Читать книгу Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам, Дарья Раскова - Страница 11

Тем утром мы перелетели из Портленда в Нью-Йорк. Пересадочный рейс до Дубая был только вечером.

Весь перелет до аэропорта имени Дж. Ф. Кеннеди я проспал, прислонившись головой к окну и упершись коленями в переднее сиденье. Из-за того, что Нью-Йорк по времени на три часа опережает Портленд, когда мы приземлились, уже прошло время обеда. Мы перехватили что-то в фуд-корте (я съел салат, чтобы порадовать папу, который с явным неудовольствием отнесся к тому, что я доел на завтрак остатки холодной пиццы), а потом Лале помогла нам потратить все бесконечное время в транзитной зоне, заходя в каждый магазин, попадавшийся на пути в терминале 4.

Перелет до Дубая длился четырнадцать часов, и мы пересекли еще восемь часовых поясов. Я глаз не сомкнул. Лале выпросила упаковку кислых конфеток «Соур Пэтч Кидс», пока бродила по терминалу, и сахар в комбинации с нарушенным чувством времени породил взрывоопасный эффект.

Она повернулась, просунула лицо между своим и папиным креслом и начала засыпать маму вопросами об Иране, Йезде, Маму и Бабу. А где мы будем спать? А что мы будем делать? А что мы будем есть? А когда приедем? А кто нас встретит в аэропорту?

У меня в солнечном сплетении начал формироваться узел.

Эти вопросы нервировали меня, потому что по-настоящему важное Лале не интересовало.

Что, если нас не впустят в страну?

Что, если на таможне возникнут сложности?

Что, если там все окажется чуждым?

Что, если мы никому не понравимся?

В конечном счете Лале вымоталась в районе полуночи по портлендскому времени, хотя я понятия не имел, сколько было времени по местному и вообще в каком мы часовом поясе. Она отвернулась от нас, прислонилась к папиному плечу и заснула.

Мама играла с моими волосами, накручивала их на пальцы, пока я заваривал сентя (японский зеленый чай) в саше из «Роуз Сити» в маленьком бумажном стаканчике с горячей водой, который получил от стюардессы.

Потом я вытащил саше и переложил его в пустой стаканчик из-под воды, которой запивал свои таблетки.

– Дарий, можно с тобой кое о чем поговорить?

– Конечно.

Мама поджала губы и опустила руку.

– Мам?

– Извини. Я не очень понимаю, как это объяснить. Просто… Мне хочется, чтобы ты был к этому готов. В Иране совсем по-другому относятся к психическому здоровью, не так, как мы привыкли дома.

– А.

– Так что, если тебе кто-то что-то скажет, не принимай на свой счет. Договорились, мой милый?

Я моргнул.

– Хорошо.

Мамина рука снова стала гладить мои волосы. Я отпил глоток чая.

– Мам?

– М?

– Ты волнуешься?

– Немножко.

– Из-за нас с папой?

– Нет. Конечно нет.

– Тогда почему?

Мама улыбнулась, но ее глаза оставались грустными.

– Мне следовало поехать туда гораздо раньше.

– Ох.

Узел в солнечном сплетении затянулся еще сильнее. Мама погладила выбившуюся прядь у меня за ухом, а я стал смотреть в иллюминатор.

Раньше я никогда не летал над океаном. За окном было темно, и, когда я смотрел вниз на черную воду c белыми отблесками лунного света, у меня возникало чувство, что мы последние люди на планете Земля.

– Мам?

– Что?

– Я тоже немного волнуюсь.

Когда мы приземлились в Международном аэропорту Дубая, снова была ночь. Мы пролетели на целый день вперед.

Я не мог вспомнить, когда в последний раз принимал свои лекарства. Или когда чистил зубы. И лицо по ощущениям было таким жирным, что могло породить еще пару-тройку прыщей размером с гору Олимп.

Тело говорило, что на дворе вчера, а часы – что завтра.

Поэтому я ненавижу путешествовать сквозь время.

– Рейс через три часа, – сказала мама, когда я встал и потянулся, перегнувшись через сиденье Лале, чтобы размять спину. – Надо поужинать.

– А что, время ужина? – Моему организму так не показалось. Я мог думать разве что о чашке горячего чая. В последние несколько часов меня начала беспокоить головная боль, да такая, что порой я чувствовал, будто у меня глаза вот-вот вылезут из орбит. Обычно в таких случаях мне помогает кофеин.

