Читать книгу Беседы палача и сильги - Дем Михайлов - Страница 2

Беспрепятственно пройдя через западные врата Элибура, мы оказались на находящейся в прекрасном состоянии широкой дороге. В ведении городского губернатора находились десятки лиг дорог, шестнадцать мостов и две дюжины дозорных башен и досмотровых постов. И как человек часто и много путешествующий, могу твердо заявить – за всем этим имуществом следили отменно. Городская казна не расходуется впустую и не тратится на личные нужды кого-либо. За тем, как используется каждый государственный медяк, пристально наблюдают, а где возможно вообще стараются обходиться бесплатной рабочей силой, взятой с любой из трех местных тюрем и одной каменоломни. Это еще одна причина, по которой мне столь нравится Элибур. Не из-за тюрем, само собой, а из-за умелого хозяйствования губернатора. В годы его затяжного правления не случалось потопов на улицах, не воняло нечистотами, бегущая через город река, давшая городу название, была настолько чистой, что из нее без опаски брали воду для кухонь. И рыба в ней не переводилась. Славно жить в таком городе. Жаль, что не везде так.

Поэтому мне всегда было радостно возвращаться в ставший почти родным за прошедшие годы город. Но сейчас рано об этом думать – ведь я удалялся от Элибура, а не возвращался к нему.

Да и мысли мои были заняты едущей чуть позади сильгой. Совместно мы преодолели пять лиг, и пока за нами не наблюдалось погони. Торговец Люпон внял голосу разума. Вскоре на нашем пути встретится деревня Лунора, выстроенная по обе стороны Западного Тракта. Там я намеревался плотно пообедать, выпить немного кофе, а затем распрощаться с нежданной спутницей. Если встречу едущих на запад знакомых торговцев, попрошу их взять сильгу с собой и при этом не распускать руки и не давать волю похабному воображению. Не каждому мужчине по силам сдержаться, видя будто нарочно подчеркнутые штанами женские округлости достаточно умелой наездницы.

– Рург…

Анутта захлопнула книгу в мягкой кожаной обложке, закрыла крышечку медной походной чернильницы, висящей на луке седла, убрала перо в специальный костяной пенал и после столь долгой паузы, наконец-то продолжила:

– А почему тебя прозвали так странно? Рург Нагой Убийца…

– Тут нет тайны, – я невольно сморщился, почесал пальцем щеку. – Да и случилось давно.

– И все же?

– Что ты записываешь в ту книгу с чистыми листами? Походный дневник?

– Каждая сильга обязана вести хронику своих деяний, – ответила Анутта, опуская ладонь на закрытую книгу. – Описывать путь и земли, упоминать название городов и деревень. А также давать описание внешних черт и записывать имена тех, кто помог нам, обидел нас или же еще как оставил свой след в нашей жизни.

– То есть мое имя ты уже записала?

– Да. Только что, – девушка открыла книгу и прочла вслух: – Палач Рург Нагой Убийца. Тридцать два года от роду, но выглядит старше. Широкоплечий, высокий, темноволосый. Серые глаза с желтыми искорками – глаза волка. Его знают очень многие в местности к западу от портового города Трумора. Уже десять лет справляет службу походного палача. Пользуется уважением жителей города Элибур.

– Кратко и емко, – был вынужден признать я. – Хотя чересчур лестно.

– Будет еще лестней – я добавлю описание того, как ты защитил меня от клеветы и грозящего суда.

– Если я расскажу тебе историю возникновения моего прозвища – ты запишешь ее в свою книгу?

– Да.

– Давай поступим так – я рассказываю тебе историю, но ты ее не станешь записывать в свои хроники.

– М-м-м…

Анутта действительно задумалась, наморщила лоб, зеленые глаза чуть потускнели. Неужели это столь важное решение?

– Нет, – вынесла она вердикт. – Сознательное утаивание приведет к искажению и неполноте сведений.

