Читать книгу Синее пламя любви - Делла Сванхольм - Страница 2

Вечером следующего дня, когда город уже готовился ко сну, из дома 40 по Большой Якиманке вышли женщина и ребенок. Женщина подтащила два больших баула к машине с иногородними номерами, усадила на заднее сиденье ребенка, села сама, и машина исчезла в неизвестном направлении.

Прошло еще несколько недель. И когда в сотый раз Андросов заколотил в дверь Марины, она неожиданно открылась. На пороге стоял чернобровый мужчина с орлиным носом и внимательными глазами, которые пристально смотрела ни Андрея.

– Что вы здесь делаете? – набросился на него Андрей. – И где хозяйка квартиры, черт подери?

– Я – ее квартирант. Тигран Мамиконян, предприниматель из Армении. Привет вам из солнечного Еревана, – ответил мужчина. – А представитель хозяйки, Лиза, только что уехала, получив плату за июнь. В чем дело? У меня с ней нет никаких проблем. – Он пожал плечами, – И с полицией, кстати, тоже. У меня все в порядке и с регистрацией, и с паспортом. Мы с вами, кстати, граждане одного и того же Таможенного союза. Можно считать, в каком-то смысле – сограждане.

– Какая Лиза? Куда уехала? Какой Таможенный союз?! – закричал Андросов, изменяясь в лице. – Что вы такое говорите? Здесь никогда не было никакой Лизы!

– Вот ее телефон, – нахмурился армянин. – Звоните ей и разбирайтесь. У меня все законно. Так что меня в ваши игры не впутывайте. Я – честный коммерсант, у меня свой бизнес, а квартиру я снял по договору, как положено, – и Тигран Мамиконян захлопнул дверь.

Дозвонившись до Лизы по телефону, который ему дал господин Мамиконян, Андросов сразу выяснил, что эта Лиза – не кто иной как его старая знакомая и сослуживица Елизавета Суходольская, с которой он частенько сталкивался в коридорах Агентства. И одна из самых близких подруг Марины, насколько он помнил.

Но надежда что-то узнать умерла, не успев родиться. Ничего нового Суходольская ему не сообщила, как он ни старался у нее выпытать. Наоборот, женщина полностью запутала ситуацию! По ее словам, Марина Гагарина уехала в неизвестном направлении, дав Лизе Генеральную доверенность на ведение всех ее дел, и поручив ей сдавать свою квартиру. Деньги же от квартирантов Лиза должна была даже не передавать Марине из рук в руки, а просто переводить на карту. Никакого личного контакта… Якобы Марина именно так ей и велела делать.

Да, она уехала с сыном. С Костиком. И все-таки, куда? Почему?! И почему так неожиданно?

Лиза вроде бы не знала. Кажется, какой-то выгодный контракт. Не то в Калининграде, не то даже за границей. При всех нынешних сложностях с передвижениями по миру и с оформлением. Но это – только ее догадки, ничего конкретного Марина ей не сообщила. Не захотела? Не успела? Похоже, и то и другое. Но больше Лиза ничего не могла сказать.

Оба номера Марины, на которые Андросов когда-то привычно звонил, тоже молчали. Марина заблокировала обе сим-карты. Или просто не брала. «Абонент недоступен». Боже, как же Андрей теперь ненавидел эту механическую фразу!

Андросов сходил с ума от отчаяния и горя. Как Марина могла так поступить с ним, с их любовью? Взять – и вдруг бросить его, бросить все, уехать в неизвестном направлении. А какие красивые слова она говорила, обещала выйти за него замуж, родить детей…

Нет, все-таки женщинам верить нельзя. Все они – обманщицы и предательницы. Может быть, она просто нашла кого-то другого? И взяла и уехала к нему?! Тогда ее нежелание что-либо объяснить вполне объяснимо. В ее новой жизни он ей просто не понадобился бы. В такие мгновения Андросов был готов в бешенстве разбить все, что попадалось ему под руки – чашку, тарелку, пресс-папье.

Бессонными ночами он вспоминал их бурные ласки, объятия – и тогда готов был простить Марину за один только поцелуй. Может, с ней случилась какая-то беда? Она попала в какую-то ужасную историю? Или ее запутали, и обманом втравили в какое-то нехорошее дело? Но нет, тогда бы Марина не стала молчать, она бы обязательно попросила его о помощи и он бы сделал для нее все. Ведь он любил ее больше жизни!

