Читать книгу Игра с Годуновым - Дарья Плещеева - Страница 3

Всякий, увидев это здание на Варварке, сразу бы сказал: предназначено для торговых дел. Хотя вокруг небольшой сад, яблони да вишни, но какой же двор на Москве без сада? Разве что Земский двор, так там вместо сада съезжая, а вместо яблонь – поднятые на улицах покойнички, которых свозят со всей Москвы для опознания.

Никаких у тех палат излишеств, окошки малы, нарядного крыльца нет, а стены даже на вид изумительной толщины. Таким стенам пожар не страшен. Весной и осенью, в пору распутицы, здание имеет угрюмый вид, а летом и зимой вокруг – суета: зимой подъезжают сани с товаром, летом же – телеги, крепкие мужики вносят и выносят мешки, бочата и лубяные короба, у дверей стоят приказчики, ведут счет товару. Но околачиваться возле, надеясь что-то стащить, бесполезно: хозяева не первый год ведут дела на Москве и при необходимости сразу пускают в ход и кулаки, и палки, и что подвернется под руку. Жаловаться бесполезно: ранее этих людей привечал сам покойный государь, с ним тягаться – прямая дорога на тот свет, теперь же они поладили со всевластным боярином Борисом Годуновым. Вот так-то станешь на них просить – а потом такие твои давние грехи тебе припомнят, что сам будешь не рад.

Соседей у тех торговых людей мало – одни Божьи храмы кругом. Храмами Варварка славится. Тут тебе и Борисоглебская церковь, и церковь Святой Варвары, и церковь Жен-мироносиц. Все имеется для спасения души – а как ее спасают английские купцы, никто не знает.

В Зарядье уже перестали удивляться – бывает, летом выходят из палат люди, одетые диковинно, в широких портках, не достающих до колена, в чулках, обтягивающих ногу так, что бабам и глядеть срамно, в коротких епанечках, но чаще бывает – одетые на московский лад. Особливо зимой – в крещенские холода по Москве в чулочках не побегаешь.

Эти палаты после смерти их владельца, постельничего Бобрищева, за неимением наследника перешли под государеву руку, и государь отдал их английским купцам, но не простым – они объединились в «Московскую компанию», потому что вместе сподручнее вести дела с далекой страной. В бывших Бобрищевых палатах есть где хранить товары, есть где принимать почтенных гостей, а еще одно преимущество здания на Варварке – Кремль неподалеку. Пробежать по Варварке, обойти храм Покрова Богородицы, что на Рву, стоящий снизу доверху в лесах, – и тут тебе сразу Флоровская башня, при ней ворота. А в Кремле – все приказы, кроме разве Земского двора, всех нужных особ можно встретить.

Но от старых Бобрищевых палат, которые стали звать Английским двором, остались лишь каменные подклеты, сложенные из крупных белокаменных плит, двух аршин толщиной, остальное англичанам пришлось строить заново – более двадцати лет назад неугомонный крымский хан Девлет-Гирей со своими крымцами дошел до Москвы и сжег ее, не только терема и сады пострадали, но и каменные палаты. Могло быть хуже – поскольку покойный царь незадолго до того желал и не смог заключить выгодный для себя союз с Англией, все торговые дела были приостановлены на два года и товаров на Английском дворе обреталось немного.

Однако сейчас крымцы сидят смирно – после того, как русские воеводы прогнали с позором очередного охотника пограбить столицу и увести полон, хана Казы-Гирея. И Английский двор достаточно просторен, чтобы и в подвале, и на чердаке хранить многие купленные в Москве и ждущие отправки в Лондон товары: выделанные кожи, пушнину, конский волос, свиную щетину, гусиный пух. Там же были доставленные морем в Холмогоры, а оттуда водой в Вологду, а из Вологды уж на санях либо на телегах привезенные английские товары: от ограненных драгоценных камней до оружия.

Вечерело, смеркалось, наступала пора зажигать свечи. В Казенной палате Английского двора до сих пор почти все были заняты делом. Истопник, стоя на коленях перед изразцовой печью, закладывал туда поленья. За длинным столом сидели писцы-англичане, уже лет по двадцать жившие на Москве, и вполголоса сверяли записи в толстых книгах, сшитых толстыми шнурами. При них было несколько купцов, ведущих тихие деловые разговоры. Парнишка расставлял подсвечники, прибирал опустевшие плошки, в которых обычно писцы и приказчики Английского двора держали орешки, приносил новые – до ужина еще было немало времени, требовалось подкрепить силы.

Под окном пожилой писец, сидя за небольшим столиком, писал под диктовку письмо. Диктовал мужчина, годами – чуть за сорок, одетый на русский лад, в нарядную голубую рубаху по колено и шелковый полосатый зипун. Его трудно было отличить от коренного москвича – разве что борода имела более ухоженный вид да светлые волосы подстрижены не на Торгу, где сажают человека на чурбан, надевают ему на голову горшок и срезают все, что торчит, так что на земле образуется кошма из разномастной волосни. Человек с такой безупречной прической мог бы достойно выглядеть и при королевском дворе.

Он единственный, за исключением двоих писцов и купца-москвича, был одет по-русски, причем одет богато, и чувствовал себя в зипуне и казанской работы пестрых сапогах превосходно – да и удивляться нечему, его на Москву привез отец еще десятилетним, и по-русски он объяснялся лучше иного купчишки, прибывшего из тех северных краев либо сибирских украин, где в лесу родились, пню молились.

А бездельничал в Казенной палате один человек, мужчина тридцати лет от роду, с приметным шрамом на красивом лице – пересекавшим правую бровь и задевавшим висок. У него у одного рыжеватые пушистые волосы были такой длины, что почти достигали плеч. И он слонялся по палате, явно не зная, чем себя занять. Висевшие на стене раскрашенные карты Московского царства с прилегающими землями он уже изучил вдоль и поперек. Жители тех земель имели своих князьков, но границ не соблюдали и названий своим землям не давали – в самом деле, на что им это? Особливо ежели племена кочевые и гоняют скот с летовки на зимовку и обратно чуть ли не за полтысячи верст.

