Читать книгу Игра с тенью - Делани Нова - Страница 5

Холодный январский день выдался на редкость спокойным, безветренным. Едва ли тусклое солнце могло наполнить жизнью застывшую действительность. Крышку гроба открывать не стали. Не хотелось тревожить покой отца: достаточно страданий.

Часто ли мы задумываемся о Смерти, пока она незваным гостем не постучит в наш дом. Едва ли… Мы просто живём и не представляем, что завтра не станет кого – то из близких. Ты просто не думаешь об этом. Кто вспоминает каждый день мудрость царя Соломона: «И это пройдёт»? Стоявший во дворе гроб напоминал – человека больше нет. И ничего невозможно изменить. Это не в твоих силах. Никогда. Ты никогда не сможешь сказать ему, как он тебе дорог. Ты больше не услышишь его голос, его шутки и смех. Но горя нет. Словно что – то внутри меня сломалось.

– Какой красивый гроб, – отметила машинально. Тёмная бордовая ткань не вписывалась в атмосферу серого безжизненного дня. – Очень красивый.

В глубине души, где-то так далеко, что вытащить на поверхность не представлялось реальным, кто-то не мог успокоиться и твердил: « Всё не так! Посмотри на то, что происходит. Это неправильно. Смотри! Смотри внимательнее!». И я продолжала смотреть. Но видела лишь убогость, вызывавшую отторжение. Полнейшее отторжение. Хотелось бежать куда глаза глядят. Но разве убежишь от себя?

Разум изумлённо вопрошал: – И это всё? Но ради чего ты жил? Ради чего? В чём смысл твоей жизни? В чём? – но для того, чтобы понять, нужны силы. А их просто нет. Внутренний диалог с покойным отцом не прекращался.

– Ты не можешь так просто уйти, нет. Ты должен ответить на мои вопросы. Ты достаточно отмалчивался при жизни. Теперь, будь добр, ответь. Для чего ты жил?

Память надёжно хранит воспоминания. Ничего не вычеркнуть. Время остановилось, и перед глазами за считанные минуты пронеслась жизнь отца. Ты никогда не был простым, обычным, нет. Что – то неукротимое лишало тебя душевного покоя, и жизнь других ты превращал в ад. Почему ты был таким жестоким? Почему так отчаянно хотел уничтожить всё доброе? Откуда в тебе эта безжалостность? Откуда, скажи? Не в состоянии справиться с собой, ты бежал от действительности, и твоим спасением стал алкоголь.

– Когда – нибудь ты поймёшь, что всё не так. Всё неправильно! – кричал отец. Пьяница. Дебошир. Успокоить его трезвого дело не из лёгких. Что говорить о недельных запоях…

– Па, ну что не так? – удивлённо спрашивала я. – Скажи, что? О чём ты?

– Всё не так! Неужели ты этого не видишь? Всё! – продолжал кричать он, и остановить его было невозможно.

– Идите на хер! Все! Как можно быть такими тупыми и ограниченными! Посмотрите в окно: мир намного больше, чем вы привыкли видеть! Намного!

Если вечер обходился без скандала, значит, просто повезло. Но понять пьяные бредни, зачастую несвязные, сложно. Да и понимать там нечего. Во всяком случае, я так думала.

Трудно описать, как чувствует себя человек, который живёт под одной крышей с психопатом – алкоголиком. Самое точное слово – никак. Как можно воспринимать себя после бесконечных оскорблений, ругани, унижений? Чувствуешь себя никчёмным, слабым. Хотя бы потому, что не в состоянии ничего изменить.

– Сукин сын, ты всегда хотел убить, уничтожить меня, – возникший голос явно принадлежал не мне. Его мощь пробудила страх. Я вернулась в реальность и посмотрела на всё со стороны. Возле гроба, молча, стояли моя мать и дочь. Пришёл проститься старик – сосед: помянул отца добрым словом: « Работяга, всегда что – то мастерил».

Память перенесла на 10 лет назад. В ту самую ночь, когда назрела необходимость поставить точку над «и»: выяснить, наконец, кто же из нас сильней. Обычной дракой дело не ограничилось, нет. Я была готова постоять за себя и свою семью. Тебе придётся принять вызов. Но победитель будет один, увильнуть – не рассчитывай. Успокоить отца не могли, как обычно. На улице темнело. Поставив дом на уши, он собрался сбежать, уйти от ответственности. Дело привычное. Схватил велосипед, вывел его из калитки. Сел и поехал.

Нельзя дать ему уйти. Я побежала следом, резким ударом ноги сбила велосипед. Он опрокинулся, отец покатился кубарем и распластался на дороге. Нельзя дать ему встать на ноги, иначе будет поздно. На глаза навернулись слёзы, жаль его, но остановиться уже не могла. Он ползал на коленях, пытаясь подняться. Я подбежала и что есть мочи ударила его по животу ногой. Он слегка подпрыгнул. Дальше обрушился шквал жестоких, целенаправленных ударов. Любым способом нужно уничтожить рвущуюся из человека мразь, избавиться от грязи, которая не даёт дышать. Мешает жить.

Каким – то чудом он вырвался и убежал. Я вернулась домой, металась по двору, не находила себе места. Опасность. На уровне интуиции – опасность. Она где-то рядом. Совсем близко. На улице, как на зло, перегорела лампочка. Ничего не видно. Темнота всегда скрывает человеческое несовершенство, всё некрасивое, уродливое. Не потому ли большинство преступлений совершается ночью? На какой – то, выбившийся из общей картины миг, показалось: окружавшая тьма – живая. Я чувствовала её чистоту, а глубина ночи стала бездонной. Внутренний голос предупредил: – Опасность. Сделай шаг назад.

