Читать книгу Карибский капкан - Давид Павельев - Страница 5

Министр внутренних дел страны Педро Рамирес пребывал в спокойном расположении духа. Подобного рода событие могло сравниться по периодичности с увеличением премии сотрудникам министерства или с солнечным затмением.

Окна кабинета Рамиреса выходили на океан. Смотря в него, министр мог видеть зелёные волны с голубым отливом, кусочек золотого берега и две склонённые друг к другу пальмы. Такой пейзаж, который скорее напоминал картину, нежели подлинный вид из окна, мог сделать счастливым кого угодно, а уж скрасить тяжкие трудовые будни – так просто за милое дело.

Кого угодно, но не министра Рамиреса. Куда больше внимания и одобрения с его стороны выказывалось двум огромным вентиляторам, которые, подобно верным стражам, всегда стояли за его спиной и обеспечивали комфортный климат, обдавая мощными потоками свежего ветерка. Эти двое действительно несли большую ответственность перед всей страной, ибо их главной обязанностью было постоянно охлаждать министра, который нагревался как снаружи от раскалённого солнца, так и изнутри, от не менее горячего темперамента. А перегрев министра грозил тем, что он взорвётся, или же, чем-нибудь, что ещё хуже.

Но сейчас оба вентилятора могли позволить себе особо не усердствовать. Министр, как уже было отмечено ранее, был спокоен. Он сидел, откинувшись в кресле, в котором тонуло все его тело, и даже смотрел в окно. Правда, пейзаж всё же оставлял его безразличным. Рамирес не был романтиком, и для него это был всего лишь вид из окна (раз есть окно, в него что-то должно же быть видно, не так ли?)

А началось всё с того, что министр решил смотреть на жизнь философски. Философию Рамирес любил, хотя в юности, если хотел иногда просветиться каким-нибудь трактатом, почти сразу же не без раздражения откладывал его в сторону, так как не мог понять ни строчки. Это его не огорчало, ведь не все могут запомнить заумные, надуманные термины. А главное, зачем? Неведение в философских сочинениях отнюдь не мешает относиться к жизни философски.

Безусловно достойное желание переменить образ жизни и категорию мышления последовало за рядом неприятных для министра известий, первым в череде которых было, безусловно, известие о прибытии Кондрата Архиповича Харитонова. Оно было получено по длинным и извилистым каналам информации, начинающимся среди сотрудников авиакомпании-перевозчика, и заканчивалось в кабинете с видом на пальмы и океан. Объективно министр не мог объяснить себе, чем ему так не понравилось прибытие Харитонова. Он даже толком не знал, кто это такой. Слышал только, что этот русский некогда оказал некую большую услугу президенту Гонзалесу (то, что Харитонов был народным героем было несколько преувеличено: скорее, он был полулегендарной фигурой, вроде Кетцалькоатля, предания о котором добрые дедушки рассказывали своим внукам на сон грядущий). У Рамиреса такого дедушки не было (а по возрасту он и сам должен был бы выступать рассказчиком), с раннего детства он был солдатом, потому о сведениями о Харитонове он обладал весьма поверхностными. Но интуитивно Рамирес почувствовал, что прибытие на вид безобидного старичка-боровичка может изменить расстановку сил и перевернуть всю партию с ног на голову.

Доклад полковника Гарсии о представлении в аэропорту подтверждал это подозрение.

А вторым «пренеприятнейшим» известием для министра стало сообщение аналитиков его ведомства: попытки наркомафии проникнуть на «чёрный» рынок страны не увенчались пока что особым успехом.

Как уже наверно заметил читатель, министр Рамирес был весьма противоречивым человеком. Во многом потому, что был блестящим министром. Выходец из беднейшей неграмотной семьи, вынужденный с малолетства уйти в партизаны в горы, он горячо приветствовал революцию, свергнувшую режим Мерды. Рамирес помнил о причине, заставившей его и многих других стать по сути разбойниками – поиск пропитания. И это в стране, где еда буквально на каждом шагу – протяни руку да сорви банан! Во время тирании военной хунты Мерды такая вольность каралась расстрелом.

