Читать книгу Сказка про убитую мечту - Дарья Меркулова - Страница 3

Душный день цветущего лета уступил город прохладному вечеру. Под полной, ко всему безучастной луной и крупными колючими звездами, вклеенными в безоблачное небо, я возвращалась домой. Шла медленно, разбитая от усталости, ставшей давно чем-то привычным. И тошно было от себя, от жизни своей, от людей и улиц, изо дня в день одних и тех же. Все одно, все тысячи раз виденное и слышанное. Давит оно, к земле жмет. Не выбраться. Не вздохнуть. И думать тошно. Мысли все прежние. Тысячи раз думанные. К какой ни притронься, она с мучительной болью заполняет голову, и тянет за собой другие, не менее тошные мысли.

У неосвещенного проулка во двор двое мужчин курили и хохотали над неприличными анекдотами, оглушая спящую округу. Мимо них, под их неприятными, оценивающими, липкими взглядами я свернула в проулок.

Двор по обыкновению чопорно-сдержанный, чистый, образцовый. Все здесь дышит показным приличием. По плитам дорожки, мимо аккуратных цветочных клумб, подошла к подъезду. У меня закружилась голова. Не хватит сил подняться домой, подумала я, представив широкие лестничные пролеты. Решив, что от ночной свежести мне станет легче, я села на ступеньку. Задрожав от холода, плотнее запахнула на себе тонкую кофточку. Закрыла глаза, прислонилась горящим лбом к стене.

– Задохнусь. Умру прямо на этом месте, – произнесла я, забываясь в болезненном жару. – Умру прямо под их ногами. Я человек. Плоть и кровь. Сердце и душа. Больно мне так же, как и всем остальным. Невозможно так жить дальше. Но не в силах вырваться из жизни этой. Погибаю я.

– Явилась, – безумно проревела тетя Люся над проулком.

Ее визгливый голос вырвал меня из обволакивающего сна. Оперевшись на пыльную ступеньку, поднялась на ноги. Сделала несколько нетвердых шагов, подняла голову к нашему балкону и обмерла на месте.

Дома, зажавшие клочок двора, распирало от людской мощи, точно ей тесно было в стенах их, точно они едва могли сдержать ее. Дома гудели и стонали под силой ее. В каждом окне, на каждом балконе люди. В пижамах, ночных рубашках, халатах и прочей домашней одежде. Высовывались из окон. Перегибались через перила балконов. Кричали на меня. Яростно спорили, перебивая друг друга, топая ногами, размахивая руками, уходя с балконов в комнату и возвращаясь. Подслушивали, что говорят на соседнем балконе. Презрительно меня оглядывали, фыркали. Хохотали, показывая на меня пальцем. Говорят лишь обо мне. Исключительно дурно.

Я утонула в безумном переплетении голосов и звуков: плач детей, подлый нетерпеливый шепот женских сплетен, раскаты мужского смеха, ворчание старух, хлопание открывавшихся окон и балконных дверей.

– Михаил Сергеевич, какие глупости вы говорите! – рассмеялся над проулком звонкий девичий голос, пусть и не громкий, но отчетливо расслышанный среди других голосов. И продолжил мне на ухо, мягко и лукаво растягивая слова. – С математикой у тебя всегда не ладилось. Но в выпускном классе ты могла и вовсе не сдать экзамен. Мама настояла на дополнительных занятиях. Репетитора нашли быстро. Его посоветовала соседка тетя Люда, как своего племянника, очень талантливого молодого человека и преподавателя местного университета. Так и вы познакомились. Два раза в неделю последние полгода выпускного класса ты приходила в университет. Вы находили свободную аудиторию и готовились к экзамену. Ох, Михаил Сергеевич. Серые умные глаза. Острая насмешливая улыбка. Он много курил. Очаровательно шутил. Интересовался всем на свете. Знал сотни презабавных историй. И был женат. Когда-то ты была им всерьез увлечена, хоть и уверяла всех в своем полном равнодушии к нему, неужели не помнишь?

Я тотчас обернулась в ту сторону, откуда доносился голос. Изумленная, испуганная попятилась назад, крепко прижав к груди сумку. Не могла поверить глазам и ушам своим. На крохотном балконе, заваленном соседским старьем, стояла я. Семнадцатилетняя. В белом летнем платье. Самом любимом. В моих волосах был повязан мамин цветастый платок. Рядом, облокотившись на ограду балкона, стоял Михаил Сергеевич в черной футболке и темных джинсах. Как в тот вечер, в начале мая. На крыльце нашего университета.

