Читать книгу На земле Родоса - Давыд Росинский - Страница 1

I.

Пройдя волнистый путь наполовину, эшелон прошел туман на новые просторы. Перед светлыми глазами исчезло одинокое дерево с опадающими листьями посреди поля. Листья перетекали из состояния в состояние: сперва почки – позже лист; лист приобретёт зеленый цвет, по которому сочится жизнь; зеленый перейдет в желтый – зрелый, почти завершенный идеала; желтый в красный – стареющий, на острие исхода сил. Этот лист опал, подхватив поток ветра, безмятежно летя на дальний горизонт. Сравнима ли жизнь человеческая? Он, как и лист растет, опадает? Или скроется из виду? …

Волны электропутей вели поезд с номером тридцать три домой. Железнодорожное полотно, словно ковровая дорожка, открывала необъятные просторы от России старой к России новой: одинокие деревни, ветхие домики кулаков, заброшенные поля, газораспределительные станции, сотни волновых башнь, впутывающих людей в цепные нервы соцсетей. Даже сейчас, сидя в купе вагона, можно было открыть дверь в оцифрованный мир, раскрыть окна назойливых мессенджеров, скрываясь в непроходимых джунглях виртуальных друзей, событий и явлений. Но жизнь русского одна, и она из окна сонная панелька. Скифы спят.

В одном из вагонов поезда тридцать три находился наш герой – Родос Комнин. Сегодня ему предстояло вернуться домой, закрыв страницу жизни в столице России. Молодой человек несколько дней назад окончил Высшую Академию Управления, и, не теряя лишних часов жизни в разгуле и пьянках после выпуска, как это обычно бывает, собрался обратно на родину.

Родос получил образование, но никак этим не был доволен. Все полученные знания были далеко не заслугой преподавателей, а лично его. Все однокурсники, младшие и старшие, даже сами преподаватели, не относились серьезно к обучению в этом заведении, считая свое обучение так, для галочки. Для студентов это была бумажка, как это стереотипно считается, чтобы устроиться в жизни. Для преподавателей же это всего-то работа за деньги.

Было и другое недовольство, с чем нельзя считаться и нельзя игнорировать. В городе В., откуда Родос урожден, и так стояли огромные вереницы «высокообразованных» людей. От доярок, водителей и фермеров до кладовщика или дворника-бухгалтера. Очень ходовым было получить диплом юриста. Не так-то сложно было. Можно бравировать любой терминологией, нет определенной точности. Все просто. Главное терпи и учись. И как раз это-то образование и имел Родос, что сильно обнуляло КПД сего ученья. Конечно, молодой человек прекрасно знал свой предмет, знал многие нюансы, мог нелепых глашатаев, именуемых себя теми самыми юристами, заставить поникнуть головой, пожать плечами и уйти. Но каков толк от этого, если на бумажке он юрист, в точь такой же, как Родос?

Суммируя все это, молодой грек на последнем курсе обученья старался пробить себе хоть какую-нибудь карьеру. Он неплохо мог управляться в делегировании людей-шестеренок, приводя в действие огромный аппарат к достижению назначенной цели. Подобные действа, Родос продемонстрировал на одной из практик в районном представительстве, где лелеял заветное место, которое ждал получить от главы мелкого района. Но, увы, такие люди оказались не нужны. Лучше взять своих, сделать все как надо, без лишней суеты и инициатив, предложив деятельному человеку место пресс-секретаря местечкового уровня. Место было не так деятельно, не так хлопотно, сиди себе да сиди, что ещё нужно? Но он отказался.

Родители же настаивали на принятии этой должности, ведь где ещё в их городе работу лучшую найдешь, за исключением хлопковых полей семейства? В представлениях родителей, на должности в столичном округе со временем можно будет дойти до депутата или министра. В общем, в любом случае до чиновника так точно, пусть хоть и малого, но это лучшее, чем возвращаться сюда. Но это его и зацепило.

Таких как он, с такой же корочкой, в городе было полно, но мало людей деятельных. «Лучше быть первым в провинции, чем вторым в столице» – вот, пожалуй, слоган молодых лет. Он явственно видел, что путь должен быть не тем путем проверенной дорожки. Он должен быть иным. Пусть и трудным, возможно при жизни не ценимым, но своим.

И так пал выбор на семейные поля, что были дороги больше всех благородных металлов или денег.

II.

Исконный труд предков, в возделывании почвы и продажи хлопка, держался на сухой вере в это дело. Верой сына в отца, и того в своего деда.

С детства Родос проникся этим, видя поле белой дорожки, по очертаниям схожей с террасными виноградниками Лаво, и вскормленной человеческими руками; видя множество цифр бегущих строкой ровнять дебет с кредитом или видя удрученно-заискивающих людей перед отцом в надежде снизить цену в продаже за оптом. Вместе с этим, мальчик впитывал поученья отца в силе сказанного слова на этих полях и стенах дома, где могли заключаться устные сделки, но нарушив их – очернишь репутацию.

Отец был искусным мастером и сенсором, чувствовавшим все тайные тайны жизни машин, каждое их движение и характер и как-то раз говорил:

– Смотри внимательней, сын. Слушай каждую восходящую ветвь хлопка, как она колышется, чего требует. Хлопок трепетно относится к тому, кто его выращивает. Не допускай бесхозяйственности к нему, ухаживай и трепетно относись. Чтобы хлопок был хорош, тебе требует всего себя посвятить ему, и все свое время отдать возделанной земле нашей маленькой плантации. Он должен расти и тянуться к солнцу. Взамен, за весь твой труд и уход за ним, ты получишь награду.

Мальчик стоял рядом, обняв руками руку отца, смотря на представший перед глазами белый пучок.

– А теперь Родос, – продолжал отец, – надо сделать этим ветвям небольшой парник, и прополоть их от дикого хлопка.