«Ах, Марина, Марина, малышка моя! Что же ты со мной сделала? Как мне жить без тебя? Променяла меня на какой-то, пусть и выгодный, контракт? А теперь самой стало стыдно, вот и молчишь?» – мучительно размышлял Андросов.

В конце концов, не в силах больше выносить все это, он уволился из Агентства. Он и так уже почти перестал по-настоящему работать – все время думая о Марине, об их погибшей любви, строя какие-то догадки, которые все оказывались бессмысленными, не ведущими никуда.

Потом ему как-то позвонил приятель, и Андросова по его рекомендации взяли в пресс-службу крупной фармацевтической компании, сильно расширившей в последнее время свою деятельность, в том числе и за границей, в Азии и в Европе, и остро нуждавшуюся в новых сотрудниках. Но вскоре Андросова с треском выгнали оттуда – к тому времени он начал пить, пытался утопить свое горе в вине. А в крупной фирме, готовящейся в перспективе выйти на IPO, Initial Public Offering на Лондонской бирже, это совершенно не терпели. Как, впрочем, и во всех других – больше никаких предложений о работе, кроме разве что совсем унизительных, Андросову не поступало.

Впрочем, деньги у него пока имелись, сохранялись старые накопления, отложенные и в банке, и на инвестиционных счетах, которыми он в свое время серьезно увлекался, и он пытался развеяться и как-то позабыть о Марине. Забыть в обществе доступных женщин. Так, как это всегда делали мужчины до него – и будут делать и после.

Как ни странно, таких женщин оказалось довольно много – это были и профессиональные жрицы любви, прибывшие в Москву из Самары и Новосибирска и Кишинева, и иногородние дамочки, мечтавшие выйти замуж за обеспеченного человека с квартирой в Москве, и москвички, которым опротивело их одиночество и хотелось общества интеллигентного человека. Кое-кто помнил Андросова и по его журналистской деятельности. А поскольку в последнее время многие газеты и журналы позакрывались, и их редакции опустели, то Андросов частенько оказывался в постелях журналисток и редакторш, сталкивавшихся с ним в коридорах Агентства, и до сих пор находившихся под впечатлением от его тогдашнего шарма – сильно, впрочем, потускневшего.

Но ни вино, ни женщины, которых он менял теперь очень часто, гораздо чаще, чем когда-либо в своей жизни, не помогали. Его все равно душила тоска. Он ощущал ее, как физическую боль, как астму – ему трудно было дышать. Знакомая, острая, ноющая боль постоянно подступала, сжимала грудь и горло. И в душе его оставались щемящая тоска и боль – безнадежные и, похоже, неизлечимые.

И однажды его увезли на «скорой» в Первую градскую больницу: в 43 года этот красивый, спортивный мужчина, совсем недавно выглядевший на 30 лет, заработал обширный инфаркт.

Это установили врачи в приемном покое больницы. Первичный осмотр показал, что дело плохо – Андросов не ощущал ничего, кроме сильной сдавливающей боли за грудиной, а участок миокарда уже полностью подвергся некрозу, омертвел. Андрею срочно сделали компьютерную томографию, и глава бригады хирургов, опытнейший Казбек Асланович Кабардинов, сказал:

– Плохо дело, очень плохо. Боюсь, мы этого джигита уже не вытянем…

Тихий провинциальный городок Таруса раскинулся на живописных холмах и вдоль оврагов на берегу Оки. Он утопал в зелени садов и запахах цветов, когда летней душной ночью сюда на машине прибыла Марина Гагарина. Она вынула спящего Костика и внесла в дом. Несмотря на позднее время, в доме горел свет. Их ждали.

Посмотрев на ребенка, Беата Станиславовна Лещинская всплеснула руками.

– Матка Боска! Что сделали с ребенком?

– Потом, потом, Беата Станиславовна! – Марина с трудом перевела дух. – А сейчас мы будем спать, мы очень измучены.

– Уж я-то вижу, – горестно покачала головой полька. – И прошлогодний отдых вам не впрок. Только 9 месяцев назад вы уезжали от меня крепенькие, как грибы-боровики, а сейчас что? Скелеты и то краше выглядят!

