком, словно не хватило голубой краски.

Лихо не унималось, тянуло силы, и к сырому мясу примешивался запах моря – видно, мыслями хирург уже нежился на песчаных дюнах. Никто вокруг не замечал чудовище у стены. Никто, кроме Юли.

– Ты откуда здесь взялся? – зашипела она на Лихо. – Все зверье в лесу, что ли, перевелось?

Лихо возвышалось над Юлей, нависало узкой тенью, налитый кровью глаз заметно пульсировал, рот кривился в беззвучных проклятиях.

– Я отведу тебя домой, – стараясь не думать об игольчатых зубах, пообещала Юля. – Но ты до заката от меня ни на шаг, ясно?

Раздался угрожающий рык, потекла слюна из зубастого рта. Юля не сдвинулась ни на сантиметр.

– Если совсем никак, ешь меня! – приказала она. – Но никого вокруг больше не трогай, понял? Тут и так с радостью негусто.

Лихо фыркнуло: что с Юли взять? Устала, забегалась – счастливой ее никак не назовешь. И все же согласилось: Леший строго ему наказал Юлю слушаться.

…а ведь когда-то не было никакой нечисти, далекое теплое детство, где она летела с горы на велосипеде за спиной лучшего в мире друга и никто не стоял позади, невидимый всем, кроме нее.

Пока Юля домывала коридор, Лихо понуро шлепало по влажной дорожке из-под швабры, не оставляя следов. У последней палаты Юля долго не решалась войти. С годами уже примирилась с тем, что никто не может запомнить ее имя, да и в лицо не узнаёт, даже если говорил с ней пять минут назад. Ко всему привыкаешь. И Юля уже не спорила, не сопротивлялась, не искала причины. Но у каждого из нас есть что-то, на что невозможно закрыть глаза.

Вот и у Юли была Сонечка.

Все-таки решилась войти. На больничной койке у окна валялась, закинув ноги на изголовье, худющая девчонка с бесовскими глазами. Две недели назад, когда ее только привезли, в мокрой после купания одежде и с разбитым в кровь затылком, даже тогда она силилась улыбнуться. В ней так кипела жизнь, что один только глоток из этого бурлящего котла мог мертвого поднять из могилы.

Вот и Юля не могла напиться.

…с чего же все началось?

Лихо протиснулось следом и встало у двери, чуть привалившись костлявым плечом к косяку.

– Юля! – Сонечка мгновенно подскочила на кровати и заулыбалась. – Как здорово, что ты пришла! А меня обещали послезавтра выписать, представляешь?

Юля прислонила швабру к стене и села на табурет у больничной койки. Каждый раз, когда Сонечка звала ее по имени, из сердца вылетали искры. Было ли дело в травме или в самой Сонечкиной сути, но она помнила. Единственная во всем мире. Если, конечно, не учитывать нечисть.

– Здорово, – постаралась улыбнуться в ответ Юля. – Голова больше не болит?

– Ну, бывает, – немного потускнела Сонечка. – Но ко мне тут даже профессор какой-то нагрянул, меня аж два раза просветили и сказали, что всё, арривидерчи, дорогая, живи снова как человек!

Юля кивала, слушая ее болтовню, хотя в глазах потемнело, а виски пронзило болью – это оголодавшее Лихо не выдержало и присосалось.

– Да ты не расстраивайся, – заметила Сонечка переменившееся лицо санитарки. – Я буду к тебе забегать, два раза в неделю, по четвергам и субботам, договорились?

Конечно, Сонечка не могла оставаться здесь вечно. Ее ждали школа, родители, старшая сестра, которая точно так же не могла запомнить Юлино имя, чему Сонечка страшно удивлялась.

«Ну нельзя же быть такой бестолковой!», – возмущалась Сонечка, на что сестра только фыркала: кто вообще запоминает санитарок?

– А ты сегодня Дрёмушку покормишь? – спросила Сонечка, перевернувшись на живот. – Мне с ней так хорошо спится, даже не знаю, как дома буду.

Юля подошла к подоконнику и тихонько постучала по нему костяшкой указательного пальца. Из-за шторы тут же выглянула маленькая, с локоть ростом, старушка в вязаном кардиганчике и круглых очках. Повеяло сдобой и корицей. Белые, как лебединый пух, волосы были стянуты в пучок, из кармана торчали крохотные спицы и шерстяная нить. Старушка улыбнулась Юле, обнажив такие же заточенные, как у Лиха, зубы.