Голоса разом смолкли. И лица повернулись к тому балкону с жадностью жестокой, ненасытной, звериной.

– Только вы смеялись, но вновь грустите. Вновь серьезны. Глаза ваши проникают в бездонную темную гладь неба, точно желают помериться с ним мудростью. Вы красивы. Но красота ваша не пустая. Бывает, смотришь на человека, а красота в нем вся на поверхности. Нет кроме этой внешней красоты в нем ничего. Ваша другая. Поражающая в самое сердце. Красота вашей мятущейся, гордой, упрямой души в чертах вашего лица. В вашем пронзительном взгляде. В том, как вы поворачиваете голову, когда как сейчас, смотрите на меня. Вы хотите мне что-то сказать?

– Да, хочу… Знаете… Михаил Сергеевич, знаете, есть слова, которые нельзя не сказать. Не скажешь их, и потом жалеть будешь… Знакомы мы полгода, но я точно знаю вас очень давно. Я очарована вами безмерно. Умом вашим. Легкостью. Но легкостью лишь видимой. За ней внутренняя сила, характер, принципы. Тянется во мне что-то к вам до щемящей тоски. Я думаю о вас, и мое сердце сжимается в тоске этой. Сердце волнуется, трепещет. Точно в вас жизнь. Точно в вас счастье. И ваши слова откликаются в моем сердце. Точно я безошибочно понимаю вашу душу. На многое мы смотрим одинаково. Вы что-то очень понятное, родное и близкое, хоть и столь не похожи на меня.

Меж нами нет ничего дурного. И быть не могло. Вы любите жену и сына. В следующем месяце уезжаете в столицу. Вы достойны большего, чем быть преподавателем в провинциальном университете. Вас ждет великое будущее.

А у меня свой путь. Я закончу школу. Поступлю в театральное училище. Стану актрисой. У меня чудесная мама. Я берегу ее всеми силами. Лучший друг Федя. А еще я много мечтаю.

Михаил Сергеевич, я долго сомневалась, говорить ли вам о своем чувстве. Вы женаты. Вы и ваши чувства принадлежите вашей жене. А я бы никогда не позволила себе влезть в чужую семью. Внести в нее грязь. Даже в мыслях отвоевать себе человека, который мне не принадлежит. Даже в мыслях надеяться на чувства, которые мне не принадлежат. Похожее коснулось моей семьи. Но дело не в том. Мне чужда вся эта грязь.

Кто-то сказал бы, что ответь вы на мое чувство, я бы так не говорила. Но по мне совсем не имеет значения любит ли тебя человек, находящийся в браке. Я бы презирала любого женатого мужчину, добивающегося моего расположения. Считала бы его недостойным ничьей любви.

Вправе ли я говорить о своих чувствах? Думаю, да. И хочу объяснить почему. Я уважаю вас, вашу семью, ваш выбор. Вы меня не любите и не полюбите никогда. Мои слова никому не навредят. Они не разожгут в вас преступного чувства. Мои слова – не просьба в разделении моего чувства. Не просьба в ответе на него. Мои слова – признание в том, что моя душа к вам потянулась. Признание в том, что в вас я увидела прекрасного человека. И сегодня я с вами прощаюсь.

Сейчас мне грустно, вы правы. Грустно от того, что сегодня наша последняя встреча. Грусть пронзает мое сердце, но грусть эта светлая и чистая. Вчера мне казалось невозможным расстаться с вами. Моя душа разрывалась при мысли, что я больше вас не увижу, не услышу ваш голос, не загляну вам в глаза. Но рассудок прав, а сердце переболит.

Я желаю вам счастья. А я буду счастлива от того, что будете счастливы вы. Я навсегда останусь вашим другом. Память о вас навсегда в моем сердце. Доброй ночи, – она прикоснулась губами к его щеке и ушла с балкона в комнату.

На меня вылили ведро холодной воды. Оно упало рядом со мной, подпрыгнуло и откатилось в траву, примяв хрупкие цветы.

