Читать книгу Родственные души - Дарья Еремеева - Страница 8

Григорий Иванович делал вид, будто записывает что-то в журнал посетителей, давая пациенту возможность оглядеть кабинет и немного освоиться. Работалось ему сегодня (как, впрочем, часто последнее время) без радости, но психоаналитик на то и психоаналитик, чтобы уметь управлять настроениями, в том числе и своими. Вошедший потоптался на месте, покивал и сел на стул напротив большого аквариума с меланхоличными крупными рыбками. Предметов в кабинете было немного: стол телесного цвета с закругленными углами, бежевые папки, круглые часы, кушетка с чистой простыней и бледная акварель на стене. На экране ноутбука заставка – сосновый лес. В носу щекотало от запаха успокоительных трав.

– День добрый, – мягко произнес врач, внимательно глядя на пациента.

– День добрый, – о тозвался пациент, беспокойно оглядываясь.

Григорий Иванович широко улыбнулся и незаметно положил руки на стол ладонями вверх – ж ест мира и дружелюбия. Потом взялся за шариковую ручку.

– Позвольте, я сначала задам вам несколько вопросов общего характера.

Пациент молчал, скосив глаза на вопросительно приподнятую над блокнотом шариковую ручку врача.

– Вы женаты?

– Да.

– Сколько вам лет?

– Тридцать пять. – От запаха мяты пациенту захотелось зевнуть, он напряг челюсть, укротил зевок, и на глазах выступили слезы.

– Дети есть?

– Нет пока.

– Кем работаете?

– Психоаналитиком.

Григорий Иванович быстро поднял глаза на пациента и, скрывая любопытство, тут же опустил их.

– Значит… коллега. Чудесно. Что беспокоит?

Пациент почесал нос тыльной стороной ладони и встретился взглядом с черным выдвинутым глазом рыбки-телескопа. Рыбка, повиливая прозрачным шелковым хвостом, совершила плавный променад по аквариуму, повернулась другим боком и посмотрела на пациента своим вторым выпученным глазом.

Врач терпеливо ждал.

– Вы будете смеяться, коллега, но мне иногда хочется бить моих пациентов.

Врач что-то пометил в блокноте и перешел на деловой тон:

– Как часто к вам приходит это чувство?

– Довольно часто. И оно усиливается, когда они начинают жаловаться и плакать.

– Как именно вам хочется их бить?

– Как угодно. Подойти и дать пощечину. Или вцепиться в волосы и потрясти хорошенько, а то и об стол стукнуть лбом. Или пинка дать. Или душить. Не до смерти, конечно, но так, чтобы ощущалось…

– Вам хочется бить определенный тип пациентов?

– Почти всех.

– Как вам удается превозмочь это желание во время сеанса? – Доктор бросал на пациента краткие взгляды исподлобья и не забывал помечать в блокноте.

– Просто не смотрю на них. Воображаю себя на берегу моря. Всюду красивые девушки, и никуда не нужно спешить. Ну, вы сами знаете, аутотренинги и проч. Но иногда… – п ациент улыбнулся и пошевелил пальцами, – еле сдерживаюсь.

Доктор посмотрел на пациента в упор, не моргая, и понизил голос:

– А на интимной жизни эта ваша особенность никак не отражается?

– Дело в том, что я женился на своей пациентке.

– И вам ее тоже хочется бить?

– С тех пор, как она излечилась, уже нет.

– И долго вы ее лечили?

– Просто женился на ней. И она излечилась.

– Прекрасно… У вас не возникает желания вступить в близкие отношения с другими вашими пациентками?

– У них это желание возникает намного чаще, чем у меня, – со вздохом ответил пациент и в этот раз не смог сдержать зевок.

Доктор отложил ручку в сторону.