С приходом Гонзалеса всё изменилось. Демократичный президент решил продовольственную проблему природным путём, устроив общественные плантации, куда любой трудящийся гражданин мог прийти и бесплатно набрать столько, сколько нужно. Большинство граждан трудились на этих же самых плантациях, что решало так же и проблему трудоустройства, и проблему оплаты труда (другое дело, что дальше этой реформы дело не пошло, но президент объективно сделал всё, что мог).

Педро Рамирес, пылкий революционер и сторонник реформ, решил встать на защиту нового порядка. Став свидетелем положительного изменения в жизни его страны, он всем своим существом возненавидел криминал, ведь на смену одним разбойникам неизменно приходили другие. Рамирес не понимал этих людей. «Если государство дало возможность жить честно и получать по труду своему, нужно быть безмозглым животным, чтобы быть паразитом и грабить его! – часто повторял Рамирес во время собраний активной революционной молодёжи.

Рамирес поступил на службу в только что сформированную полицию, в отдел уголовного розыска, который он очень быстро возглавил благодаря природной смекалке и служебному рвению. К тому моменту Рамирес, ещё недавно совсем не умевший читать и писать, не только овладел всеми этими дисциплинами, но и освоил юриспруденцию, экономику, теорию управления, словом, пожал все возможные в молодой республике плоды просвещения (к этому периоду его жизни относятся и его неудачные философские опыты).

На него быстро обратил внимание президент Гонзалес и вскоре предложил занять пост министра внутренних дел. Если Гонзалесу и пришлось вскоре пожалеть об этом предложении, то отнюдь не из-за того, что Рамирес плохо справлялся со своими ответственными обязанностями. Благодаря грамотной кадровой политике (именно он, Рамирес, несмотря на личную неприязнь, способствовал продвижению по службе талантливого оперативника полковника Гарсии, и не его одного) и крепкой, хорошо законспирированной агентурной сети, министру удалось сначала полностью контролировать «чёрный рынок», а затем, перекрыв таким образом разбойникам канал снабжения оружием и информацией, задушить все крупные бандгруппировки.

С самого первого дня своего пребывания в должности, Рамирес показал, что он не станет скрывать свою позицию по какому-то ни было вопросу, даже если она идёт вразрез с позицией самого президента. Таким образом, истинный революционер, привыкший бить своего врага до конца, составил единственную оппозиционную силу демократичному до мозга костей Гонзалесу. Яблоком раздора между ними стала нынешняя система исполнения наказаний, приходившаяся Рамиресу мягко выражаясь не по нраву. Будучи главой уголовного розыска, Рамирес не интересовался дальнейшей судьбой преступника, которого ему удалось арестовать. Его обязанности заканчивались на передаче дела в суд республики, и он очень хотел, чтобы его побеждённый враг получил по «самое небалуй». Преступник, по его мнению, не заслуживал прощения. Это особая порода человека, если человека вообще. Рамирес считал, что вор при нынешнем порядке крадёт исключительно в силу порочности своей натуры. А это значит, что никакая тюрьма не сможет исправить его. А если учесть, что в тюрьме многие из них чувствуют себя как в родном доме, и питаются теми же бананами, собранными для них руками честных тружеников…

Став министром, Рамирес узрел суть демократичного и гуманного правосудия. Уголовники, после привычной встречи с сотрудниками полиции, отправлялись на парочку лет «отдохнуть в санатории», как называл это сам министр. Несогласие с этим приницпом сделало его рьяным противником демократии Гонзалеса, да и демократии вообще. Он призывал вновь ввести смертную казнь за самую малейшую кражу. Основным доводом его оппонентов было то, что это вернёт страну в эпоху Мерды, установит гнетущую атмосферу страха и недоверия. Рамирес продолжал настаивать на том, что это – единственный путь, способный привести страну к процветанию.