Не задумываясь, отступила. Перед лицом просвистела тяпка, наточенная для работы в огороде. Время снова остановилось. Этот удар мог стать для меня фатальным, но никаких эмоций или страха. Факт. Просто факт. Тот, кто следил за мной, осознанно нанёс удар или нет – не важно. Важно другое: чтобы раз и наверняка. Я кинулась в темноту и сбила с ног того, кто так отчаянно хотел избавиться от меня. Отец упал на землю. Завязалась драка. Скрутить буйного мужчину дело не из лёгких, но я не сдавалась.

Боль. Слёзы. Отчаяние. Ещё одна попытка сломить ничем не оправданную ненависть. Он не думал останавливаться и тем самым пробуждал нечеловеческую жёсткость во мне. В такие минуты сложно что – то осмыслить, останавливаться нельзя. Осознание опасности и отчаяние заставляют действовать.

Вырваться ему всё-таки удалось, и он снова сделал попытку скрыться. Конечно, можно дать ему уйти, убежать. А наутро, как всегда, делать вид, что ничего особенного не произошло. Да и велик ли спрос с пьяного? Будто бы нет. Но я так не считала. Жестокость порождает жестокость. Разве не так? Но голос, не утихающий голос, полный отчаяния и горя кричал во мне, кричал где-то в глубине, надеясь, что я услышу и запомню этот вопрос: почему ты хочешь уничтожить меня? Почему? Почему ломаешь мне жизнь?

Вопросы разрывали на куски. Не вырваться из ночного кошмара. Но вопросы, всего лишь слова, не только причиняли боль, но и подогревали бушующую во мне ярость. Эмоции отхлынули. Словно во сне я взяла злосчастную тяпку и вошла в темноту. Отец кинулся, попытался сбить меня с ног. Опоздал. Первый же удар обладал такой сокрушительной силой, что он еле – еле удержался на ногах. Все удары приходились по правой руке. Тело отца напоминало куклу, манекен, который податливо следовал за новыми ударами. Деревянная палка, которую и топором едва ли разрубишь, разлетелась на куски. Сосед выбежал на шум и оттянул меня. Остановил. Отец скрылся в ночи.

Полиция нашла его. Дальше – заявление, расспросы. Со стороны всё выглядело странно. Я избила человека так, что он не в состоянии поднять руку и еле – еле стоит на ногах. Мне стало плохо. Я не хотела его видеть. Не хотела знать и говорить с ним. Чужой человек. Называть отцом не поворачивался язык.

Если наказание, пусть даже условное, за физическое насилие предусмотрено, то почему в расчёт не берётся душевная боль? Как наказать человека за то, что он убивает твою душу? Синяки и ушибы заживут, раны затянутся, но можно ли воскресить убитое светлое, доброе, когда ты чувствуешь себя мёртвым. Жестокость меняет реальность. Мир становится похож на чёрно – белое кино. Может, где-то и цвет есть, и яркость, и радость. Но не в твоей жизни. Жить и выживать – разные понятия.

Как вычеркнуть из памяти жестокость? Вычеркнуть непонимание, отчаяние и боль? Вопросы снова вернули в наш дворик, и я посмотрела на гроб.

– Чего ты добивался? Ты этого хотел? Посмотри на себя со стороны! Ты слаб! Ты сломался! Ты проиграл! Неужели такой жизни ты хотел? Я в это не верю, нет. Слышишь, это не может быть правдой! Всё не так!

Действительность таяла на глазах: вот я в доме на следующее утро после той злосчастной драки. Приоткрыла дверь и заглянула в комнату к отцу. Он лежал на диване не в силах пошевелиться. Наши глаза встретились. Ни слова упрёка и ни малейшего намёка на вчерашнее. Ни единого слова. Правильно ли это? Не знаю. На меня смотрел другой человек. В его потухших от алкоголя глазах читалась боль. Беспомощный, жалкий…

– Рука сильно болит, поднять не могу, – обычно он никогда не жаловался. – Наверное, ударился.

Я слушала в недоумении. Может, действительно ничего не помнит? Пристально заглянула ему в глаза: он прекрасно помнил о прошлой ночи. Пострадала не только рука. Правая половина туловища отбита, ему было больно дышать и ходить. Ещё долго приходил в себя. Но с той поры драки в доме прекратились.

Правильно ли вспоминать такое, провожая человека в последний путь. Но мысли и вопросы, ожившие воспоминания с такой скоростью появлялись и исчезали, что их не остановить. Они уносились далеко – далеко, будто никогда в моей жизни и не существовали. Смерть меняет всё реальность… Ты начинаешь осознавать, что многое в твоей жизни, за что ты так отчаянно цепляешься изо дня в день – мираж. Недосягаемый мираж… Игра воображения. Бег по замкнутому кругу.

Время изменилось. За какой-то час успела побывать в прошлом, заново пережить уродливые моменты, словно перелистывала страницы книги о чужой жизни. Ещё несколько страниц и – последнее слово: Смерть. Земля заберёт тебя. Ты станешь воспоминанием. Не хочу помнить тебя таким, не хочу.

