Читать книгу Иночим великанов. Апокрифы Мирадении - Демьян Брауде - Страница 2

На любой опус всегда найдётся свой чтец. А на добротный, даже несколько…

Дивелз. (Апокрифы полуэльфа)

В вычурной королевской опочивальне, прозаичные суетни обстояли, как и надлежало, прямиком пред приемом на аудиенции почтенной свиты. Королева Флагения, более часа избирала щегольский наряд из трех надлежащих случаю предложенных, покамест, фигурально не сплюнув, не сдалась, выбрав четвертый. Доколе её облегающий корсет тисками натужно стягивали две служанки, за витиеватым драпированным орнаментом окаймленной малахитом алой ширмы, состоящей из четырех футовой прямоугольной гармошки, король, мельком слыша стенания трех женщин праздно, протянув ноги затянутые в шоссы, возлежал на их широкой двухместной постланной кровати, выжидательно степенно скрестив руки и тонковатые голени. Под стекающим навесом из прозрачно золотистых балдахинов, он, скучающе выпятив губу, осматривал свои покои. Его томный взгляд небрежно гулял от внушительного лакированного комода, застолблённого изысканными платьями и бесценными каменьями, до своего легендарного меча, повешенного за пенсионную ненадобность на хладную кладку стены, на прослойке эллиптического промасленного спила многовекового дерева, что возвышался над гармошкой багровой ширмы. Он погруженный в себя, тяпкой рефлексии врываясь в прошлое, припоминал, как отец менторски ведал ему былину, как промоину дола родового меча ещё его деда, было почти невозможно оттереть от спекшейся крови орков, и враждебных эльфов нерадушно встретивших пришельцев. Но стоило ему перекинуть услажденный памятью взгляд на гобелен отца, как мягкий, но властный голос королевы глухо отозвался, из-за тонкой прослойки, через которую до этого до него доходили лишь звуки истошного натяжения ткани, да тяжёлые глубокие выдохи королевы с последующими трепетными сробевшими шёпотами извинений белевших до мела служанок с подкашивающимися поджилками.

– Так и будешь безмолвствовать? – сразу после этого почитай укора, раздался особенно надсадный выдох, и лязг зубов, взятой в щипцы корсета подневольной к этикету женщины.

Но государь не спешил отвечать. Вся эта обступившая золотистая лазурь покоев замка, столь опостылела ему, что ему до садни чесотки не терпелось вернуться на поле брани, сменив изысканно мраморный пол, на плотный до колен, шелестящих дерн, и обагрённое поприще, усеянное битыми шлемами солдат, клыками орков, или ломаными стрелами эльфов. Гобелен с величественным отцом, в ратных отблёскивающего нагрудника доспехов с закрепленной зеленой мантией, и пышной копной каштановых волос, вольно поддающихся дуновению ветра, побудила его украдкой коснуться своих, тонких и поредевших как осенний лес, начинавших сидеть и спадом доходивших разве, что до ушей. Его слаженная наружность, да тучей сдвинутые брови, на скуластом волевом лице, вынудили его сряду коснуться, в начале колючих заплывших щек, за тем наросшего за годы винных пристрастий живота, что натянул клетчатый кафтан, до предела натуги тяги. Старею – угрюмо почел Сибульт Второй, так и не достигший высот досточтимого отца. Его густая окладистая борода впервые за десять лет, понудила его пораздумать о бритье, под стать неустрашимого гладкому лицу отца, а насечки испещрённые морщины, которые были сглажены писавшем портрет, будто ответно перепали на него. Но эта скоротечная сверлившая думы мысль, выражающейся в упорном чесании клочка волос под угрюмо повисшей губой, была, прервана неотвязчивой женой.

– И чем же так безутешно омрачены мысли, бравого мужа? – он поднял изведенный неладными обуревающими мыслями взор со своих кучковатых штанин на голенях (так как коленок он не видел), и завитых мысков королевских пигашей, которые он никогда не утруждался снимать и в ложе (даже на подоткнутом покрывале).

Королева обрядила себя в одно из своих самых роскошных и пышных белоснежно янтарных платьев, хотя и пропустила гофрированную брыжу, коя так полюбилась, матери Сибульта, что любой её писанный маслом портрет, не обходилась без этого атрибута. Несмотря на роскошь, королеву наряд, несколько не полнил. Оно, напротив, подчеркивало её, а корсет, был данью уважения моде, нежели необходимость скрыть отложения изысканных блюд. На её вздернутой голове на тонкой малокровной шее виднелась, уложенная прическа, состоящая из диады двух кос, которые в конечном итоге переплетались меж собой, и ложились на открытые бугорки лопаток полуоткрытой спины. Её яркий почти золотой очерк на светлой белокурой голове, не мог вынудить его не завидовать, скребя зубами, относительно тому жалкому кустику на прогалине, что златым тыном придерживала открытая корона, которая тесно сидела у него на макушке. Ажурная кайма трена, едва касалась пола, а все постепенно поднималась выше по куполу к стану её талии, где уже виднелись оборки. Под лоном изящного наряда располагался овальный выпяченный яшмовый камень, поблескивающий от слабоватых лучей испод изрезанных полудневными иглами света процеженным из гардин, сокрывших витражи. На рюмке шеи виднелось задорно поблескивающее ожерелье, инкрустируемое ониксовыми камнями. Небольшая хрустально видная диадема, не доходила до бахвальства атласной короны, но так как Флагения не выносила, когда ей, что-либо жмет на голову, это была достойная замена. Король все ещё насуплено молчал рыбой, разглядывая её пленительно приятное овальное лицо с правильными формами черт, которое, несмотря на природные данные, стремилось, осунувшись сузиться, от переполняющего до кромки недовольства его смурной безучастностью.

– Отчего мы уладили сей прием? – внезапно инфантильно про-родилось у него.

Флагелия степенно прошла вперед, позвякивая украшениями сложа длинные ажурные рукава у втянутого коконом лифа стана, и отодвигая полупрозрачную златую балдахину, кротко уселась у него в ногах. Кровать слегка промялась в близь ложбинки его окопа, а жена нежно коснулась колена перекрашенных ног короля в блеклых лимонных колготках. Он все ещё пространционным взглядом смотрел в-никуда, хотя и передернул губой, когда она коснулась его изящными тончайшими пальцами. Его все до всех пронзенных фибр волновал исход сегодняшний аудиенций прикрытой вуалью спонтанного празднества.