Родос смотрел на отца снизу, переключая внимания на колышущиеся ветки, но в итоге спросил:

– Почему дикого, и зачем им парник? Они же все одинаковые.

Отец улыбнулся на этот вопрос сына. Он внутренне гордился им в проявлении интереса к семейному делу, задавая подобные вопросы. И сев на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с сыном, отец положил свою руку на маленькое плечо Родоса, начав объяснять:

– Вот, посмотри туда, – показывал отец на еле заметные серые веточки, – смотри внимательней. Вон там, видишь? Это дикий хлопок, он отличается тусклым цветом, выцветшим. Он совершенно не годен к продаже. Дикий хлопок, под силой ветра, раскидывает семена, которые потом прорастают и заполняют участки, где должен был расти белый хлопок. Так мы лишаемся прибыли. Дикий хлопок почти незаметен, из далека кажется, что он ничем не отличается от обычного, но смотри лучше, – снова показал на те серые веточки, – и увидишь разницу.

– А зачем им теплица? – напомнил Родос, считая, что отец забыл рассказать про это.

– Теплица нужна, чтобы выращивать его круглогодично, сезон за сезоном. Мы накроем их надежным деревянным каркасом с большими окнами, а под землю зароем тепловые панели, чтобы им было тепло, и хлопок мог спокойно расти. Ну что, будешь помогать папке, а-а? – смеясь, произнес отец, и, взяв руку Родоса, направился к мастерской расположенной на участке. Там лежали крупные кряжики сосны и березы, предназначенные для каркаса будущей теплицы.

– Вот, возьми небольшой топорик, и вот так аккуратно очищай кору на бревнах. Не торопись, сильно не замахивайся. – говорил отец, показывая как надо чистить кору. – Я начну с этого, ты вот что поменьше.

Отец мастерски принялся к работе, убирая кору с бревен и переваливая их друг за другом, постепенно очищал каждое. Родос же, стоящий рядом с небольшим бруском березы, медленными движениями и совсем неуклюже срубал кору. Он ровнялся на отца, стараясь также быстро и ловко делать небольшой размах, очищая бревно сразу наполовину стороны. Но делая замах, ударяя по коре, топорик застревал, а на ладонях, с каждым замахом, появлялись небольшие мозоли.

Видя как Родос безуспешно старался, отец мягко подшучивал над ним, а потом и вовсе бросив все, подошел к нему, показывая как надо делать, чтобы получалось. Спустя пару минут практики и наставничества, у сына стало получаться, пусть и не с такой скоростью как у отца, правильно, убирать кору.

– Главное практика, но ничего, научишься, – говорил отец. – … Да и, в общем-то, на сегодня все, хватит. Завтра их распилим, и потихоньку приготовим укрой для хлопка. Мама будет тобой гордиться, какой ты у неё растешь, – и, взяв сына на руки, расшевелив рукой волосы, они направились в семейное палаццо.

Они прошли белоснежное поле, зайдя сразу в дом. Перед входом на кухню, где их ждала мама, они зашли помыть руки после земельных работ.

– Дело не только в прибыли. – сказал отец, моя руки в одной раковине с сыном. – Не думай, что дело только в деньгах. Вовсе нет.

Родос вопросительно посмотрел на отца, спросив его, почему же дело не в прибыли.

– Ты скоро узнаешь…

В стенах семейной кухни, мягкий парфюм Анны насыщал стены всего дома, а её выпечка, со всей признанной любовью сделанная, дожидалась работников земли. Она сидела за столом, вглядываясь в прошедшие моменты жизни, запечатленные семейным фотоальбомом, но сразу оторвалась от его, когда узнала по шагам Алексея и сына.

– Вы вернулись? Я уже все приготовила, проходите быстрей, – произнесла она, когда только-только мужчины прошли порог гостиной.

III.

В тот день, Анна оставила фотоальбом на одной из знаковых страниц своей жизни – свадьбе. Белая фата, темный костюм, строгая плавка цветов, но мягкое сходство характеров супругов проживших далее много лет. Следующая фотография была общей, где семейство купило новый дом и стояло на его фоне. Родосу тогда было лет пять, и даже сейчас, сидя в купе вагона было приятно видеть это фото, никак не возобновляемое памятью. Страница перелистывалась раз за разом, показывая беспечность студенческой жизни в столице, первых сотоварищей академии, ключевую защиту дипломной работы. На этой стороне, время родителей перетекло к сыну, взявшего продолжать традицию вставки фото в семейный альбом. Конечно, все это можно было сохранить в телефоне, никогда не удаляя, но то требовал принцип – продолжать начатое своих предшественников. В этом была и летописная подоплека. Так возможно узреть яркую смену эпох, как рода, так и страны в целом. Ещё пару страниц назад на них был дед Родоса, запрягавший лошадь, позже его отец, заставший распад союза и общественный нигилизм. Сейчас настало новая веха – веха самоопределения. Казалось страна, наконец, поняла дорогу куда двигаться, даже начала путь, но что-то ещё не хватало. Не хватало ростков новых людей.

С распада советского союза, новое время принесло небоскребы-офисы, высокотехнологичную технику с искусственным интеллектом, модные, передовые слова на западный манер и бесчисленные гаджеты с миллионом различных приложений с первоначальным упором на облегчение и улучшение человеческой жизни, а после латентным выкачиванием денежных средств своего носителя. Общество стало изысканней, упитанней смыслами. Массе не требовалось высоких искусств, творческих самоотречений, каких-либо реформ и изменений. Оно перенасыщено этим. Дайте чего-то простого, минималистичного; дайте красу не в творениях, дайте красу в одежде, машинах, обуви, картинках-мемах, простых развлечений. Такой нужен людям град утончённости.

И все это отражалось на семейном альбоме. Все было ново, фотоальбом только стар.

