Читать книгу Змеиный брод - Дарья Райнер - Страница 2

Покорны солнечным лучам,

Там сходят корни в глубь могилы

И там у смерти ищут силы

Бежать навстречу вешним дням.

– А. Фет

Will you tell me “see you soon in a while”?

When my eyes fade, please give me your smile

And even dark nights are ending in dawn

You'll have time to cry when I'm gone

♪ Lord of the Lost

Над Чурнавой с рассвета рыскали тучи. Небо так тесно прижалось к земле, что казалось, встанешь на цыпочки, протянешь руку – и коснёшься серого брюха. Дышалось тяжело, как всегда бывало на исходе лета: в степи цвела горевица.

Вита опустила пятки на пол. Достала склянку с мазью, пахнущей полынью и окопником. Лёгкими движениями растёрла левую голень от колена до щиколотки. Ещё недавно она ходила к утёсам за рекой: могла прошагать два часа и вернуться обратно – нога жаловалась, но тихо, ненавязчиво; ныла только в сильный ветер. А сейчас, чтобы дойти до протоки, Вита брала с собой трость.

Алта́н выстругал для неё из белой ивы черенок, украсил медной узорчатой рукоятью, чтобы пальцы не соскальзывали. В свои семнадцать он был готовым дарханом – умельцем на все руки, – и самым близким другом, которого Вита сумела обрести, потеряв семью.

Она наложила тугую повязку, затянула узелок и обула домашние туфли. Костяная шишка под коленом продолжала расти – это стало видно невооружённым глазом, к врачу не ходи.

Но она всё же сходит.

Дед Алтана, старый Номи́н, среди левобережных слыл эсэмом, «режущим душу» – хирургом и костоправом, принявшим долг по наследству, после смерти отца. Степняки не признавали городскую медицину. У них были свои эдгээчи – лекари, целители, проводники между телом и духом. Сведущих травников называли ургэмами – «поящими душу» – и почитали гораздо сильнее эсэмов.

Вита даже в детстве не могла понять, почему они, дети Двенадцати Ветвей с правого берега, не могут учиться у степных мудрецов. Да, они по праву рождения ограничены одной силой, принадлежащей роду, но это не мешает узнать больше – не отворачиваться от того, что чуждо, а попытаться понять…

Над степью, пока ещё вполголоса, заворчал гром.

– Ты тоже в предвкушении? – усмехнулась Вита, когда Кусака прихватил зубами подол платья. Стоило хозяйке встать и загреметь посудой, как он принялся кругами слоняться по кухне, будто живой пёс, ждущий, когда его покормят. – Дождь будет сильным.

Кусака мотнул черепом и лёг у двери, нервно постукивая обрубком хвоста по полу. В дурную погоду он оставался дома: глина, скрепляющая позвонки и суставы, могла стать рыхлой, несмотря на то, что Вита покрывала её маслом – для надёжности и чтобы не стеснять движения даэва, который вёл себя как резвый щенок. Кончик хвоста он уже потерял; искали вместе с зорким Алтаном – не нашли.

– Ничего, посидим дома.

Она согрела воду на огне и засыпала листья мяты в кружку. Добавила цветок календулы. Нарезала тонкими ломтями хлеб, думая, что забот на сегодня хватит и без прогулок.

В тёмном прохладном чулане за ширмой ждало тело. Крепкий парень лет двадцати, загорелый за месяцы работы под солнцем, с красивым бронзовым оттенком волос и струпьями мозолей на ладонях. Эпистрофей¹ был сломан: скорее всего, при падении с насыпи бедняга ударился о камень затылком и умер почти мгновенно.

Вита не знала его имени. Лишь то, что он – один из рабочих, кладущих боковую ветку железной дороги, уходящую на север от городской станции. Западный путь вёл в столицу: туда она ездила ещё ребёнком, десять лет назад, и не любила о том вспоминать.

Алтан с верным другом Саяном принесли рабочего вчера – в густых сумерках, когда мимо домика Виты прогрохотал поезд. Состав прибывал два раза в неделю; от его хода дрожала земля, и Кусака беспокойно задирал морду к потолку. Выть он не мог и только клацал зубами, постукивая лапой, пока Вита не успокаивала его, гладя по носовой кости.

Она нашла четвероногого сторожа прошлой осенью – недалеко от станции, за зерновым складом. Тазовые кости пса были раздроблены. Должно быть, полз от рельсов на передних лапах; багряный след высох и затерялся в траве. Пока Алтан прятал останки в мешок, ругаясь на чём свет стоит, Вита собирала осколки.