Спустя десятилетие после той ненавистной ночи отца разбил инсульт. Три дня и три ночи мы с матерью боролись за его жизнь. Отстояли. Он не умер, но подняться уже не смог. В считанные дни болезнь изменила человека. Он больше походил на невменяемого: заторможенная речь, пьяный вид. Болезнь раскрыла его истинную сущность. Он уходил от нас медленно. Август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь. Вечность. Бессонные ночи лишали сил. Но страшнее всего осознание собственного бессилия Ты мог поддержать человека добрым словом и надеждой на лучшее, давать лекарства, делать уколы, массаж… Улыбаться, искренне говорить, что всё наладиться, но выйдя из комнаты, сползать по двери и плакать от гнетущего, удушливого чувства беспомощности.

Чего – чего, выдержки и силы воли отцу не занимать. Иногда возникали ситуации, когда больного не вразумить. Он не понимал, что происходит, и не хотел верить в то, что не сможет ходить. А иной раз, когда бессилие и отчаяние переполняли его, желал мне смерти и таких же мучений. Ухаживая, осознаёшь, как страшно, когда твоя жизнь полностью зависит от других людей. От их понимания и выносливости. От того, насколько ты им не безразличен. В такие моменты понятие человечность наполняется смыслом.

Когда отец успокаивался, мы начинали общаться. Каждый день одни и те же, доведённые до автоматизма, изматывающие процедуры и тщательный уход. Но мы стали близки, как никогда. Я понимала, что он умирает, – это вопрос времени. Поэтому ценила вечера, когда мы собирались все вместе, семьёй, шутили, смеялись. И проживая тот момент, я осознавала, что никогда не вернуть его и не смогу прожить ещё раз. Никогда.

Он цеплялся за жизнь и карабкался изо всех сил. Такие простые для здорового человека действия: поесть, выпить воды – для прикованного к постели – проблема. Поздней осенью, когда стало рано темнеть, за окном гулял ветер и настали первые холода, он заскучал по весне, по нашему саду. Всё время планировал работу. Её всегда хватало: там спилить, тут обрезать, где-то навести порядок, подсадить деревья, обновить цветник.

Возвращаясь вечером из магазина или аптеки, я видела, как в его комнате горит свет. Он растворял темноту, и на душе становилось тепло. Значит, сегодня мы вместе. И отстоим ещё одни сутки. Свет в окне его комнаты стал для меня сигнальной лампой, которая не давала потеряться в кромешной тьме отчаяния. Хотелось поддержать отца, сказать ему что-то хорошее, но слова застревали в горле. Получалось нечто вроде:

– Па, не волнуйся, всё будет хорошо, – в спокойном состоянии он пропускал утешение мимо ушей. Но когда накатывала агрессия, которую пробуждало гнетущее бессилие, начинал кричать:

– Да что вы заладили, как попугаи: «Всё будет хорошо! Всё будет хорошо!» Ни хера не будет! Посмотри на меня – дурак дураком.

И снова с лютой ненавистью желал мне смерти. Я смотрела на него и думала: да ты и при жизни нормальным не был. Что изменилось? Но глупцом он не был никогда. Неуравновешаный, импульсивный, эмоциональный и жестокий. Но далеко не дурак. Временами казалось: человек себе не принадлежит, настолько противоестественно его поведение. Ни разу за всю свою жизнь он не сказал мне ни одного слова о том, что любит. Нёс какой – то идиотский бред: я подкидыш, явно не из нашей семьи, какое – то отродье, отребье, бездарность и прочее.

Мои душевные муки не знали границ. Но его это не останавливало. Напротив, приносило какое – то изощрённое удовольствие. Измываться над слабым так просто… Болезнь изменила его. В пустых бесцветных глазах, где-то очень глубоко, едва заметно, отражалось что-то человеческое. Настоящее. После очередного утреннего или вечернего умывания, я, как обычно, протирала ему полотенцем лицо и руки. В такие минуты он брал меня за руку и не отпускал.

– Па, тебе что-то нужно?

– Нет, – он внимательно смотрел на меня, потом отпускал и я уходила. Но руки помнили тепло, становилось легче. Может так, случайность… Но случайность переросла в постоянство. Тогда я просто держала его за руку и мы, глядя друг другу в глаза, молчали. Это стало нашим маленьким ежедневным ритуалом.

С каждым днём душевная боль становилась сильнее. Скорее всего, в предчувствии неизбежного. Но жизнь продолжалась: маленькие радости и горести, бесконечные проблемы, в том числе и материальные. Ночи без сна, и вопросы, которые напрочь лишали покоя. Когда? Сколько ещё осталось?

Пенсии отца едва хватало на памперсы и лекарства. На похороны нужны деньги. То немногое, что отложено, улетало, как ни экономь. Родственников нет. Откуда ждать помощи? Мать и мои дочери – студенты – вот и вся наша семья. Охватывал страх, граничащий с паникой.

Я просчитывала все возможные варианты. Некоторая сумма отложена на учёбу: эти деньги неприкосновенные. Но их наличие или отсутствие не самое страшное. Впереди новогодние праздники. В российской глубинке это конец света в миниатюре: не работает сбербанк, не работает больница и даже морг закрыт, в случае чего – везти в ближайший город. Перевоз тела – деньги. Похороны – деньги. На подходе текущая пенсия, именно в этом году обещали ещё и разовую выплату. Всего хватило бы на скромные похороны, но никак не на вскрытие с поездкой. Стоит представить, как измученного болезнью человека после смерти будут резать, потом сшивать и штопать – теряешь и без того шаткое равновесие.