Наконец он закрыл его, достав из внутреннего кармана, находящегося на одном уровне с сердцем, кулон на котором была изображена одна из самых теплых и нежных фигур его чувств – Ирина. Она бесконечно терзала его в ночах, рабочих буднях за столом учебников и мыслях. День от дня он верил встрече, верил верности её, вспоминая каждое мгновение её сияний глаз, её запах светлых волос.

Расстояние не было источником проблем. Так было нужно и проверить себя на прочность, и свои чувства, чтобы в конечном счете убедиться в человеке, что он тот самый, нужный. Звонки, переписки, отправленные друг другу подарки – все это мелочь перед моментом ожидания. Но пара станций, ещё пара километров и они воссоединятся.

– По вам видно, что вы движетесь туда, куда и я, – произнес незнакомый мужчина, сидящий напротив, которому Родос не придавал значения, чувствуя с его стороны лишь еле доходящий неприятный запах. Он взглянул на мужчину и смутился его внешности: потрепанный балахон, рваные потертые джинсы, изрисованные ладони синими чернилами с неразборчивыми надписями и небритое лицо с иступлявшей физиономией.

– Почему вы так решили? – спросил Родос.

Незнакомец достал из карманов джинс брошюрку с напечатанной на ней фотографией и протянул её Родосу.

– Вот, меня туда переселяют, – говорил незнакомец, хрипло просаживая некоторые буквы. – А решил я из-за вашего багажа. У нас он одинаков, – говорил незнакомец, обращая взгляд на сумки грека.

Родос рассмотрел брошюру, узнав в ней знакомое жилое трехэтажное здание, соседствующее практически через дорогу от родного дома, прижимаясь к торговому павильону. Это был бывший дом купечества. Из последних разговоров с отцом он узнал, что здание отреставрировали снаружи, вернув прежний вид царских времен. На первом этаже дома располагался небольшой магазинчик, и два жилых сверху. Дом в современности не отличался хорошей репутацией из-за населяющих его жителей Горьковских цвета дна.

– Откуда вы? – спросил Родос, придавая неопрятной внешности незнакомца ещё большее внимание.

– Я церковный послушник…правда в прошлом…меня выгнали оттуда.

– И за что же?

Послушник смутился, на лице проскользнули морщины отстраненности.

– Это не так важно. Тому Бог велел, – отвечал он.

В ответ Родос утвердительно кивнул, отвернув голову, давая понять, что не намерен вести дальше диалог.

– Почти подъехали. Город В., – последнее, что сказал послушник.

Цветущим видом, Родос и без помощи суфлера видел, как приближался к родному перрону.

Попутчики начали собираться. Послушник нервно убирал разложенные вокруг вещи, закрывая собой сумку, стараясь не показывать, что лежало внутри. Родосу стало ещё противнее видеть издерганность мужчины вкупе с его неопрятностью, но случайно набредшее внимание на пакет, лежащий в сумке, из которого торчало стеклянное горлышко, дало понять, в чем дело. «Квасит» – подумал Родос, и, собрав вещи с пастельным бельем, вышел из купе к направлению выхода. Послушник же сидел на месте, предпочтя не торопиться пока поезд не остановится.

Эшелон медленно останавливался. Рядом с Родосом начали скапливаться и толпиться, мешая друг другу сумками, остальные граждане, ждущие, вместе с Родосом, скорого выхода. В каждом взгляде тоска без просвета, в каждом вздохе томительный крик. Наконец, поезд затих на месте, кондуктор с силой просочился меж людей, отворяя двери вагона, словно дверь Романского собора, на сводах которого толпились люди, встречавшие близких, развеивая собой три цвета: красный, белый, желтый.

Социализм, стабильность, либертарианство.

IV.

Имея внушающий, но не тяжелый багаж, Родос сошел с вагона, встречая родные, моментом непривычные, просторы родного города В.

Наэлектризованный шум речей под непомерным шумом машин за вокзалом и бегущих дальше электровозов, ввел грека в иную реальность. По своим замечаниям, от станции к станции, пока он добирался домой, проходящие вокзалы, вместе с прилегающим к нему городком или поселком, становились все беднее и беднее. Все здесь казалось иным и непривычным, как то было в столице.

Осмотрев перрон, и прилегающий к нему вокзал, молодой человек выяснил, что такси находится за правым поворотом, прилегая поодаль от вокзала. Там размешалась небольшая автоточка со своими старожилами, переманивающих людей не покупать билеты на автобус, а следовать в необходимый пункт прямо на такси. Туда и последовал Родос, если бы не знакомый голос, окрикнувший его со спины:

– Родос! Родос, ты ли это? – доносился голос. Грек обернулся, улыбаясь случайной встрече. То был кучерявый, не только внешне, но и словесно, хороший знакомый.

– Как ты меня узнал? – спросил Родос, поддерживая восхищенный зрительный контакт.

– Ха-ха. Да как не узнать!? Твою спину всегда узнаю. Ну-с, ты рассказывай, рассказывай, – продолжал друг, интонационно торопясь, – как живешь, где пропадал? Что, что вообще в жизни нового, а-а?

– Да учился, учился я, – отвечал Родос, стараясь успокоить друга. – Вот только вернулся со столицы.

– Ох, ты как… – скривил губы, глаза выказали ноты вызова. – Ну и как? На кого учился, кем стал? … Э-эх, не продолжай, и так все понимаю, ведь сама Москва!

– Обычный юрист, – спокойно отвечал Родос. – Предлагали даже место, но я отказался и вернулся сюда.

– И зачем? – сказал надутым видом. – Там столица, перспектива, деньги, а здесь то что? Ты взгляни, – указал в сторону рукой, – все то же самое. Что тебя не было, что ты был, а все то же самое. Ничего не меняется. Денег нет, работы нет. Словом зря отказался…а может и к лучшему, кто его знает…

– Прям так и работы нет?