– Неполноте сведений? – удивился я столь интересному сочетанию слов. – Не слишком ли ты молода для подобных фраз и знаний? Уж не на государственную ли стражу работаешь?

– И потому у меня нет денег, – парировала сильга. – Нет, палач Рург, за моей спиной никого кроме нескольких сестер и бескрайних просторов мира.

– Хорошо сказано.

– Так ты расскажешь? Почему тебя прозвали Нагим Убийцей? Прозвище само заявляет о себе достаточно громко и ясно, но я не смею подумать, что одним прекрасным деньком ты вдруг сорвал с себя одежды и принялся убивать людей.

– Но так оно и случилось, – улыбнулся я. – Сильга Анутта, ты любишь моршанские яблоки? Это ранний сорт. Их только-только сорвали в одном из богатых плодовых садов Морши, что к югу отсюда. Затем бережно переложили яблоки соломой и на одной из повозок отправили в Элибур. Я купил их вчера на рынке…

– После столь красочного описания мне захотелось отправиться на юг к Морше и навестить тот самый сад. Да, я люблю яблоки.

Чуть придержав коня, я передал едущей рядом девушке пару налитых соком больших яблок, а в еще одно с хрустом вонзил зубы. Прожевав, утер губы тыльной стороной ладони и начал рассказывать:

– В истории с моим прозвищем нет ничего особенного. Случилось это лет шесть назад, одним прекрасным летним утром. Так же, как и сегодня, я следовал от Элибура по Западному Тракту. Ехал уже третий день. И после ночлега в деревне Норвилл, что совсем рядом со старым лесом Урумор, я собирался свернуть к северу, чтобы к вечеру оказаться в небольшом городке Винорье. Городок хоть и маленький, но старый и красивый, с очень интересными каменными зданиями, возведенными в незапамятные времена. Там же очень красивый парк с трехсотлетними дубами. Но в тот раз я ехал туда не ради любования деревьями и домами. Я отправился в Винорье, дабы жестоко пытать, а затем отрубить голову некоему Генралу Густобровому, лесному разбойнику, изрядно пролившему людской крови на узких лесных тропинках леса Урумор. Генрал был главарем. И ночью пробрался в Винорье, откуда он родом, чтобы повидаться с престарелой мамой и оставить ей немного деньжат. Ему и невдомек было, что за домом следят денно и нощно. Там его и повязали. Суд долго не думал. Для разбойника одна судьба уготована – дыба, агония, отсечение головы и насаживание ее на кол, где она будет торчать до тех пор, пока мертвое лицо окончательно не станет неузнаваемым. Таким приговор и оказался. Подельники Генрала прознали об этом и решили главаря освободить. Но сил у них было маловато: одно дело грабить редких путешественников и малые обозы, и совсем иное – нападать на городскую тюрьму, охраняемую умелой стражей. Поэтому они решили поднакопить силенок и злости. А чтобы не допустить смерти Генрала, для начала собрались покончить с палачом. Разослали на восток соглядатаев по всем дорогам. Те засели в трактирах, на постоялых дворах. И вскоре один из них меня и увидел – трудно не опознать палача в его рабочем облачении. Посланец разбойников поспешил вернуться в Урумор, где рассказал, что я остановился на ночлег в деревне Норвилл, а затем продолжу путь по Западному Тракту. На нем они мне и устроили засаду. Место выбрали с умом – старую вязовую рощу, стоящую особняком прямо посреди большой и длинной зеленой долины Фимоф Дол. На мою беду день выдался жарким. А за час до этого я помогал насадить слетевшее колесо на сельскую повозку и изрядно вспотел. В роще же, чуть в стороне от разрезающей ее дороги, есть небольшое безымянное озерцо с чистой и приятной на вкус водой. И я решил сойти с тракта и искупаться. Там меня разбойники и застали. Нагим и беззаботно плещущимся в озерце. Там же на берегу состоялась и наша схватка. Большую часть противников пришлось убить, они как остервенели и не желали сдаваться. Троих я сумел обезоружить и оглушить.

