Читать книгу Очень Простые Мы. ищи себя всегда… - Delicate Wind - Страница 4

Прежде, чем может вернуться к описанию прошлой недели, я хочу остановиться на сегодняшнем дне, он был очень необычным и, по-моему, достоин того чтобы его запечатлели на этих страницах. Вкус его – чуть—чуть горького миндаля.

(Что-то моя книга получается слишком запутанной, словно составленной или склеенной из разрозненных кусочков. И я сам сегодня собран из кусочков, довольно плохо склеенных друг с другом, но ладно. Такой Я).

И так. Сегодня, 17 сентября 2004 года я понял, что кончилось лето. Это стало понятно, когда я вышел на улицу и соприкоснулся с холодным утренним воздухом, настоящим воздухом осени. Из него исчезла теплая расплывчатая мягкость лета, зелено-золотая, солнечно-травяная мягкость, когда ты ощущаешь себя таким ленивым и томным, до изнеможения.

Мое тело рассекали ледяные струи ветра, по воздуху летали, сорванные озорными руками бога, куски листьев. И прохожие неслись по своим делам, торопясь укрыться в теплых берлогах автобусов. Небо каждую секунду меняло цвет, в основном тасуя оттенки серого и темно-синего. За воротник просачивался и тек по телу мерзкий дождик, отчего мне казалось, что по спине бегает целая толпа муравьев. Вся эта реальность вмиг разрезала меня на миллион отдельных кусочков, вопящих, что им холодно, и тут же слепила обратно, забрав последнюю надежду на продолжение бабьего лета. Видимо оно не вернется.

Все стало очень резким, и четким, тело наполнилось от холода какой-то легкостью, но я не обратил особого внимания на эти изменившиеся ощущения себя, торопясь как все занырнуть в пасть ближайшего автобуса. Вот еду. И осознаю меланхолию, разлитую в природе. Мне тоже не особо весело, ведь сегодня я впервые за неделю иду на работу, где как всегда вымотаюсь до такого состояния, что перестану замечать самого себя.

И так и происходит, прихожу на работу, где я занимаюсь сборкой сэндвич-панелей, (из них строят офисы и прочие административно-магазинные здания), и там меня ждет громадный заказ сразу на тысячу панелей. Работа на пару месяцев. Я превращаюсь в безликий винтик в коллективе, строго согласованный с другими. Мы все работаем, работаем, работаем, ничего не замечая кроме дела. Время, когда ты винтик, убыстряется. Раз и обед. Первый перекур. Горький вкус никотина. Пауза.

Чуть выпадаю из состояния ни о чем не думающего винтика и впервые с утра гляжу на мир. Он засыпает. Похож на медведя, готовящегося к зиме. Обед тянется медленно. Я смотрю, как ветер крутит по воздуху метель из полистероловой крошки, эта буря накрывает меня и мелкие, как жемчуг, белые песчинки бьются об лицо, загрубевшее от постоянного контакта со стекловатой, используемой для прокладки панелей. Чертыхаюсь, и захожу внутрь цеха.

Обед закончился, звучит визгливый гонг и все начинают крутиться в бешеном темпе, как та же метель на улице. Но вот стрелки замирают на шести и мы, радостные, сбрасываем с себя состояние винтиков, шестеренок, и валиков, в механизме работы. Наконец мы свободны! Впрочем, это не относится ко мне, у меня не бывает выходных. Я всегда в работе, ведь надо осознавать мир и как-то пытаться донести это свое понимание до других людей. Но сил все осознавать почти нет, как нет и желания. Попытаюсь? Может это кому-нибудь нужно?

Единство цеха окончательно покидает меня и одинокой, безликой, грязной тенью бреду по улицам по направлению к кукольному театру, там сегодня проходит спектакль в котором участвует мой Ангел. Кажется, «Мертвые Души».