– В кой раз ты у меня это вопрошаешь? – лукаво заломила королева, растягивая в ухмылке очаровывающие губы. Позади неё участно выстроились две служанки, обряженные инда лучше посконных весняков, но в некотором роде это был сознательный каприз королевы. Её обслуга была коротко острижена, и посему носили чепцы, на затрапезную прокрахмаленную ткань поверх по струнке вытянутых бесформенных прикормленных дородных телес, с белесым фартуком.

– Мне непременно вещать с тобой в присутствии прислуги? – весьма безрадостно и скорбно поинтересовался король, измяв лоб в борозды морщинок, пока его блестящие золотом подвески на животе поднимались от усердного набора воздуха.

– Отставьте нас, – мановением одернув изящную кисть, брезгливым контральто приказала Флагения, и, не оборачиваясь, досрочно приняв оголенной спиной низкий раболепный поклон от служанок, продолжая с неподдельной прямотой назидать на меланхоличного вырванного в русло личных обуревающих раздумий мужа.

– Мой отец сберегал этот союз сорок лет, а вслед за тем он почил, и мне не мочь сплотиться даже с Куиком, коим и босяк бы помыкнул ежели бы им довелось статься наедине, – ипохондрически протянул государь, и опять тяжко испустил процеженных выдох, пытливо взирая на грозное шитое лицо отца, усовещивающее сына неизбывным исподлобным грозным взглядом.

Флагения приблизилась ближе и кротко приняла одну из его сплоченных в увесистый капкан кистей, увешанную перстнями, и, сжав её в своих тонких пальцах с длинными ухоженными ногтями, чувственно произнесла, блеснув лазурно синими глазами на пробивающимся свету свидетелю их беседы анемаи пересекающей преграду мнительных занавесок.

– Мы возродим его. Наш сын уже готов, Мирадея при всей вздорности не сможет ему отказать, какой бы остервенелой шпилькой она не была. Если втуне её грез, теплиться тяга править, ей потребен принц. Токмо представь, наш сын в комплоте с силами Лирры идет на штурм Леденёного замка. Разве не этого ты алкал? Отправиться с ним на отвоевания земель Ревении вспять под права длань людей?

Короля коснулась шепотка уколовшей надежды. Его казалось, свинцовые сведенные скулы растаявшим льдом растянулись, а глаза просияли, показав его вызволенные из пучины неладных раздумий зеленоватые очи, из распустившихся оков присушенных век.

– Ну, так мы исходим? – опять же с пригоршней ехидности наигранно поинтересовалась королева, сжимая его размякшую длань, которая казалась, ожила, и отвечала ей вырванным теплом, и нежностью.

– Мне пригрезилось, мы все выжидали тебя? – посветлел король. Флагения неподвластно улыбнулась своим утонченным ртом, и они выходили из душных покоев, повисших в спертых веяньях духов испарин вымученных сборов.

Проходя под руку по подсвеченной ребрами, колон, остова, широкой односводчатой закопчённой галерее с бюстами правителей и их жен, они единодушно улыбнулись своим алебастровым прообразам, выточенным из камня. Висевшие поверх них на карамельных стенах портреты в натуральную величину, были писаны в их лучшие годы, и Сибульт слегка понурился, сличая себя нынешнего со своей молодой озорной подобравшейся копией. Зато горделивая Флагения не чувствовала не малых доли укора от молодцеватой близняшке. На обжившимся в галерее портрете она оцепенела в семнадцати летах, и нотка неопытности в её обескураженном лице, и висевшие бахромой наряды, были не сопоставимы и буквально сметены с родства, её пылающего нынешнего темперамента, и она чуток горделиво зарделась, ухватив мужа сильнее, отчего и он воспарял духом. Под ними был устлан ворсистый темно бурый ковер, а вездесущая расквартированная по нишам стража в закрытых сахарных шлемах, отблескивающих от плачущих свечей подвешенного с собственной тенью паникадила, чопорно прижатые к стенам, назойливыми искрами лат мешала им предаться светской беседе. Но все их чаяние была на небольшой проблеск свободы подобранным языкам перед входом в тронный зал. Высокий расписной потолок, перешедший в желваки нервюры, усиливал глухое рокотавшее эхо раздающиеся в конце коридора, и латники то и дело дергались при очередном стравленным стенами истошном отголоске.

– Это должно быть, прославленный менестрель Гуик, – заметила Флагения, нехотя позвякивая стравленным голоском в такт, отдаленным мелодиям. Получалось недурно.

– Бьюсь об заклад, уже доходит до каденции, – подхватив, подметил Сибульт, хотя понимал, что ему приятнее скорее его классические продубленные летами мелодии, чем те подчистую площадные новшества, что он привез из Зиля. Возраст вновь подкосил его открытость новому.

Наконец их неспешные поравнявшиеся размеренные шаги по бурому погашающему звуки ковру, встали, возле расписных ставней, отделяющих их с чадом гомона пира. Два лощенных до блеска румянца в щеках лакея в ухоженных алых ливреях под белую рубчатую рубашку с пышными, раструбами манжетов, окаймленных золотистой тесьмой, вооруженных разве что шандалами, куртуазно ждали их легкого мановение или хотя бы намека лицевых мышц, дабы отворить створы в недра рокотавшего гульбища.

– Крайне уповаю, что мы не конечные, – цежено, выдохнул король, ловя неопределенный взор жены, обделяя вниманием лакея, с завитыми светлыми волосами, которых он постоянно слабо уловимо сдувал, в надежде не пропустить из-за курчавых шор приказ.

– Я королева. Меня положено ждать, – пылко заявила она с оттенком контральто, павой приосанившись, подобрав губы. Но тут же сменив оттенок непогоды, сменила интонацию, в уклон значительно приятного ласкающего бриза. – Тем паче, я заверена, мы не замыкаем тех, кто был приглашен.

– Кто же посмеет опоздать, выказав такое беспардонное дерзновение? – истово вознегодовал Сибульт, выпучив округлившиеся очи.

– Есть, кое-кто на примете… – игриво произнесла королева, ерзнув тонким языком по краю губы, и, не договаривая, двинула перебором пальцев по воздуху, и участливые лакеи, наизготовку облизывающиеся гроздьями капель испарины от гнетущего ожидание, цепко ухватив кольца створ, подобострастно опустив чела, потянули расписные воротины на себя, выпуская возобладавший гул наружу.