– Здравствуй, Дрёма, – прошептала Юля.

– Ой, как здорово! – обрадовалась Сонечка, хотя и не могла видеть старушку. – Кататься мне сегодня верхом на единороге по сахарным холмам!

Старушка сипло рассмеялась. Пока Юля кормила ее, а она кочевала из палаты в палату, все шло неплохо. Дрёма знала толк в сновидениях. Сытая, она убаюкивала и сторожила детский сон, но голодная навевала такие кошмары, что вопли ужаса пролетали по всему этажу.

– Давай-ка руку, – велела старушка Юле.

Маленькая сухая ладошка крепко сжала Юлин палец и послышался тихий-тихий напев, будто читали молитву. Юля вздрогнула – палец словно глубоко кольнули иглой. Выступила капля крови. Дрёма выпила ее, причмокнув.

А Юле показалось, что ее выпили до дна. Вновь заломило поясницу и колени, из жара бросило в холод, сбило дыхание, словно марафон пробежала. Только в голове слепым мотыльком билась мысль: если Дрёма выпьет чужой крови, если заберет силы у Сонечки или у другого больного, им может не хватить на борьбу. А Юле хватит.

Она проверяла.

– Ух и сладенькая! – восхитилась старушка, облизнувшись.

У Юли отлегло от сердца: любить Дрёму она не любила, но и от нее был прок. Пусть после и оставалось ощущение, словно ее по рельсам раскатало, но зато никаких снов, никаких кошмаров – Дрёма тоже умела быть благодарной.

…что же было сначала: люди ли перестали ее замечать или нечисть появилась из ниоткуда?

Юля не раз над этим размышляла: считать ли всю эту нечистую братию утешением? Раз уж по какой-то причине все люди (если, конечно, не учитывать Сонечку) не могли ее запомнить, то хотя бы эти, неприкаянные, голодные, сердитые, но памятливые – с ними ведь было интересно. И они благодарили ее, кто как умел. Защищали, утешали. А были бы люди – они бы так смогли?

Дрёма прошаркала по подоконнику, неодобрительно покосившись на Лихо.

– Этот что тут забыл? – проворчала она, усаживаясь на спинку Сонечкиной кровати.

Юля повела плечом, мол, мне почем знать, делаю, что могу. Он со мной как на цепи. Только цепь что-то слишком давит сегодня.

– Ой! – вдруг вырвалось у Сонечки.

Юля обернулась и чуть не зарычала от злости: Лихо незаметно переместилось на кровать и мяло воздух возле Сонечкиного уха. По палате поплыл аромат сахарной ваты.

– Ах ты, зараза! – выпалила Юля, и Лихо испуганно отскочило к дверям.

– Ничего-ничего, – всполошилась Сонечка. – Со мной всё хорошо.

«Нет, до дома не доведу – убью раньше», – мстительно пообещала Лиху Юля.

Уходя, она услышала, как Дрёма завела колыбельную – тихую, мягкую как пух в перине.

…а может началось с того, что друг в одночасье исчез вместе с велосипедом и памятью о Юле, словно забрал с собой и то и другое.

* * *

Юля плелась по улице, рядом ковыляло повеселевшее Лихо, одним глазом выглядывающее в толпе слишком счастливых людей.

– Как ты вообще сюда добрался? – недоумевала Юля.

– Женщина… вкусная, – облизнулось Лихо. – Потом заблудился. Почуял – ты.

– Всыплет тебе Леший, будь уверен. А если бы не нашел меня, так и застрял бы в городе?

Леший, хоть и шпынял Лихо за все его проделки, все же предпочитал держать паршивца под рукой.

– Я тебя везде найду.

Автобуса ждали долго: тот сначала опаздывал, а подъехав к остановке, расчихался, дохнул черным дымом из-под капота и умолк. Юля укоряюще посмотрела на Лихо:

– С тобой далеко не уедешь.

Лихо поежилось, глаз у него забегал, двенадцать пальцев сплелись в замок. Одновременно раздался оглушительный хлопок и скрежет – на соседнем перекрестке тонированный внедорожник влетел в забор и выдрал его из земли с арматурой. Водитель заглохшего автобуса потер затылок: вот дела!

Юля взглянула на пристыженное Лихо.

– Ты знал, да? – спросила она.