Сам я давным-давно тоже учился в другом театре Города, но к счастью ушел, осознав весь ужас происходящего за кадром яркого мира лицедейства. Вызывало тревогу засилие страшного апофеоза пошлости в театре, которое руководитель пытался возвести в культ и мало того, убедить жителей, что это и есть настоящее искусство. И это ему почти удалось, ведь убаюканные безумными красками ШОУ, зрители города К давно перестали понимать разницу между высоким и низким, утонченным и презренным, просто ловя свою душу на удочку сиюминутного удовольствия занять свой ум, каковое так услужливо создавал им дьявольский Карабас-Барабас этого адского театра.

Он содрогнулся, вспомнив зловещие слухи об актрисах, поставляемых богатым бизнесменам после спектакля, такие же ходили про «подземный» ресторан в их городе. Слухи? Но ведь он помнил, что сделали с одной девочкой «ученики-актеры», когда он сам находился в этом вертепе бесовской цыганщины. Нет, забыть..Забыть… И он нервно закурил еще, пытаясь волшебным ядом дыма скрыть от себя страшную картину прошлого, встающую перед ним… Забыть чужую боль! ЕЕ растоптали и унизили, грубо изнасиловали свои же, потом заставили все вычеркнуть из души, и принудили дальше работать в этом же театре!

Робкие попытки нормальных людей вывести Карабаса на чистую воду, ломались об зловещую паутину спин зятьев директора, опутавших местную власть кричащими табличками должностей. Невольно здесь вспоминается другой роман великого автора – «Бесы». Никто не докажет ничего… Ведь у обычных людей не возникнет даже мысли, про страшную изнанку этого «псевдо-искусства»!! Кто заподозрит этих «уважаемых людей»? Никто..Никогда и Ничего… Кто посмеет сказать против них? Нет, к бесам прошлое! К бесам!!! Тут еще пытаются верить и творить высокое!!

Захожу в помещение и устало валюсь на рыжий выцветший пуфик у входа, предварительно спросив у билетёрши когда закончится спектакль.

Она что-то сварливо бормочет, сердито разглядывает меня – оборванца, двадцать раз переспрашивает о сути вопроса и наконец, выдает: «В семь». Сижу и кручу в пальцах зажигалку. Лениво возжигаю огонь, гашу, снова зажигаю. Мысли в свою очередь лениво ползают во мне, как черви, прогрызая ум смутным желанием что-то сделать. Сделать что? Тут с треском вспыхивает лампа в коридоре, до этого полутемном, и появляется подружка Оли… Вика… Или Саша? С ребенком на руках… Она тоже актриса из ее театра, только сегодня не участвует в спектакле. Она идет ко мне, покачивая своими аппетитными бедрами, и с кем-то выясняет отношения по телефону – завидев меня, использует мое присутствие для окончания разговора, резко бросает телефон в сумку из поддельной крокодильей кожи. Я немного встряхиваюсь и завожу разговор, а внутри меня кто-то наводит резкость, все сильней и сильней, и вот ум опять ясен и спокоен. Только тело зудит от работы.

Мы о чем-то болтаем с ней, тело продолжает болеть, а в голове уже кончили наводить резкость и теперь вкручивают множество электро-лампочек. «Ты смотрел спектакль? Иди, посмотри». «Да, нет, я тут с работы». «Ну. Ты знаешь, ведь ты сам знаешь, что надо просто встать и пойти посмотреть». (Слегка улыбаясь – она). «Тогда забудешь об усталости». «Да, я тут примерно о том же и думал. Только так трудно заставить себя встать и сделать это». «Попробуй. Ты больше говоришь себе, что не можешь этого».