На стуле стояла прислоненная к спинке лютня, еле удерживавшая равновесие. Скучающий человек протянул было к ней руку, но передумал.

– Скорее бы ужин, – сказал он по-английски. – Хоть такое развлечение, раз других нет. Дикая страна! Как можно читать такие книги? С такими страшными буквами?

Он указал на толстую книжищу в мрачном кожаном переплете с тусклой медной застежкой.

– Ничем не могу помочь, мастер Кит. Других книг у них пока не имеется. Сядь, не мелькай, не мешай нашим людям работать, – по-английски же ответил мужчина в зипуне. – И до ужина прочитай хотя бы две страницы.

– Безумная страна. И безумный город, где знают только церковь и нет ни одного театра. Я не могу это читать, я половины слов не понимаю!

– Куда ты дел тетрадку с русскими словами? И не мешай мне, я должен сосредоточиться.

Меченный шрамом мужчина расстегнул застежку и открыл книгу наугад.

– «Но послушайте, братие, со всяцем прилежанием, исполнено бо есть пользы слово се всем послушающем. Молю же вы, о возлюбленные, да не зазрите паки грубости моей…» – прочитал он по-русски так, как читает дитя, едва освоившее склады. – О Господи, я сойду с ума, пока дочитаю хотя бы одну историю из жизни здешних святых.

– Сойдешь с ума – первым же судном отправим в Лондон, в госпиталь Марии Вифлеемской, будешь там сидеть на цепи с прочими безумцами. Не мешай, мастер Кит.

Мужчина вздохнул.

– Я думал, здесь придется заниматься делом. Но дела для меня тут нет. Мне остается только сесть с лютней на площади, возле того варварского храма, рядом с нищими, и наигрывать песенки, чтобы собрать себе на пропитание.

Ответа он не дождался.

– Мистер Меррик, у нас сошлось, – подал голос один из приказчиков, невысокий и плечистый молодой человек с истинно московской бородой, окладистой и довольно длинной. – Могу я идти домой?

Мастер Кит, глядя на него, всякий раз думал: пожалуй, стоит опять отрастить такую же, чтобы лицо не мерзло. Пока он был всего лишь две недели небрит. Щетина на щеках раздражала и злила его, он не мог долго ее терпеть. Но, сбрив, вспоминал, что здесь, в безумном городе, тысячи церквей, нужно быть бородатым. Молодежь, служившая в кремлевских приказах, порой брила лица на польский лад, оставляя усы, но, женившись, всякий обзаводился бородой. И тут, как однажды объяснил мастеру Киту Меррик, случалось расстройство: ежели у человека в жилах течет татарская кровь, то борода у него вырастает не такая, какой можно было бы гордиться; бояре – те выхваляются бородами, лежащими на груди чуть ли не до пояса. Но такое сокровище следует беречь – при ссоре и склоке здешние вельможи не за шпаги хватаются, они и слова такого не знают, а визжат, громко ругаются и друг дружке в бороды плюют, что есть прямое бесчестье. Могут и вцепиться.

Такие дикарские нравы сильно мастера Кита озадачивали – ему казалось, что эти люди должны вести себя с достоинством, и он думал, что свита Тамерлана, о котором он сочинил знаменитую трагедию, скорее всего, вела себя не лучше московских бояр.

– Ступай… – Меррик задумался. – Ступай, Дик, и возвращайся с женой. Она мне нужна.

– Когда, мистер Меррик?

– Когда зазвонят колокола.

– Так это уж скоро, – заметил Дик. – Я не успею и куска хлеба съесть.

– Успеешь, добрый Дик. Когда исполните поручение и вернетесь, сразу же отправитесь на поварню, я прикажу оставить для вас ужин. Сегодня готовят курицу с яйцами под шафрановой подливкой.

– Как дома… – прошептал пожилой писец.

– Так я иду, мистер Меррик? – спросил Дик. – Только оденусь потеплее.

– Не надо, ты не успеешь замерзнуть. Тут бежать, туда и обратно, менее пяти минут.

Дик Хиггинс родился в Москве, жил в Зарядье, поблизости от Английского двора, и туда же привел жену Татьяну, дочь купца Салтыкова, имевшего лавки на Красной площади и продававшего там кое-какие английские товары. Замужество это было выгодно всем: отцу Татьяны, обретшему себе покровителя и товары по хорошей цене, Дику – потому что негоже быть человеку без своей женщины, и, конечно, Джону Меррику – агенту «Московской компании» в Москве, возглавлявшему Английский двор. Татьяна оказалась ловкой и шустрой женщиной, охотно выполняла небольшие поручения, а поскольку считать умела, писать же – нет, приспособилась все, что надобно, запоминать.

Когда Дик ушел, Меррик повернулся к Киту.

– Пойдешь с ними.

– Куда?

– В Кремль, в церковь.

– О мой Бог…

Кит возвел взор к потолку.

– Ступай одевайся. И потеплее. Дик – здешний, он к морозу привык, а ты как раз подхватишь лихорадку.

– Безумный город. Город, в котором нет ни одного театра…

– Мастер Кит, если бы театр был, а ты в нем поставил своего «Тамерлана», то благодарные жители, которые натерпелись от крымских ханов, сожгли бы твой театр, а тебя выкинули в реку с наказом плыть к своему Тамерлану да не возвращаться.

Мастер Кит подошел к карте и пальцем провел по Москве-реке и дальше, наугад, к Каспийскому морю.

– Персия – вот она. А где же были скифы?

– Собирайся. Иначе я с первым же судном отправлю тебя обратно, а мастеру Арчи скажу, чтобы впредь мне таких помощников не привозил. Конечно, я понимаю, что он желал послужить компании. Но он плохо понял, с кем имеет дело.