Огромный простирающийся сводчатый зал с реющими от квелого сквозняка стягами знамен и рукотворно расписанным потолком меж жил нервюр, включая три сложенных массивов столов, под завязку нагруженных, тесно стоящих, пленяющие воображение, и напирающие друг на друга яствы, буквально оробевши, ломившись трепетали. И все от натиска осатаневших в кураже гостей, бесцеремонно опустошающих кубки, да проливая на узорчато расписные в полоски скатерти вино. Высокие потолки, подпираемые мраморными колоннами, стяжали и развеивали вопли взбеленившегося пиршества, под вкрапленные под углы ребер настенные картины эльфийского взгляда на древнюю провинцию Мирадении, преимущественно в ярких красках, заката и отблеском капель на листве, что замыкала идиллистический пейзаж. В сердце зала, на мозаичном карамельно ванильном полу, надрывая струны, обтекающей ручьями пота, бард – Гуик, как и было предсказано Сибультом, на потеху сластолюбивой толпе, довершал свою новую песню, и, увы, его серенады давно сгинули за гомоном, и ошалелыми криками обезумевшей вне призора властителей свиты. Примечательно, что достопочтенные, благопристойные леди, да чопорные порой донельзя господа, давно скинули внешнее кандалы напускного приличия, а одна из дам высшего света, стянув платья до бедер, обливала свое восковое лоно алым вином, вынуждая одно из графов вылакивать остатки из её ложбинки меж налитых грудей, под её задорный визгливый хохот.

На почтенном месте короля в ложе свиты, как раз восседал заграбаставший правильные черты матери и зеленые очи отца, старший сын короля Симал. И, не сильно утруждая себя формальностями, распустив узловые родовые обязательства, держал на месте королевы прислугу, которая перешла стадию сконфуженной вычурами крестьянки, и давно взахлеб потребляла вино, которое ей активно подливал нерадивый к утехам принц.

Стоило первой леди минуя налипшие на круглый лоб витые локоны, с противоположного стола заметить воровато приближающуюся нежданно выросшую в проходе августейшую чету, как мадмуазель тот час расторопно выплеснула бокал в лицо своему воркующему её на ухо кавалеру, который так ретиво бороздил шаловливой рукой под столом, старательно стараясь дотянуться до её кружевных чулков. Изумленный до немоты вольной выходкой герцог, вытаращивший очумелые очи, сжигающие кураж, хотел было отвесить ей ответную оплеуху, но его опрометчивая парирующая проделка, оборвалась на излёте, когда тот испод нахмуренных бровей, мельком взглянул в сторону, куда судорожно указала колготная белеющая до полотна спутница, телесно прижавшая к себе его негодование. Его свежо мокрый парик тот час, мочалкой спал, и он, отмыкая свои торчащие и немытые волосы с чарующе мягких боков от издыхающего бюста пассии, вознамерился показать свое расположение первым. Он был не стар, не млад, отчего был все ещё в надлежащей форме. И его громогласный глас, и чинно поднятый фужер, не смотря на более темные берёзовые пятна на его окропленном вином дублете с запятнанными кружевами рубахи, да ещё не высохшее от бусин капель сведенное оторопью лицо, никого не смутили.

– Да здравствует Король и Королева Майзы!

Всей возобладавшей над тишиной праздный сластолюбивый гул, стал, как украденный стихать. Разносящее слабый привкус гари при дне паникадило, что казалась, уже раззадорено раскачивается от повисшего в зале лепета, умиротворилась, и змеящиеся огни свеч, замерли в устойчивом положении, слегка чадя потолок в одной точке, как и раньше слезоточиво отпуская редкие капли, разбивающиеся об плитку пола уже с явным эхом хлюпа. Не сговариваясь, каждый из давеча бесцеремонно гомонящих, стрелой вскакивал, порой без стеснений роняя сидевших на коленях токмо заливающихся раскрепощённым хохотом дам, или на оборот, ударяя теменем графов, которые казалось, потеряли последние задатки благопристойностей. Оловянной на коченевшие члены Симал, жидко спав с кресла, умыкнув за собой избранницу, закатав посиневшую губу, выказал напускное уважение, поклонившись, а его посоловевшая прислуга в домотканом сарафане, которая держалась на тонких ногах из последних сил, была подхвачена им за локоть, при первых поползновениях окончательно растелиться на полу с натянутой шальной ухмылкой. Осунувшаяся стушеванная графиня, что только, что недвусмысленно предлагала лакать с неё остатки капель вина, скрыла свой срам, и бледная как смерть чувствую кол в гортани, выпучив глаза с замиранием сердца, лихорадочно ждала реакции ворвавшихся как не званых правителей. Один единственный менестрель Гуик, что в своих узких посконно шитых шоссах, на арлекинскую мурыженную мипарти, не выпускал лютни, мерещился самым приличным в стойле упавших нравов. И, сняв свой точно жухлый, некогда ярко красный колпак, выказал предельно учтивую милость, своим покровителям, кои призывали его на пир, а не на балаган площадного трактира, в котором он по случайности имел место оказаться «вновь», разве, что с более приятным окружением стен и сводов с буколическими картинами истекшего.

Надменно обведший гробовую тишину желчным взором Король не утруждал себя комментариями, видя на варварски разоренных блюдах, двух запеченных до бронзы промасленных птиц, поставленных в позу сношения. Он лишь исподлобья посмотрел на королеву, и та, насилу сглотнув комок, отметила отягощённым грызущим стыдом голосом, ровно чего и желала доказать себе.

– Видишь. Среди них, нет одного. Джоаль, все ещё припаздывает…

1.

– А потом? – с лелеющим любопытством заломила раздетая баронесса, лежавшая на животе в покоях графа в неглиже, зондируя высокий потолок своими пышными формами, и капельку заплывшем мясистым лицом, с тонким носом. Её витые рыжие локоны ниспадали на ярко серые глаза, но пьянённая интересом она не спешила уводить их за уши. Дергая ногами, слабо подернутыми намечающимся варикозом, словно лопастями, она нетерпеливо ждала слова, от сидевшего над ней упершего в резное изголовье кровати, и накрытого по плоский живот моложавого виконта.