– Ну, будет вам, будет, я и так еле на ногах стою, – пробормотала Марина.

И она рухнула в чистую, пахнущую свежестью постель. Уже проваливаясь в сон, она подумала: «Этот дом и эта постель – мое прибежище на долгие годы. Что-то с нами будет?»

На следующее утро их ожидало на завтрак парное молоко, теплый хлеб и омлет. Костик попробовал всего по чуть-чуть, и снова, как подкошенный, упал в свою постельку.

А Беата Станиславовна пригласила Марину на веранду. Там, в красивой белой вазе стояла фиолетовая махровая душистая сирень, рядом с вазой колыхались белоснежные занавески. Марина подошла к окну. Небо было высокое и ярко-синее. И на веранде царил безмятежный покой. Это был рай. «Какой контраст по сравнению с тем, что происходило последние семь дней, – подумала Марина. – Я побывала в аду. И не знаю, как это все отразится на психике ребенка».

Она забарабанила пальцами по подоконнику:

– Беата Станиславовна, мой рассказ будет долгим и очень тяжелым.

– Не забывай, дорогая, что я – акушерка. Привыкла к долгим и тяжелым родам. И не все они кончаются рождением ребенка. Я видела и смерть, – тихо произнесла пожилая женщина.

Марина отошла от окна и бессильно опустилась в плетеное кресло.

– Это началось… год, да, год назад, – сказала Марина, точно удивляясь сама себе. – Извините, но у меня за последнее время все в голове так перепуталось, что кажется, будто прошло сто лет, и я уже древняя старуха.

Беата Лещинская сделала жест – мол, продолжай.

– Итак, я шла на работу, как вдруг из магазина выбежал мужчина и помчался к своей машине, которую пытался вскрыть вор-барсеточник. Он случайно сбил меня с ног. Я упала, очки разбились. Почти. Он хотел отнести их в ремонт, но я отказалась – этот мужчина показался мне тогда нахалом, и я даже не рассмотрела его как следует. А он меня запомнил. Оказалось, что он – большой начальник, недавно принят на работу в наше информационное Агентство на Зубовском бульваре. И увидев меня на работе, снова стал рассыпаться в извинениях. Понимаете, он много лет проработал переводчиком в ООН и был вежлив до противности. И до того доизвинялся, что рассказал об этом случае жене, и она упросила его пригласить нас с Костиком на обед – в порядке компенсации материального и морального ущерба, как он тогда сказал. Жена у него оказалась красавицей, прямо голливудская кинозвезда. Хотя на самом деле – доярка из Холмогор.

Марина надолго замолчала. Даже простое упоминание об Алле вызывало в ней боль и гнев. А ведь предстояло еще столько рассказать!

Беата Станиславовна не торопила, понимая, что произошла страшная трагедия. Она спокойно сидела в кресле, аккуратно сложив руки на коленях. Только глаза ее поблескивали.

– Эта жена – а ее зовут Алла – казалось, поначалу полюбила нас, особенно Костика. Особенно Костика, – Марина зарыдала в голос и начала раскачиваться в кресле.

Беата Станиславовна быстро встала, подошла к буфету, накапала что-то в рюмочку и заставила Марину выпить. Через несколько минут молодая женщина немного успокоилась.

– Своих детей у нее не было. Она говорила, что страстно их желала, и теперь очень страдает. И даже плакала при мне. А я ее успокаивала. И разрешила играть с сыном – я видела, как он ей понравился. И Костик очень к ней привязался. К ней и к ее замечательной таксе. В общем, казалось, что мы подружились. – Марина нервно усмехнулась, – Я ей так полюбилась, что она даже захотела выдать меня замуж за своего племянника. Буквально из кожи вон лезла ради этого. Но вы же знаете, я не собиралась замуж! И тут Алла начала сердиться. Она даже не старалась скрыть своего раздражения. И мы стали встречаться все реже и реже. А потом ее муж, ну, тот, который меня толкнул на улице, подвез меня до детского сада. В машине что-то случилось, и он, и я, и мы…

– Что же вы сделали? – спросила Беата Станиславовна.