– Так тебя застали голым и безоружным? – уточнила Анутта.

– Да. Во время купания это обычное дело – оставлять одежду и оружие на берегу. Хотя не возьмусь утверждать, что так поступают все.

– Ты был один. А число разбойников?

– Тринадцать. Несчастливое число. Потому им, наверно, и не повезло в тот день.

– Тебя застали голым и без оружия. Ты дал им бой и вышел победителем против тринадцати врагов.

– Нет, – качнул я головой. – Победителем против одного бойца. Остальные двенадцать были обычным сбродом, никогда не обучавшимся обращению с оружием. Овечье стадо многочисленно, но хватит одного волка, чтобы обратить овец в бегство.

– А ты волк?

– Это лишь горская поговорка. Ее испокон веков повторяют в предгорьях Трорна.

– Как ты поступил с теми, кого удалось взять в плен?

– Отвез в ближайший городок, сдал судье. А на обратном пути в Элибур заскочил туда на часик и казнил всех. К тому времени они уже признались во всех своих грехах и успели исповедаться сестре Лоссы.

– Сестры Лоссы, – неопределенно хмыкнула Анутта.

– Ты запишешь все это?

– Да. Эта история интересна. Так это выжившие после боя разбойники прозвали тебя Нагим Убийцей?

– Нет, – вновь улыбнулся я, и на этот раз в моей улыбке было много смущения. – Так уж случилось, что в той старой вязовой роще в то время был кое-кто еще – юная девица и ее воздыхатель, ускользнувшие с расположенного неподалеку хутора и пасеки. Они как раз решились перейти от жарких поцелуев к еще более жарким занятиям. Уютно расположились среди корней древнего вяза, парень едва взялся за завязки на блузке девицы, но тут их уединение нарушил вспотевший палач, решивший освежиться. Сначала им пришлось лицезреть его наготу, а затем стать свидетелям кровавого действа.

– Вот как… А тебе откуда знать о том, что там была девица с парнем?

– Когда появилось прозвище Нагой Убийца, я стал доискиваться до источника сплетен, – пожал я плечами. – И постепенно добрался до хутора. Что ж, я рассказал все как есть. Теперь твоя очередь, сильга Анутта. Куда ты держишь путь?

– Это не тайна. Две луны назад ушей старших среди нас достиг слух о том, что где-то в предгорьях Трорна нескольких жителей внезапно настиг сильный душевный недуг. Название того селения в слухе не приводилось. И все слишком уж сильно напоминает выдумку. Я знаю лишь примерное направление. Когда углублюсь в предгорья – начну задавать вопросы. А ответы на них поведут меня дальше.

– Нескольких жителей внезапно настиг сильный душевный недуг… – повторил я, покатав слова на языке также, как впервые пробуют незнакомое питье. – И что же необычного в сумасшествии?

– Я забыла упомянуть о крохотной детали, палач Рург – душевный недуг поразил всех троих в один и тот же день. В один и тот же час. И случилось все в одном и том же селении.

– Я понял, – медленно кивнул я.

Любой может спятить. По разным причинам. Сильное потрясение, врожденный порок. Но этого никогда не случается с несколькими людьми разом. Да еще в одном селении. Хотя…

– Не было ли там пожара? – осведомился я. – Мне доводилось слышать об одном случае, когда полыхнул большой пожар и целая деревня сгорела дотла. Многие погибли в тот черный день. А двое – две женщины, потерявшие детей в безжалостном огне – разом сошли с ума. Их отдали позднее в храмовую лечебницу под покровительством Лоссы. Там они находятся и по сей день.

– Большое и ужасное переживание способно сокрушить даже самый сильный разум, – подтвердила сильга. – Бывает, что ужас потрясения одерживает победу над двумя или тремя людьми сразу. Потому я и говорю об этом так осторожно, палач Рург. Поэтому и называю это душевным недугом. А не одержимостью или же чем иным.