Он был слегка младше неё (как оценил бы он сам). При её тридцати шести, она была все ещё не замужней, и пускай ему миновало всего двадцать четыре, он был племянником королевы, а значить в теории владельцем ближайшей вотчины и нажитого состояния. На его почти безволосом сухопаром не знавшем загара теле, был приметен небольшой рубец, и то, оттого лишь, что встарь его натаскивали к фехтованию, и он доблестно оставил последствия этих беглых поучений на своем не искушенным физическим трудом торсе, тянувшемся от сердца к брюшине. Небольшие обрисовывающиеся медные усы, и вытянутая реденькая бородка, делали его сошедшим с портретов олицетворением, зачатков к привычному образу графа, разве что его едва ли бурые волосы, доставшиеся от матери, доходившие до покатых плеч, выбивалась из почтенной уложенной прически. Он был стройным, но не более. В бытии своем он избирал лишь, декламировать сонеты, да мостить коротко временные романы с графинями, которые так и липли к нему, видя его немного слащавое треугольное лицо с тонким носом, и угловатыми скулами, отличное от привычных пухлых щетинистых щек с чавкающими брылами, погрузневших мужей. Он любил терзать ожиданием своих избранных любовниц, чем их обгладывающий его заживо интерес лишь бурей возрастал. Знаки внимания, он оказывал редко, так как для этого зачастую не доходило, ибо уже за лаконичный сахарный разговор он оказывался с ними в ложе. Беззаботная жизнь завидного шалопая виконта подкреплялась его статусом, но он не был лишен жажды самопознания, или развития. Его прибитый с малу учитель Дивелз, поведал ему во всех нежелательных подробностях об истории мира: вторжение, с последующим захвате Мидарении, и становлении людей, как единоличных и самопровозглашённых владельцев этих земель. Про падение эпохи древних властителей Тайнов от пламени обузданных драконов, и первых битвах с новоявленным злом Некромантом. Особливо ему было занятно поминать об великом неизгладимом зле – Некроманте, представшем жупелом всем людей, даже тех, кто его отродясь не воочию не узрел. Стихийно прибывавший раз в сотню лет с самих запретных земель, он производил ужасные кровопролитные гонения, и из разу в раз, поднимающих подневольных пред его чарами орков со всех углов Мидарении. Он погруженный в себя, как раз с ностальгической ужимкой припоминал недавнею элегию, поведанную Дивелзом о потери Леденёного замка Антур с ревенских земель, когда лежавшая подле него графиня окончательно затеряла учтивое терпение, сорвав с узды желчь.

– Твое равнодушие невыносимо! – укоряюще вспылив, фыркнула она, и, не скупясь на нагое растеривающее упругость тело, спрыгнула и принялась пошагово собирать свой туалет. Она уже натягивала тугие темные гольфы, когда Джоаль вышел из своего умоисступлённого ступора, витавшего в облаках.

– Прости мою нерадивость. О чем мы балакали? – его спокойный вкрадчивый подернутый сонливостью голос того гляди, предвещал, что он готов прильнуть, и отойти прямиком в чары глубоко сна. Но этой нити, (одетой лишь по колени), с довеском хватило, дабы временно вырвать его из неминуемой обуревающем дремы перед тем, как он возвращался душой в свои покои.

– Ты лепетал про свою посуленную вотчину, и как не прочь занять её с кем-то… – она произнесла это с неприкрытым огнем укоризны, но он казалось, опять провалился в свои заарканившие думы, и не замечал её нависших на сведенном лице переживаний. Её округлые с налетом дородности формы постепенно обрастали одеждой, а он так и лежал, зацепившись за соломинку сверлившей мысли, ненасытно рассуждая, какими ухищрениями можно будет занять ближайшие поместье, и отказаться от привилегий сановника, без лишних обязательств.

– Сегодня релевантный прием, – как в молоко отпустила разобиженная его безучастностью графиня озленным тоном. – Там потребно пребывать всем привилегированным классам. Ты ведь украдкой припоминаешь, что фиктивно к ним относишься?

Его бездумный обособленный от неё взгляд все так же иступлено сверлил стеклянными очами пространство впереди, не замечая, как она в конечном исходе оскорбленно вздернув плоским подбородком спешно удалилась, хлопнув ставней, сгоняя пылевые осыпи ручьев с кладки. Иные опрометью почли бы, мол, она ему прискучила, и тот использует безразличие в пересмешку с бесстрастностью, просто, дабы резвее от неё отбояриться, и отчасти сие водилось так, но было ещё кое, что. Ноне в тронном зале, приключится внезапная перемена мест, и его незапамятный соперник на престол Симал все же зашибет долгожданную милость вступить в претенденты на трон замка Антур, который и ему казался весьма прельстительно заманчивым. Покуда эльфы с несколькими бравыми воинами отбили его из лап Некроманта, который будто магнитом шел к ним, с самих запретных земель огненным бичом выжигая встречные земли, он стал вновь на слуху, и желанным. Точно тот своим попустительством сдул с него тлетворную пыль.

Его неизбывные грезы с горькой капелью в гортань таили, как и смакования спонтанного акта с баронессой, которая скоро разнесет домыслы, о квелости его гордости. Но сейчас, перед его затуманенным взором предстала иная картина. На ней средь потьмы затемненного гардинами декора застал прошлый владелец достопочтенной крепости. Дивелз с известной не вытираемой щедростью, радушно подарил ему картину из своей наживной коллекции, так как он никогда не мнил зазорным свои двойственные корни, чтя историю и людей, и своих режущих слух и глаза свите в замке предков эльфов. Долговязый стройный, худощавый остролицый снежнкожий эльф, с белокурыми тонкими ниспадающими до закованного в приталенные латы торса волосами, зрел на полуобнаженного Джоаля, с длинным угловатым мечом с витиеватой под лианы изогнутой рукоятью, способным перерубить любого латника, королевской стражи, так как их мечи имели небывалую стойкость при выковке, а заточка казалась, создана, для прорубки гротов. Его тонкая, но тесно облегающая броня с нагрудником в скани шипастых цветов скрывала все его тело, а дегтярно-черный окрас с небольшим эффектом преломления зноя, от анемаи, пестрил, чем создавал неотвратимый эффект присутствия. В его почти, что янтарных лупоглазых зеницах, был, ощутим статный упрек, а в левой руке обитал его вытянутый расписной серебристой филигранью по бокам шлем, с выбоинами для глаз, и стрелкой ложбинки накостника, а окраина латунного шлема, будто помадкой выходил вверх острие, отчего Джоаль и опамятовался.

– Прием! – не успел он сорвавшимся возгласом взвыть, утрачивая и без того тусклую краску с гладких меловых щек выпучивая незримые в полумраке очи, как уже прянул с измятой минувшей борьбой пары койки и, запутавшись в одеяле, грузно спал на пол. В овладевшей с ознобом на закорках спешке он все ещё обитав в темени его обители натянул свое витиеватые одеяния поверх набежавших бусинок стылой испарины, и, накинув круглый куаф, пригнутый набекрень, он растворив дверь на отлет, и перебирая одеревеневшими ногами с гулом по пустым потернам замка, не помня себя, помчался прочь из навстречу к властной тете, и с сверх того влиятельного дяди.

2.