Я глухо вскрикнула. Но тотчас вспомнив про балкон, с отчаянием осматривала этаж за этажом, глотая раскрытым ртом воздух, поворачивалась на месте, торопилась, теряя надежду. Но как я ни силилась, найти тот балкон не могла. Лишь натыкалась на лица. Чужие и злые.

Снова голоса. Заговорили разом. Слова точно длинные острые иглы протыкали мое измученное тело и проходили насквозь. Короткими яркими вспышками в памяти всплывали дни прежние. Дни далекие. И не было сил противиться воспоминаниям, так долго похороненным под грузом прожитых лет. Какие были дни! Как жилось свободно! Как дышалось!

Душа моя была обнажена пред их словами. Ни один уголок ее не был укрыт от их взглядов. Каждый день. Каждый час. Каждая минута. Все им было известно. Мысли мои. Поступки. Мотивы их. Я была отдана на суд этих людей. На растерзание им.

Они говорили, что помнили меня еще девочкой. И тотчас перед глазами то время. Мои детские фотографии. Вот я в розовом платьице, в белых носочках и ботиночках. На голове два больших белых банта. Папа обнимает маму за плечи, а мама держит меня на руках. Вот новогодняя елка в детском саду. На мне костюм снежинки, сшитый мамой. Вот мы только вернулись домой после моего первого дня в школе. Сидели на кухне и пили чай с горячим яблочным пирогом, испеченным мамой. Вот мы в первый раз приехали на море. Галечный пляж. Я стою по колено в воде в синем купальнике и огромной белой панамке. И десятки столь же теплых, столь же дорогих сердцу воспоминаний.

Они говорили, что уже тогда в моем характере невозможно было отыскать хоть что-то хорошее. Я собирала вокруг себя всех соседских ребятишек. А они и рады были мне в рот смотреть. Просила бы их от одной своей прихоти землю есть, ели бы с радостью. Лишь бы мне угодить и улыбку мою увидеть.

Они говорили о маме. О моей любимой маме. Широкая грудь. Большой мягкий живот. На голове пушистое облачко красных волос. Руки ее натруженные. В них я находила покой и защиту. Согревающий, мудрый, чуть лукавый взгляд. Мама любила печь пироги, поэтому от нее часто пахло чем-то хлебным и сладким. Моя мама. Уютная. Домашняя. Теплая.

Они говорили о маме пренебрежительно, считая себя лучше нее. Считая ее недалекой и необразованной от того, что мама закончила только школу, не училась в училище или университете. От того, что читала любовные романы, а не серьезную глубокую литературу. А кем только ей ни пришлось работать. И продавцом в продуктовом магазине. И гладильщицей в прачечной. И поваром в заводской столовой. И дворником.

Они говорили много. Но совсем не то, что следовало бы знать о моей маме. Где бы она ни работала, с кем бы ни общалась, маму везде любили и уважали. За простоту, открытость характера. За сердце, не терпящее несправедливости и неспособное долго обижаться. За неравнодушие к чужой беде, за помощь делом. Маме часто доверяли то, о чем сказать стыдно и страшно, зная, что она не посмеется, не оттолкнет, никому не расскажет. А еще мама умела все на свете. Хоть приготовить самый вкусный обед. Хоть наклеить обои. Хоть кран починить. Мама любила отца и меня. Заботилась о нас. А в нашем доме всегда было чисто и вкусно.

Они говорили о маме, оставленной отцом после пятнадцати лет брака ради любовницы, ее трехкомнатной квартиры, машины и дачи.

Они говорили об отце. Всегда был одет чисто и опрятно, но совсем просто. Не обладал какими-то яркими внешними чертами. По характеру был спокоен. Не умел прибить гвоздь или поменять лампочку. Никогда не помогал маме по хозяйству, потому что в этом совсем ничего не понимал. Был совсем не практичным человеком. Мог от невнимательности купить поломанную вещь или просроченные продукты. Закончил с отличием технический университет. Интересовался философией и языками. Много читал. Понравившиеся места зачитывал нам за ужином. Был блестящим рассказчиком, остроумным и очень наблюдательным. Его внешняя неприметность исчезала, когда он начинал говорить. Он становился красивым, обаятельным, разговорчивым. Можно было только удивляться, как можно было не заметить этого раньше. Еженедельно пополнял домашнюю библиотеку книгами не только для себя, но и для меня, и для мамы. С одним профессором знался да с ним же по выходным водку пил. Курил по вечерам на изгороди у нашего подъезда. Любил животных. Подкармливал бездомных собак в нашем дворе и одно кошачье семейство на своем заводе. Брал билеты в театр. Мама отцом очень гордилась. Ей с ним было интересно. Она восхищалась тем, что отец разбирается в столь сложных вещах, в которых совсем не разбирается она.