В молодости он получил инвалидность. Несчастный случай – ДТП. Накануне проходил отборочный тур в сборную Украины по настольному теннису. Ему – 24 года. Ни капли алкоголя, никаких вредных привычек. Окончил музыкальное училище, отлично играл на баяне, но спорт привлекал больше. Он жил им: движение, регулярные тренировки давали ощущение полноты жизни.

Женат. Первый брак. Ребёнок – дочь Елена, годовалая малютка. То самое утро, прекрасное летнее утро, которое не предвещало беды, стало роковым. Он разругался с женой и, плюнув на всё, позвонил другу:

– Привет, Саня. Несколько дней свободны, поехали на рыбалку, отдохнём, остохерело всё, – друг согласился, и они на мотоцикле помчались подальше от городской суеты и семейных проблем. Сегодня точно не до них. Саня – работник культуры, музыкант. Отдых на природе понимал по – своему. Какое удовольствие без выпивки? Тишина и покой – само собой, главное – расслабиться. Забыться.

– Вовчик, хорош уже ломаться! Ну, выпьешь немного, никто от этого не умрёт.

Даже после долгих пререканий: скоро соревнования, нагрузка и так далее, друг оставался непреклонен.

– Да ладно, с тебя не убудет, – продолжал уговаривать. – Отдыхай, пока есть возможность.

Развезло довольно быстро. Пошли задушевные разговоры, проснулась совесть, и к вечеру отцу загорелось срочно позвонить жене, попросить прощения, помириться. Он знал, что не прав, знал, что вспылил, и это лишало душевного равновесия. Саня за рулём. Всего – то дела: выехать на трассу и заскочить в ближайший населённый пункт, найти телефон – автомат. Скорость создавала иллюзию свободы, хотелось мчаться ещё быстрее, и мотоцикл летел по лесной просеке. Перед выездом на главную дорогу Саня притормозил и наспех посмотрел по сторонам. Никаких помех ни справа, ни слева не заметил. Сорвавшись с места, мотоцикл приподнялся на дыбы и вылетел на трассу. Водитель грузовика заметил их слишком поздно, ударил по тормозам. Машина на скорости врезалась в мотоцикл, его подкинуло вверх. Первым с сидения вылетел Саня, вслед за ним – отец. Двое крепких мужчин, упав на асфальт, продолжали скользить по инерции, оставляя на сером полотне кровавые полосы.

Содранная на лице и теле кожа оказались не самым страшным. От шока боли никто не почувствовал. Водитель грузовика выпрыгнул из кабины и кинулся к пострадавшим. Подбежал к отцу, от увиденного стыла кровь: несколько минут он простоял как парализованный, не в силах пошевелиться и вымолвить хоть слово. Левая нога раздроблена, из разорванной ткани торчали кости. И дураку ясно – обычным переломом такое не назовёшь. Первым заговорил отец. Кровавое лицо вызывало тихий ужас:

–Да не стой ты. Грузи в машину и вези в больницу.

Водитель очнулся, подогнал грузовик, открыл борт и, как мог, осторожно затянул отца в кузов, положил на тент. Саня пострадал меньше, его ноги остались целыми: перелом руки и многочисленные ссадины, царапины, ушибы. Он поднялся и сам кое – как залез в кузов. Водитель погнал в ближайшую больницу.

Отец лежал молча и смотрел в небо. Прикосновение ветра к повреждённой коже должно вызывать боль, но он не чувствовал её. Тёплые краски летнего заката виделись нереальными. Нереальным казалось случившееся. Ни боли, ни сожаления, ни страха. Что случилось, того не изменить. И никаких мыслей о том, что дальше. Будущего нет.

Первым заплакал Саня: – Прости, Володя, прости, ради Бога! Я не хотел, ты же знаешь? Что теперь будет?

– Ничего, – спокойно ответил отец. – Ничего не будет. Замолчи. Перестань скулить. Твои вопли делу не помогут. Лучше заткнись.

–Прости, – никак не мог успокоиться Саня. – Ещё раз прости дурака. Никогда так быстро не ездил, а сегодня как чёрт попутал.

Отец продолжал молчать. Шок проходил, постепенно в теле нарастала жгучая боль. К тому моменту, когда машина подъехала к больнице, он так сжал челюсти, что не мог произнести ни слова. И продолжал молчать. Молчал, когда несли на носилках. Молчал, когда укладывали на операционный стол. Ни жалоб, ни стонов. Только жгучая едва выносимая боль.

На следующий день после операции ( пока – первая, раздробленную кость сразу не собрать) пришли сотрудники милиции. Детально выясняли обстоятельства аварии. По всем правилам виноват водитель грузовика. Превышение скорости: последний рейс – спешил домой. А мотоцикл не заметил, потому что именно в тот злосчастный момент повернул голову и на несколько секунд залюбовался красивым закатом. Не увидел. Не успел. Будь скорость поменьше, не отвлекись он от дороги, всё могло сложиться иначе. Семья, двое детей, теперь ему грозил серьёзный срок. Отец устал от разбирательства, его утомляла боль и ощущение собственного бессилия. Он взял вину на себя и написал заявление.

– Я всё равно калекой стал, а ты семье нужен, – сказал он и больше от него не слышали ни слова. Только попросил, чтобы положили в отдельную палату. Он не таил на Саню зла, но видеть больше не хотел. В слезах, убитая горем, в больницу приехала жена. Об операции ей сообщил врач.

– Володя, – заплакала она, как только открыла дверь в палату и увидела лежащего мужа. Из дома, хлопнув дверью, он вышел полным сил и энергии, а теперь перед ней калека. Ещё под вопросом, сможет ли ходить? Или всю жизнь проведёт в инвалидном кресле?