Президент Гонзалес испытывал к Рамиресу смешанные чувства. С одной стороны он сильно уважал своего оппонента за его безупречную преданность народу и безукоризненное исполнение своего долга (уважал, возможно, больше, чем самого себя). С другой стороны боялся его, видя в нём тень генерала Мерды. Похожие чувства питал к президенту и министр, разве что позволял в его отношение куда большую резкость, ибо критика его была просто безжалостной. Они оба были максималистами.

Политиком в полном смысле слова Рамирес стал уже тогда, когда криминогенная обстановка в стране пошла на убыль. Произошло это отнюдь не потому, что теперь министр мог позволить себе расслабиться и заняться чем-нибудь ради искусства. Просто Рамирес осознал, что при ненавистной ему демократической системе полностью подавить преступность невозможно: после небольшого «отдыха» рецидивисты вновь выйдут на свободу, и отправятся на банановые плантации. Только отнюдь не для того, чтобы на них работать. А с ними пойдёт и новое поколение «порочных».

Но, как было замечено раньше, Рамирес был максималистом. Его отнюдь не прельщала роль пастуха, который провожает уголовников из «санатория» на плантацию, помахивая им вслед белым платочком и смахивая наивную слезу, означавшую надежду на исцеление их душ, а затем возвращает их обратно в кандалах чтобы продолжить работу «по перевоспитанию». Министру очень хотелось изничтожить «порочных» совсем, на корню, а для этого нужно было выйти за рамки демократии, и даже немножко побыть диктатором. А начать с того, чтобы стать президентом. Для этого необходимо из чиновника превратиться в настоящего политика, который с трибун рапортует о своих невероятных успехах и о том, что это всё ещё цветочки по сравнению с тем, что он может сделать, будь у него больше власти.

А успехов то у него как раз то и не было. Как ни парадоксально, всё то, что считается успехом для полицейского чиновника, для политика – только лишь его отсутствие. Круговоротом уголовников в природе никого не удивишь. Для того, чтобы победить на предстоящих выборах любимого народом президента Гонзалеса нужно что-нибудь более существенное. Например, самолично уничтожить наркомафию.

Которой, к слову, тоже нет, на сей раз благодаря общим их с президентом усилиям. Возникшая было надежда на инцидент с макаками, который мог хотя бы создать видимость присутствия в стране наркомафии, тоже растаяла. Рамирес был в отчаянии. Наркомафии не было, а он не мог даже её придумать! Единственное, что его успокаивало, была мысль о том, что и его соперник находился в том же положении, что и он. У Рамиреса было даже преимущество – он, в отличие от Гонзалеса, президентом не был, и его не давило бремя невыполненных обещаний.

И вот теперь, как и двадцать лет назад, появляется мифический русский старикан, точно джин из бутылки, и грозит стереть в прах всё его, Рамиреса, преимущество. Ну где же справедливость?!

Самое время взглянуть на жизнь философски. Ведь всё это – всего лишь навсего идея. Никого не заставишь смотреть на жизнь также, как ты. Даже если ты сожалеешь об этом: взгляд то правильный.

Он, министр Рамирес, многого достиг в жизни своим упорным трудом. Заслужил всеобщий почёт и уважение. Его взгляды разделяет множество человек, у него есть свои последователи, высоко ставящие его авторитет. Что и кому ему теперь нужно в жизни доказывать? Зачем стремиться лезть выше, драться до потери последних зубов чтобы взвалить на себя лишнюю ответственность? Не проще ли удалиться на какую-нибудь тихую прохладную фазенду, писать свои мемуары и смотреть на жизнь философски?

Но вновь противоречивость характера министра неожиданно напомнила о себе. Стоило ему подумать о мирной жизни и мемуарах, как в мозг клином вонзилась другая, совсем противоположная мысль:

«Обо всём этом ты думаешь, потому что ты бессилен что-либо изменить. Зарываешь голову в песок, как страус. А какой-то Гонзалес, который слабее тебя, выиграет партию без боя!»