Они говорили о его уходе. Будничном. Совершенно обычном. Точно в порядке вещей уходить из семьи, с которой прожил пятнадцать лет. Как и всегда отец пришел на обед с работы в час дня. Как и всегда ел суп, за чаем читал газету и ругал начальство завода. Как и всегда после обеда перешел в комнату. Помыв посуду и убрав со стола, мы зашли к нему и увидели, что отец укладывает вещи в чемодан. Отец не торопился, открывал шкафы, осматривал полки. Прошел в ванную. Вернулся с зубной щеткой, пастой, бритвой и полотенцем. Положил их в чемодан, подошел к шкафу, выдвинул ящик с постельным бельем. Под сложенными друг на друга простынями нащупал шкатулку и вытащил ее. Оставил в шкатулке только мамины серьги и кольцо, подаренные ей еще до замужества. Остальные украшения сунул в нагрудный карман рубашки. Убрал шкатулку в ящик.

Мама, поняв все, не своим, глухим голосом спросила отца, куда он собирается. А отец, захлопнув крышку чемодана, посмотрел маме в глаза и с улыбкой снисходительной и понимающей произнес: "Я полюбил другую женщину". И на минуту, бесконечно долгую минуту в комнате стало очень тихо. А звуки с улицы, до этого почти не слышные, теперь оглушали. Птичье щебетание. Шелест листвы. Визг детей. Рев грузовика. Голоса соседок, проходивших под окнами. Стук закрывшейся двери машины.

Отец посмотрел на часы, подошел к окну, высунулся из него, кивнул и махнул рукой кому-то, видимо, ожидавшему его. Вернулся к чемодану. Долго возился с молнией. Но возился спокойно. И столь же спокойно говорил. Мама должна его отпустить и позволить его счастье. Важнее любви для человека нет ничего. И он не простит себе, если предаст себя и будет продолжать жить с нелюбимой женщиной. Потому что обманывать себя грешно. И уже застегнув молнию, отец сел на чемодан и продолжил говорить. Ровно. Неспешно. Пробуя слова. Подбирая их. Переводя взгляд с меня на маму, застывшую, придавленную его уходом, постаревшую на десять лет за эти полчаса. И эти красивые, высокие, мудрые слова так не вязались с подлостью его поступка, с моим отяжелевшим сердцем, обидой за маму и слезами, жгущими глаза.

Отец поднялся, взял чемодан за ручку и произнес: "Прощаемся. Дочку береги. А ты за мамой присматривай".

А после сцена вышла совершенно чудовищной. Мама била отца. Била по голове. По лицу. По рукам, которыми он пытался защититься. Била нещадно. Отец, оторопев на секунду от напора мамы, схватил чемодан, прижал к груди и потащил его в прихожую. Мама кричала. Отец кричал. Оттолкнув маму, он открыл входную дверь, поставил чемодан на лестничную клетку, гордо выпрямился, расправил рубашку. Помятый. Оскорбленный. С красным пылающим лицом. Отец тяжело дышал. "Стыдно вам должно быть", – сказал он.

Мы увидели ее. Подошла к отцу, пригладила ему рубашку, взяла под руку, беззастенчиво нас разглядывала. Смотрела прямо в глаза. В моей голове никак не могло уложиться, как отец мог выбрать такую женщину. Вся она была вульгарной, высокомерной и надменно-глупой. Короткие рыжие волосы. Густо накрашенные огромные глаза и толстые губы. Цветастое короткое платье и тощие ноги.

Она что-то шепнула отцу, смотря на порог нашей квартиры. Только сейчас мы заметили, что из рванного кармана рубашки отца выпали украшения. Мама подняла их, брезгливо бросила отцу под ноги и хлопнула входной дверью.