– Алла, перестань, без тебя тошно, – спокойно попросил он.

– Если бы я знала, если бы не та злосчастная ссора, – она не могла остановить поток захлестнувших эмоций. – Всё сложилось бы по- другому…

Её истерика начинала действовать ему на нервы. После всего они и так на пределе.

– Выйди из палаты, перестань, – снова попросил он. Она не унималась, зарыдала ещё сильнее.

– Выйти отсюда! – закричал он. – Оставь меня в покое! Неужели это так трудно?

Машинально прикрыв рот ладонью, чтобы как-то заглушить рыдания, она словно ошпаренная вылетела из палаты. Осознание того, что прежняя жизнь осталась где-то очень далеко, не давало успокоиться… Она понимала, что так, как раньше, уже никогда не будет.

Когда везли на первую операцию, отца «догнала» телеграмма: « Зачислен в сборную Украины по настольному теннису». С этой новостью лёг на операционный стол. Помнит, как считал: « Один, два,… тридцать, сто…». Наркоз с ядом кураре, врач нарколог осторожен. Ещё раз до ста… Потом голос профессора: «…твою мать». Лёгкое шипение и провал. Очнулся – челюсти как чужие, рот не открыть – не закрыть.

Винтообразный перелом – редкость. «Повезло». За дело взялся известный старенький уже профессор. Он несколько раз звонил из дома: узнавал, очнулся ли пациент после наркоза. Когда подошло критическое время, приказал: « Будите». Приводили в чувство, хлопая по щекам: руками, потом мокрым полотенцем. Так прошло первое соревнование со смертью. Он выиграл.

Профессор « складывал» ногу поэтапно. Чтобы закрепить, поставил штифт в канал кости. Тогда подобные операции делали крайне редко – они под силу только хирургам с большим опытом. В перерывах между сложными операциями – малые: пересадка кожи. Асфальт «содрал» с лица кожу, бровей почти не осталось. Срезали ткань со здоровой ноги. Сестра почти донесла кусочек кожи до намеченного места и…лоскутик сорвался с пинцета. Отец успокоил побледневшую женщину с задрожавшими руками: «Ничего, режьте дальше». На бедре так и остался « клин» с точечками от наложенных швов.

Костыли. Пробные шаги. Выписка. Домой – до следующей, последней операции. Больничный мир со своим режимом, правилами, сном – забытьём или бессонницей, уколами, процедурами и постоянной болью – позади. Отец выиграл второй раунд.

Дома отношения стали тягостными. В глазах родственников и друзей сквозила жалость: Такой молодой и калека, инвалид – это ранило самолюбие. Как ни зажимайся, факт бесспорный. Терпел. Знал, что будет ходить, сможет работать. Врач обещал. А такие как он слов на ветер не бросают. Надежда давала силы. Ещё один рывок…

В окошке регистратуры сестра на его запрос ответила: « А профессор умер». Потрясённый, он сел на ближайшую лавочку. Мелькнуло перед глазами всегда сосредоточенное, в глубоких морщинах лицо врача. В какие – то моменты он видел и улыбку, и усмешку: « Если мужик, не жалуйся – терпи.» Прошёл всю войну. Рассказывать не любил. Иногда что – то припомнит, больше для сравнения, мол, случалось и похлеще.

Растерялся – что дальше делать? Подошла та же сестра.

– Вы.. – назвала фамилию. Он кивнул. – Вот записка от профессора, – протянула листочек. Он развернул: « Володя, если со мной что – то случиться, обратись к моему ученику, профессору Воробьёву.» Он и закончил дело своего учителя.

Теперь исцеляло время и собственные силы. Тяготила зависимость. Пробуждалась ярость и неподдающаяся контролю сила. Когда соревнуешься со смертью и борешься с болью, отношение к жизни меняется. Ты никогда не будешь прежним. Изуродованная нога – всего лишь поломанное тело. Но душевные мучения… Они лишали покоя, справиться с ними сложнее. Привести мысли в порядок, смириться, взять наконец себя в руки – не сумел. Потихоньку пристрастился к выпивке. Хоть и ненадолго, становилось легче.

Жизнь продолжалась. Прихрамывая, для начала опираясь на палочку, начал ходить. Устроился на работу по – специальности – баянистом. В семье отношения прохладные, но ровные. Его всё устраивало. Гастроли с ансамблем по Советскому Союзу, поездка за границу. Наконец – то он чувствовал себя свободным и независимым. После очередного выступления, как водиться, «отмечали»: выпивка стала традицией.

Когда дочке исполнилось четыре года, отношения в семье трещали по швам. В тот памятный вечер вернулся домой поздно, изрядно подвыпивший, но в прекрасном настроении. Жена молчать не стала и лёгкими упрёками не обошлось. Он никогда не принимал близко к сердцу её «лекции» на тему, как надо жить. Пропускал мимо, легко уходил от разговоров, от ответственности. Стал задумываться: семья ему не очень – то и нужна. Жизнь шла по инерции, по какой – то заданной схеме и заметно обременяла. На очередное «выступление» жены отреагировал резко. Хорошее настроение пропало, наступило полное отрезвление. В нём снова проснулась неподдающаяся контролю ярость. Перед глазами стояла красная пелена, искажая всё до неузнаваемости.

– Володя, сколько можно? Ну что это за жизнь? – причитала жена. – Тебя постоянно нет дома, возвращаешься пьяный… Сколько так будет продолжаться? Скажи?