– Совсем, совсем нет. Сколько не искал, а все не то. Мало платят или горбатиться надо, а оно мне надо? Вот и работаю, где попало, – говорил друг, начав винить, кого первым память вспомнит. – … Да и черт с ним, прорвемся. Главное ты приехал, а то зайдешь к вам в гости, думаешь тебя там застать, а родные скажут, что ты на учебе, а на какой я уж и спрашивать не стал. Дело то не барское. Теперь вот понял, молодец Родос, – улыбнулся и ударил его по плечу, с намеком на расставание, если бы Родос не обронил, смотря на безымянный палец:

– Давно женился?

– А-а, это, да, моей возлюбленной. Женился вот наконец-то, правда, невестку ни разу не видел.

– Как не видел?

– Не бери в голову. Познакомились в сети, много общались, нашли много общего и влюбились как-то. Потом вот свадьбу решили сыграть. Женился, а жену так и не видел, только на экране, в переписках. Четыре года уж так…

– Интересно.

– Ну, ты это, извиняй, рад бы ещё поболтать, но на работе искать будут. Ну, давай, – сказал друг, пожав крепко руку Родоса, скрываясь в прохожих.

Молодому греку хотелось ещё окрикнуть знакомого, в надежде уделить хотя бы малую часть разговору, но тот шаг за шагом пропал вовсе из виду. Осталось продолжить путь, намереваясь преодолеть не близкое расстояние до дома.

– На Краснопресненку довезете? – дойдя до автоточки, обратился Родос к одному из таксистов.

– Конечно, присаживайтесь.

Грек уложил сумки на заднее сидение, сам сел с противоположной стороны, устремляя взгляд на местечковое собрание людей, танцующих и приятно проводящих время под бокалами лотофагорийских вин. К этому квадрату безмятежья, сливочных платьев и эпикурейской наивности народ постоянно стекался, дополнялся все новыми и новыми лицами, опьяненных беспечностью. Ни что для их не важно, кроме праздности, веселья.

Такси направилось к назначенному месту, проходя давние забытые места юношества. Улицы, проспекты, парки, дома, порой некоторые знакомые. Все это вновь всплывало, даря новую жизнь воспоминаниям.

Его не было лет семь, и со словами курчавого знакомого можно было согласиться лишь отчасти. Спустя длительное время можно с уверенностью сравнить, что было и что стало. Конечно, жизнь может и прежняя, ибо в провинции никак в столице, – все приходит с запозданием и долго принимается людьми, – но все же малость ускорилась. С советскими панельками, было видно, что-то хотели делать, как-то их преобразовать, видоизменить, улучшить, пусть изменялись не все и не сразу, но зачинания были. Вместе с ними возводились новостройки, но и те далеко не ушли, перенимая традицию унификации. К этой давней советской простой эстетике прикасалась рука и коммерсантов, возводящих новые центры, не имеющих каких-либо представлений как надобно вести дела, но из-за авантюризма и капиталистической идеологии, которой удалось плотно осесть в черепных коробках, те, тем не менее, строили, обустраивали новые рабочие места, продвигали экономику в целом.

Нерешенных задач было ещё много, особенно в городе В., так нуждавшимся в крепких, идейных и преданных головах своего дела.

Такси, наконец, прошло пару поворотов, выйдя к обозначенному месту – Краснопресненской площади, попавшей под Полифеново око городской администрации, внимавшей к бурливому пикету социалистов. В этом сквере, тореадоры-избранники горланили своим пожилым поклонникам, как важно вернуть, что было, назад, вернуть порядок партии. Их шум призыва и восклицаний кого-то покарать, – кого именно, не упоминалось, лишь бы найти виновных и предать их суду, – имели поддержку старшего поколения под ансамблем песен советских времен. Румяный электорат очаровывался этой приманкой привкуса семнадцатого года, и принимался снимать на камеры гаджетов все происходящее, немедля выкладывая оное в приложение бордового цвета.

Этому клубку Ланкастерской лилии противостояла труппа молодых балетных танцовщиц, решивших устроить репетицию прямо на улице. Глаза сотен зевак были мало прикованы к труппе, а аккомпанемент был еле слышен, и плохо различим в неутихающем гуле противоположной стороны. Но, невзирая на шум, безразличие в глазах прохожих и их невнимание, балерины гордо взмахивали вверх. Их танец и плавные движения не нуждались в красноречивых изысках.

Особо выделялась одна из молодых балерин, взмахивавшей свободой рук и легкости, будто парения взмаха крыла, всплеска в вышину лазурного банта. Она дала отсчет борьбе цветов: твердого красного с свободным бело-голубым.

Сердечный ритм Родоса вежливо соприкасался с каждым шагом балерин, но услужливо брел далее по скверу по направлению птичьего вольера, где там, уже на месте, его встретила пожилая бледная хозяйка с имевшимися ссадинами на руках.

– Могу я чем-то помочь? – вежливо спросила она.

Молодой грек не торопился сразу отвечать на вопрос, просматривая здешние клети, в которых находились самые разные пестрые птицы.

– Здравствуйте, – сказал Родос, не обнаружив нужной особи, – я хотел бы приобрести пару птиц, но с пожеланием, что они будут редки для нашего района. Это возможно? – переключал внимание с хозяйки на клети.

– Надо подумать, – отвечала хозяйка. – Все что возможно предложить, находится прямо перед вами. Хотя пара птичек все же имеется, но их никто не берет. Толи цена, толи просто не нравятся. Одну минуту, – сказала хозяйка, надеясь, что Родоса это заинтересует и быстро вышла в коридор, находившийся меж стеллажей, откуда порой доносился собачий лай. Вернулась же хозяйка с небольшой клетью, в которой сидели две птицы с красным оперением.