– Знал, – кивнуло Лихо. – Леший сказал – тебя беречь. Не хочу в крапиву.

Юля, все еще ошарашенная миновавшей бедой, махнула в сторону парка: пешком, значит, пешком. Она сколько угодно могла злиться на выкрутасы Лиха, но его прозорливость дорогого стоила.

– Девочка, – неожиданно вспомнило Лихо, когда они свернули с проспекта сначала на щебенку, а затем на тонкую вьющуюся тропинку к лесу.

– Ты ведь ее не тронул? – строго спросила Юля.

– Чуть-чуть. – Лихо заметно приуныло. – Она умрет скоро.

Юля запнулась, грохнулась на колени, разорвала джинсы о камень. Лихо протянуло ей ладонь, но Юля могла только смотреть на него снизу-вверх.

– Ты?.. Что?

– Я видел, – досадливо развело руками Лихо.

Юля знала, что Лихо не умеет врать. А Сонечку только-только собрались выписывать. Выходит, что? Выпишут, вернется домой – а там…

– Расскажи! – потребовала Юля.

Лихо зашмыгало носом: видно было, что ему неприятно говорить об этом:

– Домой нельзя – не успеют спасти.

Юля замерла. Но что же делать? Предупредить врачей? Только кто ей, санитарке, поверит? И ладно бы той, что десять лет в больнице отпахала, но новенькой? Они ведь все поголовно считают ее новенькой, и не докажешь, что каждый день бок о бок ходят. Никто и слушать не станет!

– Попроси, – предложило Лихо неуверенно. – Он поможет.

Юлю передернуло. Идти на поклон к Лешему? Хорошо, если попадешь под хорошее настроение, а если нет, можно самой из леса не вернуться. И хотя за Юлей числилось не одно доброе дело – и русалок озерных подлечила, когда отраву в реку спустили, и Кикимору выходила после пожара – но на добро память у лесного духа была короткая. Впрочем, по его приказу берегини сплели для Юли оберег от хворей, а Кикимора в доме ее похозяйничала и двери от воров запечатала. Но никогда ни о чем Юля Лешего не просила.

А теперь выбора не было.

* * *

До леса добрались затемно. В чаще тревожились деревья, вздыхала за буреломом трясина, плакал ребенок – должно быть, Игоша, Кикиморы сын. Чем глубже, тем чаще мелькали тени, проверяли, кто идет, но, завидев Лихо, скользили мимо.

Тропа окончательно скрылась в палой хвое, Юля перешагивала через валежник, продиралась сквозь колючий кустарник, сама не заметила, как вымокла в росе. Крик сипухи вспорол тишину как бритвой, заставил вздрогнуть. Если Леший не откликнется, сама Юля отсюда вряд ли уже выберется…

За спиной вдруг раздался утробный рык. Юля обернулась. Из кустов напролом вышел медведь вдвое крупнее обычного, с оскаленной пастью. Он поднялся на задние лапы, вновь зарокотал, тягучая клейкая слюна закапала на землю. Маленькие безумные глаза уставились на Юлю.

Она стояла неподвижно.

И тогда зверь опустился перед ней, свернулся клубком, прокатился меж деревьев и вышел обратно человеком, пусть и громадного роста, с илисто-зелеными волосами и круглыми глазами без ресниц.

– Не признал тебя сразу, – извинился Леший. – Какая нелегкая принесла?

– Да вот, приблудилось тут одно недоразумение, – Юля указала на притихшее и вжавшее в плечи голову Лихо, – чуть человека не убило.

– Скверно, – признал Леший. – Благодарствую тебе. А ты, – он ткнул пальцем в Лихо, – теперь у меня в крапиве просидишь до полной луны.

Лихо покосилось на тонкий месяц, пришпиленный к черному бархату над верхушками сосен, и обреченно вздохнуло.

– Ну, пойдём, провожу тебя, коль такое дело, – предложил Леший Юле.

Сучья и сухие стволы оглушительно трещали под его ногами. Юля едва за ним поспевала.

– Хмуро у тебя на душе, – проницательно заметил Леший. – Подсобить чем?

Юля удивилась, но воодушевления не выдала. Слишком страшно стало вспугнуть удачу – чтобы Леший да первым предложил помощь, что это на него нашло?