– А я был в таком состоянии, что даже не мог сопротивляться. Два раза подряд – и когда дядюшка Энтони грузил меня, словно мешок с овсом, на «Минерву», и потом, в том городе с варварским названием.

– Твоему дядюшке следовало высадить тебя в первом же порту, даже с риском задержаться на несколько дней. Должно быть, он так испугался злобы архиепископа Кентерберийского, что готов был плыть без остановок до самой Гипербореи… На карте ее нет, но где-то же она была… Мало ли, что понадобилось спешно спасать тебя от тюрьмы и даже казни! Пускать в дело голову тоже бывает полезно. Вот и спасался бы ты где-нибудь во Франции… там бы тебя прекрасно приняли…

Мастер Кит понял намек – намек был весьма ядовит. Покойный французский король любил красивых мальчиков, среди его придворных такая любовь была обычным делом, а мастер Кит – красавчик, и слухи, что ходили о его похождениях в Лондоне, долетели даже до Москвы.

– Я сам хотел во Францию, мистер Меррик! – ответил он высокомерно. – Мне там было хорошо, хотя я и рисковал ежедневно – на службе у ее величества королевы. Я думал, что сойду на берег в Дании, а оттуда как-нибудь проберусь. Но морская буря не позволила нам причалить – и я отправился дальше поневоле. В городе с нелепым названием я полагал дождаться, пока дядюшка нагрузит судно товаром и повезет обратно. Но черт дернул меня попасть на матросскую пьянку и напиться как медник. Там я наговорил о себе столько лишнего, что мистер Арчи сообразил, какая от меня возможна польза, и меня бесчувственного уложили в трюм судна и водой повезли в Москву. Кажется, я клялся, что спас от католических заговорщиков нашу королеву, да хранит ее Господь, и будущего французского короля, и всех его любовниц.

– Ты похвалялся уважением самого сэра Фрэнсиса Уолсингема. А о нем даже мы, сидя в Московии, знаем. Вини во всем свой длинный язык, мастер Кит!

– Теперь я его виню, а что толку? Я пришел в себя, но судно уже утащили на Бог весть сколько верст вверх по течению. Я хотел было бежать, пробраться к дядюшке, который наверняка разослал по всем переулкам команду «Минервы», чтобы найти меня! Клянусь, я не хотел в Москву! Но судно тащится со скоростью две мили в час, кругом – одни леса, и реки петляют между ними, так что перестаешь понимать, где север, а где юг.

– Польза от тебя будет, – жестко ответил Меррик. – Я об этом позабочусь. Ты тут уже кое-как освоился и даже заговорил по-русски. Или поедешь домой, связанный по рукам и ногам, и прямо из порта будешь доставлен в Тайный совет, который на радостях соберется на заседание в полном составе и пригласит твоего лучшего друга – архиепископа Кентерберийского. Я знаю, какие бумаги нашли у тебя при обыске. Ступай.

Мастер Кит пожал плечами.

– Поэт вынужден подчиниться торгашу, – сказал он и вышел из Казенной палаты. В закутке возле поварни труженики «Московской компании» оставляли обычно одежду. Там была и его шуба с сапогами, и шапка висела на крючке – войлочный колпак, отороченный мехом. Под шубой на другом крючке висели суконные порты, а в рукав были засунуты меховые рукавицы.

Когда мастер Кит, неторопливо одевшись, вернулся в палату, туда как раз входили Дик и Татьяна. Татьяна в пояс поклонилась Меррику, а он приветствовал ее коротким поклоном и улыбкой. Эта невысокая круглолицая женщина, от природы румяная, всегда готовая рассмеяться, ему нравилась. Хотя то, как она, выходя в люди, раскрашивала свое лицо, вызывало у него недоумение. К румянцу добавляла, кажется, свекольного сока, брови подводила угольком из печки, а также злоупотребляла испанскими белилами, которые Дик потихоньку таскал для нее со склада, очень ловко заметая следы. Он в этом отношении уже мог считаться русским человеком – русские одобряли, когда их жены самым варварским способом рисовали себе новые лица.

– Пойдете к вечерней службе в Успенский собор, – сказал Меррик. – Там ты, моя красавица, отыщешь свою старуху. Узнай, что в доме господина Годунова говорили о посольстве киргиз-кайсаков. Это те дикари, Дик, что поселились на Крымском дворе. Она, может, ничего не знает, а может и такое быть, что подслушивала по своему обыкновению и мало поняла. Мне нужно побольше узнать про Крымский двор. Чтобы у нее развязался язык, дай ей двадцать копеек, заупрямится – добавь еще. Мне очень важно это знать.

Старуха, которую звали Степанидой Прокопьевной, была приобретением Татьяны, и ценным приобретением. Для такой старухи и двадцати копеек не жалко.

Хотя отношения между боярином Годуновым и Английским двором складывались прекрасно (это обходилось Меррику в немалые деньги, потому что не пойдешь же к боярину с пустыми руками, надобно поклониться хоть ящиком дорогого испанского мыла, хоть большим, в высоту не менее аршина, зеркалом, хоть низкой редкого «золотого» жемчуга из южных морей – утехами для боярыни и боярышни), но осторожность необходима. Поскольку боярин Годунов – такая особа, что знать о его замыслах и хитростях необходимо, сам же про них не расскажет.

Потому-то, когда были частично построены кремлевские палаты Годунова и семейство перебралось туда, Меррик отправил Татьяну по церквам, близким к палатам, чтобы свести знакомство с женщинами и девицами, служившими боярину. Не все же они Богу молятся в домовой церкви, им хочется людей посмотреть и себя показать. Для того отпрашиваются в кремлевские церкви.

Годуновские хоромы были поставлены очень удачно – с выходом на Соборную площадь. Тут тебе и Успенский собор, где еще великий князь Иван Васильевич, третий сего имени, разорвал ханскую грамоту в знак того, что более Золотой Орде не подвластен, и Благовещенский собор, и Архангельский собор, и храм Ризположения, есть из чего выбирать. И Татьяна, временно отложив попечение о домашних делах, принялась обходить соборы с таким усердием, будто невесть какой грех замаливала. Правда, эти богомольные походы Мерриком хорошо вознаграждались.