– Похвальная осторожность в суждениях, – заметил я. – До тех пор, пока нам по пути, ты можешь путешествовать вместе со мной, сильга Анутта. Но учти – быть может, тебе самой этого не захочется.

– Почему же?

– Причин много. Первая вот она, – я легким кивком указал на десяток деревенских повозок, груженных мешками, медленно тянущихся навстречу и мимо нас.

Везут овощи и фрукты в Элибур. К вечеру будут там. Завтра с первыми лучами рассвета все ими привезенное уже окажется на прилавках, и начнется битва между продавцами и крикливыми домохозяйками, старающимися сберечь каждый медяк. Разумно и бережливо вести хозяйство – это вам не шутка.

Но я имел в виду не пучки зелени, укрытые мешковиной. И уж точно не задорно-красную редиску.

Возницы. В них дело. На каждой повозке по одному-два седока. И все они старательно смотрят куда угодно, но только не на меня. Можно ли не заметить рослого всадника с обилием красных пятен на одежде и оружии? Можно, если сильно этого захотеть.

– И это самая малая неприятность, – тихо усмехнулся я, прекратив смотреть на крестьян к их безмерному облегчению. – В незнакомых трактирах и постоялых дворах есть приходится так быстро, что едва не давишься. А иначе никак – стоит мне туда зайти, как посетителей словно ураганом сносит с мест. Если же и остаются, то в воздухе повисает напряженное гнетущее молчание. Никто не пьет и не ест. Все смотрят в пол. Поэтому я предпочитаю заходить с черного входа и заказывать еду там, чтобы съесть ее на вольном воздухе, что не так уж и плохо, коли нет дождя и холодного ветра. Но тогда можно укрыться в сарае. А затем наступает вечер. Вот-вот окончательно стемнеет. Но никто не желает тебя приютить на ночь. Разве что снова в сарае. Да и то с великой неохотой. Не отказывают лишь из боязни – мало кто смеет глядеть в глаза палачу. Поэтому, сильга Анутта, предупреждаю – в путешествии со мной тебе уготовано много неприятного. Люди станут коситься и избегать; завтракать, обедать и ужинать придется под открытым небом, да и спать там же. Поэтому я предпочитаю путешествовать только в теплые времена года. Или хотя бы не морозные.

– Знаешь, палач Рург, если бы ты не упоминал постоянно свое имя, то я бы подумала, что ты описываешь один из дней моей жизни. Хотя нет. Тут не хватает кое-чего. Вот если бы ты добавил презрительных и ревнивых женских взглядов, попыток домогательства от мужчин, а также частых угроз и грязных обещаний – вот тогда ты бы описал день из моей жизни.

– Тебе приходится куда хуже меня, – вынужден был я признать. – Меня избегают. Но не проклинают – разве что родственники тех, кого я должен пытать и казнить по долгу своей работы. И уж точно никто меня не домогается, не бросает сальных взглядов и не делает грязных намеков.

– Хм… Палач Рург… отрезать людям носы и уши, выкорчевывать с мясом и кровью гордость мужских чресл, вспарывать животы, ломать хребты, отрубать конечности и делать многое другое… каково это?

– Тяжело, – ответил я. – Однажды мне пришлось заниматься этим делом целую весеннюю неделю без продыху. Я казнил и казнил, пытал и пытал, калечил и калечил. Спустя семь дней хотелось самому положить свою голову на плаху и попросить кого-нибудь опустить на мою шею топор.

– И почему не положил?

– Помог бочонок недурного эля, – усмехнулся я. – Хмель часто спасает. Но еще чаще я казню приговорённых из-за того, что хмель пробуждает в людях скрытые пороки, что с глумливым хохотом вырываются наружу и завладевают рассудком бедняг. Наутро такой человек просыпается в тюремной камере и с ужасом видит, что его одежда и руки в крови и что из-за решетки на него со страхом смотрят люди… А затем прихожу я и завершаю его жизненную историю ударом топора.