Она холодно улыбнулась мне, явно думая о чем-то своем, и тут же отвлеклась на ребенка, начавшего плакать. Я даже не успел сказать ей что-то важное, вертевшееся на языке. «Я пойду, поищу ЕЕ. Наверно уже можно». Я встаю и иду к боковой лестнице для артистов, по пути заставив себя во всех подробностях изучить фарфоровые тарелки, висящие над ней. Поднимаюсь по скрипучей деревянной лестнице старой кирхи, теперь использованной для театра, вдыхая в себя соблазнительные, такие странные ароматы – запахи стружки, пыли от портьер, грима, духов и едкого пота. Вместе это составляет неповторимый сексуальный букет, никому, кроме разве заядлого театрала или артиста, не приятный. Запах творчества. Навстречу мне попадаются артисты, работники театра и, наконец, выходит ОНА. Лицо ее покрыто толстым слоем белого грима, она с улыбкой целует меня и спускается со мной вниз. «Котенок, ну как спектакль»?

«Я так устала, ЛАКС». «Я тоже». Мы молчим.

Выходим из театра. «Ты не смоешь грим»? «Нет, тут в театре нет воды. Придется так идти по улице». «Стремно», замечаю я, поглаживая бутылку с вином, которую мы вчера так и не открыли. Хочется выпить! Я дотрагиваюсь до ее щеки дрожащим пальцем, и ищу в своем сердце радость от этого, но тело так устало, что радость ощущается очень слабо. Мы идем по аллее, старый асфальт, гипсовые статуи с отбитыми носами – театр находится в парке отдыха, построенном на бывшем немецком кладбище, и теперь мои пальцы совершают замысловатый танец по исследованию ее тела. Мы тщательно укрываемся между деревьев от взглядов зрителей, проходящих по соседней тропинке.

Куски листьев продолжают, как и утром носиться по воздуху, а мы продолжаем молчать, неся утомленные тела к скамейке в глубине парка. Мне так много хочется сказать ей, но, как всегда, я говорю лишь десятую часть из передуманного за день. В голове опять ленивая муть, болото, в которое я хочу как можно скорее влить пару сотен грамм алкоголя. Может это как-то взболтает его, поднимет тину со дна?

«ЛАКС, у меня так устали ноги. Вообще не хочу вставать отсюда». «Как люди на представлении»? «Так… Как обычно. Хорошо, что они нас сейчас не видели. Я тут Томку с Колей пригласила, а они весь спектакль сидели с каменными лицами и даже не улыбались. Странно. Он же интересный». «Вино будешь»? «Давай, тут так холодно, может согреемся». Я достаю бутылку дешевого вина, плохо приклеенная этикетка, на ней женщина в свободном белом платье на берегу тропического моря. Застыла в вечной улыбке, опьянённая богатой жизнью. Тоже помечтаем. Вот и штопор змейкой. Оля смеется: «Ты этим вчера хотел подкупить врача, чтобы он тебе на работу справку дал, что ты якобы болел? Каким-то дешевым портвейном»? «Ну, у меня же нет денег на коньяк дорогой», обижаюсь я, и мы хохочем. Хлопок.

Пробка улетает и скачет по мокрому асфальту. «Ну, оно же сухое, фу». «Другого не было», меланхолично заявляю я, и мы делаем по глотку, ожидая тепла, но оно не приходит. «Мне холодно, согрей меня», жалуется ОНА, и я прижимаюсь к ней. Она достает из сумочки пластмассовый пакетик, и в нем я вижу странного вида коренья, с тонкими ножками и маленькой круглой шапкой серого цвета. Впрочем, я особенно не вглядываюсь. «Знаешь, что это»? «Что»? «Грибы лсд, то есть галлюциногенные. Один друг дал, когда я ему сказала, что одному употреблять их не интересно». «Вау», оживляюсь я. «А что, он может еще собрать»? «Ну да, пятнадцати мало. Надо каждому по 25, для нужного эффекта. А на троих 75, если ты тоже будешь». «Давно хотел попробовать, а когда он соберет»? «Он сказал в этом году их мало. Пока он там соберет, если соберет. Хорошо бы купить у кого, не пожалела бы и тридцати ре за штуку».