– Понимаете, когда мы мчались, чтобы побыстрее добраться до детского садика, Андрей чуть не задавил старушку. Правда, она сама бросилась под колеса. Но он резко затормозил, я на него упала и, и… – начала запинаться Марина и покраснела.

– И вы поняли, что любите друг друга, – проницательно заметила полька.

– Нет, тогда мы этого не поняли, – честно призналась Марина. – Или не захотели понять. Но нам стало как-то неловко общаться друг с другом. Не было прежней естественности, непринужденности. Мы словно дошли до какой-то черты и остановились перед ней, и надо было или переходить эту черту, или резко пятиться назад… в общем, все стало совсем сложно. Никто из нас не мог сделать шаг ни вперед, ни назад.

– Так бывает. Это только говорят, что человек – по природе решительный, и хозяин своей судьбы. Какой хозяин… Некоторые даже вон картошку вырастить не умеют, – фыркнула Лещинская.

– В общем, мы как-то долго снова не общались. А потом он однажды пришел ко мне и рассказал, что узнал о жене страшную новость: оказывается, она от него забеременела, но тайно сделала аборт, так как панически боялась испортить фигуру. А той женщине, своей подруге, которая по секрету все это устроила, поклялась, что вынуждена на это пойти, поскольку у мужа, мол, в роду все – шизофреники. И она не хотела иметь больных детей.

– Ничего себе! – присвистнула Лещинская.

– И Андрей, ее муж, – снова покраснела Марина, – решил развестись с ней, потому что наконец понял, что она много лет ему лгала. Он был раздавлен этим сообщением и очень страдал. Я пыталась его утешить, я сама была в шоке от происшедшего, это вообще не укладывалось у меня в голове, и вот мы…

Она замолчала, не в силах выговорить ни слова. Ей вдруг стало жутко стыдно.

– В общем, мы стали любовниками, – наконец произнесла она. – Нам было так хорошо друг с другом! Я и не знала, что можно так хотеть мужчину и получать такое наслаждение от него. Но нет, это была не только физическая любовь, самая фантастическая на свете. У нас было и родство душ, интересов, увлечений. Даже мыслей. Мы стали одним целым, я не могла без него прожить и дня, и часа. Что бы я ни делала, где бы ни находилась, в мозгу стучала только одна мысль: «Андрей, Андрей, люблю, люблю, хочу, хочу», – и Марина унеслась мыслями в то прошлое, где они с Андреем были счастливы.

За окном, в глубине сада, мелодично пел свою трель невидимый дрозд.

– Вот вы акушер, опытный гинеколог… а знаете ли вы, что можно испытать оргазм только глядя на руки любимого мужчины? – через минуту смутила она своим вопросом немолодую польку. – Когда он только ко мне приближался, во мне взрывались тысячи молний, и я истекала соками. Я могла умереть за него, а он – за меня.

– Да, такое бывает, но редко, – задумчиво сказала Беата Станиславовна, – Я верю, девочка, что ты полюбила.

– Да, я люблю Андрея, люблю безумно, я умираю от любви. Но я его никогда не увижу. Н-И-К-О-Г-Д-А! – с отчаянием прокричала Марина.

– Почему, милая? – пыталась успокоить ее хозяйка.

– Потому, что его жена похитила Костика, – и Марина буквально затряслась от ярости и горя. – Это называется – киднеппинг. Раньше я только в фильмах такое видела. И в книгах. Она грозила надругаться над ним. Она когда-то училась на ветеринара, умела холостить быков. Ну, вы понимаете… – Лицо Гагариной исказилось.

Полька онемела. Такого рассказа она не ожидала, хотя с самого начала готовилась услышать нечто страшное.

– И я скажу тебе: это не женщина – а чудовище, – наконец обрела она дар речи.

– Она продержала Костика целую неделю в подвале или в какой-то квартире… или даче. Не кормила и запугивала. И только позавчера вернула его мне. Но в обмен на страшную клятву никогда больше не встречаться с Андреем и покинуть Москву, – на глазах молодой женщины показались слезы.

Полька подошла и порывисто обняла ее за плечи:

– И ты, конечно, дала эту клятву?