Лале была злющей от голода – первый признак надвигающегося Лалепокалипсиса. Она еле волочила ноги, спускаясь по трапу, держала меня за руку и бесцельно пялилась в пол, пока мы не зашли в здание аэропорта, где она тут же уловила запах «Сабвея».

«Сабвей» – любимое кафе моей сестры.

Свет, отбрасываемый белыми и желтыми буквами вывески, моментально придал ей сил. Она выкрутила ладонь из моей и помчалась ему навстречу. Я ринулся за ней, и сумка «Келлнер & Ньютон» лупила меня по ногам.

Ненавижу эти сумки через плечо.

– Можно нам в «Сабвей»? – спросила Лале.

– Надо спросить у родителей.

– Мам? Пап? Можно?

Ее голосок с каждой секундой становился все писклявее и поднимался все выше и выше, как звук, издаваемый чайником со свистком в момент кипения.

– Конечно, милая.

Мама изучила меню. Даже в ОАЭ «Сабвей» был обычным «Сабвеем». Меню ничем особенно не отличалось от того, что я видел в Портленде. В него добавился разве что саб с морепродуктами и саб с курицей в соусе тикка масала.

Папа поправил на плече свой вариант сумки «Келлнер & Ньютон». У него она была сделана из темной кожи, а логотип выбит выпуклым рисунком. Куда красивее, чем моя версия из парусины и полиэстера.

– А ты что будешь? – спросил он.

– М-м-м…

В животе у меня урчало.

На борту я поел дважды: что-то вроде ужина и что-то вроде завтрака. И хотя ни то, ни другое особенно меня не насытило, есть в «Сабвее» я не хотел.

Я не мог переносить его запах. Это началось во времена моей работы в пиццерии. Она находилась прямо напротив «Сабвея», у них даже парковка была общая, и с тех пор я на дух не переносил запах хлеба из «Сабвея», потому что сразу начинал чувствовать себя загнанным в ловушку и больным клаустрофобией, а все из-за костюма дикобраза, который мне приходилось носить.

Представьте себе пиццерию, в которой талисманом был дикобраз. Представили?

– М-м… – снова промычал я. – Мне что-то не хочется саб.

– Нельзя же питаться только конфетками Лале.

Стивен Келлнер очень внимательно относился к прорехам в моем рационе.

Я изучил меню.

– Ну. Может, тогда саб с курицей в соусе тикка масала?

Отец вздохнул.

– А что, тут нет ничего приличного с овощами?

– Стивен, – сказала мама. Она посмотрела на отца, и они будто бы начали обмениваться какими-то подпространственными сообщениями. Лале перекатывалась с носка на пятку и поглядывала на прилавок. Она уже находилась на опасном расстоянии от полнейшего Лалегеддона.

– Неважно. Я все равно есть не особо хочу.

– Дарий, – сказала мама, но я мотнул головой.

– Все в порядке. Мне нужно в туалет.

В туалете я сидел столько, сколько мог.

У меня еще осталось несколько конфеток из пачки Лале.

Но когда я больше не мог прятаться и вышел оттуда, я увидел, что мама, папа и сестренка сидят за столом из матовой стали на маленьких голубых табуреточках в виде песочных часов. Лале уже уничтожила свой саб с фрикадельками, и вокруг ее рта красовалось целое озеро соуса: настоящий клингонский воин, вымазанный кровью своих врагов. Она облизывала пальцы, игнорируя разговор родителей.

– Прекрати его контролировать, – говорила мама. – Ты должен позволить ему самому принимать решения.

– Ты знаешь, как к нему относятся к школе, – отвечал папа. – Ты правда этого ему желаешь?

– Нет. Но как ситуацию изменит то, что он по твоей вине будет всего на свете стыдиться?

– Я не хочу, чтобы ему было стыдно, – возражал отец. – Но у него и с депрессией проблем хватает, не обязательно, чтобы его еще и травили без конца. Он не привлекал бы столько внимания задир, если хотя бы попытался вписаться в окружение. Если бы он, ну, понимаешь, притворился нормальным.

Мама неотрывно смотрела на отца, пока не увидела меня.

– Иди сюда, – позвала она и подтащила к столу еще одно кресло. – Точно ничего не хочешь? Можешь выбрать другое место и поесть там.