– И почему же ты продолжаешь убивать? – сильга будто и не услышала прочих моих слов. – Деньги? Привык? Не умеешь ничего другого? Или тебе нравится обрывать чужие жизненные нити?

– Или все это вместе взятое… Нет, сильга. Причина проста – кто-то должен этим заниматься. Иначе жди беды.

– Беды? Что-то случилось? В прошлом? И это заставило тебя стать палачом?

– Хватит обо мне, – устало ответил я, тщательно скрывая подступившее раздражение от чересчур назойливых расспросов. Сильгам неведома учтивость и деликатность? Они ко всем в душу лезут напролом? – Давай лучше о тебе. Почему ты решила стать сильгой?

– В отличие от тебя, палач, нам не дано выбирать собственную судьбу, – зеленые темные глаза взглянули на меня и сползли на дорогу. – Не нам решать. Коли ты родился с этим даром – тебе уготовано лишь три дороги. Одна ведет к становлению сильгой. Другая прямиком на кладбище, где просто появится еще одна крохотная детская могилка. И третий путь – в лечебницу для душевнобольных. Навсегда. Ведь нельзя излечиться от того, что болезнью не является. Это дар. Самый ненавистный дар из возможных. Такой, что уже называется проклятьем.

– Видимо, и я невзначай угодил в больное место, – вздохнул я, снимая с пояса вместительную кожаную флягу. – Выпей.

– Эль в такое время дня?

– Это не эль.

– Вино?

– Можно и так сказать. Слабенькое крыжовое вино. Сладкое.

– Сладкое – это хорошо.

На этот раз в зеленых глазах плеснулась детская радость. И легкий испуг, таящийся в самой глубине – а вдруг не дадут? Вдруг посмеются и заберут…

Флягу я отдал. Некоторое время мы ехали молча. Анутта распробовала на самом деле очень слабое вино и жадно припала к горлышку фляги. Крыжовое вино не пьянит. Надо выпить очень много, чтобы услышать шум в голове. А вот бодрит оно отменно. Стряхивает сонливость. Дарит благодушие и терпеливость.

Убирая изрядно полегчавшую флягу обратно на пояс, я спросил:

– Поэтому ты и расспрашиваешь других людей о том, что заставило их выбрать ту или иную жизненную дорожку?

– Да. А ты умный, палач Рург. Все верно. Мне очень интересно, как люди делают выбор. Ведь у меня самой выбора никогда не было.

– Могу тебя утешить, сильга, – на этот раз я не улыбался. – Большая часть людей не выбирает. Они просто плывут по течению жизни как бревна на лесосплаве.

– Ты и правда умный.

И вновь я не отреагировал на добрые слова. Я промолчал. А затем раздался голос сильги:

– Я все же запишу твою историю про старую вязовую рощу и безымянное озерцо. И про двух юных свидетелей.

– Дело твое, – вздохнул я, глядя, как Анутта вновь открывает колпачок медной чернильницы и костяной пенал для перьев.

Ей явно нравится делать записи в толстой книге. Интересно, разрешит ли она мне прочесть свои хроники? Вряд ли…

Оставшись без собеседника, я невольно задумался о сильгах и их сестринстве Сильгалла. Закрытая строгая женская община, живущая по своим уставам и порядкам. Никто им не указ кроме короля – до тех пор, пока они не нарушают мирские законы. Тогда их судят по общим законам. Сумей торговец Люпон добиться своего и огульно обвинить сильгу – ее бы ждало суровое наказание. Тюрьма, может быть, публичная порка. Большой денежный штраф.