– Девочка, которую Лихо чуть не убило, Сонечка, – несмело начала Юля, – понимаешь, она мне очень дорога. У нее травма головы была серьезная. Если бы ты мне что-нибудь дал для исцеления…

Леший неразборчиво заворчал и, казалось, забыл о Юле. Он напряженно размышлял, хмурил кустистые, как осока, брови, то внезапно останавливался, разглядывая Юлю, как впервые, то срывался с места, и Юле приходилось бегом его догонять. Все это время она с тревогой ждала – поможет или засмеет?

– Коли надо тебе живой воды, полезай за ней в топь, – проронил Леший, когда они вышли к болоту, и Юля почувствовала, как холодом наполнилось сердце. – А как наберешь – крикни, да и вытащу тебя за волосы. Только смотри, далеко не ходи, а то не воротишься. Что, готова ты ради этой человечишки жизнью рискнуть?

Юля смотрела на свое отражение в черной стоячей воде: бледная, худая, глаза в пол-лица.

Кивнула.

– Заодно достань мне со дна монетку, что там утопла, – напутствовал Леший.

Что-то в нем переменилось. Обычно по-отечески властный и снисходительный, он вдруг как будто смешался, застыдился неизвестно чего. И хотя тон его – насмешливый, безразличный – остался прежним, но в глазах засквозили и тревога, и тоска.

Ледяная вода мгновенно забралась в кроссовки, стоило только подойти к трясине. Юля помедлила, обернулась. Ей вдруг стало жаль своей никчемной мутной жизни. Но Лихо никогда не врет, не умеет попросту. А значит, никого, кроме Юли, на Сонечкиной стороне нет.

– Струсила? – спросил Леший, ухмыляясь.

– Дай, во что воды набрать, – ответила Юля упрямо и протянула руку.

Они долго буравили друг друга глазами: хозяин леса и девчонка, вдвое его ниже. Леший сунул здоровенную лапищу за пазуху и подбросил в воздух бурдюк – Юля едва поймала.

– Да не бойся, – сжалился Леший. – Проверял я тебя. Только крикнешь – тут же и выдерну обратно. Ежели б не так было, думаешь, пустил бы? Ты мне еще тут сгодишься.

Юля не верила или, по крайней мере, верила не до конца, но отступить уже не могла.

– Про монетку не забудь, – догнал ее голос Лешего.

Она закрыла глаза, задержала дыхание и шагнула в трясину.

* * *

Уходя под воду, Юля подумала, что не знает, как дышать. Точнее, как не дышать, пока ищешь монетку и набираешь воду. Но ради Сонечки… Стоило рискнуть.

Топь сомкнулась над ее головой, исчезли трещины на зеркальной глади. Юля проваливалась все ниже, одежда тянула ко дну, а легкие уже горели, моля о воздухе. Что-то склизкое и клейкое поползло по лицу – будто слизни прилипли к щекам. Юля замотала головой, силясь не закричать и не глотнуть болотной жижи.

И вдруг густой кисель под ногами разошелся, а Юля полетела в пустоту.

Ее крик прервался хрустом и глухим стуком, будто деревянные фигуры бросили в перевернутую шахматную доску. Юля почувствовала укол в бок, от которого порвалась футболка, и ниже – джинсы на бедре вспороло как ножом.

Снова наступила тишина.

Юля, холодея, открыла глаза. Над ней простиралась непроглядная чернота купольного потолка, с которого капала вода и срывались блестящие слизни. Юля спешно утерла лицо рукавом, стряхнув мелких гадов. Настил, на который она приземлилась, снова захрустел, и тогда Юля нащупала под ладонью череп.

Она лежала на горе костей – не только человеческих, но и медвежьих, лосиных и калибром помельче. Юля кое-как поднялась на ноги и, проваливаясь по колено в кости, побрела туда, где голубел одинокий огонек.

Синий свет падал на тонкий ручеек, стелившийся ниже и убегающий под костяной курган. Юля присела возле него, окунула горлышко бурдюка. Пока вода наполняла флягу, вдруг заметила странный стальной отблеск сбоку: ржавый, поросший мхом, со сдутыми шинами велосипед лежал на другом берегу ручья. Переднее колесо крутилось, тихо поскрипывая, хотя воздух вокруг был неподвижен.

Юля закрутила пробку. Зубы стучали – пусть ледяная вода отступила, но одежда пропиталась ей насквозь. Где же найти монетку для Лешего? И зачем она ему понадобилась?