Он не сказал ни слова. Какая –то дикая сила отчётливо диктовала:

– Убей! Уничтожь! Она слабая! Она тебе не нужна!

Действительность превратилась в кошмарный сон. Может открыть глаза и очнуться? Не очнулся. Он молча толкнул её с такой силой, что, пролетев полкомнаты, она упала и ударилась головой об угол дивана. Деревянная спинка рассекла затылок, хлынула кровь. Он подошёл, схватил её за грудки, приподнял и бросил на диван. Даже не успела привстать… Что есть мочи ударил по лицу. Жена упала на пол и, рыдая, стала звать на помощь. Когда прибежали соседи, он избил её до полусмерти. Хладнокровно. Жестоко. Ни капельки не раскаивался и не сожалел. Больше не мог её видеть. Семья разобралась в непростой ситуации довольно быстро. Родители жены поставили условие: или он уезжает из города, или сядёт в тюрьму. Так с Украины уехал на Дальний Восток.

Ненависть… Разъедающее душу чувство, искажённый мир, где не находишь себе места… Как же нужно ненавидеть человека, чтобы желать его смерти? В чём смысл? Неспроста этот случай всплыл в моей памяти. Жестокость. Насилие: физическое и духовное. Моральное уродство и деградация. Сейчас, сложив два жутких случая вместе, я поняла, что едва ли алкоголь был причиной такой агрессии. Нет, выпивка просто срывала тормоза.

Меня снова перекинуло в прошлое. Канун нового года. Отец почти перестал есть. Никакие уговоры не помогали, организм постепенно отказывался принимать еду. Постоянно хотел пить.

– Па, если ты не будешь есть, что будет? – отчаяние скрыть невозможно.

– Ничего, – спокойно ответил он.

Человек таял на глазах, смотреть на него просто невыносимо. На Новый год вся семья в сборе. Мы любили этот праздник, понимали, что вот так все вместе – последний раз. Продержались ещё неделю. Он тихо угасал. В моей душе поселился смертельный ужас. Закрывая за собой двери его комнаты, я прижималась к ним спиной, и, пока никто не видит, вытирала слёзы. Меня будто пронизывали насквозь острой спицей, и кто-то внутри меня умирал. Медленно: каждый час, каждый день. Всё труднее держать себя в руках. Открывая двери и переступая порог, я старалась вести себя как обычно. Теперь это становилось мукой.

Когда больному что – то понадобилось, он стучал по трубе отопления, проходившей рядом с постелью, и один из нас тут же шёл в его комнату. За полгода реакция на звуки обострилась до предела. Малейший шорох выводил из равновесия. Казалось, у этого наваждения нет конца. Давали о себе знать бессонные ночи. Не хотелось есть. Не хотелось ничего, кроме тишины и покоя. Шорох, стук, снова стук. В доме постоянно горел свет, спали по очереди, урывками. Как такое выдержать? И где набраться сил, которые убывают с каждым днём.

Иногда напряжение спадало. Я парила в невесомости где – то очень далеко, и мне не до чего не было дела. Сон давно перестал быть сном. Стоило закрыть глаза, я тут же погружалась в темноту. Она постепенно окутывала и растворяла в себе, забирая тревоги, страхи, переживания. Она дарила покой. Но принять её дар я не могла. Становилось страшно, что если в один прекрасный миг она растворит меня полностью, и я не смогу вернуться назад. Вернуться откуда? Сон? Нет, это какая – то другая, незнакомая реальность. И от одной мысли о чем – то потустороннем, сковывал страх. Я старалась отстраниться.

Следующие две недели походили на ад. Мы медленно погружались в атмосферу отчаяния и безысходности. Сутки тянулись не по – земному долго… В середине января отец походил на живой труп. Кости, обтянутые кожей, впавшие глаза. Еле – еле шевелил губами. Временами впадал в забытьё – крепко засыпал. Вечером он очнулся и привычно постучал по трубе. Тихо, едва слышно. Я побежала в комнату, подошла поближе и, как обычно, спросила: – Хочешь пить? – кивнул. Напоила, он прокашлялся и спросил:

– Мы получили деньги? Пенсию и доплату? – Мыслил ясно и чётко, словно просчитывал в уме какие – то варианты. Я успокоила: переживать не о чем, всё выплатили. Он закрыл глаза и ушёл в себя. Попросил выключить телевизор и не включать радио. Хочет тишины. Голос стал сиплым и слабым. В течение дня говорил так тихо, что приходилось близко наклоняться, чтобы расслышать. Ночью в комнате постоянно горела настольная лампа. Он стал бояться темноты.

Утром следующего дня перестал говорить. Совсем. Пытался как – то выдавить из себя слова, но не мог. И он просто смотрел на меня. В глазах детская беспомощность. От ужаса по телу пробежал ледяной озноб. Что делать? Ведь он ещё жив.

– Па, ты слышишь меня? Если слышишь и понимаешь, то просто закрывай и открывай глаза, когда я спрашиваю тебя. Не спеши. Потихоньку.

– Ты хочешь пить? – он закрыл и открыл глаза.

– Хорошо, не волнуйся, я понимаю тебя.

Он пил с такой жадностью, будто несколько дней провёл в безводной пустыне. Но напиться толком не мог. В глазах всё та же детская беспомощность. Ни злости, ни отчаяния, ничего, кроме боли.

– У тебя болит живот? Сильно? – Он снова закрыл и открыл глаза.

– Я сделаю тебе массаж и дам лекарства, станет легче.