Она кладет их обратно, уничтожив мою мысль употребить их сейчас, и тянется к сигаретам, а я думаю, что, если верить слухам, под ними все ощущения увеличиваются в сто раз. Не совсем хорошее и здоровое желание, конечно, да и потом опять придется платить за это в последствии разрушением нейронных связей мозга. Ухудшением памяти… Она курит, а я смотрю в буйное небо и на нее, почему-то такую далекую сейчас, в момент никотиновой затяжки.

«Я тут еще про какой-то кактус слышал, из него вещество добывают. На М что-то». «Да, я тут читала книгу про это, не помню как писателя зовут. Он там исследовал сознание под этими кактусами. Книга, правда, мутная, почти все время он описывает как рассматривает какие-то складки на брюках, и, как этот кактус делает возможным осознавать все вокруг.

Ум впадает в состояние опознавания, ты замечаешь всякие мелочи и видишь в них смысл. Видишь все, ничего не опускаешь. Но скучно». «Да, знаешь, почему скучно»? Оживился я. «Это как те люди в театре. Как ты про складки. Надо быть в том состоянии, состоянии того кто употребляет и создает, чтобы это было интересным. В трансе осознавания, и ты поймешь. Увидишь. Б-ы-т-ь в положении артиста и автора. А если не в нем, то тебе и скучно. И Тома с Колей сидят с каменными лицами. Потом говорят, что все эти творения ерунда серая, но если подняться на уровень автора-творца. То. Тогда».

«Да, но все равно про складки скучно, это слишком сложно». «Может просто форма литературная неподходящая? А вообще, представь, вот Будда и его состояние, оно описывается кем-то, оно в тебе даже есть, но ты ему не придаешь значения, даже если и замечаешь.. Оно для тебя ничего не значит, таки муть. Но потому, что тебе так кажется, это не значит, что это чушь». «Может быть», задумчиво шепчет ОНА и гасит своей остроносой туфлей сигарету в луже.

«Конечно, у автора вероятно было настоящее видение, плохо, что извлекалось наркотиком». «Ну. Ладно. Получится – попробуем. Если захотим. Там все и узнаем».

От этих мыслей неожиданно стало плохо и мерзко. Все-таки наркотик этот слабость, слабость. Попытка легким путем убежать от серости, вместо работы над собой и открытия истинного счастья внутри. Но тогда городские быдланы, сидящие, как сказала одна «подруга», почти каждый третий на «амфетуре», вовсе не сильные, а слабые? Хм? Я помню ее изумленное лицо, когда я сказал, что не употребляю! Такие для нее были нонсенсом! Но ладно, проехали!

Мы замерзли на парковой скамейке, вино совсем не греет, а сигарета оставляет во рту неприятный сухой привкус низкосортного табака. Кругом никого. «Пойдем ЛА, я совсем окоченела. Купим хотя бы по кофе в палатке».

Заходим в дешевую забегаловку через дорогу от парка, и садимся за качающийся пластмассовый столик, покрытый фиолетовой скатертью. Она очень старая и ветхая и на ней разноцветные пятна от сотен блюд, когда-то ставившихся на нее. «Слушай, у меня всего семьдесят ре». «Может лучше не тратить»? «Но я хочу согреться, ЛА», отвечает ОНА через минуту молчания, и, взяв меня за руку, заглядывает в глаза.

«Знаешь, ты еще не говорил мне сегодня». «Что»? «Ты знаешь», еще тише шепчет она, губы ее вздрагивают. «Котенок, ну ты же знаешь. Я люблю тебя, невзирая ни на какую усталость». «Я тебя люблю», и она целует меня. И вот, стена некоторой отстраненности покрывается трещинами и рушится. Я с нежностью сжимаю ее плечо. «Да, мы такие бедные. Может духовность иногда лучше смотрится на пуховых перинах? По-моему, мы переборщили в жизни с испытаниями. Они конечно развивают нас, но моя работа забирает меня. А твоя общага тебя. Ты там все время нервничаешь. И у нас нет денег чтобы снять квартиру. А если бросить к черту эти панели и снова уйти в бар, пиво разбавлять? Блин, хочу денег».