Вскоре после того, как поручение было дадено, Татьяна после утренней службы задержалась в Успенском храме, чтобы понаставить свечек ко всем чтимым образам. Обходя невеликий храм, она обнаружила в темном углу старуху, которая, стоя на коленях, усердно молилась вполголоса и плакала. Татьяна склонилась к ней и принялась утешать без всякой задней мысли, а просто по доброте душевной. И старуха ей покаялась: молила Господа покарать свою врагиню, что, конечно же, великий грех, да ведь и сил терпеть больше нет, и деваться некуда. Слово за слово – врагиня-то оказалась боярыней Годуновой…

Там, где в теремах при боярыне или княгине крутится десятка два женщин, непременно возникают склоки и свары. Степанида Прокопьевна в годы своего торжества ведала тряпичной казной Марьи Григорьевны и очень тем гордилась; должность эта была предметом зависти. И казначея боярыни составила целый заговор, чтобы заместить Степаниду Прокопьевну своей овдовевшей племянницей. Было тут и воровство из сундука узелков со спорками, и распускание слухов. Марья Григорьевна простила бы Степаниду Прокопьевну, но старуха, уверенная в своей незаменимости, подняла шум, всем наговорила горьких истин и оказалась не у дел. Со двора ее не согнали, но жила она в годуновских палатах из милости, и это ей было как ножом по сердцу. Детей у нее не осталось – померли в младенчестве, в девичью обитель уйти – так здоровье не позволит соблюдать строгий монастырский устав.

Татьяна приголубила старуху, предложила ей перебираться в Зарядье, в скромный домишко, где ее присмотрят до самой кончины, благо денежки прикоплены. Но та уперлась: ей непременно нужно было видеть своими глазами, как Господь покарает боярыню Годунову, не зловредную казначею с племянницей, а именно боярыню, допустившую величайшую на свете несправедливость.

Меррик сказал, что эту женщину следует приручить и прикормить. Татьяне не составило большого труда уговорить старуху, чтобы та передавала ей, о чем толкуют в тереме годуновских палат. И вот сейчас Дик, Татьяна и мастер Кит отправлялись на службу в Успенский собор. Татьяна сразу же протиснулась налево, где стояли женщины, а Дик и мастер Кит пошли направо, на мужскую половину.

Дик с детства разбирался в службе, даже крестился на русский лад, даже вместе с прочими мужчинами клал земные поклоны, а вот мастер Кит даже не пытался. Образа на стенах казались ему слишком хмурыми или же грозными, речи священников – вовсе неразборчивыми. Он стал думать о своем – о театре, оставшемся в Лондоне, о трагедиях и хрониках, о необходимости переписать «Тамерлана». Первая часть пользовалась у публики таким успехом, что он написал вторую и там прикончил Тамерлана – не то пришлось бы писать и третью. Он был горд! Но сейчас он пытался беззвучно произнести монологи – и оказалось, что они не запомнились; сейчас он осознал тяжеловесность этих монологов, во внутреннем театре они звучали куда хуже, чем в театре настоящем, где по сцене расхаживал великолепный Тамерлан в сверкающих причудливых доспехах и короне.

К тому же мастер Кит встречал в Москве и казанских татар, и ногайских татар, и астраханских татар, по его разумению – потомков тех скифов, из который происходил его Тамерлан. Выводить их в их природном виде на сцену лондонского театра было бы странно – они совершенно не походили на трагических героев. Но и наблюдать за ними человеку, пишущему пьесы, было полезно. Ведь помрет же когда-нибудь архиепископ Кентерберийский, главный враг бесстрашного сочинителя. Этому злодею немного за пятьдесят, лет десять он еще проживет, и хорошо бы дождаться его кончины где-нибудь во Франции или в Нидерландах. А королева Бесс, которую мастер Кит втайне уважал за причудливый и несгибаемый нрав, его не обидит, и можно будет вернуться туда, где образованные люди по вечерам в гостиных читают друг другу прекрасные сонеты.

Мастер Кит стоял и думал о своем, а служба шла, сизый дым ладана то приплывал, то уплывал, мужчины разом опускались на колени и разом вставали, приходилось следовать их примеру. Он прямо всем телом ощущал, как мимо проплывает и исчезает вдали время, его время, ему же остается нечто вроде дуновения ветра…

Служба окончилась, мужчины заговорили, потянулись к дверям, вышел на площадь и мастер Кит. Там он отошел в сторонку, высматривая Дика и его супругу. Было совершенно непонятно, на что потрачено столько времени. И он был зол на Меррика, который тешил свою спесь, не иначе, давая такие бесполезные приказания.

– Мастер Кит, – сказал, беззвучно подойдя, Дик. – Нам нужно незаметно привести старуху к хозяину. Ты знаешь, как это делается?

Мастер Кит понял: там такие сведения, что Татьяна боится по дороге половину забыть, а другую – переврать.

– Пусть твоя жена ведет ее. Мы пойдем сзади, поодиночке. Если увидим, что за старухой кто-то увязался, сумеем отвлечь.

– Как?

– С мужчиной можно ссору затеять. К женщине привязаться с ласковыми словами. А если стара, как Кумская сивилла, то притвориться, будто узнал в ней родственницу. Назвать по имени, начать припоминать родню. Она будет возражать, так того-то нам и нужно. Пока будет с нами спорить, твоя жена уведет старуху. Да только не сразу к нам на двор. Пусть обойдет сад и подождет у калитки. А ты побежишь вперед, чтобы отворить калитку.