Неприемлемые разнузданные страсти у столов поутихли. Кушанья больше не сношались между собой, а с пиететом, минуя легкий лязг, отделялись столовыми предметами, и приглушенным чмоканьем смаковались, отдавая скопленный в себе привкус нашпигованных пряных приправ и сладко острого соуса, как и подобает. Главенствующий король с королевой были оцеплены прихлебательской стушеванной свитой, которые проглотив вмести с кушаньями срам своих выходок, на время, урезонив свои выбившиеся из узды чувства куража сладострастия, увлеклись примеряющей негласное шельмование светской беседой между собой в приглушенной воркотне, не замечая их, и властителем судеб выдалась возможность потолковать интимно. И сидевшей по одесную от короля проглотивший язык и разгильдяйский нрав Симал облаченный в свободный синеватого пошива упелянд нисколько не спугнул бы их наболевшую тему. Кресло виконта по ошуюю от Королевы, все ещё обездолено пустело, чем оба супруга были раззадорено, недовольны, отчего первоначальная наболевшая тема беседы встала ребром им в гортань само собой.

– Джоаль всегда был безрассуден, но я ведь заблаговременно предостерёг, что это будет чрезвычайно значимо, – цежено молвил Сибульт пригубил атласный кубок, обряженный в филигрань, и капли вина ещё не сошли с его вислых от влаги усов, когда королеву неожиданно осенило.

– Желаешь его проучить? – её широко разверзавшиеся синие глаза лукаво блеснули, наблюдая за его назревающей реакцией, и попутно пытливо присматривая за проделками сына. Кой все так же воркующее донимал прислугу, которая в своей поношенной сермяге сдерживая прорыв наиглупейшего смеха, держалась на ногах, только за счет его устойчивого плеча, пока растрепанные светлые локоны ворсом вырывались из её чепца, кой срывался с алеющей хмели на щеках.

– Есть заготовленный помысел? – с толикой увлеченности подхватил Сибульт, потянувшись за новым для себя блюдом, которое казалось, приковывало к себе внимания, одним видом, а запах…

– Один, – не отрывая испытывающего взгляда за присмиревшими гостями, процедила Флагения. Ей на мгновение проклюнулось, что отдаленно в теснине плоти, за ней наблюдает заморский смуглый гость, прибывший, в качестве посла, но тот затесавшись розой в лопухах моргнув изменил траекторию взгляда, и обратил внимание, на более молодую особу под своим плечом.

– Не любо мне, когда ты тянешь, – ипохондрически раздраженно изрек король, вцепившись вилкой в причудливую снедь, попутно стараясь отделить от неё хребтовый гребень, который казалось, прежде служил для защиты. Должно не сослужил.

– Не ешь это, – предварительно безальтернативно попросила жена, все так же снедающего без обособленности высматривая экстравагантного заморского посла.

– В честь чего? – его тучные и слегка подернутые хмелем зеленоватые глаза, были неслабо обескуражены, а борода шельфом провалилась вместе с набежавшей огорошенной гримасой.

– Я чаю, сие блюдо с востока. Припоминаешь, что сталось в былой раз, как ты позарился на эту из тех… – вне обиняка посмотрев на него, обвела она сверкающими лазурными зрачками в полном круге по границам ореолам белка век, поморщив изящный нос.

– Ты уродилась, почивать на софу, из-за скажем… спертости воздуха, – он примерено, сдавшись вернул блюда назад, и недовольно повел губой. Прилюдно давать слабину он не жаловал.

– Благодарствую супруг. А что касается Джоаля, у меня закрались такие воззрения. Он же всей малодушной душонкой сладострастной повесы, жалует как родного твоего злосчастного Дивелза, каковой все увещевает его сказками о закорках Мирадении, но сам наш бравый любитель ветхих сказаний, за пределы замка, в жизни не отлучался.

– Не постигаю, к чему плетётся этот клубок слов, – непонимающе положил голову на инкрустированный перстяными кулак Сибульт, локоть его уперся в позолоченный подлокотник, который оканчивался горгульей с раскрытым зевом, выпускающим клыки и длинный раздвоенный язык, на полностью безглазый череп с широкой лобной долей.

– Как ты полагал известить Куика, касательно династического брака?

– Изберу посла, а лучше сановника. Пусть красноречиво предоставит нашего недомерка, и заверит, что за тридевять земель, лучше этого оболдуя не сыскать. Может, к слову, пошлю Дивелза, он языком орудует, ни на йоту дурнее как мой отец секирой. Полагаю, он наипаче удачный из кандидатур…

– Нет! Эта полукровка, не сгодиться. Да и мне он не люб, – в сердцах вспылив взъелась Флагения, стравлено скрипя сведенными зубами мяв прелестные уста играясь желваками и вздувшимися жилами висков, свирепо покрутив пальцев по рожковому фужеру с позолоченной ножкой и резным орнаментом по стеклу, все так же краем горящего глаза примечая пристальный то и дело возвращающейся взгляд черноволосого посла с востока в тюрбане.

– В толк не возьму, отчего ты та на него окрысилась? Он верой и правдой служил ещё моему отцу, и ни разу не был уличён вне милости. Детей эти бедолаги иметь не могут, чем они тебе так занозой в гузне не угодили? – слегка обидчиво прыснул Сибульт, и не теряя момента потянулся к другой ястве, что сильно отдавала шалфеем. Не хороший знак для королевства, но приятный на вкус.

– Я желаю, дабы справился Джоаль. Дай ему в навес трех солдат, и пусть доберется до Лирры, и передаст весть лично Куику… – она не успела и слова лишнего обранить, как король поперхнулся. На это сразу устремил обгладывающее внимание человек с востока. Казалось, он только этого и поджидал, тщившись завершить козни с заморским блюдом. Но сем предстало лишь форменное удивление от ошарашивающей новости о предпочтенном кандидате в посланцы. Флагения же пропуская давления в гортани супруга, с обуревающей мнительностью отметила непонятные взоры смуглокожего человека с востока. Но как бы он не пытался подозрительно бросаться на неё и мужа взглядами, его обступившее окружение казалось полностью удовлетворённо его обществом, и постоянно не наигранно реагирует, на каждое его слово в бурной отклики, как если бы он знал язык в совершенстве, и успевал рассказывать не заезженные для ушей остроты, переводя местные анекдоты для слушателей развесивших уши. Иль они все услужливая клака?