В тишине тихий звон прозвучал набатом. Сверкнула золотая вспышка в воде – Юля кинулась к ручью, но течение его вдруг стало бурным и торопливым. Юля видела, как золотой рыбкой мерцает в воде монетка, как сбегает ниже, в темноту. У самого устья она зацепилась за камень, и Юля наконец смогла ее ухватить.

Присмотрелась внимательно.

…он носил ее на ниточке, говорил, что коллекционная, и, когда они летели на велосипеде с холма – он за рулем, Юля на багажнике, – монетка блестела, ветром заброшенная ему за спину.

Так вот куда он исчез. Но что ему делать на болоте? Не поехал же он за ягодами в самую топь? И откуда Лешему известно про монетку? Юля сдавила прохладный металл изо всех сил, будто надеялась согреть, оживить.

Пора возвращаться.

Мрак впереди неожиданно вспыхнул алым, и пара гигантских глаз уставилась на Юлю.

* * *

Змей выползал из темноты неспешно, переливался в свете голубого огня. В его вертикальные зрачки Юля могла бы войти как в двери, не пригибая головы. Раздвоенный язык с шипением выныривал из бледно-розового рта, подрагивал меж четырьмя заточенными клыками.

Он как будто улыбался в предвкушении.

Юля со всех ног бросилась обратно к костяному валу. От тихого скольжения за спиной кровь стыла, а разум отказывался мыслить. Она взбежала, оступаясь, падая, распарывая кожу на коленях и локтях.

– Леший! – вырвался из горла исступленный вопль. – Помоги!

Невидимая пятерня ухватила ее поперек туловища и так дернула вверх, что дыхание сперло. С хлюпом трясина выпустила ее обратно, в дорогой любимый лес, где все так же кричали сипухи и шептали сосны.

– Нашла? – тут же гаркнул над ухом Леший.

Юля раскрыла ладонь и протянула монетку, тусклую, в патине – только на дне болота она сверкала как новая. Леший осторожно взял монетку двумя пальцами и тяжело вздохнул, а Юля тем временем судорожно ощупывала карманы, но тщетно: она выронила бурдюк, удирая от Змея.

А Леший стоял перед ней такой, как прежде, только взгляд у него стал жестче. Он готовился к сражению, он мог бы противостоять целой армии – до того решительным и непоколебимым он теперь выглядел, разве что зубами не скрипел от напряжения.

– Зачем она тебе? – спросила Юля, указав на монетку.

– На память. Мне вниз нельзя, а тебе можно, вот и польза.

– На память о чем? Ты знаешь, чья она? – продолжала допытываться Юля, хотя чувствовала, что лучше ей в этот угол его темной души не соваться.

– Знаю. И знаю, что ты знаешь.

Юля все пыталась сопоставить: как ее друг оказался посреди болота с велосипедом? Не иначе, позвали, нашептали, околдовали. И раз Леший в курсе дела, то не без его указания…

– Это ты его убил?

У Лешего судорогой скосило угол рта, отчего он стал еще безобразнее. Но не ответил, даже не моргнул.

– Зачем?! – выпалила Юля в сердцах. – Что он тебе сделал?

– Случайно вышло, – буркнул Леший.

– Да уж конечно! – вырвалось у Юли. – Нет, ты специально его заманил, а потом так сделал, чтобы я для всех пустым местом стала. Я ведь помню – исчез он, и люди про меня забыли. Признавайся, раз уж начал, – как? И зачем?

– Я ж говорю – не заманивал, случайно вышло, – недовольно отозвался Леший. – Но правда твоя, без него не обошлось, ты у него в сердце крепенько засела, а я и воспользовался… Только разве ж дурно вышло? Какой тебе прок от людишек? Ни магии у них, ни способностей наших…

– Ах ты скотина! – понесло Юлю по ухабам незаживших обид. – Значит, в рабство меня взял, а я радоваться должна? Благодарить тебя? Какая честь – с нечистью якшаться! Кормить вас, выхаживать, чтобы что? А?

– Но ведь и мы тебе помогаем, – возразил Леший. – Где бы ты была, кабы не наше колдовство? Кабы Лихо тебя от смерти не берегло, а Кикимора – от воров да насильников?..

– Знаешь что? – оборвала его Юля. – Если ты для меня так расстарался, то зря. Лучше я умру, чем до старости одна во всем мире буду. Ты – мое проклятие. Вот уж правда – нечисть! Ни души у тебя, ни сердца.