Когда прикасалась к умирающему человеку, руки чувствовали его боль и забирали её. Она переходила ко мне, а ему становилось немного легче. Так мы делили боль на двоих. На двоих делили смертельный страх. Он боялся неизвестности. Боялся смерти. А мне не давало покоя чувство собственной беспомощности. Я ощущала себя жалкой, бессильной изменить ситуацию. Пытаясь сохранить хоть какую – то видимость спокойствия, принялась готовить вещи, в которых будем хоронить отца. Бельё, носки, обувь. Где эти чёртовы туфли? Куда они делись?

Отец уснул. А я искала подходящую рубашку и костюм. Мы проверяли его через каждые полчаса, но он не приходил в себя. Лицо покрылось испариной, сердце продолжало биться, но сознание отключилось. Обтирали влажным полотенцем и постоянно смачивали губы. Тело реагировало, он автоматически пытался пить. Прошли сутки. Никаких изменений. Он так и не пришёл в себя. Впал в кому. Казалось, спит. Сердце продолжало качать кровь. К вечеру заметили: на еле тёплых руках появился синеватый оттенок. Наступила ночь. Каждый час длился словно в другом измерении…

За последние три дня я постарела будто лет на двести. В два часа вместе с матерью обтёрли его. Кожа на теле стала синеть. Через двадцать пять минут сердце остановилось. Он пытался открыть глаза, но смог приоткрыть только один. Взгляд ничего не выражал. Мама закрыла глаз рукой, и мы аккуратно положили тело на кровати. После приезда полиции и «скорой» решили не терять времени, привести тело в порядок. Вымыть. Одеть. Родственников у нас нет, помочь некому, пришлось всё делать самим.

Я залезла на кровать, взяла отца под руки со спины, чтобы удержать в сидящем положении. Мать аккуратно снимала с него тёплую кофту. Парализованная рука никак не поддавалась. Стали разрезать вещи ножницами. Пошло быстрее. Всё делали молча, говорили друг другу только самое необходимое. Мы берегли силы, их почти не осталось, а впереди – похороны. Хотелось, чтобы всё закончилось как можно быстрее. Когда разрезали и аккуратно сняли майку, увиденное шокировало: вся спина, бока и руки покрыты синими пятнами. Тело начало разлагаться, когда он ещё дышал. Сердце билось, но человек фактически был мёртв.

– Ма, потихоньку оботрём его, оденем… придётся перенести и положить на пол. Нельзя оставлять на кровати, где тепло. Постелем на пол плед, положим и откроем настежь окно.

Мы аккуратно приводили тело в порядок. Точно так же купали отца, когда он был живой. Мне казалось, он спит. Голова не держалась и безжизненно опускалась то в одну, то в другую сторону. Сначала надели бельё, затем рубашку и брюки. Тело приходилось опускать и класть ровно, затем поднимать и держать, чтобы не упало. Мы спешили, пока руки и ноги не окостенели. Я смотрела и осознавала, что это тело, просто тело. А человека в нём уже нет.

Когда начали надевать пиджак, мать не выдержала:

– В этом костюме он был в загсе, на нашем бракосочетании. Кто бы знал, что именно в нём положат в гроб… – такие непредсказуемые повороты потрясают. Насмешка судьбы.

– Не надо хранить костюм сто лет, – ответ резонный, но ничего не меняет. – Единственный костюм, который выглядит прилично. Ему всё равно, поверь. Думать нужно о живых. Или у тебя есть возможность купить новый?

Мать зажала в душе свой протест, и начала просовывать мёртвые руки в рукава пиджака. Правая рука зашла без проблем, а вот левая никак не поддавалась. При очередной попытке послышался лёгкий хруст. Кровь застыла в жилах. Бросило сначала в жар, затем в холод. Мать взорвалась:

– Господи, да что это такое! Не хватало только переломать кости! Будет что вспомнить на старости лет! – на этот раз прорвалось отчаяние. Стало жаль её, но жалость делу не поможет.

– Держись! Начали, значит, доведём до конца. Всё получиться.

Смогли. Я немного успокоилась, но силы стали покидать. Останавливаться нельзя. Теперь – перенести тело. Постелила на пол плед и перевела дыхание.

– Я возьму его под руки, а ты – за ноги, – мать слушала и делала всё на «автомате».

Мы аккуратно взяли отца, попытались приподнять с кровати. Истощённый и худой он оказался неподъёмным. Перевели дух. Нужно сделать последний рывок.

– Давай ещё разок на раз, два, три, – скомандовала я.

В этот рывок вложили все оставшиеся силы. Через «не могу», усилием перенесли тело на пол. Следующее – обуть туфли. Прикоснувшись к ногам, почувствовала смертельный холод. Стопы уже не сгибались. Ноги расходились в разные стороны. Пришлось ниже колен аккуратно стянуть их верёвкой. Больная нога выворачивалась, не хотела выпрямляться. Я запаниковала. Снова осторожно подтянула ногу и попыталась выровнять. Раздался знакомый хруст. Лёгкий и очень противный.

– Если не остановлюсь, сломаю ногу, а если не свяжу – не уложим в гроб, – ну и дилемма. Со сверхтерпением и всяческими предосторожностями закрепили ноги и надели туфли. До утра оставалось несколько часов. От усталости просто валилась с ног. Казалось, могу упасть и уснуть на полу рядом с трупом. Как – то всё равно. Единственное, чего я не испытывала, так это страха.