– Джоаль посланец? Ну-ну, разутешила… – недобро зубоскаля усмехнулся король с нанесенным на лицо рделым румянцем, все ещё с хрипотцой покашливая раз в три секунды сотрясая виски и корону, утирая при этом седеющие соль с перцем усы, которые вымазались в сладком соусе, пока он подносил к ним бронзовую ножку запеченной птицы, в листах шалфея. Он уже позабыл о преданиях из лесов касательно эльфов.

– Следовательно ужели кандидатуру внесла я, то немедля срывается смех, а твой полуэльф, дескать навес золото, так как его вдумчиво избрал ты? – сведя лицо в кулак, сквозь зубы отпутала та, а сжатый бокал, того гляди собирался треснуть в её напряжённых пальцах, и скрытых побелевших костяшках за широкими рукавами белесой ажурной ткани великолепного платья. Очередная звонкая песня менестреля слетала со струн к концу, и уже набить оскомину рефрен, наконец, осел в лепете подоспевших к овациям гостей.

– А знаешь? Пускай. Если срамиться, то с размахом, – равнодушно махнул рукой в перстах Сибульт, отпираясь от всех сумлений. – Сын у нас не дарование, вот и представим его соответственно. Твой племяш, все же временами был вхожим в обществе Дивелза, так что я уповаю, на незначительные отложения этикета в его сладострастных, помещенных на возрастных барышнях мозгах.

– Вот и порешили, – звякнула бокалом королева, об кубок мужа, сгоняя хмурость, нацепив широкую улыбкой, растертой по её розовым обольщающим всякого губам. Она предумышленно сделала сие действо, как можно звонче с тем, чтобы даже в глухом гомоне соблазнить внимание человека с востока. Но его, например смуглая кожа, испарилась с того место, и сгрудившиеся тела окрест его сгинувшей ауры, рассредоточились по своим местам, и находились в меланхоличной унылой скуке от ухода столь увлекательного заморского гостя. Этот кон неизвестного ей игрища явно был за ним.

Пир продолжал набирать обороты, войдя во вкус вина, заливая всем глаза возвращая хмель в разогревшейся крови, хотя и не так развязно, как до острастки ввиду прихода правителей. Стирающий пальцы об струны менестрель окончательно выдохся, и его голос постепенно стал хрипнуть, и он, обливаясь сальным потом, евшим очи, и забегающем солью на уста, больше доверял своему инструменту, нежели певчим силам, зреющим в его пересохшей гортани. Сидевший с боку Симал понуривши, с досадой опорожнял очередной бокал, осторожными глотками, а его служанка все так же стояла на ватных ногах подле него, только за счет упора в изразцовую златую спинку его почетного седалища наследника престола.

Сквозь устоявшейся шум и воцарившейся гул разговоров, в зал полной недоумевающих господ, всецело до сих пор беспочвенно гадая отчего их истинно собрали, если никакой внятной повестки не огласили даже запоздавшие правители, все же заметили их увлеченные взоры то и дело гуляющие от лица к лицу пока не остановились, и те постепенно замирая искали точку, так сильно приковавшую их внимание. Позади стреноженных столов через открытый арочный проход, и двух стражников у входа, стараясь действовать, незаметно, воровато пробирался Джоаль, попутно придерживая свой бордовый куаф с согнутым ребром набекрень. Он тут же как искра во тьме привлек внимание всей плеяды прихлебателей, и если мужское общество, лишь усмехнулось с редкими оскалами, то подавляющая группа высокородных дам скривившись как от кислого, выдала небольшой клекот, который зарождался очагами, и воспламеняющимися скачками бродил от стола к столу с обуздавшем гневом обиженных женщин.

Обвивая столы слева, слегка порозовевший от пробежки Джоаль дергая вислыми прядями вытесненной челки, размеренной вальяжной поступью дошел до своего пустеющего места за креслом с мягкой подбитой спиной из желтого шелка, под левой дланью от королевы. В обстановки полной постепенно вытеснившей шумы тишины, так как даже Гуик взял передышку для единодушного придания драматизма ситуации, он отодвинул предназначенное ему окаймленное златом кресло, отчего раздался шершавый пробежавший по округе звук по плиточному полу каскадом разлетевшись по полым стенам, и только когда уселся, заметил пристальное внимание, нацепленное со всех сторон.

Его виноватые голубоватые глаза на резко усевшем лице, смотрели сразу на всех, и только потом неспешно перепали на свою тетку, которая казалась, вразрез прочем довольна. Довольная тем, как все восседающие вошли в журящий бессознательный альянс, сверля его разными по степени негодования взглядами, до глубины поражённые его дерзостью. Сибульт утопив пальцы в головы горгулий, держался дольше всех, с тем чтобы не разразиться заготовленной желчной волной гнева к нерадивому племяннику, но умяв острастку возобладав собой, все же прочистив горло очередным бокалом с жидкостью, он выдал характерный отзвук разметавшегося по-пустому на отголоски помещению покашливания, намекая на его инициативность в оглашение обелений.

– Нижайше прощу помиловать, за недопустимое опоздание. Впредь сего допущения не повториться, – окруженный немым полукольцом попрека конфузливо заверил Джоаль, встав и поклонившись родственникам, низко, но, все же держа дистанцию, чтобы не попасть лицом в яству. Королева, напустив хмурость на гладкий открытый лоб, резко одернула его за бордовый рукав в желтую тесьму его изящного кафтана, и залившись краской, сердито усадила обратно.

Сибульт отпирая исподлобный взор с малость ошельмованного племянника, наконец, звякнув подвесками, распрямляя клетчатую буро златую ткань, привстал, и все, в конце концов, отлипли своими жалящими взглядами от проштрафившегося виконта, без толики совести, и с заглядываем в рот государю ждали громогласную речь, кою пришлось выжидать долгие томительные часы пиршества. Хотя мола кому они привиделись столь утомительными и чуждыми.

– Рад приветствовать всех собравшихся нынче у нас. И так как все обрисовались и на своих местах… – он ещё раз искоса повел буравящим источающем яд взглядом на Джоаля, который подмяв уста вжался в кресло, скрывая розовеющие щеки утопающей шеей в кожуру кафтана. – Желаю паче не держать в умах, столь повисший в воздухе вопрос. Что празднуем мы сегодня? Отчего столь пышный пир? – велеречиво задал он риторический вопрос в обступившие массы, которые негодующее переглядывались, но постарались безмолвствовать, боясь перебить зачавшего словоохотливую идиому правителя.