– Да, я же – мать. Наверное, не самая плохая мать. Я не могла слышать крики Костика по телефону. – Теперь слезы текли по щекам Марины ручьем. – И представлять, что она делает с ним. Он же совсем маленький…

– Ах, она негодяйка! Ах, садистка! Но Бог накажет ее! Поступить так с ребенком! Который к тому же был к ней так привязан, – убежденно сказала Беата Станиславовна.

– Может быть, – мрачно сказала Марина. – Но мне от этого не легче.

– А Андрей ничего не знает? – спросила после небольшой паузы старая полька.

– Ничего. Он не знает даже, что я – беременна от него, – вырвалось у Марины. – О, Господи, за что мне такие страдания!

Вновь наступила тишина. Слышно было, как тонко чирикали в саду неутомимые трясогузки, незаметно присоединившиеся к дрозду.

– И что ты собираешься делать? – спросила акушерка.

– Сначала хотела сделать аборт, как когда-то то сделала Алла. – Марина стиснула руки. – Но потом подумала, что это – подло, ребенок ведь ни в чем не виноват. И все же, я пока окончательного решения не приняла. Пока надо как-то жить. А главное – вывести Костика как можно скорее из этого состояния.

– Да, он находится в шоке, – подтвердила Беата Станиславовна. – Но я завтра посоветуюсь с нашим местным психиатром. – Она улыбнулась, – Это – молодой специалист, прибыл к нам из Калуги, полон прогрессивных идей. Пожалуй, именно он и сможет помочь. Да, я поговорю с ним завтра же. Никому не афишируя это, конечно, – твердо заключила полька и добавила: – А ты пока иди в постель и спи, сколько твоей душе угодно. Только перед этим выпей настой. Там боярышник, душица и пионы: хорошо помогает и химии никакой. Я его тебе уже приготовила, вот он, на буфете. А завтра пойдем на Оку. Погуляем, подышим нашим тарусским воздухом. Утро вечера мудренее, ведь так гласит поговорка.

Марина кивнула. А женщина продолжала:

– Ты должна успокоиться, Мариша, ради будущего ребенка. Пройдет время, и мы что-нибудь придумаем. Главное: ты теперь не одна. Я – рядом. Помнишь, как мы с твоей мамой говорили? «Вместе мы – сила». Вот так-то.

Гагарин снова кивнула. Она прекрасно это помнила! Беата Станиславовна была самой близкой подругой мамы Марины. Ее далекие предки, польские дворяне графы Лещинские – а Польша тогда входила в состав Российской Империи – были арестованы царским правительством Александра II за революционную деятельность, за то, что подняли восстание и боролись за независимость своей Родины, и сосланы на Кавказ. Кавказ тогда не был всесоюзной здравницей и великолепным курортом. Он, особенно побережье от Сочи до Гагр, считался гиблым местом. Здесь было слишком влажно и свирепствовала малярия. И только когда начались массовые посадки эвкалиптовых деревьев, всасывающих лишнюю влагу из почвы и обладающих полным набором ценнейших для здоровья человека ферментов, страшная болезнь отступила. Но и тогда в горах Кавказа осталось множество бандитов, совершавших дерзкие набеги на мирные селения – и предки родителей Беаты Станиславовны не раз могли пасть их жертвой. В конце концов, им просто повезло – и они выжили.

Они жили там с 1865 года, когда их насильно выселили за участие в Польском восстании. Постепенно привыкли, выучили в совершенстве русский язык, обзавелись хозяйством. Даже построили свою мельницу и мололи зерно, которое сами же и выращивали. Были у них и овцы, и множество кур, коровы, они делали собственный творог и продавали его.

А потом свершилась Октябрьская революция. Или, как ее тогда называли сами большевики – «переворот». Новая власть внимательно приглядывалась к Лещинским и, наконец, решила, что они слишком аристократичны и независимы для нее. И снова последовали репрессии. Теперь Лещинские представляли угрозу не как революционеры, а как бывшие дворяне. Хоть и боковая, но все же ветвь очень знатного рода! У них начались необъяснимые сложности с получением работы и продуктовых карточек. Возникла какая-то непонятная суета по поводу прописки, Потом их выселили из одной квартиры, из другой, пока они не оказались в мрачном здании барачного типа на краю города. Наконец, в печально знаменитом 1937 году дедушка Беаты был арестован. Ему успели лишь несколько раз сделать передачи в тюрьму перед тем, как его куда-то увезли оттуда, ничего не сообщив родственникам. От чужих людей они выяснили, что дедушка очутился на Колыме, стал заключенным Северо-Восточного лагеря и строил печально знаменитую «дорогу на костях» – Колымский тракт, который сейчас соединяет Магадан с Якутском. А погиб он уже в Норильских лагерях, о чем они узнали только спустя 18 лет.