– Хорошо, я скажу, зачем пришел, – п ациент в упор посмотрел на аналитика. Тот, ко всему готовый, стоически выдержал взгляд. – Побейте меня слегка… Хотелось бы поменяться местами с моими больными. Пару пощечин… Вы ведь знаете, как это помогает…

– Но я… – врач стал поглаживать серую папку подушечками пальцев, как бы успокаивая ее. – Это не относится к моему методу. Мой метод – позитивная психотерапия. Возможно, вам поможет гештальт… Я не…

– Прошу вас…

– Еще раз повторяю: у меня другие методы. – Г ригорий Иванович притворно отвернулся, будто его отвлекло пение птиц за окном.

– Что ж, тогда простите, что побеспокоил. – Пациент пружинисто встал и вышел, прищемив дверью голос Григория Ивановича, что-то говорившего ему вослед.

Григорий Иванович хорошенько вымыл руки, посмотрел в окно, затем на рыбок в аквариуме, вздохнул, выдвинул ящик стола, достал бежевую кожаную тетрадь с надписью «Ежедневник наблюдений» и записал:

«Пациенты с ярко выраженными садомазохистскими наклонностями с трудом поддаются лечению, а если находят в себе силы признаться в недуге, часто в последний момент проявляют малодушие и ретируются…»

Доктор поставил многоточие и засмотрелся на свой каллиграфический почерк, который не переставал его радовать с самого детства. Ему вдруг захотелось перечитать свои стихи, сочиняемые почти каждый день с другой стороны тетрадки, но… «В мире есть царь, этот царь беспощаден. Голод – названье ему…» – пробормотал Григорий Иванович, наклонился и открыл другой ящик, в котором лежал ничем толком не пахнущий и непривлекательный так называемый «сет», наполненный полезным низкокалорийным обедом, собранным женой, а рядом покоилась яичная булочка с сосиской, купленная им самим как приятное дополнение к «сету».

Григорий Иванович нажал на кнопку вызова секретарши. Анечка вошла тут же.

– Принеси-ка мне, пожалуйста, чаю с бергамотом… – Но секретарша затрепетала ресницами и ласково перебила его:

– Григорий Иванович, там двое ждут, хотели бы срочно.

– У них на который час?

– На два, но они хотели бы срочно.

Доктор глубоко вздохнул и медленно-медленно закрыл ящик с булочкой, грустно наблюдая за тем, как она исчезает из виду.

– Ну, зови…

В кабинет вбежала сухая старушка, а за ней, не спеша, вошла рыжая девочка-подросток, с толстым носом, буйными волосами и грустным взглядом под рыжими пушистыми ресницами.

– Докторунаспроблема, – без пауз проговорила старушка.

«Ясен перец, у вас проблема», – п одумал доктор, а вслух сказал:

– Прекрасно, выкладывайте.

Вместо ответа старушка водрузила на белоснежный стол двухлитровую банку варенья:

– Э то вам, доктор, черничное, для глаз. Перекрутка – свежайшая.

– Спасибо! – И скренне удивился доктор и не сразу нашелся, что еще сказать, поэтому просто подарил пациентам хороший, мирный, дружелюбный взгляд.

– Доктор, моя внучка ведет себя необычно, как бы это сказать… спасает мир.

– Ну и…? – Банка мешала разглядывать пришедших, и доктор убрал ее под стол. Старушка многозначительно кивнула. Если бы не суетливость, она сошла бы за одну из тех рембрандтовских старушек, при взгляде на которых щемит сердце и думается о неминуемой собственной старости.

– Моей внучке, доктор, постоянно снятся сны про спасение мира, она смотрит фильмы про спасение мира и читает одну фантастику.

– Что ж в этом плохого? – спросил доктор, мысленно разливая варенье по маленьким баночкам и раздаривая его близоруким друзьям и родственникам. – Это нормально в ее возрасте.

– Но еще совсем недавно она была здоровым ребенком, обычной девочкой, даже стихи сочиняла.

– Какого содержания? – спросил доктор, стараясь принять когда-то удачно найденную позу, при которой голодное урчание живота почти не слышно окружающим.

– Ася, почитай доктору свои стихи.

– А че читать? – нахмурилась Ася.

– На ваш выбор, – с казал доктор, – н а ваш выбор, что-нибудь из любимых.