– Бояться нужно живых, они опаснее. А мёртвые? Что с них взять? Просто тело, – мысли пронеслись и исчезли, глаза медленно закрывались. Я умылась, выпила непонятно какую по счёту кружку кофе, завела будильник и попыталась заснуть.

В голове, словно пуля, застряло одно – единственное слово – Смерть. Впервые я видела её не шокирующей, не властной и жестокой, а ласковой и доброй, кроткой. Смерть забрала боль отца, забрала страдания. Смотреть, как мучается близкий человек, смотреть и понимать, что ты не можешь ничего изменить, пожалуй, самое страшное испытание на свете. И если отец умер, ушёл, его больше нет, то я осталась здесь, осталась жить.

Но как только выключила в его комнате свет и посмотрела на застывший силуэт, почувствовала – меня окутывает тьма. С каждой секундой она становилась плотнее, а я задыхалась от безысходности и страха. Я умерла. Меня больше нет. И если мне удалось принять смерть, то принять жизнь – нет. Я больше не видела в ней никакого смысла. Человек оказался всего лишь телом. Вещи, которые его окружали, потеряли всякую ценность. Все усилия показались бессмысленными. Ради чего стоит жить? Чтобы в один прекрасный день вот так всё закончилось?

Удалось уснуть или нет, не помню. Мысли о смерти никак не шли из головы, но стоило им затихнуть, как их место тут же занимала тьма. Она повсюду.

– Оксана, помоги мне, – голос отца выдернул из непонятного состояния и тут же погрузил в другую, незнакомую реальность. Я открыла глаза и оказалась в его комнате. Он сидел, свесив ноги, руками упирался в постель. Подошла к нему.

– Посмотри, что – то у меня со спиной: болит, не могу встать. Что случилось? Наверное, я скоро умру. Помоги мне.

Я тихонько подошла, села рядом.

– Па, давай аккуратно посмотрю. Ничего ты не умираешь. Уже сидишь, значит, всё хорошо, – успокоила его. Не спеша подняла рубашку, затем майку… Отец слегка съёжился от боли – на спине красовались всё те же трупные пятна. Но этого не может быть. Он сидит и разговаривает со мной: ему стало лучше. Он жив, он не умер. Я смогу помочь, смогу что – то изменить.

Звук будильника постепенно возвращал в действительность. Я открыла глаза, медленно пошла на кухню, поставила чайник. Что случилось с отцом? Тут же спохватилась: кинулась в его комнату, открыла дверь и увидела на полу накрытое белой простыней тело. Сознание туманилось, отказывалось верить. Всё не так. Он просил о помощи, я только что говорила с ним. Это не было сном, нет. Более чем реально. Я помню, как прикасалась к нему. Помню его голос. Мысли начали путаться. Но почему именно в этот момент скорее готова поверить в то, чего нет, чем в то, что вижу своими глазами.

Врачи подписали документы. Вскрытия удалось избежать. Камень упал с плеч. Вопросы с ритуальными услугами решались поразительно быстро. Будто ситуация тщательно кем – то спланирована заранее, прямо по часам. Кто – то свыше помогает нам. В течение дня постоянно чувствовала поддержку знакомых и незнакомых людей. Оставлять тело ещё на одну ночь нельзя. Даже не смотря на то, что на улице холод. Я взяла последнюю бумажку, последний документ, вышла из загса и поспешила домой. Вокруг снег, много снега… Кроме него я ничего не видела, ноги продолжали идти сами.

Звук подъехавшего автобуса вернул в реальность. Пора ехать на кладбище. Похороны в фильмах выглядят не просто трагично, но и достойно. В жизни – до убогого буднично. Гроб поставили в автобус, мы сели рядом и поехали. Всё воспринималось ясно и чётко. До кладбища километров семь. Остановились, работники ритуальных услуг вынесли гроб и поставили на какую – то деревянную подставку. В это время назойливо тарахтящий трактор дорывал могилу, нарушая мёртвую тишину и покой, который впервые за долгое время прикоснулся к душе, давая возможность перевести дыхание. Комками застывшая от мороза бурая безжизненная земля. Стылое низкое небо, продавившее сознание безысходностью. Январский ветер слегка подталкивал в спину, с молчаливой просьбой не задерживаться здесь надолго. И прощальные слова, мелькнувшие в сознании.

– Ну что сказать тебе, провожая в последний путь? Покойся с миром? Ты не мог найти его при жизни. Уверен, что обретёшь после смерти? Пока ты не ответишь на мои вопросы, до тех пор, пока я не пойму, почему ты поступал именно так, покоя не жди. Его не будет. Я не верю в то, что происходит: всё слишком банально и примитивно, чтобы быть настоящим.

Гроб опустили в яму, бросили по горсти земли и трактор принялся загребать могилу. Стыла кровь. Пугала не смерть, нет, а та самая бездушная обыденность. Подгребли землю лопатами, закопали крест и – готово.

– Николай, – крикнул кто – то трактористу. – Давай не стопорись, через полчаса ещё одни похороны.

– Ладно, – откликнулся он, развернул трактор и направился к следующей могиле.

– Да у нас и после смерти покоя не дадут, – промелькнула мысль: хоть плачь, хоть смейся…

Тот же автобус довёз обратно. Дома так тихо. Он замер. Никакого движения. Я старалась не смотреть в зеркало, настолько измождённым и чужим выглядело лицо. Наступил вечер. За окном сгустились сумерки. Свет у отца больше не горел. Комната погрузилась в темноту.

– Я найду тебя. Чего бы мне это не стоило – найду. Верю – мы обязательно встретимся. Вопросы не должны оставаться без ответа.