– Вот, – сказала она, – два красных кардинала.

Родос утвердительно качал головой, увидав в птицах редкость, заключенную в прутья, что отзывалось бессознательно и в нем, в его ещё неизвестном пути.

– Сколько с меня?

– Шесть тысяч рублей, – кротко произнесла хозяйка, стараясь не отпугнуть покупателя.

– Вот, держите, – достал Родос из внутреннего кармана купюры, отдав их в руки пожилой женщине.

– Они станут прекрасным изяществом вашему дому, – благодарно отвечала она удачной сделке. И все же, все ещё не отпуская Родоса, вынесла клеть чуть большими размерами, куда переместила птиц, накрыв её непроницаемой тканью. После чего ещё раз поблагодарила его, проводив почтенного посетителя взглядом.

Молодой человек, выйдя за пределы вольера, перекинул сумку-багаж на плечо, придерживая её рукой, а второй держал клеть с птицами. Сумка сдавливала движения, и вместе с клетью делала каждый шаг более неуклюжим, но дело оставалось за малым – вернуться домой.

Он обошел вновь площадь, но уже по более короткой дороге, прошел местную школу искусств, и спустя двадцать минут, с неудобным багажом, Родос вышел к мостовой – прямой дорогой к дому.

Словно искусный моряк во время шторма, что в маленькой шлюпке старается извиваться от бушующих волн, так и молодой человек, сошел с предгорья города В. в родную стихию, огибая избитый тротуар и дырявые дороги в направлении союзов панелек, конгломератов сайдинга, вплетающихся в колорит первосоветских одиноких деревянных домов. Примитивные строения, – до которых, между прочим, дела никому вовсе не было, так как это считалось провинцией провинции, – скрывали пучки островов деревьев, меняясь по очереди с советской архаикой вглубь, уходили все дальше от центра, вокзала к запаху машинного гарбурина окраины города.

Людей на мелких закоулках становилось все меньше, легковые машины сменились тяжеловесными тягловыми или обычными тракторами, двигающихся с недалеких производств. Солярная копоть вместе с человеческим трудовым потом веяли в воздухе. Здесь нет той привычной и накрученной всеми СМИ зажиточности из полов кедрового ореха, мраморных подставках, золотых подсвечников и т.д. Зажиточность здесь – скромность. Красота же не в статуях или уличных постаментах, не в приглашенных артистах, готовых дать концерт всей публике, а в самом неспешном времени, дающим возможность людям не торопиться с различными жизненными решениями.

Рядом стоял обветшалый дом, в окнах которого проскальзывали детские лица, частью наблюдавшие за неизвестным им мужчиной с большой сумкой на плече, и ещё одной непонятной в другой, и другой частью, наблюдали они, за пожилым мужчиной у отделения почты, держащего в руках розовую открытку с незатейливой надписью «от сердца». Для него цветная картонка это то, что он смог купить на минимально прожиточную плату, а дряблый шарф с дырами, изношенная куртка и грязная обувь развеивались перед встречным ветром вручения этой самой открытки, и потому от сердца.

Мужчину сменили полки пыльных пилорам, их сивых мощностей, потоки лесом груженых машин. Раньше, на местах пилорам, стояли первые крестьянско-помещичьи поля, скотные дворы. Вслед за ними, встретив октябрьскую революцию, особняком встали тяжелые коллективные производства пролетариев, но невидимая рука рынка двадцать первого века разрешила вопрос в пользу рыночной конъюнктуры, приведя в упадок местечковую утопию. Производства заросли алюминиевыми зарослями, приняли новую веху идей конкуренции, и так открылись пилорамы.

Местность насыщалась подходящей гридеперлевой кровью рабочих, получая плазму их сил, времени, их отказ от семьи в угоду заработка денег. Пусть и не особо думающих об образовании, предпочитавших книге алкоголь, они верно работали, как тягловый скот, производя древесные брикеты, строительные бруски, очищали поваленный лес. За ними протекала река пепельного отражения с загрязненным побережьем от выбросов соседствующих производств. Река вела путь к одинокой, стоявшей на высотке холма, ветхой церквушке, что ранее служила амбаром припасов и зерновых культур, консерв и воинского пайка.

Производственная фауна менялась следующей улицей, идущей налево, куда прошел Родос, отмечая в голове последние три поворота.

Ванильные лучи солнца играли на солнцезащитных очках проходящего мимо молодого человека, опутанного абрикосовыми наушниками. Его сознание окружали медовые соты прогресса и новых технологий вкупе с минималистично-квадратной культурой. Молодой человек встретил девушку в грушевом пальто, и, обняв её, направился с ней в сторону недалеко стоящего торгового центра грушевого цвета.

Из клети слышались чирикающие голоса кардиналов, боявшихся дальнейшей участи из-за темноты непроницаемой ткани. Родос поставил клеть и сумку на асфальт, улыбаясь возвращению домой, а рядом бегающий мальчик, игравший с детишками во дворе, которого Родос не заметил и не слышал, зачинал неизвестное двустишие:

– Мне все открыто в этом мире – и ночи тень, и солнца свет…

V.

Среди распрей цветов и отдельных осколков прошлых столетий, дорога привела грека в родную гавань. Все тот же белокирпичный первый этаж с надстройкой второго из красного дерева, что, не выделяясь, стоит вровень со всеми остальными домами окраины города В.

В предвкушении встречи, на лице Родоса проступил мягкий румянец, все внимание было переключено на окна в надежде увидать, хотя бы в профиль, есть ли кто дома. Но, не увидав в них никого, инстинктивно ускорил шаг, пробежал фасад с намерением сначала постучать в дверь, и лишь потом пройти, но откинув эту идею, сразу зашел внутрь.

Уже внутри, он по запаху учуял родную атмосферу, знакомую прежде. Атмосферу чистого порядка и семейной верности.