Леший растерянно почесал свои космы, но взгляд его на глазах наливался такой нестерпимой злобой, что Юля почувствовала – она переступила черту дозволенного.

Она сама не поняла, как взлетела в воздух, откинутая взмахом руки Лешего. В ушах засвистело, в голове помутилось, а когда приземлилась на вздыбленные корни – душа чуть не вылетела из груди.

– Да кто ты такая, чтобы лесного владыку проклятием звать? – взревел Леший, и где-то со скрипом и стоном рухнули как подрубленные деревья. – Не видать тебе памяти никогда! Ляжешь в землю под безымянным камнем!

Юля с трудом поднялась на колени и взглянула на Лешего – он так рассвирепел, что в облике его вновь проступила оскаленная медвежья морда, а руки обратились в лапы. От рыка дрожала земля, лес раскачивался, трещали стволы, вопили птицы.

«Что я наделала, – с ужасом подумала Юля. – Он же никогда меня сюда больше не пустит! И не видать мне живой воды и живой Сонечки!»

– Прочь! – ревел медведь человечьим голосом. – Беги!

В его крике Юля услышала не приказ – мольбу. Он терял над собой контроль, и сущность звериная боролась с разумом, завладевая им все быстрее. Если разум и не хотел убивать Юлю, то тело порядком изголодалось по сырой плоти.

Юля распрямилась, встала на ноги. Медведь тоже поднялся на задние лапы и надвигался, смертоносно скаля пасть. Ещё мгновение— и перекусит горло.

Юля зажмурилась, задержала дыхание. Перед глазами встала Сонечка – не та неудержимая попрыгунья, что лежала в больнице, а безмятежная, совершенно мертвая Сонечка. Единственная и последняя, кто в этой жизни любил Юлю.

Медведь гигантским прыжком бросился на Юлю, но она опередила его.

Черное зеркало воды вновь разбилось вдребезги.

* * *

Слизни на лице уже не пугали. Пугала первобытная тишина.

Юля боялась пошевелиться – он здесь, он рядом, он наблюдает, ждет, трепещет. Но ни шипения, ни шелеста, только тихий-тихий хруст маленьких косточек под Юлиной спиной.

С вершины кургана бурдюк не виднелся, значит, придется спуститься к ручью. Юля пошевелилась – чей-то череп скатился с горы. Снова прислушалась – снова тишина. Неужели Змей уполз в свою нору?

Юля подняла голову: в прошлый раз заметила, что из стен и купола торчат корни, с которых капают вниз слизни. Скользкие корни, но если за них ухватиться, то можно проползти. А трясина не глубокая, да и сквозь нее просачивались корневые нити. Главное – забраться повыше, тогда Змей не достанет.

Что-то гладкое и влажное скользнуло вдоль Юлиной шеи и с размаху ударило ее в спину с такой силой, что она кубарем полетела по костям вниз. Чьи-то маленькие ребрышки вонзились в ее ладони и плечи, чудом удалось спасти лицо. Когда падение закончилось, Юля оказалась на берегу ручья и увидела бурдюк – он лежал прямо перед ней.

Змей не спешил. Он обогнул Юлю, приподнял голову, отрезав путь назад, к кургану. Алые глаза полыхали жаждой и голодом. Розовая пасть распахнулась, черный язык вылетел из нее и оставил на Юлиной щеке липкий след. Змей радостно зашипел.

Дрогнул воздух – что-то попыталось схватить Юлю за спину, совсем как в прошлый раз. Когти вспороли футболку и кожу на боках, кровь напитала края белой ткани. Но медвежья лапа не могла как следует схватить ее, и Юля, скользкая от крови, полетела из когтей обратно к Змею.

«Ну вот теперь всё», – поняла Юля, когда белые клыки нависли над ней за секунду до смерти.

Но тут черная тень рухнула Змею на голову. Сквозь туман боли Юля с трудом различила: нет, не медведь – мальчишка! Вцепился Змею в глаза, болтается на скользкой морде. Надолго ли хватит ему сил?

Юля поднялась, ее шатнуло – ноги не выдержали. Змей сбросил мальчишку, выкинул вперед хвост, обернул хрупкое тело, сжимая, сдавливая в смертоносных объятиях.

«Вставай! – велела себе Юля. – Встань и иди! Ты нужна, ты нужна, ТЫ нужна!»