Она билась над Кусакой несколько дней, почти забыв про еду и сон. Сначала работая с податливой глиной, затем проводя ритуал пробуждения даэва: из трёх духов, оставшихся в сосуде, подходил только один. Два малых «огонька» годились разве что для простых приказов: один такой она поселила в нише для очага, чтобы не пользоваться огнивом: спички можно было раздобыть только в городе. Второй теперь обитал в полевом хорьке по кличке Нырок, в чьи обязанности входила уборка дома. Пронырливый грызун легко справлялся с пылью и сором; Вита привыкла к шуршанию, которое затихало только ночью.

Кусака же, в отличие от собратьев, обладал разумом – на уровне двухлетнего ребёнка – и зачатком воли, привязанной к воле хозяйки. В роду Карду таких даэвов называли «мыслящими». Однако последние поколения, включая отца Виты, пробуждали только «служащих». Это было выгодно. И безопасно.

В трактатах из фамильной библиотеки говорилось о «чувствующих» – пробуждённых, которые ничем не уступали людям, – но отец называл это легендой. Сказкой из тех времён, когда Матерь Яблоня была жива и её благодать пронизывала землю. Сейчас по степи гуляло эхо прежней силы, и дети Чертополоха не могли создать даэва третьего порядка – так же, как дочери Ветреницы, говорящие со смертью, не могли вернуть душу из загробного мира, а дети Боярышника – заставить биться замершее сердце.

И всё-таки Вита не прекращала попыток.

После отречения отца и братьев ей стало нечего терять. За эксперименты её по-прежнему могли бросить за решётку или повесить на площади – узнай о том совет Дюжины. Но за полтора года, минувших со дня «свадьбы» и несостоявшейся казни, про Вилетту Карду, казалось, забыли все. Стёрли из памяти, похоронили заживо.

Злилась ли она? Ещё как!.. Первые месяцы выдались самыми тяжёлыми: Вита засыпала и просыпалась с мыслями о доме. От обиды и несправедливости пекло в груди – порой до слёз.

Ненавидела ли она? Нет. Даже Я́вора из рода Зверобоя и его братьев, с которых всё началось, было поздно винить. Ярость отнимала силы, а она хотела жить. Неважно как; тут надо либо привыкать, либо добровольно идти к Ветреницам – на кладбище.

Вскоре Вита поняла, что ещё никогда в жизни не была так свободна. Степняков не тревожили её грехи. Они щедро делились всем необходимым. Алтан помог собрать гончарный станок, и она передавала через «брата» поделки: расписные тарелки и горшки, дудочки и свистульки. Иногда – по просьбе – подселяла призванные «огоньки», чтобы помогали хозяйкам по дому или веселили детей.

На левом берегу её прозвали шавар шулам – «глиняной ведьмой», – но обращались без страха. Алтан смеялся, что с таким даром «сестра» не пропадёт, а те, кто её выгнал – тру́сы и хэгийн тэсэг. Последние два слова переводить не стоило.

Сегодня Алтан намеревался заглянуть после полудня – узнать, не нужна ли помощь. Вита успела омыть тело и осмотреть рану на затылке, а после – натереть мертвеца с головы до пят древесным спиртом и тонким слоем бальзама из живицы², накрыв его плотной тканью.

Работать ночью было нелегко, и она решила дать себе время на отдых, попутно думая, как поступить с рабочим. Алтан уверял, что никто их не видел – никого не оказалось рядом в момент гибели, только двое мальчишек-степняков, – но парня наверняка искали. Прошло десять часов, если не больше. Среди укладчиков не было местных жителей: для начала они обратятся в ратушу, а дальше – будет по воле Яна Чере́ша, которому подчинялась городская стража и поисковые отряды. Ветви Дуба в городе принадлежала тюрьма, знакомая Вите не понаслышке.

К тому же у неё была проблема посерьёзнее: отсутствие подходящего духа. Сосуды для призыва были пусты. Вита нуждалась в ком-то посильнее «огонька», чтобы провести ритуал. За год поисков она впервые получила целый экземпляр – так неужели всё зря?..

Не успела Вита допить чай, как у порога встрепенулся Кусака. В раскате грома утонул тихий приказ:

– Назад! В чулан. Замри и стереги.

Даэв исчез за ширмой. Вита ощутила, как сердце споткнулось в груди, и медленно опустила кружку на стол. Она не ждала гостей. К отшельнице не заходили просто так.

Из разорванных молнией туч хлынул дождь.

В дверь постучали.

¹ Эпистрофей (аксис) – второй шейный позвонок, называемый также осевым.

² Живица или терпентин – смолистая масса, выделяющаяся из разрезов на хвойных деревьях.