Все было очень просто. Выполняя поручения сэра Фрэнсиса Уолсингема в Шотландии и во Франции, мастер Кит и не такие шахматные партии разыгрывал. Это его развлекало – прямо у него на глазах рождались сцены комедии или же трагедии, смотря с какой стороны посмотреть. Причем тогда он чаще всего действовал в одиночку. А противостояли ему чаще всего хитрые фанатики ордена Иисуса, который, казалось бы, самый молодой из католических орденов, а как разросся, каких молодых и отважных адептов призвал под свои знамена! Его девиз мастер Кит навеки запомнил – «In hoc signo vinces», «Во имя этого знамени победишь». Орден отчаянно рвался к власти, натравливая всех, кого только мог, на несгибаемую королеву Бесс. Но были люди, служившие ей незримо, хитростью и шпагой, и мастер Кит даже гордился этим служением.

Он многое умел и понимал, что именно для таких дел его привезли из Холмогор в Москву и сдали с рук на руки Меррику. Но мастер Кит был зол на того, кто его насильно притащил в этот дикий город, даже не разговаривал с Арчи, и недоволен тем, что Меррик мало с ним считался.

Старуху удалось без приключений доставить на Английский двор. И там она рассказала все, что удалось подслушать.

Началось с того, что одна из девок боярыниной светлицы завершила многоцветную вышивку шелками, а потом куски собрали, сшили, и получилась дивной красы сорочка. Сама боярыня хвалила Марфицу, подарила ей серьги-«лапки», каких боярышня Аксинья уже не носила, и обещала отдать замуж за кучера Авдея. Все толковали, что такую сорочку хоть самому государю дарить впору. Ее красиво уложили в шелковый мешочек, также вышитый, и держали на видном месте. Вдруг боярыня велела молодому истопнику Федьке отнести мешочек в покои боярина. Девкам стало любопытно: для кого? Степаниде Прокопьевне также стало любопытно: что за знатный гость пожаловал?

Она втихомолку покровительствовала рукодельнице Марфице, обещая отказать ей после смерти все свои имущества. Та свою выгоду понимала. Поэтому Марфица, отправившись подслушивать и подсматривать, позвала ее с собой. Они прокрались через боярынины покои и спустились по той самой лестнице, по которой Марья Григорьевна ходила к мужу, когда он ее звал. Они уже давно не спали в одной постели, но встречались то в его, то в ее опочивальне.

Так Степанида Прокопьевна и услышала разговор с молодым степняком.

Потом она, понимая, что за такие сведения Татьяна заплатит, стала думать, как бы встретиться, и вдруг сделалась до того богомольна, что чуть ли не на весь день уходила в Успенский собор и мерзла там, выстаивая долгие службы. Наконец несколько дней спустя Татьяна ее отыскала.

Говорила старуха бессвязно, перескакивала с пятого на десятое, но Меррик сперва успокоил ее целыми пятью алтынами, потом стал спокойно задавать вопросы. Он примерно таких сведений из годуновских палат и ждал, только не думал, что горячий Ораз-Мухаммад сам кинется уговаривать всевластного боярина.

Потом Меррик отправил старуху с Татьяной и Диком, чтобы скоренько довели, а точнее сказать – подхватив под локотки, донесли до заднего двора годуновских палат, чтобы, поскользнувшись, не грохнулась. Нужно было торопиться, покамест еще в последней из церквей не завершилась служба и кремлевские ворота открыты.

Словесных хитросплетений Годунова старуха, конечно, не поняла. Не поняла, но запомнила. И сумела передать главное – боярин будет ласков, благодушен, приготовит дары, но получивший дары уйдет от него, в сущности, ни с чем.

– Ну что же, мастер Кит, грядут любопытные события, – сказал Меррик. – По всему выходит, что киргиз-кайсацкое посольство прибыло сюда зря. Господин Годунов решил не жертвовать союзом с калмыцкой ордой. Ораз-Мухаммада боярин тоже ни за что не отпустит. Так что – ни пищалей, ни воеводы… А возвращаться с пустыми руками к своему повелителю Кул-Мухаммад не захочет. Он что-то предпримет… Может быть, мастер Кит, мы могли бы дать ему хороший совет.

Мастер Кит насторожился. Вот тут его способности бы пригодились…

– Боярин Годунов наверняка бросит киргиз-кайсакам подачку, – предположил он. – Политическую подачку, чтобы показать им, как он высоко их ценит.

– Да. Насколько я могу судить, они увезут с собой кого-то из Посольского приказа, чтобы представлял в киргиз-кайсацкой орде государеву особу. Это похоже на политический союз. Но от политики мало толку, если ее не подпирает со всех сторон коммерция.

Мастер Кит улыбнулся – похоже, на сцену этого театра сейчас выйдет «Московская компания».

– И тут сама судьба открывает нам дверь, хоть и не нараспашку, – продолжал Меррик.

Он подошел к одной из настенных карт. Мастер Кит – также. Писцы, уходя, погасили свечи, горели только две на маленьком столе, и карты казались в полумраке свернувшимися чудовищами, возможно, разноцветными драконами.

– В ближайшие дни Кул-Мухаммад поймет, что все поручения Тауекель-хана он выполнить не сможет. Мы, друг мой Кит, бессильны вернуть киргиз-кайсакам воеводу. Хотелось бы знать, чем мы можем быть полезны Тауекель-хану… Чем мы можем соблазнить его, чтобы дать ему хороший совет, а он этот совет принял…

– Тем самым, чем Горсей сумел угодить покойному царю, – прямо сказал мастер Кит.

– Да, оружие и порох. То, чего никогда не даст лорд-протектор Годунов.

Меррик провел пальцем по карте с запада на восток и далее – по стене, туда, где был бы предполагаемый Китай.

Мастер Кит понял.

«Московской компании» был необходим путь на Восток. Она уже предлагала покойному царю открыть торговый путь через Бухару в Китай, вернее, требовалось разрешение на половину пути, потому что из Бухары в Поднебесную, как считалось, ходили караваны. Но царь позволил Энтони Дженкинсону доехать только до Астрахани. Тот все же добрался до Бухары и узнал, что такие караваны более не ходят. Но Китай звал и манил. Если нельзя попасть туда по суше, то, может, есть безопасный морской путь – на Севере? Опыт хождения по северным морям, природной границе Московского царства, у английских капитанов был. Следовало бы пройти как можно дальше на восток – где-то там нашелся бы способ повернуть к Китаю. Но это – если не удастся наладить путь по суше…

Палец Меррика вернулся обратно – да только не к устью Волги, а к берегу Каспийского моря, пересек море с востока на запад, помедлил там, где полагалось бы выситься горам, принял малость к югу и остановился у берега моря, которое мастер Кит, человек образованный, называл Эвксинским Понтом.