Вентиляторы за спиной министра принялись усердно жужжать. Они заметили, что тот вновь начал нагреваться и вот-вот шкала допустимой температуры достигнет предела. А тогда… Безусловно, эти двое заслуживали самых почётных государственных наград и достойной пенсии.

– Разрешите, господин министр…

В кабинет робко просочился секретарь министра, молодой, похожий на большую мышь или маленькую крысу, человек. Ему было известно о том, что министр был в приподнятом расположении духа, и потому ему очень не хотелось быть навязчивым. Он вёл себя как ребёнок, который боится спугнуть бабочку. Ведь он так надеялся на увеличение премии сотрудникам! Сверкнувший, как молния, взгляд Рамиреса рассеял его надежды.

– Я вас слушаю, синьор Санчес.

– Вас спрашивает один господин…

Секретарь аккуратно положил на стол перед министром внушительных размеров визитную карточку, напоминающую меню в дорогом ресторане. Золотыми буквами, украшенными витиеватыми вензелями, на ней было вытиснено:

«Синьор Рафаэль Августо Габриэль Базилио Эрнесто де Паскуалес де Аврелио. Дипломат.»

Министр без особого энтузиазма пробежал глазами карточку, и равнодушным голосом спросил:

– Чего ему надо?

– Он говорит, что по личному вопросу.

– Все кому не лень будут отрывать министра от работы! Можно подумать, я здесь целыми днями колю задницей орехи!

Ворчание Рамиреса можно было бы назвать добродушным, потому как ворчал он чисто ради соблюдения приличий. «Все кому не лень» не распространялось здесь на дипломатов, особенно из более развитых экономически стран (то есть, почти всех стран). Наверняка он пришёл улаживать какое-нибудь недоразумение, скорее всего, жаловаться на какого-нибудь полицейского, который загородил своей фигурой туристам красивый пейзаж для фотографий. Рамиресу даже захотелось послушать его, чтобы хоть как-то отвлечься от своих весьма мрачных мыслей.

– Пусть заходит.

Секретарь чинно поклонился и стрелой выскочил из кабинета. В следующий момент вместо него в дверях возник аккуратный, стройный, среднего роста человек, одетый в элегантный светлый костюм с шёлковым шейным платком бордового цвета. На лацкане его пиджака красовалась булавка с крупным изумрудом. Его лицо также напоминало какого-то зверька: маленькая нижняя челюсть, маленькие глазки, слегка оттопыренные уши. Но улыбка, демонстрирующая ряд миниатюрных зубов, наводила на мысль скорее о мангусте или горностае, нежели о мыши или крысе. Что-то от зверька было и в его манере двигаться: плавно, принимая основную нагрузку на стройный и гибкий позвоночник.

Министр едва заметно поморщился: обаяние подобных типов безотказно действует на всех женщин, зелёных юношей и пожилых интеллигентов, а у старых солдат, вроде него, непременно вызывает раздражение.

– Добрый день, сеньор… как мне лучше вас называть?

– Как хотите. Лучше сеньор Паскуалес, Рафаэль Паскуалес. Меня чаще всего называют по моему первому имени.

– Присаживайтсь, сеньор Паскуалес. – Рамирес вежливо указал гостю на стул у приставного столика для совещаний, а сам подумал: «С каким удовольствием я дал бы пинка этому самонадеянному павлину!»

Дипломат протянул свою маленькую наманикюренную ладошку, и министру пришлось её пожать.

– Я очень счастлив познакомиться с вами лично, сеньор министр! Я считаю вас очень харизматичным политиком, и конечно же, одним из самых эффективных борцов с преступностью в истории. Для меня большая часть…

– Господин Паскуалес, давайте опустим это. Я вправду очень польщён.