С растревоженного кургана катились кости. Юля подхватила одну из них, с острым обломанным краем. Хотя бы попытаться…

Мальчик уже не кричал, только сипел, синея на глазах.

Кость проткнула мягкую шкуру Змея, кольца распустились, мальчик свалился на землю и зашелся в приступе удушающего кашля. Змей обернулся, бросился на Юлю, а она вновь занесла кость.

Подбородок у Змея оказался мягче шелка. Кость вспорола его, и на Юлины руки хлынула голубая кровь. Она хлестала и хлестала, пока алые глаза Змея не застыли, а тяжелые чешуйчатые кольца не легли вокруг Юли неподвижной цепью.

Змеиная кровь смешивалась с человечьей и стекала по Юлиному животу. Кто-то – конечно, мальчик – подхватил на руки ее слабеющее тело.

– Потерпи, Юленька, – попросил мальчик.

…а ведь он всегда звал ее именно так.

* * *

Вода журчала у самого уха, успокаивая и холодя щеку. Юля приоткрыла глаза – все то же подземелье, все тот же ручей. Только боли нет.

Кто-то держал ее за руку. Она повернула голову, узнала.

Он повзрослел, возмужал, но глаза – светло-бирюзовые, с желтым пятнышком – остались теми же. Он улыбнулся совсем как пятнадцать лет назад, мягко и успокаивающе, и Юля наконец разглядела их с Лешим сходство.

– Как?.. – только и вырвалось у нее, но ответы пришли сами, без слов.

Ручей залечил ее раны – живая вода свое дело знала. А медведь стал тем, кем был. Как монетка, сверкавшая на дне, а наверху тусклая от патины, ее друг из Лешего обратился в себя прежнего. В того, каким он умер здесь, прежде чем стать лесным духом.

– Так это не ты, – протянула Юля, сжимая его руку в ответ, – а тебя…

– Это место, – мальчик обвел взглядом берег и ручей, – не просто топь. Когда Леший на покой уходит, заманивает сюда путника и ждет, пока тот со Змеем сразится. Коли заборет Змея, значит, силен приемник и не опасно ему лес доверить. Тогда-то Леший сам следом прыгает, раны наследника живой водой исцеляет и о последнем желании спрашивает. Вот и меня спросил, а я загадал…

– Чтобы я тебя не забыла, – ахнула Юля.

– Нет, – покачал головой мальчик. – Чтобы я тебя не забыл. Мы ведь ваших лиц не помним, все – как одно, туман болотный. Тот, предыдущий Леший, меня остерег, что коли я твое лицо запомню, то остальные – забудут. А коли передумаю – сам должен отказаться и проклятие снять. Ты прости меня, Юленька. Жутко мне было одному остаться, и я за собой тебя потащил… Много раз признаться хотел, да не находил духу. А сегодня, как услышал, что ты ради какой-то человечишки готова с жизнью распрощаться, понял – пора. Да ты не думай, я ж точно знал, что тебя по первому писку вытащу.

– Ну да, вытащил… – горько усмехнулась Юля.

– Это потому, что я перекинулся со злости, а обратно никак, только если в болото. Ты как ляпнула, что во мне ни души, ни сердца… Испугался я, что так оно и есть.

Юля и впрямь ему поверила – не стал бы он рисковать, если б уверен не был.

– Но если ты Змея убил, то это тогда кто? – указала она на неподвижное чешуйчатое тело.

– А ты сама посмотри. – Мальчик кивнул туда, где дрожал голубой огонек.

Юля сощурилась, вгляделась внимательно: свечение окутывало некий овальный предмет. Это же…

– Яйцо, – догадалась Юля.

– Вылупится новый Змей, отсчет заново пойдёт. Понимаешь, что это значит?

Юля покачала головой.

– Ты можешь мне парой стать – женщины еще никогда отсюда живыми не выбирались, ты первая. Будем с тобой вместе лесом заправлять, следить за порядком. Дело-то почетное, хоть и непростое. Только решить сейчас надо, покуда скорлупа змеиная еще целехонька…

Юля молчала. Все это время он был здесь, он знал, он помнил. И чего-то, наверное, ждал. Ждал, что и она вспомнит его.

– Нет, – она взяла его за руку, – если соглашусь, кто живую воду Сонечке принесет?