– Крымский хан Казы-Гирей, которого года четыре назад успешно от Москвы отогнали, потерял войско и молится своему идолу Магомету, чтобы и ханство не потерять, – сказал Меррик. – Полагаю, он будет сговорчив и пропустит наши суда вот к этому порту Батум. Там сидят османы. Договориться с ними можно. Они могут даже дать охрану караванам. А далее османскими землями – на восток, и к землям киргиз-кайсаков.

– Гибралтар, – напомнил Кит.

– Деньги, – кратко возразил Меррик. – Испанские купцы любят деньги не менее, чем наши. У них можно зафрахтовать корабли. А королевский флот после гибели Непобедимой Армады не скоро опомнится. Но все это следует хорошо обдумать.

– Китай… – Кит усмехнулся. – А почему бы нет? Если моя судьба столь причудлива? Что там, за Китаем? Какая страна?

– Это мы когда-нибудь узнаем.

– Где-то тут живы наследники моего Тамерлана, – сказал Кит, ведя пальцем по карте. – Любопытно бы на них взглянуть. Говорят, они имеют дело с женщинами, не слезая с верблюдов.

– Это одна возможность, которую мы пустим в ход за неимением лучшего. Другая, – палец Меррика вернулся в просторы Московского царства, – здесь. Город Астрахань и река, впадающая в море. По ней можно везти товары на стругах и причалить в землях киргиз-кайсаков. Или ногайцев – с этими бродячими номадами ничего нельзя знать наверняка. И в том и в другом случае нужно обсудить это с господами из посольства. Они знают то, чего мы, всего лишь глядя на карту, знать не можем. Мы должны знать правду о тех землях и о путях!

Мастер Кит кивнул – слово было сказано.

– Хотел бы я посмотреть на их лица, когда они впервые в жизни увидят карту, – усмехнулся он, подпустив в голосе ехидства.

– Они, наверно, в своих странствиях сверяются со звездами, – с некоторым сомнением ответил Меррик. – Или у них свои приметы. Но карту мы все же возьмем с собой. Я поручаю тебе устроить это дело. Никому другому это не под силу.

Похвалу мастер Кит, как все близкие к театру люди, очень любил. И ведь слова Меррика действительно не были лестью. Меррик очень хотел попасть на Крымский двор и встретиться с послом. Посла охраняли – но способ должен, обязан быть! И мастер Кит вдруг ощутил знакомое волнение – не такое, что лишает способности мыслить и двигаться, а более спокойное – как перед поединком с противником, который владеет шпагой хуже, чем ты.

Ему уже хотелось пройтись вокруг Крымского двора, поглядеть, кто и как его охраняет.

– Любопытно, о чем договорятся киргиз-кайсаки с господином Годуновым. Он хитер, да и они не простодушны. Может статься, они все же у него что-то выторгуют. Но не союз против калмыцкой орды, не оружие и не воеводу. Мастер Кит, ты завтра возьмешь Стэнли с Диком, пойдешь на Торг, к тестю Дика, узнаешь, кто из татарских купцов поставляет припасы на Крымский двор. Нам нужен такой человек, которого бы туда пускали как близкого по крови, который бы уже поладил с киргиз-кайсаками. Дик и Стэнли – славные молодцы, но решать, кто из купцов нам более подходит, будешь ты. Значит, пойдешь с ними.

– Если верить старухе, мало кого из купцов допустят на Крымский двор, – возразил мастер Кит. – Милорд Годунов будет опасаться, как бы через купцов не наладилась переписка между воеводой и послом. Воевода уж точно попытается что-то сделать…

– Тебе нужно понять, кто из купцов все же имеет доступ к киргиз-кайсацкому послу. А также нужно найти нашего Сулеймана. Не удивлюсь, если он встретит в посольстве давних знакомцев.

– Да, этот проник бы и в гарем персидского шаха.

Сулейман был старый татарин, много где побродивший, прежде чем осесть в Замоскворечье, в Толмачевской слободе. Когда у Меррика возникала необходимость в толмаче при переговорах с татарами или ногайцами, что бывали в Москве наездами и русскую речь знали плохо, он всегда посылал за Сулейманом. Тот, скорее всего, знал и киргизское наречие, и киргиз-кайсацкое. Во всяком случае, он как-то рассказал, что несколько лет прожил в тех краях. Но он и о совершении хаджа в город Мекку тоже рассказывал…

Приказание доставить Сулеймана относилось не к мастеру Киту. Он в Толмачевской слободе никогда не бывал. А вот Дик и Стэнли бывали, даже могли кое-как объясниться со старыми татарами, на три четверти по-русски и на четверть по-татарски. Им и следовало тайно привести Сулеймана.

– Завтра начинаем осаду Крымского двора по всем правилам фортификации, – пошутил Меррик. – Когда узнаем побольше, составим диспозицию…

Мастер Кит, словно не слыша, взял со стула лютню, сел и тихонько забренчал. Ему не хотелось слоняться в мороз по московскому Торгу, который простирался от Покровского храма, что на Рву, до Земского двора, а это чуть ли не полверсты. Вот если бы посольство прибыло летом!