Анутта не солгала про свой дар и про свое проклятье. Я слышал об этом раньше, но не знал, правдивы ли слухи. Оказалось – да, правдивы. Сильги не имеют выбора. Их судьба предрешена при рождении. Очень и очень редко рождаются девочки с особым врожденным даром. Там все окутано туманом, непосвященным людям мало что известно, а сами сильги про это распространяться не желают. Поэтому я и не стал расспрашивать. Но поговаривают, что сильги могут видеть духов и даже разговаривать с ними. Могут призывать и прогонять их.

Я достоверно знаю о случае, когда одна из сильг, прибывшая в Элибур, сумела разбудить проспавшего семь месяцев человека. Его никто не мог добудиться. Что с ним только не делали несчастные родичи – били по щекам, кололи иголками, растирали водой горячей и ледяной, оставляли на морозе, обжигали пятки головней. Ему вливали в горло бульоны и настойки, давали различные лекарства, мыли его, брили ему лицо и убирали за ним. А он продолжал спать. Если это можно назвать сном – лицо его было искажено дикой гримасой ужаса, будто он увидел нечто кошмарное. А затем в комнату зашла сильга, занавесила окна и зеркала, закрыла плотно двери. Провела там час и вышла обратно. Вся побелевшая, с черными тенями под глазами, шатаясь и держась рукой за стену. А за ее спиной слышался слабый мужской голос, недоуменно спрашивающий о том, что происходит. Сильга получила положенную плату и ушла. На вопросы отвечать не стала. Тут же нашлись злые языки, утверждавшие, что она либо знала лекарство, могущее пробудить от мертвого сна, либо больной и сам бы проснулся, а она просто угадала нужный момент. Ну или же что она изначально и навела на него темные сонные чары, и сама же от них избавила.

Как на самом деле все было, не знал и до сих пор не знает никто. А пробудившийся от семимесячного сна бедолага ничего не помнит. Его память окутана туманом.

В этом суть жизни сильг. Туман. Все окутано непроницаемым туманом. Они внезапными и незваными гостями прибывают к тому или иному дому. Излечивают людей. Иногда у них не получается. Им платят по-разному. Часть денег они вроде бы оставляют себе, остальное доставляют в сестринство Сильгаллы.

Все остальное – ничем не подтвержденные слухи. Даже свидетельствами надежных людей.

Мы миновали старый дубовый столб, глубоко врытый на обочине тракта. Указатель говорил, что мы в ста больших шагах от околицы придорожной деревни Лунора, где всегда рады проезжим гостям.

– Пообедаем в трактире, сильга Анутта?

– Угощаешь? – зеленые глаза смотрели пытливо и спокойно.

– Угощаю, – согласился я, пряча невольную улыбку.

Но моя попытка не удалась, и щеки Анутты явственно покраснели, налились румянцем смущения. Ее рука коснулась пояса – за него, ничуть не пытаясь скрыть, в самом начале пути она переложила полученные от Люпона золотые монеты. Это очень большая сумма для наших мест. Отличную дойную корову можно купить за одну серебряную монету, а в самой отдаленной от Элибура западной деревне в придачу добавят молодую козу. Люпон явно выложил кошелек не глядя, пребывая в смятенных чувствах от боли в ранах, моего вмешательства и душевного потрясения при получении известия о том, что его кузена оскопят и четвертуют. Сейчас он, небось, опомнился и зубами скрежещет, жалея, что потерял такие деньжища. А может и нет – Люпон не настолько уж и скуп. Сиротский городской дом не зря считает его своим благодетелем. Вот ведь закавыка какая с душами людскими. О сиротках торговец Люпон заботится, не жалея средств, а одинокую девчонку-путешественницу попытался затащить в свой шатер и распустил руки…

В любом случае Анутта в один миг стала довольно обеспеченной девушкой. У деревенских девиц приданое в пять-шесть раз меньше. Но она явно не желала тратить деньги.

– Буду рад угостить, – повторил я. – Прибереги деньги на черный день. Я слышал, многие из вас пребывают на грани если не нищеты, то бедности.

