Читать книгу Шумит, не умолкая, память-дождь… - Давид Самойлов - Страница 19

Как вдруг затоскую по снегу,

по снежному свету,

по полю,

по первому хрупкому следу,

по бегу

раздольных дорог, пересыпанных солью.

Туда,

где стоят в середине зари

дома,

где дыханье становится паром,

где зима,

где округа пушистым и розовым шаром

тихо светится изнутри.

Где пасутся в метелице

белые кони-березы,

где сосны позванивают медные

и крутятся, крутятся медленные

снежные мельницы,

поскрипывая на морозе.

Там дым коромыслом

и бабы идут с коромыслами

к проруби.

Живут не по числам –

с просторными мыслями,

одеты в тулупы, как в теплые коробы.

А к вечеру – ветер. И снежные стружки,

как из-под рубанка,

летят из-под полоза.

Эх, пить бы мне зиму

из глиняной кружки,

как молоко, принесенное с холода!

Не всем же в столице!

Не всем же молиться

на улицы, на магазины,

на праздничные базары…

Уехать куда-нибудь,

завалиться

на целую зиму

в белый городишко, белый и старый.

Там ведь тоже живут,

тоже думают,

пока ветры дуют,

по коже шоркая мерзлым рукавом,

там ведь тоже радуются и негодуют,

тоже о любви заводят разговор.

Там ведь тоже с войны не приехали…

А уже ночь – колючая, зимняя,

поздняя.

Окликается эхами.

Ночь, как елка, – почти что синяя,

с голубыми свечками-звездами.

Как вдруг затоскую по снегу, по свету,

по первому следу,

по хрупкому, узкому.

Наверное нужно поэту

однажды уехать. Уеду

в какую-то область – в Рязанскую, в Тульскую.

На дальний разъезд привезет меня поезд.

Закроется паром,

как дверь из предбанника.

Потопает, свистнет, в сугробах по пояс

уйдет,

оставляя случайного странника.

И конюх, случившийся мне на счастье,

из конторы почтовой

спросит, соломы под ноги подкатывая:

– А вы по какой, извиняюсь, части?

– А к нам по что вы?

– Глушь здесь у нас сохатая…

И впрямь – сохатая.

В отдаленье

голубые деревья рога поднимают оленьи,

кусты в серебряном оледененьи.

Хаты покуривают. А за хатами –

снега да снега – песцовою тенью.

– Да я не по части…

– А так, на счастье…

Мороз поскрипывает, как свежий ремень,

иней на ресницах,

ветерок посвистывает –

едем, едем. Не видно деревень,

только поле чистое.

И вдруг открывается: дым коромыслом,

и бабы идут с коромыслами

к проруби

по снегу, что выстлан

дорогами чистыми,

одеты в тулупы, как в теплые коробы.

Приеду! Приеду! Заснежен, завьюжен,

со смехом в зубах,

отряхнусь перед праздничной хатой.

Приеду!

Ведь там я наверное нужен,

в этой глуши, голубой и сохатой.