Если все же кто-то из купчишек по особой милости Годунова будет допущен на Крымский двор – как догадаться, подойдет ли он для задуманного дела, и как понять, во что он ценит свои опасные услуги? Хотя русский язык мастер Кит за время сиденья в Москве освоил, но еще не настолько, чтобы понимать все словесные выкрутасы. Дик – тот здесь родился, Стэнли привезли ребенком, они говорили так же, как природные московиты, Арчи – тот умел изъясняться и на северный лад, как говорят за Вологдой, в городе с диким названием, куда приходили и бросали якорь английские суда. И что в самом начале этой интриги может сделать человек, чьи таланты лазутчика хвалил сам сэр Фрэнсис Уолсингем, мастер Кит пока не понимал. Выбрать из тех, кто с соизволения Годунова уже торгует с Крымским двором, подходящего купца? Да они же для человека постороннего все одинаковы: все в глаза тебе льстят, а потом стараются обмануть на деньгу или подсунуть гнилой товар. Тут не то что от Дика – от старухи, годуновской служанки, было бы больше проку.

Меррик молча смотрел на мастера Кита. Он знал, что поэты большей частью безумны, и знал, что сейчас произойдет: мастер Кит примется петь. Песней он покажет Меррику, насколько тот ниже поэта во всех отношениях, допоет до конца, гордо положит лютню и уйдет – чтобы завтра без особой охоты, но честно исполнять поручение. Так приучил его покойный Уолсингем. Мастер Кит причудлив и своенравен, как светская красавица-вдова, имеющая право выбирать любовников по зову непутевого сердца. Но мастер Кит понимает, что верхушку «Московской компании» сердить опасно, – могут, забыв о былых заслугах капитана Марло, отправить поэта назад в старую добрую Англию, где его ждут не прекрасные зеленые луга и поля, а тюремная камера.

Побренчав и подкрутив колки, поэт запел. Голос у него был приятный, да и песенка сладостная.

– Приди, любимая моя! С тобой вкушу блаженство я. Открыты нам полей простор, леса, долины, кручи гор, – с преувеличенной томностью исполнял Кит свое сочинение.

Чтобы прекратить музицирование, Меррик вышел из Казенной палаты. Кит выругался и положил лютню на стол. Завтра предстояло полдня слоняться по Москве. А для этого – одеться потеплее. Хотя долгополая московская шуба хорошо грела спину и грудь, но штаны поверх исподних требовались плотные.

В московской зиме он видел одно благо – улицы под слоем снега ему казались чистыми. Конечно же, летом они были не менее грязны, чем лондонские улицы, но зима, но белизна…

Лютня молчала. Должно быть, стоило разломать ее на мелкие кусочки и скормить печке, чтобы не напоминала более о настоящей жизни. Мастер Кит не думал, что будет так скучать по Лондону. Даже по мрачным башням Тауэра, даже по Лондонскому мосту, изысканно украшенному кольями с насаженными на них отсеченными головами преступников. Даже по Темзе, вонь от которой заставляла благовоспитанных господ прижимать к носам надушенные платки.

Лютня молчала, но память жила и не давала покоя. Мастер Кит понимал, что отчаянный дядюшка, капитан Энтони Марло, спас ему жизнь, похитив его из Лондона и случайно передав в долговременное пользование «Московской компании». Жизнь-то спас… а душу?.. Ту, о которой говорится в проповедях? Может, даже душу спас – здесь, в дикой Московии, мастер Кит при всем желании не мог бы грешить так, как грешил в Лондоне.

Но что-то же он погубил!

Что-то в душе порой сильно болело, и звуки лютни сперва несли исцеление, это была единственная живая связь с зелеными лугами далекого острова, а потом они начинали безмерно раздражать – потому что мастер Кит снова вспоминал о своем бессилии. Там, в Лондоне, остались гениальный воин, скиф Тамерлан, и презревший богословие ради тайн мироздания и власти доктор Фауст, отчаянный чернокнижник, и король Эдуард, убитый таким способом, что не приведи господь, и даже Дидона, царица Карфагенская, – трагедию о ней, написанную в веселой юности, мастер Кит почти не помнил.

Дядюшка Марло и лорд Барли увезли только тело сочинителя – а рукописи, его истинная душа, остались дома. И мастер Кит тосковал по ним, как мать о навеки потерянных детях.

Татарина Сулеймана удалось отыскать не сразу – уезжал куда-то по загадочным делам. Перед этим, как и предсказывал мастер Кит, выяснилось кое-что неприятное.

Он обычно с великой неохотой покидал теплую Казенную палату, чтобы тащиться на Торг. С ним обычно выходил Дик. Они искали подступов к купцам, которые снабжали припасами Крымский двор. И узнали занятные подробности.

Припасы требовались такие, что не сразу и сыщешь. Взять ту же баранину. Масленица на носу, дай Боже расторговать до нее все замороженное мясо, а за новым посылать уже опасно – не остаться бы с никому не нужным товаром на руках. Посольство же привыкло есть баранину, особливо жаловало бараний курдюк. А где такой курдюк, как им по душе, на Москве взять? У них в степях овцы иной породы. Татары пригнали им здешних овец, а они недовольны…

Молоко им тоже требуется в немалом количестве – но какой купец торгует молоком? Кому молоко требуется – тот заводит корову или же сговаривается с соседями. Многим этот товар доставляют из подмосковных деревень в замороженном виде. А женщины, которых Кул-Мухаммад привез с собой, готовят какие-то свои особые сыры. Предложили им купить пару дойных коров – коров они взяли, и даже сено для них приобрели.

Правда, мешки с мукой тонкого помола только успевай подвозить. В степи-то хорошая пшеничная мука – роскошь.

Дело следовало вести осторожно, чтобы не спугнуть добычу. Первые переговоры вел Дик. Мастер Кит лишь поддакивал, но внимательно следил за собеседниками. Наблюдательность выручала его не раз – не то во Франции бы и остался, удобрять грешной плотью траву в придорожной канаве.

Четыре дня потратили на то, чтобы окончательно уяснить: припасы на Крымский двор уже поставляются, но дальше ворот никого не пускают, то есть вообще никого, без единого исключения. Кроме того – не давая купцам возможности нажиться на гостях, боярин Годунов велел многое поставлять киргиз-кайсакам с Сытного государева отдаточного двора; хорошо испеченный хлеб везли оттуда коробами, потому что подходящих печей на Крымском дворе отродясь не бывало, и муку везли мешками, зная, что эти люди готовят в казанах свои пряженые лепешки, и крупы – на всякий случай, вдруг в степи тоже едят гречневую кашу.