Но бабушка с сыном, 14-летним Станиславом, сумела скрыться. Помогли соседи, простые русские крестьяне по фамилии Тарасовы. Они спрятали поляков в своем погребе, дождались, пока спадет самая жуткая волна арестов, когда в тюрьмы гребли буквально всех подряд, а потом переправили к своим родственникам в Ярославскую область. Лещинские питались сырой картошкой и брюквой, которую выкапывали, тайком подползая ночью к колхозным полям, и тем, что им уделяли сердобольные хозяева, сами жившие почти впроголодь. Но, главное, они были свободны. А когда арестовали уже самого бывшего наркома Ежова, санкционировавшего их арест, сумели записаться в колхоз, получили место в бараке и стали зарабатывать трудодни. Жили очень тяжело, ведь в отличие от местных колхозников у них вообще ничего своего не было, но зато хотя бы не умирали от голода.

Наступил 1941-й год. В первые же дни войны Станислав записался добровольцем на фронт. На документы добровольцев особенно не смотрели, ведь потери советских войск в первые дни войны были огромные, и главным для военкоматов было заткнуть чудовищные бреши на всех фронтах. Всего через две недели обучения, когда Станислав и стрелять-то толком не научился, его направили на фронт, в самое пекло – под Киев. Но Станислав не погиб в первых же боях, был ранен, но выжил, а потом сумел выбраться из котла, который готовили нашим войскам под Киевом немцы и оказался на Урале, где его потрепанная дивизия проходила переформирование. Вновь на фронт он попал уже старшиной и сам командовал неопытными молодыми бойцами. Под Курском его снова ранили, он опять лечился и после этого снова рвался в бой. На войне он встретил Таню Тарасову – дочку тех самых крестьян, которые спасли их с матерью жизни. Она, окончив курсы военных медсестер, тоже попросилась на фронт. Они встретились на подступах к Варшаве летом 1944 года. Станислав, прекрасно говоривший по-польски, выполнял в то время секретные задание советского командования, которое готовилось к решающим боям за освобождение Варшавы. Там оставались подпольщики, действовали польские патриоты, там окопались до зубов вооруженные немцы, и военная разведка работала 24 часа в сутки, стремясь точно установить расположение противника, чтобы в нужный момент нанести сокрушительный удар. За выполнение одного из секретных заданий молодого разведчика – а Станиславу исполнился всего 21 год – представили к высокой правительственной награде, ордену Отечественной войны. Но не боевой орден, горевший на груди смелого юноши, решил выбор Тани Тарасовой. И не легенды, которые уже ходили о нем, несмотря на то, что его работа была окутала тайной. Нет. Еще в 1937 году, когда она тайком носила в погреб еду прятавшимся там соседям-полякам, она своим еще детским, наивным сердцем полюбила этого вихрастого, напуганного, но никогда не показывающего свой страх, паренька. А паренек превратился в высокого и стройного как тополь мужчину.

Встретившись на самой страшной войне, под грохот канонад и свист пуль, Таня и Станислав уже не расставались никогда. Вскоре война кончилась с последними боями в Берлине и Праге, а вместе с ней – и секретные задания Станислава. В 1946 году у них родилась дочь, которую они назвали Беатой, в честь красавицы-графини Лещинской, ее прабабушки.

После войны они жили они в маленьком, аккуратном домике в городке Ступино Московской области. Все в нем дышало чистотой, почти стерильной, ведь Таня Тарасова – ныне Лещинская – и после войны продолжала работать медсестрой, в местной больнице. А Станислав служил начальником военкомата. Он был уже полковником.