– Но ведь ты сказала… Лучше умереть, чем одной…

– Так ведь я теперь и не одна, – улыбнулась Юля.

Мальчик крепко сжал ее ладонь, напряженно вглядываясь в голубоватый мрак. О чем он думал? Жалел ли, что признался? Как жил все эти годы с ней рядом?

Она все спросит, все выяснит. Позже. Обязательно.

…а ведь когда-то никто, кроме него, не был нужен.

* * *

Сонечка плакала. Пузатая сумка занимала всю табуретку, сверху восседал плюшевый слон. Юля делано улыбалась, большими пальцами ловя крупные прозрачные слезы на Сонечкиных щеках.

– Я буду приходить, по четвергам и субботам, как договорились! – в который раз пообещала она.

– Обязательно.

– И ты должна побывать у нас в гостях! Мама с папой очень обрадуются!

Юля механически кивала. Родители Сонечки, наверное, очень удивятся, когда к ним домой заявится незнакомая тетка, которую они в первый раз видят. Да и Сонечка, вероятно, забудет о санитарке, с которой провела две недели своей жизни. Таких коротких и таких важных.

– Звони мне. – Сонечка обняла Юлю, повисла на шее приятной тяжестью. – И я тебе буду звонить. И Дрёмушку не забывай кормить, ладно? Пусть другим тоже снятся хорошие сны!

Мир вдруг поплыл странными радужными кругами. Юля вроде бы моргала, но никак не могла смахнуть наваждение: палата переливалась, неожиданно громко и звучно запели птицы, лавандовый дух окутал, словно на цветущем лугу. И так ей стало хорошо, так уютно, как в детстве, за тощей спиной Лешего, самого лучшего друга в мире…

– Спасибо! – прошептала Сонечка, разжав руки.

Юля кивнула, просто потому, что попробуй она ответить, и слезы брызнули бы. А Сонечка подхватила сумку, вышла из палаты, оставив Юлю одну.

– Ты спасла ее, – заметил тихий старушечий голос с подоконника.

Юля оглянулась. Дрёма сидела, свесив ножки в войлочных ботиночках, и ловко перебирала спицами.

– Да-да, всё знаю, – закивала старушка. – Ей в кошмарах снилось, как она умирает. А сегодня чистенькая проснулась.

– Я что-то почувствовала, – пробормотала Юля, сама не понимая, отчего дрожит и еле на ногах стоит. Опору бы, опору. – Только что…

– Да-да, – повторила Дрёма. – Хоть и колдунья, да малехонька еще, чтоб самой смерть отпугнуть. А ты не подвела, вытащила, отвадила от нее черную гадину.

– Так она… – Юля прижала ладонь к груди, будто там еще тлело Сонечкино колдовство.

– Тебе ли дивиться? – хмыкнула Дрёма. – Подрастет, окрепнет, глядишь, и отплатит тебе добром.

Юля растерянно смотрела на незаметно упавшего с сумки слона. Дрёма права – ей ли не верить в волшебство? И все же, когда оно здесь, так близко, встает радугой посреди комнаты, дует в лицо теплым лавандовым ветром…

– Поэтому она меня помнит, да? – спросила Юля, поднимая глаза на Дрёму.

Но старушка уже исчезла. Подоконник опустел, и лишь крохотный полосатый шарф зацепился за трещинку.

Распахнулась дверь – в палату заглянула заведующая.

– Эй! Вот ты где! – всплеснула она руками. – Зайди-ка в ординаторскую.

Юля послушно поплелась следом. Неужто решили уволить? А может, заметили, что она Сонечке что-то подлила из странной на вид фляги?

По ординаторской гулял сквозняк, но в воздухе витал запах пота, как будто здесь недавно проводили совещание. Юля зашла, обернулась к заведующей, и тут грянуло:

– С днем рождения!

Юля обескураженно смотрела на коллег, которые хлопали, смеялись, говорили поздравления, но не слышала их. Вперед выдвинулся хирург-от-бога, улыбнулся так, что сердце обвила шелковая ленточка, протянул жухловатый букет.

– Вы с нами уже целых десять лет! – провозгласила заведующая. – Какая самоотверженность, какая преданность нашему нелегкому делу!

Юля плакала. Пожалел ее? Не простил, что отказалась? Наказал или благословил?

Все смотрели на Юлины слезы и думали – от счастья.

…а ведь когда-то ей хотелось, чтобы все было совсем по-другому.