– Конечно, конечно. Кто лучше нас с вами знает, что время не резиновое? (Эти слова очень не понравились министру, и он с интересом стал ждать продолжения фразы этого изящного наглеца) Но всё дело в том, что я решил добиться вашей аудиенции по личной инициативе, в связи с вопросом, не имеющим отношение к моей дипломатической деятельности.

– Вот как? Неужели вы просто хотели выказать мне своё почтение?

– И это, конечно же, тоже. Но подождите. Послушайте меня до конца, я не отниму у вас очень много времени. Для того, чтобы лучше раскрыть цель моего визита, следует начать издалека…

Рамирес подпёр кулаком щёку и приготовился слушать, подумав:

«Что ж, пой птичка… Всё лучше, чем терзаться бесплодными думами. Если б этот щелкопёр знал, как ему повезло. В другие минуты я бы не удержался и таки дал бы ему пинка…»

– Я принадлежу к обедневшей дворянской семье. Когда-то мои предки владели огромными плантациями табака далеко-далеко отсюда, пока многочисленные революции и перевороты не сломали их благосостояние. Сразу оговорюсь, я не сторонник монархии, колониальной системы и рабовладельчества. Мои родители были обыкновенными трудовыми людьми, и я был воспитан в большом уважении к рабочим людям, сам трудился с малолетства. Но также мне передали всё лучшее, что может дать аристократическое мировоззрение. В детстве я был чувствительным ребёнком, моей мечтой было помогать всем, кто в этом бы нуждался, будь то бедняк или богатый плантатор, без разбора. Иногда нам всем ведь бывает так нужна чья-нибудь поддержка, к какому социальному статусу мы не принадлежали бы. Потому я хотел бы быть волшебником. Но потом я понял, что это невозможно, и решил избрать дипломатическое поприще. Оно было наиболее близко к моей мечте. И я действительно помогаю всем без разбору, правда, для этого мне нужно было покинуть свою страну и помогать только тем, кто тоже покинул её. Я дарю людям кусочек нашей Родины вдали от неё, и горжусь этим… Но только этого мало. Мне очень хочется оказать помощь человеку, который нуждается в ней. Сделать это почти что безвозмездно, потребовав взамен только только, что ему несложно дать: простое «спасибо». Только для того, чтобы мне самому знать, что я действительно помог…

– Так что же вам мешает?

– Ничего… Я хочу помочь вам, господин министр.

С минуту Рамирес думал, как бы ему получше среагировать на это заявление. Засмеяться ли, или выпучить глаза, или ударить кулаком по столу и выставить этого всеобщего благодетеля за дверь. А пока Рамирес думал, на его лице не отразилось никакой реакции, и Паскуалес счёл это знаком одобрения.

Наконец Рамирес решил не упражняться в изобретательности, а оставить всё, как есть. Ему даже стало интересно, как именно хочет помочь ему потомок обедневшего, но гордого дворянского рода. Подобный интерес возникает у несуеверного человека, которому гадалка предсказывает будущее.

– По-вашему, я нуждаюсь в помощи?

– Иначе я не стал бы вас отвлекать.

– У меня помощников целое министерство.

– Вам нужна помощь другого рода. Я же говорил, иногда мы все в ней нуждаемся. Независимо от нашего положения и власти.

– А-а, понятно! Вы психолог-любитель? Или экстрасенс?

– К сожалению, нет. Безусловно, я обладаю необычной проницательностью, но она объяснима с материалистической точки зрения. Так же и помощь моя может быть весьма конкретной и ощутимой. Я могу помочь вам достичь того, чего вы хотите так много лет.

– Откуда вам известно, чего я хочу?

– Я же сказал, я обладаю необычной проницательностью.

– Послушайте, по-моему, вы не совсем адекватны. Давайте я по-хорошему предложу вам поискать другого человека, который нуждается в вашей заботе? Например, какого-нибудь гражданина вашей страны?

– Это то само собой… Но… неужели вы не понимаете, о чём я?