Ася покраснела, наклонила вперед голову (любопытные рыбки в аквариуме шарахнулись от стекла и спрятались в водорослях) и низким голосом, почти шепотом, прочла:

Бабушка вся напряглась, сжалась и с мольбой посмотрела на Григория Ивановича.

– Ну что ж, вполне искренне. Вы любите Маяковского?

Ася улыбнулась, зловеще сверкнув скобой для выпрямления зубов.

– Доктор, – п еребила старушка, – о на дерется, она ругается, она даже… матюгается!

– Попробуйте сместить акцент ее интересов на поэзию, – доктор взглянул на старушку, и, не отыскав и капли разумения в ее глазах, раздраженно добавил: – Попросите школьную учительницу поместить в стенгазете ее стихи. Вам нужно вдохновить ее, ободрить. Ничто так не лечит людей, как вера в них… в их талант (он грустно взглянул на свою тетрадку). Поэзия – она лучшее лекарство… Ну а на ночь валериану, пустырник, мяту. Глицин не забудьте. Мелатонин на ночь, если бессонница. Успехов вам и всего хорошего. – Григорий Иванович, чтобы скрыть раздражение, принялся внимательно рассматривать розовую папку и ласкать ее подушечками пальцев.

– Спасибо, доктор, – молвила старушка и стрельнула взглядом под стол. Она, вероятно, ожидала более обстоятельной беседы и жалела о подаренном варенье. – А если не поможет, что тогда, доктор?

– Тогда приходите опять. Оплатить консультацию можно на ресепшене.

– Хорошо, доктор, мы придем.

– Всего доброго.

Старушка нехотя вышла, качая головой. «Мошенники, деньги дерут, а толку нет. Хоть бы рецепт выписал какой…» – послышалось в коридоре ее ворчание и успокаивающий щебет Анечки.

Григорий Иванович включил прелюдию Шопена, под музыку съел булочку и вынул дневник наблюдений.

«Некрасивые одинокие девочки часто страдают от мании преследования, а собственную незащищенность компенсируют грубостью манер и агрессивным поведением. – Он задумался и прибавил: – Иногда они пишут стихи… Когда душа еще не сформирована, стихи обычно подражательные…»

У Григория Ивановича сегодня побывали также бизнес-женщина с паническими атаками (имеющими отношение к ее валютным накоплениям), стареющий ученый с бессонницей (по поводу коллеги, опередившего его с патентом) и мальчик с девиантным поведением, однако первый пациент все не выходил у него из головы.

«Коллега… Да, коллега. Неудивительно», – р азмышляя о коллеге, Григорий Иванович вышел из клиники, но направился не домой, а к профессору Мерцу, своему бывшему преподавателю. Это был один из самых успешных психоаналитиков Москвы. Григорий Иванович записался к нему три месяца назад, и только сегодня подошла его очередь. В приемной Григория Ивановича встретила полноватая с роскошными формами немолодая секретарша. Движения ее были плавными, интонации сердечными, голос бархатным и умиротворяющим. Она являла пациентам образ любящей матери и вела себя соответственно. Григорий Иванович знал этот профессиональный прием, но не одобрял его. Перед ним в очереди, обхватив голову руками, сидел человек, в фигуре которого было что-то знакомое.

– Вы к Мерцу? – на всякий случай поинтересовался Григорий Иванович.

– Гриша? – тихо спросил человек, в котором Григорий Иванович узнал своего сокурсника.

– Илья! А ты что тут делаешь? Неужели к Мерцу?

– Да я уже год хожу к нему.

– Год? Хм… – Григорий Иванович виновато огляделся и понял, что теперь и ему придется признаться Илье, зачем он тут.

– А ты зачем тут? – спросил Илья.

– Я…я так… тоже на консультацию. Что-то спать перестал, кошмары, страхи… Так, шизею помаленьку.

– Эх, Гриша. Желаю удачи, конечно, но я вот уже год хожу с теми же проблемами, но с колес так и не слез. Клиенты энергию пьют. Вампиры. А ты антидепресы пьешь?