Их дочь Беата росла, окруженная любовью родителей. У нее был легкий, веселый нрав, и соседские девчонки ее просто обожали. Но из всех девчонок Беата выбрала почему-то Аленку Бирюкову, и они стали лучшими подругами. Аленка жила в доме напротив. Она была тихой и замкнутой девочкой. Мать ее умерла от побоев пьяного мужа. Отец сидел в тюрьме, и девочку воспитывала бабка – мать отца, женщина темная и забитая. Именно Беата научила Аленку читать и давала ей свои замечательные, с любовью собранные родителями, книги. Девочек часто видели сидящими на обрыве реки Оки, с книгами в руках. У них уже были свои секреты, и они могли часами что-то обсуждать, закрывшись в комнате Беаты.

Прочитав книжку Хоггарта «Дочь Монтесумы», Аленка стала бредить Мексикой. Она изучала историю ацтеков, древних жителей Мексики, построенные ими памятники – величественные ступенчатые пирамиды и храмы, и мечтала стать археологом.

А Беата твердо решила идти по стопам матери. Она чувствовала в себе призвание помогать людям. Окончив медицинское училище, Беата пришла работать акушеркой в местную больницу, где уже была одна Лещинская – старшая медсестра Татьяна, ее мать. Теперь их стало двое.

Молодые роженицы полюбили веселую, но с твердым характером, молодую акушерку Беату. Скольким крохотным существам она помогла появиться на свет! Но личная судьба Беаты не сложилась. Хотя сначала ничего этого не предвещало…

Поляк Анджей Войцеховский, с которым ее познакомили друзья, учился в Московском университете на биологическом факультете. Молодые люди, случайно встретившись, полюбили друг друга, но Анджей, окончив Университет, уехал на родину, в Польшу. Он звал туда и Беату, предлагая выйти за него замуж. Она же была по крови полька, в конце концов. Но ее родиной уже стала Россия. После отъезда Анджея Беата долго мучилась, ехать ей или не ехать, и все не могла принять окончательное решение.

Но Анджей не умел долго ждать. Вскоре его женой стала польская девушка, уроженка Кракова. О чем он, с большим опозданием, написал Беате. Так закончилась эта любовная история.

Беата сильно горевала. Она даже не представляла, как сильно это ее заденет. Она ужасно страдала, в какой-то момент даже жить не хотела. Ведь никто не обижал ее прежде так жестоко, как это сделал любимый Анджей!

И только решительность ее подруги Аленки Бирюковой спасла девушку от необдуманного поступка. Неожиданно войдя в комнату Беаты, Аленка увидела в ее руках склянку, издававшую сильный запах миндаля. Сама Аленка не очень-то разбиралась в медицине, но из художественной литературы помнила, что так может пахнуть только смертельный яд – цианистый калий. Подскочив к подруге, Аленка резким движением – а летние поездки на археологические раскопки давно превратили ее в сильного и выносливого человека – выбила склянку из рук Беаты. Попытка отравления не состоялась…

А вечером того же дня Аленка увезла подругу в Москву, где она снимала маленькую однокомнатную квартирку. Там они стали жить вместе. В Москве их повсюду, как тень, сопровождал Александр Гагарин – молодой археолог, с которым Аленка познакомилась в одной из своих бесчисленных экспедиций в Крым. Это место в Советском Союзе считалось «археологической Меккой» – там, на небольшом пространстве, находились и древнегреческие, и скифские, и византийские, и древнерусские развалины и курганы. Там когда-то крестился князь Владимир, и Аленка с Александром Гагариным, несмотря на молодость, принимали участие в раскопках на месте древнего Херсонеса.

Аленка Бирюкова и Александр Гагарин и были будущими родителями нашей героини Марины Гагариной. Но в один ужасный день они погибли в авиакатастрофе, возвращаясь из Мексики, куда были приглашены на симпозиум, посвященный культуре ацтеков.

Так сбылась детская мечта Аленки, но прервался ее земной путь. К тому времени супруги Гагарины были знамениты почти так же, как археолог академик Янин, откопавший в Великом Новгороде сотни берестяных грамот и расшифровавший их.

А тогда, в далекие 1960ые, Аленка, Беата и Александр были бедными, но безумно энергичными и полными невероятных надежд молодыми людьми. Они были бесконечно преданы своей профессии, но их также влекли к себе театры, выставки, литературные и поэтические вечера.