– Все нормально. Спасибо.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – Мама приложила тыльную сторону ладони к моему лбу. Он был весь жирный из-за долгого нахождения в душном салоне самолета.

– Да. Все хорошо. Извини.

Отец на меня не смотрел. Он упорно изучал свои руки, вытирая их белой салфеткой с символикой «Сабвея», хотя я сомневаюсь, что они были грязные, ведь съел он всего лишь салат.

Стивен Келлнер всегда заказывал в «Сабвее» салат.

– Я сейчас вернусь. Кому-нибудь что-нибудь нужно?

Мама покачала головой. Папа взял пустой стаканчик и встал, чтобы вновь его наполнить.

Когда он вышел за пределы слышимости, мама сказала:

– Дарий…

– Все в порядке, – сказал я.

– Не злись. – Она сжала мою руку. – Он просто…

Лале решила, что нет лучшего момента для звучной и смачной отрыжки.

В отличие от Джаване Эсфахани Лале обладала прекрасной способностью к отрыжке.

Я рассмеялся, а мама пришла в ужас.

– Лале!

– Извините, – сказала сестра, но по крайней мере она снова улыбалась.

К счастью, саб с фрикадельками предотвратил надвигавшийся Лалеклизм.

Она все еще хихикала, когда папа вернулся за стол. Он обмакнул салфетку в воду со льдом и протянул ее Лале, чтобы она протерла грязный рот, но это был дохлый номер.

– Ну что же, – сказала мама и поднялась с места. – Пойдем-ка в туалет, Лале. Вперед.

На нас опустилось Неловкое Молчание Шестого Уровня, несмотря на шум терминала, царивший вокруг.

Неловкие молчания обладали вот такой особенной властью.

– Эй, – прочистил горло папа. – О том, что между нами произошло.

Я взглянул на отца, но он смотрел на свои руки.

У Стивена Келлнера были угловатые, сильные руки. Именно такие и ожидаешь увидеть у Сверхчеловека.

– Давай попробуем ладить. Хорошо? Я хочу, чтобы ты получал удовольствие от нашей поездки.

– Хорошо.

– Извини.

– Все в порядке.

Это была неправда.

Я даже не очень понимал, за что именно из произошедшего он извиняется.

У меня в солнечном сплетении все еще был узел.

Как я уже говорил, мы с папой неплохо ладили только в том случае, если редко виделись, а поездка в Иран уже сама по себе ставила под вопрос норму нашего взаимодействия.

Но потом папа посмотрел на меня и сказал:

– Я люблю тебя, Дарий.

И я ответил:

– И я тебя, пап.

И это означало, что к этой теме мы больше не вернемся.

По пути в Тегеран я совсем не мог спать. По расписанию мы должны были прибыть в Международный аэропорт имени Имама Хомейни в 2:35 по местному времени, а это означало еще одно путешествие во времени, на этот раз на полчаса вперед.

Этого я не понимал. Какой смысл во временном сдвиге в полчаса?

Пока стюардессы ходили по проходам, собирая у пассажиров крошечные пластиковые бутылочки из-под алкоголя, женщины на борту начали доставать из ручной клади хиджабы и покрывать головы.

Формально Лале была еще слишком юной, чтобы носить хиджаб, но мама все равно решила, что это не такая плохая идея. Она передала папе через сиденье светло-розовый платок, и папа обмотал его вокруг головки Лале. У самой мамы платок был темно-синий с узором в виде вышитых павлиньих перьев.

Мое сердце само затрепетало, как павлинье перышко, когда капитан корабля сообщил, что настало время готовиться к прибытию, потому что самолет приступает к снижению.

Смог, одеялом укрывавший Тегеран, трансформировался в густое облако оранжевого цвета, окрасившееся в него благодаря огням города. А потом мы полетели прямо сквозь облако, и я больше ничего не видел. Мы летели через золотой сияющий вакуум.

– Я больше не хочу лететь, – объявила Лале. Она почесала голову через хиджаб, но отказалась от папиной помощи, чтобы его поправить. – Голова чешется.

– Уже скоро, Лале, – сказала мама через сиденье. Она что-то прошептала сестре, пару слов на фарси (я не смог понять), а затем снова откинулась на сиденье и взяла меня за руку.

Она скрепила наши пальцы в замок и улыбнулась мне.

Мы почти добрались.

Я не мог в это поверить.