Читать книгу На другом берегу утра. Бестиарий Святого Фомы - Дарья Вильке - Страница 9

Иногда кажется, что через неё просачивается время – через капельницу. Оно вытекает из прозрачной бутылки где-то наверху, течёт по прозрачной трубочке, вливаясь прямо в вену. Когда Исусик лежал под капельницей, то иногда думал: время втекает в него – медленно, по капле, наполняет до краёв, и он сам становится живым временем. И поэтому-то я такой худой, думал он ещё – время утекает потом через кожу, его не удержишь никак. Как ни старайся.

По утрам нужно ходить в санпункт.

Санпункт – белёсый деревянный барак-корпус на отшибе, в котором царит Кармен. Кармен идёт по коридору меж кабинок и в нём сразу пахнет льдом, а вдали позвякивает какими-то склянками. В самый первый раз он пришёл и принялся мыть руки – а она смотрела внимательно на то, как он намыливает ладони, как смывает мыльную пену с пальцев – и молчала. Потом, чтоб не вытирать руки, он просто стряхнул с них воду.

– Не стряхивай воду, – сказала она, – воду с пальцев не стряхивают.

Почему, спросил он и ждал какого-то объяснения, ну, простого, вроде «заусенцы появятся», «бородавки вырастут», но она сказала – «чертей наплодишь».

Так сказала, словно это было что-то обычное, вроде «закрой окно, простудишься». И тогда он представил, как тонкими каплями летят в раковину бесплотные черти, растекаются по белой эмали, расползаются невидимые и неощутимые всюду, по всему миру и дальше, куда-то к горизонту. Просто от мелких капель с кончиков пальцев…

Санпункт для него означает только капельницу – словно с самого утра его обязательно надо накачать временем, чтоб дотянул до вечера. Рядом, за оранжевой занавеской лежит Андрей-Овчарка – облепленный, завёрнутый: не повернуться и не двинуться. Он просто весело что-то говорит – то ему, под капельницей, то своему брату Петру, за соседней занавеской.

– Сейчас прогреемся, Исусик, – говорит он, – и двинем в город.

– А что, вы тоже? – удивился он в самую первую минуту, когда оранжевая занавеска сбоку отодвинулась и оттуда показалось улыбающееся лицо Овчарки.

Ни он, ни Пётр, казалось, никогда и не могли болеть. Да ещё и так сильно, чтоб каждое утро ходить на процедуры. Они, кажется, не могли лежать на больничных кушетках, им не могло быть больно.

С андреевым братом он познакомился сегодня в столовой.

Столовая больше похожа на огромную веранду – старую и пропитанную насквозь солнцем. Оконные рамы, казалось, переплелись с ветками лип за окном, срослись с ними там, снаружи, и превратились в старинное деревянное кружево.

На каждом столе стояли тарелки с кашей – много тарелок, так что сидеть приходилось, тесно прижавшись друг к другу.

Исусик хотел отодвинуться, но его зажали сильными боками Андрей-Овчарка и высокий широкоплечий тип. Он был почти как Андрей, только глаза не стальные, а добрые, будто бы ему по ошибке дали не то тело – огромное и страшноватое.

– Это мой брат, – кивнул Овчарка, – мы как вы вот.

Но, конечно, не как они – потому что Персонаж сразу отсел куда-то на другой конец стола, втиснувшись между Фомой и юрким щупленьким темноволосым мальчиком.

На брата он не смотрел – будто и не знал его.

Исусику ужасно хотелось, чтобы рядом вместо Андрея оказалась Магда. Но она была где-то далеко, за другим столом и отсюда видна была только её кудрявая макушка.

Они столкнулись в дверях столовой – Магда вынырнула вдруг откуда-то из-за угла, мягко отпружинила от его плеча, дотронулась до его ладони – будто бы случайно – бросила шёпотом «привет», глядя куда-то в сторону. Словно не хотела, чтобы кто-то понял, что они знают друг друга.

Он смотрел на неё исподтишка: как она встаёт и поправляет бретельку лифчика под майкой, как перегибается через стол, чтоб взять сахар – и сквозь ткань видно спину – и думал, что спина у неё изогнута, словно нарисована тушью, одним крутым изгибом, причудливой запятой.

А ещё думал, что ему хочется спросить у неё, зачем она так скрывается. Может быть, она стесняется того, что он такой некрасивый?

Или странный?

Думая о красоте, Исусик смотрел на брата и говорил себе – да-да, ну конечно, будь он таким же красивым, тогда другое дело.

– Послушай, – сказал за завтраком Андрей-Овчарка, – пойдёте с нами в город?

Он сразу подскочил – «да» – и с этим «да» будто бы брызнул светом во все стороны. И тут же осёкся – брат хмуро смотрел, зачерпывая ложкой рисовую кашу.

– Я не пойду, – сказал он.

Это значило, что и ему, Исусику, придётся остаться. Свет исчез.

– А ты иди, – прибавил он.

– Мы присмотрим за ним, не боись, – ухмыльнулся широкоплечий Андрей. И, кажется, Персонаж вздохнул с облегчением, отвернувшись.

– Погляди на Кармен, – сказал Андрей из-за занавески. «Кармен» он сказал протяжно, с рокочущим «р-р-р», – она у нас ведьма.

– Ведьма? – удивился Исусик.

– Ага, – кивнул, довольный, тот.

– Ты на волосы, на волосы смотри. У нее половина головы чёрная, а половина – белая.

Когда она вошла к Исусику и по оранжевым занавескам, отгораживающим его от других, пошла рябь, стало понятно, что, конечно же, никакая она не Кармен. У неё точно есть какое-то нормальное имя, а Кармен – только из-за носа и глаз.

Прямого носа, какого-то невозможно красивого, породистого, точёного и с вырезанными ноздрями, такими, как будто бы старшая медсестра была вся вырезана из куска мрамора. А глаза просто чёрные, настолько, что не видно, где оканчивается зрачок и начинается радужка. Ночные, сумрачные глаза.

Когда она посмотрела в глаза Исусику, то не отвела взгляда. Все отводили взгляд, если он смотрел на них долго, все – но не Кармен.

«Тронулись», – странно сказала она и в воздухе остро и чуть кисло запахло спиртом и ещё чем-то – стерильно-чистым и чуть сладковатым.

И когда она повернулась, чтоб выходить, уже пригвоздив его руку к одеялу иглой капельницы, только тогда он наконец-то разглядел волосы: они и вправду были двуцветные. Справа от пробора – снежноседые, слева – иссиня-чёрные, будто бы в Кармен таились два разных человека, не собираясь прятаться.

«Готово», – сказала она через час, обесточив катетер, лишив его длинного провода капельницы, закупорив время, чтобы не вытекало зря.

И помогла спуститься с хрустящей резиновой кушетки.

Когда ты выходил из дверей больничного корпуса, то взрослых словно проглатывало – они просто исчезали, словно их тут и нет, будто бы все, приехавшие в санаторий, живут тут одни, сами по себе.

– Сейчас будет город, – сказал Петька.

Они пролетели по берегу, будто не касаясь земли – кажется, они всё тут уже знали наизусть.