С кухни веяло той самой выпечкой, которую Анна выпекала почти каждый день, когда с полей возвращались Алексей и Родос. Вслед за запахом слышались, и тревожные шаги матери, которую сын узнал по еле слышным вздохам от труда на семейной кухне. Испуганная от сильного хлопка двери к порогу подбежала Анна с распахнутыми глазами, дабы узнать, кто явился, и от неверия, прижала ладонь к груди. На пороге стоял Родос, вкруг которого лежала сумка и стояла клеть с кардиналами. Глаза матери сменились пылкой улыбкой, и, подбежав к сыну, крепко обняла его.

– Родос, неужели? Ты вернулся. Не думали, что так скоро, – говорила она.

– Это все экзамены, их перенесли, – отвечал он. – Вот я и решил приехать раньше, не предупреждая вас.

Так они простояли с минуты три, не говоря слов. Анна никак не желала разжимать объятия к сыну, но, прервав молчание, начала задавать вопрос за вопросом: как сыну жилось в столице, что думает о своем будущем и надолго ли приехал.

– Вроде бы я никуда и не собирался, – говорил Родос, отрываясь от объятий матери. – Планирую остаться у вас, работать с отцом в полях.

– Я рада, что ты приехал. Но не будем теперь все время стоять у порога, – сказала Анна, и, взяв клеть с птицами, продолжала: – Ты проходи, переоденься. У нас небольшие перестановки, но ты быстро разберешься. Твоя комната будем наверху, как и раньше, там мы ничего не меняли, думали, как вернешься тебе и решать, что с комнатой делать, а некоторые вещи остались в гардеробе у выхода к полям, там увидишь.

– У меня с собой есть пара вещей, – отвечал Родос.

Вместе они прошли в обеденный зал. Сын остановился у стола, Анна поставила клеть на стол, принялась отворять непроницаемую ткань клети.

– Что за прелесть? – говорила она. – Никогда таких не видела. Что за порода? – Но, не дождавшись ответа, Анна выбежала к тому выходу к полям, где стоял гардероб, рядом с которым стояли несколько полных мешков зерна и хлопка. Как выяснил позже Родос, отец прилагал постепенно усилия к перепродаже и зерновых культур, скупая те за выгодную цену у местных частных фермерств. Не удивительно было видеть, как и в гостиной и в столовой, и рядом со старым гардеробом находились эти самые мешки.

Пока мать бегала за кормом, сын перенес сумку в обеденную, из которой достал льняную рубашку, простенькие штаны и жилетку, подчеркивавшие в нем деловито-академические качества, выкованные за все эти годы в столице.

– Сейчас, уже бегу. Осталось только воды набрать, – говорила Анна, перебегая с выхода на кухню. – Сейчас я им поставлю, – пройдя обеденную, вновь просочился голос Анны, которая открыла клеть, и просунула горсть зерен и небольшую пластмассовую углублённую тарелочку с водой. – Пока пусть так. Главное без еды не оставили. Приживутся ещё.

Теперь же, голосом она усадила за стол сына, бегая вокруг него и принося ему пищу, и требуя, чтобы тот без остановок рассказывал и рассказывал, по возможности показывал жестами, как ему жилось в Москве.

Она так и полыхала улыбкой, и как не посмотрела на сына, полыхала ещё сильнее. Вся материнская любовь её выказывалась в поданном ароматном русском борще с горшочком сметаны, приправленных нескончаемыми разговорами лишь о жизни так любимого сына. Наконец, она вновь сегодня может бегать и ухаживать за чадом, как и в детстве.

Родос благодарил её за эту услужливость, но все же настаивал, чтобы та остановилась и так сильно не возилась с ним.

– А где отец? – спросил Родос. – На полях я его не заметил.

– Он наверху. К нему теперь ежедневно приходят торгаши всякие. Все о делах, о торговле говорят, как будто в этом и есть их жизнь.

Анна принялась рассказывать, как Алексей все это время, пока Родоса не было дома, трудился во благо дома, невзирая на выгоды предложений приходящих предпринимателей. Муж всегда указывал на то обстоятельство, что важны не только прибыли или деньги, как он завещал ещё сыну в детстве, но важно служение родству и дому, и в немаловажной степени месту, где ты родился. В современности эти мысли казались устаревшими, и никаких подтверждений в правильности своих убеждений Алексей не находил, но когда видел, как окружающий люд тянулся к удовлетворению банальных потребностей будь то выпивка или скитание от женщины к женщине, то понимал, пусть и в одиночестве, что он прав.

Родос внимательно слушал Анну с приподнятым лицом, поскольку ему нравилось, когда речь заходила про какие-либо дела, в которые он старался окунаться с головой. По его мнению, корнем зла человеческих начинаний, а уже далее продолжений, была лень, двигавшая регресс вперед. С того момента, как ему пришлось уехать в столицу, Родос старался развить в себе, пусть и искусственно и даже насильно, но любовь к любому делу, которое необходимо доделывать до ювелирного изыска.

– И что же отец? – говорил Родос, смакуя пищу. – Он ни на метр не продал земли с поля? С одной стороны это было бы выгодно. Можно было бы построить пару складов, может и техники прикупить, да и запасы топлива сделать.

– Бог с тобой, – улыбнулась Анна. – Отцу такого не скажи. Он как был независимым тружеником, так им и остался. Земли даже горсточки не продал, а техника ему и подавно не нужна. Вон, машину купили, думаешь, он много на ней ездил? Пару раз за продуктами съездили, да по делам своим, и все, пришлось продать машину. Да и больно он стал категоричен. Недавно выступал в правительстве, ратовал за то, чтобы поля перестали выделять приезжим, а выделяли их нашим. Столько шуму было… Давай-ка чайку тебе плесну, посиди, я сейчас.

