Читать книгу Дашуары - Дарья Гребенщикова - Страница 40

– Анька, вставай! – я дергаю дочь за ногу, как повелось с детства, – щекотки она не терпит. – Анька!!! – бесполезно. Иду на кухню. Набираю со своего мобильного ее номер.

– хэллоуууу? – Анька проснулась еще до звонка, но тянет паузу.

– пробки будут, и потом тебя ждёт Никита?

– балин… – это означает – «как я могла забыть? А ты не могла разбудить меня раньше? И вообще, зачем это с Никитой надо встречаться в такую чертову рань, когда мы с ним расстались вчера. виделись.»

Совместный санузел – наглухо. Я маюсь на балконе, переступая ногами, как лошадь.

– я не буду твои Мюсли. – это уже кухня. – не пей кофе! – это уже – мне. – Никаких бутербродов, – это опять мне, – ты хоть ресницы сделай, ма? – это опять мне. Сейчас будет вой насчет «ты чё одела-то??? в этом сейчас только бомжи ходят».

Мы вываливаемся, придерживая железную дверь подъезда. Дверь покрасили, вместе с объявлениями и кодовыми замком. Ключ от машины остался дома. Я покорно иду к лифту, Аня орёт на Никиту по телефону. Выезжаем мы в самый пред-пик, и долго тащимся по Ярославке, чтобы выскочить через Королев на трассу до Сергиева Посада. Никита, в защитной х/б куртке, со значком Че Гевары, ждет нас на обочине, у моста через речку Ворю. Переждав, пока они наконец не нацелуются вволю после 7 часов разлуки, трогаемся дальше. Машина у нас японская, что плюс, и старая – что минус. Никита прислушивается к мотору

– Марина Николаевна, – у Вас стучит! и зажигание… и слышите такой звучок? – Никита отклеился от Аньки, которая спит у него на коленях, и занялся мной. Никита знает всё. При этом он ничего не умеет, кроме катания на доске и дрессировки своего питбуля. Впрочем, он плечист, узок в бедрах, а его серые глаза под темными бровями сведут с ума любую женщину.

Подкатываем к Абрамцево, машину приходится бросать среди стада джипов и кроссоверов, и она, бедняга, теряется, как пони среди носорогов. Аня с Никитой вежливо удаляются под сень черемух, цветущих по берегам, а я, закалив сердце мужеством, иду в музей. Я разочарована. Абрамцево в моих воспоминаниях детства было гораздо больше, ярче, и как-то ощущался его дух. Сейчас же я поняла, что вообще не люблю «Девочку с персиками», а хочу смотреть на Мане, и непременно во Франции. Но я брожу, пытаясь оживить хоть что-то, но вместо этого понимаю, что хочу есть.

С детьми мы встречаемся у кафе, где дико дорого и очередь. Аня ругается с Никитой. Вопрос стоит о детях, насколько я поняла. Аня хочет ребенка, Никита хочет Аню. Анька орет, что у него ноль ответственности, а Никита предлагает сначала съездить в Таиланд, чтобы проверить свои чувства. Выплывает и Анькина безотцовщина, Никита кричит – ну, и вали к своему папаше в Израиль, а я должен быть рядом со своим сыном. Ого, – думаю, – уже и пол определили. Медики, что уж. Второй мед… третий курс. И тут Анька дает ему пощечину, Никита разворачивается и бежит в сторону станции. А мне становится плохо. От жары, от волнения, от сцены на людях. Видимо, я упала резко, потому как, очнувшись, увидела белые шапочки, ощутила мерзкий запах хлорки, а потом меня повезли. В больницу. В машине меня за руку держала рыдающая дочь, слова «мама, прости» застревали в слезах – короче, 2 акт, 4 картина, те же и фельдшер.

В Сергиевом Посаде меня вкатили в облупившийся от дождя барак, и оставили в коридоре. Было пусто, только стонал какой-то мужик с перевязанной платком головой. Кровь капала на пол, образуя лужицу, по форме напоминающую Каспийское море. Анька пулей пронеслась по кабинетам, спугнула врача в приемном отделении. Тот собирался отдохнуть после дежурства со страшненькой медсестричкой, но надо знать Аньку! Через пять секунд врач прыгал около меня, и уже делали ЭКГ, и сестричка катила капельницу, и пахло лекарствами.

– в палатах мест нет, – сказал потревоженный врач, – в коридоре пока полежит. Тут и Никита подъехал. В раскаянии. Ну, врач сник совсем, принял денег по карманам, склонился надо мной уже внимательно, попутно спрашивая Аньку мое фио. Так и сказал – фио какое?

– Марина Николаевна Сазонова, – четче, чем диктор, выговорила Анька.

– кто-кто-кто? – врач уронил очки на протертый до дыр линолеум.

Обошлись без «коня в пальто», по счастью.

– Маринка? – ну да, глазам он не поверил. Нацепил очки, наклонился ко мне. – Сазонова? ты, что ли?

На меня глядели выцветшие Васькины близорукие глаза в белесых ресницах. Те же веснушки, тот же нос, вялый подбородок. Только огненных локонов – этой шапки рыжих пружинок – не было. Шапочка была. Зелененькая. Как халатик.

– мам, – заканючила Анька, – чего этот козел лечить тебя будет, или я сейчас его удушу?

– у Вашей матери, девушка. – Васька выпрямился, сияя, – гипертонический криз. Она будет лежать теперь в этой больнице. Галочка. – это уже сестричке, – откройте нулевую! – никогда! – отозвалась угрюмая Галочка, – это бронь.

– Галя!

– Василь Василич?

Они попрепирались пару минут, и я поплыла.

– чудная девчушка. – сказал Вася. – кого-то она мне напоминает.

– еще бы, – вяло отозвалась я. – ты себя в зеркале давно видел?

– мама?!!! – Анька, державшая меня за ногу, остолбенела, – это кто еще? Мой папа – ведущий хирург клиники в Израиле!

– да-да, – вклинился Никита, – мы как раз туда собирались – рожать!

– рожать будете здесь, – извиняясь сказал Василий. – Из «Ихилов» меня поперли…

– за пьянство? – мне становилось все веселее.

– нет, – помрачнел Василий, – я приставал к пациенткам. А это и правда – моя дочь?

– она во втором меде учится.

– а что у нее по гистологии?

– ну… а что? ну я пересдам. – Анька заныла, – это же тоска…

– моя! – сказал Васька, – не, ну говорил я Гальке – не желай спокойного дежурства…

И мы поехали – в нулевую…