«Ну, делай как знаешь», произносит она холодно и нам приносят «кофе». «Официантка» в грубом, пожелтевшем от времени соплевике-переднике, упирает руки в бока и хриплым голосом спрашивает: «Что еще будете милки-помелки»? «Ничего». «А», вспоминает Оля. «Я тебе не рассказала про общагу. Представляешь, меня сегодня оттуда выкинули и снова вселили». «В смысле»? «Да так, выставили вещи, а потом обратно заселили, но только вдогонку привесили двух самых отстойных дур, которых я всегда не любила. Ксюшку и Ольгу. Они конченые идиотки, смеются без повода и всех обсирают. Всех, кого не лень. У них весь мир – говно и отстой! Все девушки всем дают, а они святые, конечно. Ксюшка, это вообще колхоз, помню, приехал мой брат, так она в халате рваном на постели развалилась и хохотала как истеричка. Он как-то вскользь сказал что-то про то, что жену ищет, так она сказала: „Неээ-давалку ищешь, тут все дааа-валки“».

Потом он вино принес, она вышла, и он разлил там на четверых, она вернулась и так бесцеремонно взяла мой стакан и выпила». «Успокойся котенок», глажу ее по волосам. «У нас все будет хорошо. Обещаю». «Ну, если бы. Черт, кофе здесь отвратительное. Слушай, я есть хочу, пойдем возьмем что-нибудь».

Вышли, сразу сжались от холода, и быстро скрылись в соседнем маге, где на оставшиеся деньги купили сигарет, местный грузинский лаваш, и четыре «сосиски» по 38 ре за кило. Дрожа от холода, уселись на бетонном парапете позади магазина и стали уплетать эту нехитрую снедь. «Мм, ЛАССЬЬКА вкусно», довольно промычала Оля, пережевывая сосиску с явным вкусом крахмала. «Да, черт. Смотри это гвоздь», заорал я, чуть не сломав зуб об ржавый металлический предмет, оказавшийся в куске, который я с таким аппетитом пережевывал. Выронив сосиски, мы согнулись пополам от смеха. «Феерично», сквозь смех пробормотал я. «Но я сейчас устрою скандал владельцам этого магазина. Понимаю, не они пекли лаваш сей. Но пусть поменяют».

«Не надо Лакс», схватила меня за руку Оля. «Ни к чему». Но я возмутился. «Правда? Ты всегда так делаешь. Как с этими дурами в общаге. Они знают твой мягкий характер и потому ведут себя нагло. Ты всем все прощаешь. Правильно! Но иногда некоторых надо аккуратно ставить на место». «Ну, Лась. Лучше поцелуй меня», шепнула она, глупо хлопая глазами. Через минуту, оторвавшись от моих обветренных губ, она сказала: «Что, лаваш доедать будешь»? «Да нет, спасибо. Не хочется». Мы идем к остановке и снова прощание, ощущение такое странное, контрасты города, людей, события дня – играют во мне какофоническим «амбиентом» и……

Я окончательно объединяюсь с ней. Наконец-то, ура, правда нам понадобился целый вечер, и это случилось тогда, когда до расставания остались считанные минуты. В голову приходит мысль, что верно очень просто любить друг друга в тепле, когда ты не устал и полон горячей влаги чая. За окном воет вьюга, а ее голова лежит на коленях. Так все могут. А вот этак? Убрать проскальзывающее во мне желание поскорее добраться к себе домой, к горячей ванне, к ужину, ведь в принципе мы все равно голодны. Позабыть о холоде и думать только о ней, об искорках света в ее темных глазах… (Труднее). Пытаюсь делать это и немного получается, значит не устала еще светить душа. Грею ее своим телом. И вот расставание, грустная нота в мелодии наших душ, но я знаю, что она временная.

До завтра, мой любимый котенок!