Пока Родос был занят пищей, а Анна бегала за чайником, за окном, практически на вытянутую руку, безмолвствовал соседний дом, куда должен был заселиться послушник. Время не обделило этот дом благодатью реставрации, хотя что-то и было сделано. Например, вернули старый купеческий вид, что имелся при императорской России, и сам дом выделялся на фоне традиций архитектуры панельных домов. Этот дом можно было сделать памятником времени, дорожить и беречь его, создавать что-то похожее, но дом был все тем же. Все тот же первый этаж, возле которого болтались синие опьяневшие рожи, рыскающие в деньгах, и уже нашедшие, прикупали пару бутылок водки. Все та же мелкая лавочка, имеющая приличные доходы с этого, спаивала население. Все те же жители, с тем же пофигизмом, не следящие за благоустройством своего подъезда, в котором вид экскрементов считался нормой, а спящие бродяги без крова такими же жителями, что и те, кто живет в квартирах дома.

Штукатурка постепенно сыпалась с купеческого дома, по сточным трубам сверху стекала почерневшая вода, а разбитый бульвар подчеркивал особенность местность, её такую же разбитость. В этом доме жил хороший знакомый, в прошлом школьный друг, с которым Родос перед отъездом на учебу мог перекинуться парой словечек, постоять, поговорить о чем-то важном. Вскоре их пути разошлись. Родос отправился на учебу, знакомый почивал на старом месте. Порой Родос интересовался через родителей, как поживает старый друг, но выяснить это так и не удавалось. Его не видели уже несколько лет, и лишь ходили слухи, что тот куда-то собирался, закупая баллоны одежды, мешки.

– Так что с ним стало? – спросил Родос. – Что-нибудь известно?

– Ты про Матвейку? Недавно узнали, что он на войну уехал. Все из-за денег…сам прекрасно понимаешь, что работ здесь мало. Пилорамы, частные конторки, да лавки с водкой. Все что есть, оно ближе к центру, там работы побле, а здесь если и найдешь что, то мало платят. Впрочем, и там-то мало платят. Матвейка также наверно думал, вот и поехал. А там перспективы, деньги…правда вестей так никаких не поступало, – лицо Анны приняло задумчивый вид. – И родители ничего не знают…не умер ли хоть?

– Пусть не переживают, он обязательно вернется… – сказал Родос. – Сейчас говорят обстановка лучше стала, да и на войне какие средства связи?

Наверху послышались гоготы мужчин, их хождения взад-вперед и перевалочный скрип деревянного пола. Это навеяло Родосу возможность отклониться от посиделок с матерью, и направиться прямо к отцу.

– Я поднимусь туда? – спросил сын.

– Конечно, ступай. Они должно быть уже заканчивают.

Родос поднялся на второй этаж, и, пройдя вдаль коридорчик, остановился возле двери, откуда доносились оживленные разговоры и споры на тему хлопкового дела. Неизвестные голоса возражали, как его отец ещё не умудрился продать это все, ведь на кону могли стоять огромные суммы и выплаты. С такими деньгами можно было уйти на покой, не задумываться о семейных и вообще, о каких-либо делах, а если уж так хочется продолжать что-то делать, то имеются возможности осмотреть современные тенденции и войти в плеяду инвесторов. Второй вторил о нагрузках Турции и Индии на биржевые контракты, что это может вызвать падение цен на продукцию. Третий убеждал Алексея, перекидываясь с остальными присутствующими, что дела у него пошли бы лучше, если он бы имел такие поля; в конце концов, этот третий нашел бы новых поставщиков, автоматизировал процессы, нанял рабочих, и не стал бы работать вручную, как работает Алексей.

Родос стоял рядом, слушая каждого, старясь, хотя бы так на разговорах неизвестных, понять с какими проблемами столкнулось семейство, и что они думают про сложившиеся условия на рынке. Алексей же в свою очередь, человек, пленяемый деловой обстановкой, почти суровой интонацией повторял одни и те же постулаты: ничего не будет продано, дело будет развиваться и дело вовсе не в деньгах. Другого сказать было нельзя, так как это было чудом, что хлопковые поля смогли прожить социалистов, развал СССР и прийти невредимыми в новое время.

Услышав голос отца, Родос вспоминал, как отец мог с раннего утра выйти в поле, рассматривать белый хлопок, вытравливая дикий. В полях он мог проводить целые дни, прерываясь лишь на мелкие приемы пищи. Также было и с важными встречами, проводившимися под открытым небом и белым горизонтом. Так отец показывал, сколько трудов ему стоило возвести подобное плодородие, ведь принятое хозяйство от отца он принял с только-только начальными пожитками первых веточек хлопка, и было бы странным, если бы он согласился с этими неизвестными насчет продажи полей. Эти люди просто не знают его. Его жизнь была заключена в этих полях, и вместе с тем Родоса, которого Алексей приучал к труду, с пеленок брал в поле и изо дня в день по крупицам объяснял, как все утроено в их деле.

Сын рос, в нем появились отцовские черты характера: умение договариваться, следить за ситуацией на рынке и плодотворно работать как умственно, так и физически. Именно благодаря отцу, а не собственным наставлениям к делу, как это казалось Родосу в столице, в нем имелся перфекционизм.

Прошло меньше пяти минут, из кабинета, в сторону выхода, послышались шаги. Дельцы начали выходить.

Никого из них Родос лично не знал, и не узнавал, чтобы они посещали отца, когда он ещё не уезжал на учебу. Времена шли, скорее, это всего-то новые партнеры в деле. Тем не менее, Родос уважительно здоровался с каждым за руку, и почтительно покачивал в ответ головой. Один из выходящих, единственный из всех, улыбнулся ему, наверное, узнавая в нем черты лица Алексея, такие же спокойно-уравновешенные, и пожал руку крепче остальных.