Отец забыл о нас тотчас же, как уехал. Слухи о нем до нас доходили. Устроился в соседнем городе. Образцовый отец семейства. Любил жену, воспитывал ее дочь. Звал "своей звездочкой". Учил вместе с ней уроки. Помогал готовиться к экзаменам для поступления в университет. Растил ее детей как родных внуков.

Твое предательство, папа, ранило в самое сердце. Сломало что-то внутри. Я всегда гордилась тобой. Хотела быть на тебя похожей. Такой же умной, начитанной. Как и ты знать ответы на все вопросы.

Старый предатель. Ты же не позвонил ни разу. Ни когда я школу закончила. Ни когда замуж вышла. Ни когда Катю родила. Тебя рядом не было. Когда мне так трудно было. Когда ночами не спала.

Ваша с мамой семейная жизнь не всегда была гладкой. А у кого-то бывает иначе? Вы были столь непохожи. Но мне всегда казалось, что именно этим вы и были интересны друг другу. Иногда ссорились. Но со всеми трудностями всегда справлялись вместе. Не замечала я изменений и в наших семейных привычках. Все ровно. Как и обычно.

Папа, ты правда полюбил такую женщину? Давно ли ты с ней знаком? Как с такой легкостью можно уйти и ни разу не вспомнить о маме и обо мне? Чем твоя новая семья лучше нас? Чем твоя звездочка, совершенно чужой ребенок, лучше меня? Чем ее дети лучше моей девочки? Красивее? Умнее? Они же чужие тебе совсем.

Минуты нежности к маме и ко мне, твои шутки и колкие замечания, забота о нас, гордость за меня – все выходит обман? Все это было ненастоящим, так получается? Ты обманывал нас годами? Но что тебе сейчас до нас с мамой? Что тебе до наших чувств, когда у тебя все так ладно устроилось.

Тем же вечером мы говорили с мамой. Долго. Открыто. Честно. Думая, как нам жить дальше. И больше твое имя старались не упоминать. Но переживали мы тяжело. Старались не оставлять друг друга в одиночестве. И не всегда нужно было о чем-то говорить. Даже молчаливое присутствие, ободряющий и понимающий взгляд, объятие дарили поддержку. В нашем отношении друг к другу стало больше предупредительности и заботы. И эти по-простому хорошие, по-простому теплые моменты в такие трудные минуты ценятся особенно, ценятся еще больше.

Федя с мягкой деликатностью спросил о тебе. Но то же лишь раз. Я небрежно отмахнулась, фыркнула, прося не спрашивать глупостей. Безразличен нам старый предатель. Воздастся ему и его новой семье за подлость. Воздастся им за то, как обошлись с нами. Такого семейного счастья получат, что вынести не смогут.

Вслед вспомнился другой день. Я с отцом на сколотом крылечке подъезда поздним весенним душистым вечером. Папа курил, обняв меня за плечи. А я, прижавшись к нему, слушала, как он рассказывал о молодости, университете, однокурсниках, как шутливо задирал соседей, проходивших мимо нас в сырую темень подъезда. Вглядывалась в звездное небо. И была счастлива от того, что так много имела: отца, маму, Федьку и предчувствие моего будущего, обещавшего большие возможности и непременное счастье.

Были и другие дни. Дни лучшие. Дни теплые. Дни домашние. Ради таких дней живут. Ради таких дней можно отдать все остальные дни. Мы с мамой просыпались не в половину седьмого, а в девять. Я не ходила в школу, а мама – на работу. Я открывала плотные занавески, крепко прижималась к маме, укрывала нас одеялом. Лучи солнца лениво пробивались в комнату. Отряхивались от сна пылинки. В углу просыпалась старая лампа с бахромой на абажуре. Книги широко зевали на полках. Мы долго лежали в кровати, нежась в солнечных лучах. Я делилась своими мечтами, еще детскими, но уже такими серьёзными. Рассказывала обо всем, что приходило в голову: школе, знакомых, соседях, прочитанных книгах, музыке. Читала стихи. А иногда говорила совершенные глупости, лишь бы рассмешить маму, лишь бы знать, что горькие мысли не занимают ее рассудок. За окном солнце отражалось в каждой снежинке. Поднявшись с постели, долго на кухне завтракали. Долго пили чай с лимоном. Без звука работал телевизор. Я читала, иногда поднимая глаза то на маму, то на заснеженный двор. И утро было беззаботным. Неспешным. Тягучим, как ириска.