– Мой сын, – король почитай небрежно, указал плеснувшем на скатерть окропляющем вином из кубка на одесную сторону от себя, за которой все так же восседал отрешенно томящимся Симал. Кой после оглашения себя окончательно лишился цвета лица, вжавшись в свой синеватый упленд, с выражением полного исступления в выкаченных зеницах, на осунувшейся мине. – В скорую пору пристанет женихом прекрасной принцессы Лирры, Мирадеи, чья красота молвой прошла, через всю Мирадению, прогрызая наши уши. Посему я и прошу его встать, а вас чествовать, его, как будущего короля.

Каждый из господ, графинь, баронесс, дочерей знатных сановников, и даже лакеи с отстраненной к дверям стражей, закованных в латы, без долгих ропотных раздумий, залились единодушными рукоплесканиями, и чередовали это с поднятиями кубков, присовокупляя к ним мелкие бравурные выкрики. Человек с востока, лукаво высунулся из тени в омут оваций, и так же поздравил наследника династии Майзы, подняв бокал, наполненный прозрачной жидкостью, изящно подернув нафабренные усы. Но тут король задрал открытую длань опять, не дав сыну пережить второй приступ смущения после того, как кровь только отошла из пут ледяного одеревенения оцепеневших от новости членов.

– Но не все так ладно… – поверг он всех резким выбивающим почву из-под ног выпадом мысли. – Трон ему я отдавать не намереваюсь. Поскольку не шибко стар, а прекрасная жена ещё может статься дать мне более достойного наследника, – от этих слов, в зале прошли непонятные негодующие перешептывания, но Сибульт быстро окоем сверкнул глазами, давая намек, что это была лишь шутка, для затравки. – Но двум августейшим особам, однакож надобен престол, – обезоруживающий новыми пассажами продолжал он. Его непоколебимый тон был столь уверенным, что Флагения воспылала чувством гордости за мужа, с упоением вбирая в лоно воздух раскачивая яшмовый камень, и в умалишённом обожании вкушала его речь. – Вследствие сего, я и мню, им впору занять Лядиной замок, зачав в нем новую династию. И тогда союз трех королей будет воскрешен, и уже не рухнет никогда, так как все мы сроднимся, и не посмеем покуситься убивать своих детей и отцов.

Он гордо задрал кубок и тотчас с лязгом размножил его об стол. Жест был воспринят не однозначно, но уже вскоре все громогласно залопотали, а Симал вновь вскочил, толи от радости, толи обуявшего шока, и его служанка не удержалась и отправившись на волю воздуху рухнула навзничь, затеряв сознания, но о ней быстро все позабыли. Ошалевшей новостями сын раболепно обнимал отца. Королева гордая за мужа и будущее потомство зардевшись, прижимала ажурную салфетку к невообразимо ехидным губам, прикрыв глаза под светлыми тонкими бровями в форме свода. Казалось, все загомонившее сонмище витало в охвативших с головой несбыточных грезах за назревающее возрождение давнего союза, о каковом слагали неизгладимые из памяти легенды, но если прихотливо приглядеться в оживший гоготанием зал, то можно выделить два темных пятна не ставших единым целом с восторженным гвалтом. Насупленный Джоаль сидел, углубившись в свой кресло, и обгладывающее наблюдая за младшем двоюродным братом, и дядей, не скрывая своего саднящего в горле и на душе разочарования. Симал всегда уступал ему, и разве что фехтования далось этому невзрачному юноше без натуг, который без двух недель мог стать королем, с нуля. Не прикладывая никаких натуг, не прочтя за четверть века больше двух книг, а слушки о том, что тому невмочь заснуть без лучины, и призора одной из возрастных служанок давно эхом проносились в стенах замка, и были доподлинно известны, всей свите. Однако всеобщие обуздавшее ликования не выдавала ни тени сомнений в избраннике на престол, или же все попусту лишились головы на плечах, от выскобленного предложения из аналов веков – Союз трех королей. Древний альянс пилигримов, против нелюдей, погубивших династии эльфов, что и сподвигло их коллективными усилиями воззвать Некроманта из пучины смерти, сновавшего возрождённым по деревням и предместья уничтожая ненавистных его хозяевам людей. И даже погубившего Войска Кайблала, последнего человека, занимавшего Ледяной замок, до того, как те земли стали считаться безвозвратно утерянными, подробленными на границы Майзы и Лирры.

Тихо ликующая Флагения мельком заметила сочившееся недовольство племянника, как и человека с востока, но, если тот в силу наметанности сумел его скрыть под маской притворства, Джоаль, окончательно утратил располагающий вид, отчего она и одернула его опять. Наклонившись, и подобрав челку, выпадающую из-за его куафа в тон своему кафтану, для лучшего обзора, со все тем же зиявшее недовольным лицом, исказившего его рот и сведшее зубы, и прищурив голубые глаза, он выдержанно ждал отрезвляющего слова тети.

– Не уж-то, ты сам алкал занять вотчину, по праву принадлежащую царским особам? – наигранно усмехнулась она, но говорила шепотом потонувшим во всеобщем трансе.

Согбенный Джоаль, напустил вид, что на поверку снисходителен, и вобрав перебитого яствами и воском воздуха с томным видом ответил, как и подобает, с пиететом.

– Суть не во мне, а кому она выпадет тетя, – в его словах жила неисчерпаемая досада.

– Чаешь, они не годятся для новой династии? – сузила она свои притягательные синие очи в сторону зеркально понурившихся глаз родственника.

– За неё ещё судить не горазд. Но тетя, мы с вами оба ведаем, кто обмачивал простыни до двенадцати, видя черную тень, и кто почивал токмо под боком одной из слуг, держа палец во рту, до того, как научился охмурять молоденьких служанок, своим саном, и страхом гильотины, за измену пред родиной.

Флагения опустив глаза, тяжко выдохнула попрек. Этот жест не был заметен многим, она умела маскировать это, но племянник всю жизнь рос с ней, и знал повадки тетки лучше, чем родителей, которых давно уже позабыл.

– Ты ещё помяни, отроческий период, когда мы гоняли его от купелей, женских бань во дворе, в виду его вуяристиских наклонностей, – ядовито говорила она, придерживая раструб рукава, со спавшими веером пальцами поверх губ, нежилая, чтобы лишние слова вышли из скромного междоусобия. Такие беседы достойны лишь их.

– Я бы охотнее припомнил, как он в силу статуса понудил одну из своих служанок, всякую ночь укладываться с ним нагой, и какую трепку ему задал Сибульт, когда…

– Полно, – прервала она его, небрежно отмахнувшись, кривив черты безупречного лица.