На четвертый день стало ясно, что на Торгу ничего и никого подходящего не найдется. Но оба на Английский двор не спешили. Дик любил в свободное время слоняться меж лавок и рундуков, прицениваясь и даже кое-что покупая, а мастер Кит задумал посетить иконный и бумажный ряды.

Меррик сказал однажды, что там порой продают русские книги более веселого содержания, чем «Жития святых», по которым мастер Кит осваивал русскую письменную речь. Дик к этому добавил, что книгу порой можно встретить и у торговцев в овощном ряду, на что мастер Кит возвел очи к потолку – чего еще ожидать от нелепого и безумного города?

Потом он расхохотался. Меррик и Дик переглянулись – они ничего не поняли, да и не могли понять. А мастер Кит просто представил себе столицу своего Тамерлана, где книги, привезенные из захваченных городов, скорее всего, тоже продавались где попало – и даже на вес.

– Пойдем еще к Флоровскому мосту, – сказал Дик, когда в иконном и в бумажном ряду не нашлось ничего подходящего. – Там, говорят, тоже что-то можно раздобыть, и даже печатные листы с картинками. И помни, мастер Кит, что нас ждет отличное жареное мясо. Просто помни, что еще немного – и ты получишь превосходный жирный кусок мяса. Ведь на Торгу и не захочешь, а купишь какую-нибудь гадость, да там же и съешь. Торговцы как-то понимают, кому можно всучить тухлятину, а от кого лучше держаться подальше. По глазам они, что ли, понимают, кто голоден, а кто сыт?

– По запаху, – буркнул мастер Кит. И так оттолкнул парнишку-разносчика с лотком пирогов, что тот едва не свалился на грязный снег.

Московский Торг недавно горел, развалины лавок снесли, а новые были поставлены кое-как – по государеву указу следовало здесь вскоре строить каменные торговые ряды. Пройти между лавками было особенным искусством. Дик уже наловчился – шел впереди и прокладывал дорогу мастеру Киту. Вдруг Дик остановился.

– Гляди, приказные… Посольского приказа писцы… Видишь?..

– Вижу.

– И с ними киргиз-кайсак…

– Вижу… Как ты их различаешь – этих киргиз-кайсаков, татар, крымчаков, ногайцев?

– Ты тоже научишься отличать.

Этих молодцов мастер Кит уже знал в лицо, хотя знакомства не было: писцы, Никита Вострый и Михайла Деревнин, оба молоды, чуть за двадцать, Михайла – ростом повыше и в плечах пошире, румян, почти дороден, Никита – бледноват, худощав, нос прямой и тонкий, подбородок острый, этого и бородка скрыть не может, серые глаза глубоко посажены, а вот киргиз-кайсак – мужчина лет тридцати, хотя кто этих степных жителей разберет. Округлое смуглое лицо, в меру скуластое, веселые черные глаза, из-под белого войлочного колпака выбиваются черные прядки. И все ему тут в диковинку, и во все он тычет пальцем, а приказные потихоньку объясняют.

Пропустив этих троих, Дик и мастер Кит, не сговариваясь, пошли следом. Было любопытно, отчего именно этого человека выпустили с Крымского двора и о чем он с писцами толкует.

Киргиз-кайсак глядел в будущее: безбожно коверкая русскую речь и произнося звуки так, что мастер Кит знакомых слов не узнавал, он обещал, что через полгода будет разговаривать не хуже любого московского жителя.

– Сдается, он останется тут при Посольском приказе, будет учить язык, чтобы потом служить при своем хане толмачом, – шепнул Дик. – Сейчас толмачами служат астраханские и прочие татары, а хану, видать, нужен надежный человек. Может, даже родня.

– И вряд ли татары знают русское письмо, – ответил мастер Кит. Сам он пока спотыкался на каждой причудливой букве и знал, что у татар в ходу письмо арабское – справа налево.

Разумеется, тут же вспомнился «Тамерлан» – героев на сцену автор согнал со всех концов света и не придал им ни единого толмача. Даже дитя, глядя на раскрашенную карту в Казенной палате, сказало бы, что все эти люди не могут говорить на одном языке. Мастер Кит отвлекся на размышления – как, в самом деле, передать на сцене такую разноголосицу? Да и нужно ли передавать, если публика не возражает?

Веселый киргиз-кайсак принялся что-то объяснять приказным.

– Я понял тебя, Бакир, сейчас пойдем туда, где продают украшения. Порадуешь свою женку, – сказал Никита Вострый. – Я-то знаю, что женкам по душе.

– Так ты ж не женат, – напомнил Никите Михайла Деревнин.

– Не женат, а зазноба есть. Я ей то перстенек приношу, то низку речного жемчуга. Нельзя же без подарков.

– Вдова, что ли?

– Девка. На Красную горку сваху зашлю. Мы с ней уж сговорились. Мой крестный обещал к тому времени мне другое жилье приискать.

И мастера Кита, и Дика мало беспокоило, какая такая зазноба завелась у Никиты Вострого. И они пошли с Торга прочь – Дик к спуску, чтобы перебежать через реку и выйти к сперва к Татарской, потом к Толмачевской слободе, а мастер Кит свернул на Варварку, к Английскому двору.

Он хотел со всем возможным ехидством сообщить Меррику, что оказался прав и вербовать купца для переговоров с посольством – бесполезная затея. А вот татарин Сулейман мог бы оказаться полезен – он так пронырлив, что и в царицын терем незамеченным проберется.

К тому же на поварне Английского двора, это мастер Кит знал точно, к обеду готовили пирог с почками и йоркширский пудинг, было намечено и открыть бочонок с хересом. И это хоть на полчаса переносило едоков в Лондон…