– Разумеется.

Илья сочувственно покивал и просиял, чему-то радуясь.

– А я вот в науку опять ушел. Тема небанальная, боюсь, трудно с ней будет.

– Что за тема-то?

– «Заразны ли психические недуги?»

– Ты что, с ума сошел?

– Я рассматриваю этот вопрос, конечно, не в химическом, а в психологическом аспекте.

Между тем секретарша ласково поманила Илью пухлым пальцем, и он скрылся за дверью. Вышел он оттуда быстро, взволнованным, но не успел ничего сказать, потому что секретарша уже открыла дверь для Григория Ивановича.

Кабинет Мерца был полной противоположностью кабинета Григория Ивановича – обставлен антикварной мебелью, стены обиты красным сукном, как в старой Англии.

«Отчаянный. И как он не боится реакции пациентов на кроваво-красный цвет? Впрочем, с его уровнем можно позволить себе такой каприз», – подумал Григорий Иванович и исподтишка внимательно оглядел Мерца.

Мерц был очень толстым, с мясистым лицом и длинными, висящими до плеч, как у Будды, мочками ушей. Он выглядел раздраженным, горбился над столом, что-то писал и то и дело издавал такой звук, будто вот-вот чихнет, но не чихал. «Тик», – подумал Григорий Иванович, улыбнулся и поприветствовал учителя.

– Милости прошу, дружок. Читал твои стишки в журнале.

– Удивительно, как вы все успеваете? Еще и литературные журналы читаете!

– Да ни черта я не успеваю, это мне Илюшка приносил. Мол, вон чем студенты мои тешатся. Ты говори скорее, чего надо. Устал я сегодня от вас. Домой хочу, кота хочу погладить, книжку про романтическую любовь почитать. Голова болит.

– Кошмары ночные, страхи, апатия, отвращение к людям и вообще – к жизни. Полное нежелание работать. Женщины раздражают, потенция ослабла… Даже на порносайт заходить нет желания. Несколько раз в кошмарах снилась секретарша моя, связанная и с перерезанным горлом. А два месяца назад было даже что-то похожее на голоса…

– Господи! – Мерц закатил выпученные глаза, потом вдруг вскочил с антикварного кресла и театрально воздел руки к потолку. Пошатнулся и сел. Григорию Ивановичу показалось, что он пьян.

– Господи! Помоги им! Избави меня от них всех! Они мне надоели!

Он снова встал, подошел к Григорию Ивановичу вплотную, дыша на него коньяком, напирая толстым животом в жилетке, из-под которой выбилась рубашка, и долго злобно смотрел ему в глаза. Мочки ушей его тряслись.

– Черт знает, что с вами со всеми делать! Надоели вы мне! Все ваши многозначительные комплексы и идиотские фантазии, ваша вечно ослабленная потенция – осточертело! А особенно стихи! Зачем еще и стихи! Творчество лечит! Да кого может вылечить вся ваша графомания, скажите на милость? Иди, дружок, знаешь куда? На экзорцизм! Бесо́в изгони. Это помогает. Тут одна дама сделала, помогло, говорит. Вот так вот, да. Изгони бесо́в, а потом приходи. Устал я, понимаешь? Ус-тал. От всех устал, от людей устал, а от вас, коллег, подавно! Забудьте вообще про свою психологию, отвяжитесь уже от самих себя, хватит ковырять свои комплексы. Живите, радуйтесь, коньяк пейте с друзьями, прыгайте в снег после бани, детей рожайте, грядки копайте, я не знаю. В футбол поиграй пойди. Не могу уже. Прощай, дружок, прощай, иди, иди отсюда… – И, напирая животом как бульдозером, Мерц вытеснил Григория Ивановича из кабинета и захлопнул дверь. Через минуту за дверью громко зазвучала прелюдия Шопена.

«Срыв по причине ярко выраженного профессионального выгорания», – подумал Григорий Иванович, грустно вздохнул и пошел домой.