– Деньги редко падают в наши протянутые ладони, – вздохнула сильга, глядя на меня благодарным взглядом. – Спасибо за понимание. Из этих монет мне достанется немного. Как только смогу попасть в ближайшее представительство Королевского банка, внесу большую часть золота на счет сестринства. Остаток разделю на три части. Одну часть оставлю себе, а оставшиеся две отправятся на общий счет шести сильг. Я одна из них.

– Вы помогаете друг другу….

– Да. Скоро зима. Мы тоже не очень-то любим ночевать на улице в холодное время года. Нам нравится теплая одежда, сытная еда, надежное и уютное место для сна. Для всего этого нужны деньги. И мы стараемся как можем, чтобы во время дождей и холодов не познать горестей из-за безденежья. Но за последний десяток недель я не положила на общий счет ни единой медной монеты…

– Черная полоса?

– Скорее черное болото невезения, – понурила голову девчонка. – Мои пять подружек-сестер не скажут плохого слова. Но…

– Но на душе кошки скребут, – кивнул я. – Я понимаю, сильга Анутта. На самом деле понимаю. В этом мне повезло куда больше тебя – всегда найдутся преступившие закон и заслужившие пытки и смерть. Надобность в моих услугах не пропадет до скончания веков, и, почитай, в каждом селении всегда найдется для меня работа. Поэтому я могу себе позволить угостить тебя несколько раз без ущерба для кошелька. И еще. Хочу, чтобы ты внимательно выслушала следующие мои слова и не сомневалась в их искренности и правдивости. Хорошо?

– Я выслушаю тебя, палач Рург, – склонила голову Анутта.

– Все что я делаю – не накладывает на тебя ни малейших обязательств, – медленно и четко проговорил я. – Ты ничего не должна мне. И я не стану пытаться забраться тебе под юбку… – тут я запнулся, наткнувшись взглядом на ее ладно сидящие штаны и поправился: – не стану пытаться забраться тебе в штаны, сильга. Все что я делаю – я делаю просто так. Ты мне ничего не должна.

– Я поняла и поверила, палач Рург.

Ее церемонность в некоторых случаях казалась частью некоего этикета сильг. Вежливого, но холодного. Я не возражал. Взглянув на меня в упор, девушка добавила:

– Спасибо. На самом деле спасибо.

– Не за что, сильга Анутта, – ответил я, останавливая лошадь перед гостеприимно распахнутыми воротами постоялого двора Щуков Суп. – Советую заказать рыбацкую уху с красноперками и улитками. Ее здесь готовят просто божественно. Но перед ней стоит отведать щавелевой похлебки – она замечательно разжигает аппетит, не занимает много места в желудке и не тяготит его.

– Сколько познаний…

– Уже долгие годы я путешествую этими дорогами. Поверь – я знаю, где в этих местах вкусно кормят, а где просто зря переводят продукты.

– А разве щавель не для лечения от слабости живота пользуют?

– Щавель многим хорош. А в правильной похлебке он просто превосходен.

– Что ж. Положусь на твой опыт, палач Рург.

– Весьма польщен доверием.

– Ох…

Вышедший из дверей бревенчатого приземистого здания невысокий крепыш при виде меня неловко ступил и сверзился со ступенек, тяжело рухнув на утоптанную землю. Охнув еще раз, он приподнялся, утер кровь с разбитой при падании брови и сокрушенно простонал:

– Прибыл уже… значит, сегодня Феникла и отпоем.

В воздухе повис отчетливый запах крепкого перегара. Не рановато ли для возлияний? Солнце в зените…

– Ого, – удивилась сильга, успевшая спешиться. – Так ты не просто проездом?

– Похоже, что так, – с не меньшим удивлением отозвался я, спускаясь с седла. – Видать, сыскалась работа. Но я не слышал о том, что в деревне меня ожидает приговоренный…