– Я прекрасно понимаю, о чём вы. И очень хочу ошибаться. Иначе вы сегодня же в лучшем случае отправитесь на свою Родину, где будете лишены возможности упражняться в человеколюбии, а в худшем отправитесь в место, которое я называю «санаторием». Там, думаю, оценят ваш гуманизм.

Маленький бескровный рот Паскуалеса вытянулся в прямую линию, а затем он снова выгнулся дугой в обаятельной улыбке, которую называют примирительной.

– Признаюсь, я недооценил вас. Хорошо, я подойду к вопросу с другой стороны. Я стремлюсь помогать не только конкретным людям в единичных случаях. Для меня это хорошо организованное дело. Можно сказать, я создал некий механизм взаимопомощи.

– О котором, конечно же, не известно вашему начальству?

– Я – гражданин мира. И у меня есть определённая идеология. Я считаю, что если все люди в мире будут думать как я, мы сможем избежать многих недоразумений и конфликтов. Тогда мы будем жить в спокойствии и понимании.

– Вы что, хиппи?

– Да подождите же! Не перебивайте! Моё дело – искать людей, которые могут помочь друг другу. Есть люди, которые могут помочь вам. А вы можете помочь им. Я всего лишь посредник, но в этом моя духовная миссия.

– Ну, всё с вами понятно.

Педро Рамирес привык к тому, что он редко ошибался. Так было и на этот раз. Сейчас он явно осознал, что настал один из самых волнительных моментов в его жизни. А именно момент, когда живое воплощение всего того, что он так ненавидел, сидит сейчас перед ним, нагло улыбается и строит из себя милую невинность. До этого его общение с непосредственным противником велось через зарешёченные окна, на чудовищном жаргоне, который не способен понять ни один посторонний человек. Теперь же враг самолично пришёл в его кабинет, протянул ему руку и занял место за столиком напротив, которое обычно занимали его заместители. Он был безукоризненно одет, носил безделушки, стоившие два бюджета страны, и изъяснялся исключительно языком Сервантеса. До него Рамирес общался ну максимум с главарём разбойничьей шайки, каким-нибудь здоровенным громилой, от одного рыка которого его подручные, да и все вокруг, приходили в трепетный ужас. А теперь напротив него сидит человек, статус которого в преступном мире был равен статусу самого Рамиреса в государстве, и продолжает как ни в чём не бывало обворожительно улыбаться.

У Рамиреса возникло острое желание открыть ящик стола, извлечь из него свой пистолет системы Макарова (подарок братскому революционному народу) и всадить пулю прямо в пахнущий дорогим парфюмом лоб борца за мир и понимание во всём мире. Но что-то останавливало его.

– В том то и дело, что всё понятно, – продолжал Паскуалес, начав чертить ногтём какой-то замысловатый узор на полированной крышке приставного столика. – Нам с вами не нужно слов, чтобы понимать друг друга. Вы ведь тоже считаете, что взаимопомощь – единственный путь к спасению мира.

– Ничего я не считаю. Я вообще склонен к тирании и проявлению жестокости. Намёк поняли?

– Я вам не верю. Ваши убеждения по поводу смертной казни ещё ничего не значат. Всё равно очень многим добрым людям хочется, чтобы именно вы стали президентом этой страны. Никто не верит в то, что вы такой жестокий. Если бы вы захотели смягчиться, принять нашу помощь и помочь другим – подумайте, какое бы это было благо для страны!

«Интересно, он дебил, или притворяется? – пронеслось в голове министра.

– Ну в конце концов, вам не придётся делать никаких усилий! Чисто символическая поддержка! Мне просто важен сам факт того, что вы со мной, и что вы разделяете мою идею. Ну и немного содействия в рамках ваших полномочий!

– Пошли вон!!!

– Погодите! Погодите! – Паскуалес поднял свои ладони, словно бы защищаясь. – Пожалуйста, не нервничайте. Я не могу смотреть, как люди нервничают. Это же просто преступление против самих себя – нервные клетки погибают и не восстанавливаются! Пощадите себя, пожалуйста!