Все уже вышли, по деревянным ступеням слышались шаги и неразборчивые бормотания, Родос стоял перед входом в отцовский кабинет, куда судорожно стеснялся входить, не зная, как его встретит отец, но все же прошел.

Отец, в старом рабочем балахоне, стоял у кабинетного стола, склонивши голову перед кучей бумаг, перебирая их с места на место. Рядом лежали игральные кости, выбившие две тройки, а на противоположном краю стояла статуэтка скелета играющего на скрипке.

– Здравствуй, отец, – произнес Родос, смотря на треугольную форму запустелой и седой щетины отца.

Этот знакомый голос тонко пронесся в ушах Алексея. Он поднял голову на вошедшую фигуру в кабинет, не веря скорой встрече.

– Здравствуй, сын, – произнес Алексей.

Оторвавшись от забот, отец откинул все бумаги, подошел к сыну, встречая его без излишней экспрессии: пожал руку, коротко обнял.

– Возмужалый стал, – говорил отец. – Знал, что вырастешь не мягким сопляком. Ну, как доехал, на долго ли к нам? Мы с матерью думали, что ты позже приедешь.

– Да что там, пустяки. Так просто получилось.

– А дальше куда? Планы есть?

– Я здесь навсегда. Сам ведь знаешь, что мне предлагали место в столице, но я отказался. Не хочу занимать места и очереди, предназначенные другим.

Отец в душе улыбнулся ответу.

– Вовремя ты приехал. Вместе начнем вести работы. Мне тут надо поменять пару тепловых плит, да вот ещё кредит взял. Знаю, знаю, что это плохо, но деньги были нужны срочно. Пойдем лучше вниз, там посидим, побеседуем, – говорил Алексей, указывая жестом к выходу на первый этаж.

– Не думал, что ты восстановишь фотографии предков, – говорил Родос, смотря на родственные фотографии, расположенных на стене коридорчика. – Давно ты хотел этим заняться.

– Давно и в правду. Только эти фотографии собрала Анна. Где-то в старых сумках и папках отыскала, что-то в архиве…ну ты проходи, проходи. Сейчас вот хочет к фотографиям небольшую биографию приписать. Удивительно было узнать, что многие поколение все жили на этой земле.

– И мы живем, – сказал Родос, пройдя спуск на первый этаж.

– И мы живем, – дополнил Алексей.

Спустившись в обеденный зал, и расположившись, друг к другу, пока в это время Анна подогревала вновь еду, Алексей продолжал:

– Мелочи это, конечно, повесить эти фото на стены, да приписать биографии, но мелочь важная. Свои корни знать надо, кто ты и откуда, даже в такое изменчивое и быстротечное время. Все эти провода, вышки сотовых операторов, новые технологии и даже нравы. Все так сильно изменилось с девяностых.

– Разве что в этих сплетениях не поменялся человек, – добавил Родос, попивая ту чашечку чая, от которой он ранее отказался.

– И то верно, – отвечал отец, принимая от Анны борщ и сметану, угощаемый ранее сыном. Отчерпнув пару ложек, продолжил: – И нет объекта интересней человека. Все самое наивное, грязное и гнилое, но в то же время обольстительное и благородное – все это спрятано в нас как в чулане. Сколько помню и знаю людей, мало кого интересовали родственные корни, где они живут. Всем подавай хлеба и зрелищ, денег, да как можно больше. Банальщина.

– Не думаю, что твою мысль можно спокойно передать человеку. Вернее можно, наверное. Один да бы послушал, но не толпа. Им нужны аргументы грубее. Те же деньги, как основной стандарт мышления…

– А в гробу карманов нет, – резко перебил отец. – Устраивать гонки за благосостоянием можно сколь угодно долго, но размеры ямы под гроб доподлинно известны – два на два. Я со своего двадцатилетия, не успев получить должное образование, начал работать в полях, и деньги зарабатывал, и сейчас зарабатываю, причем неплохие, но никогда ими не выпячивал, и не считаю, что они так важны, как это ныне принято. Для меня дело одно – работать и служить этой земле, где родился. В других городах своих людей и так хватает. Да и вот, сколько мы с матерью вместе живем и работаем, но могли бы все продать, отстроить хоромы или вовсе, как любят говорить, «бросить все, да уехать!». Надо болеть за то место, где ты живешь, стараясь его сделать лучше. Я до сих пор руками работаю в полях, почти никаких машин. Мог и рабочих нанять, и сам не работать, да только в нашем деле никто не смыслит и не разбирается. Кругом попойки да стройки нелепые. Дорогу сделают – она рассыпится, к врачу придешь, а его и вовсе нет. Люди, люди нужны! А чтоб люди пришли, надо сперва работать с ними, с их мозгами или места для них устроить. Только так, – говорил Алексей, попутно доедая суп. Больший вес его словам придавали крупные предплечья, на которых маленькие грязинки земли, при царапинах или небольших порезах, просачивались под кожу, оставаясь там с невозможностью их отмыть или отчистить.

Речи отца продолжали идти вперед. Пустые разговоры ему не нравились. Он не смотрел телевизор, не заседал в гаджетах или в чтении газет. Интересна могла быть работа, дружеские посиделки с такими же дельцами под фоном серьезных разговоров и книги.

Некоторые вещи смущали Родоса. В словах отца была слышна грубость и неотёсанность сказуемой мысли, что, в общем-то, свойственно людям с провинции, но определённая доля правды была в его словах, да и отец всегда был таким. В чем-то суров и строг в своей дисциплине, но на этого человека всегда могли положиться в любом деле.

– Вот, соседка с этого дома, – говорил отец, указывая на соседский ветхий дом. – Родила четверых детишек от разных мужиков, они теперь в разных тряпках бегают да слоняются, не учатся нигде. Что из них вырастет? Ещё одно ворье или уличные бездельники?