– Не взыщи тетя, но я не могу так же легко выкинуть это из дум. Мы с ним ладили, так как отроками росли вместе, но я все же старше, а следовательно, рассудительнее. Дивелз многому меня…

– Можно обойтись в беседе со мной без этого каверзного имени, которое уже в печенке у меня сидит! – вспылив оборвала она его, покривив лик дернув губой, и облепляя свою тонкую шею поверх ониксового ожерелье пальцами, имитируя удушение.

– Не обессудь тетя, запамятовал, – почтенно кивнул Джоаль, проглатывая мысль. Это приметила тетя.

– Ты голоден? – внезапно рачительно просветлела она. В тот момент, слегка отдохнувший Гуик, сыскал, второе дыхание, и вобрав всеобщее бравурное ликования, выдавал новую песню, которая резко поменяла тональность, и стала прославлять Субульта первого, отчего услажденный король растекся в кресле трона, раздавив лицо в бороздах ностальгии вспоминая легенду, которую с гордостью носил в своем имени.

– Нет, тетя я, пожалуй, под шумок, ретируюсь. Мне особливо нечего здесь лелеять. Справлюсь гоже к своим делам, прочту новый сонет, каковой как пить дать исполнит Гуик, прямиком к свадьбе моего горячо любимого братца…

– Не спеши, – ухватила его расторопность Флагения за пресловутый кружевной рукав. Заарканенный Джоаль послушно уселся обратно. Его брови встали домиком, а вздёрнувшиеся усы с незначительной бородкой сдавалось, переняли его настроение и так же непонятливо повисли. – Для тебя отведена роль в этой оказии.

Джоаль тотчас повесив нос, ожидал худущего. Стать десницей брату, фактически означало, что на него лягут все обязанности, покудова оный будет неразлучен с первой красавицей Лирры – а может и всей Мираденией! Но он ещё не догадывался о своей фатальной ошибке в расчетах. Ошибкой ценой в душевное спокойствие.

Флагения потянула растаявшего от услады слуха мужа к себе, кротко взяв за плечо, покамест скупая слеза орошала его пышные щеки с налетом промоин морщин. Но получив от неё лаконичное слово на ухо, он тут же как в воду опущенный посерьезнел и конец значимых для него стихов, не вызвал привычного для барда, требования бис. Вместо этого, заплывший палец в перстах, с повисшей на лице пасмурности подозвал музыканта в красном колпаке к себе. С ужасом оцепеневшей до немоты и чувствуя, как зашевелились под колпаком столбов вмётшиеся волосы и как сбегают галопом мурашек по закоркам к душе, спавшей в пятке, растерянный музыкант, с неуемной дрожью по всему наряду арлекина под мипарти, и, прижимая лютню к подкосившемся коленям неспешно приближался, дрожа синими устами и выкатив до глубины фибр озадаченные очи. На его шеи окромя испарины уже чувствовалась эфирная петля.

– Благодарствую тебе Гуик от лица короны, теперича, я вынужден просить тебя удалиться. Общая часть миновала, я удаляюсь, и тебе не к чему терзать уши тех, кто будет зазноблён всем, чем угодно кроме твоей гениальной музыки, когда мы ретируемся.

Окутанный наводящими седину страхами менестрель, спустив с плеч гнет мнительности, почтенно поклонился и почти тут же окрыленный безмятежностью, растворился в замке. Король же, встав ещё раз, пожал плечо сына, и, выводя грузность укутанного в клетчатый камзол живот, принялся возвращаться в подготовленные ставни. Джоаль все ещё терпеливо ждал, чего-то, когда тетка, будто рассержено прыснула.

– Чего щеголем восседаешь? У него к тебе поручение, не требующее отложений. Если полагаешь, что твои запоздания можно простить, то я бы попридержала эти грезы, и на твоем месте расторопно поторопилась исполнить волю моего мужа.

Джоаль привстал, почтенно отклонился ей, и поспешил за удаляющимся Сибультом. Флагении наполнили бокал, и тогда она увидела темного гостя, который аналогично племяннику явственно не поддержал выдвижение Симала на престол. Она тотчас подозвала услужливую служанку и повелела вызвать посла на аперитив. Получив известие, он выполз из-за вновь облепивших его гостей, и выставил напоказ сине-чёрное облачение. Он непременно направлялся к ней с лязгающим пристуком, и от его персоны поодаль веяла недобрая аура.

3.

Джоаль нагнал быстро удаляющегося правителя, пока он беззвучно торил по ворсистому бурому применяющимся под весом государя ковру, попутно вещая свой томный взор на расквартированные по краям кремовых стен картины, и разбитые на постаментах бюсты знаменитых лиц короны, прошедших через два столетия. Он как раз застопорился перед портретом, который возник здесь с последней досточтимой полноформатной битвы, косьбой смерти унёсшей жизни почти половины королевства, с каждой стороны. А Ревения и вовсе растеряла свои владения, как и всех своих воинов, наследники Кайбласа, не были найдены, так как Антур был осажден и всю свиту, погубили. Некромант выжег бичом чар, всех кто там был, и кто бы знал, если бы не трусость отца Куика Пактия, каков у битвы мог обретаться итог? Но они непростительно опоздали, и пришли на границу пепелища, и хоть Некромант с ордами орков, сотнями лучших лучников эльфов с запретных земель, големов да тролями был разбит, победа была достигнута слишком большой ценой, и битва при Антуре вызывала озноб, даже у наследников великих правителей. В той битве сложили голову не только сам Сибульт, но и отец Джоаля, старший брат Флагении. Мать же, не перенеся горя, умерла от нервного истощения.

Сибульт младший, перебирая желваками под бородой, пытливо смотрел на портрет Кармаля, отца Джоаля, который никогда не расставался со своей расписной под руны секирой, отчего и снискал гуляющее средь ратников прозвище – палач. В его чертах не было ни пяты от сына, так как тот пошел в мать. Грубое и видавшее не одну хорошую битву квадратное точеное дубленое лицо, со знаковым рдяным шрамом от хмурого лба, до сведенных обветренных губ, со светлым чупруном на вскинутой голове, доходившим разве, что до пронзительных синих глаз, да с пышными порыжелыми усами, в на сваленным им же дереве в пределах границе убористой размашистой ветвями дубравы. Нагрудник и пластинная броня, которая была столь прилегающей и атласной с филигранью герба, все же не спасла его от кряжистой воительнице орков. Которая пробила не только кирасу, но и его грудь, проломив в труху ребра, что прорезались к сердцу, несколькими хорошими ударами палицы, и та, даже не обратив чуткости на его обмякающее плечистое тело, отправилась к следующему несчастному.

Подоспевший Джоаль минуя слабый скреп лат притаившейся стражи, встал под его ошуюю, и разделил трепетное чувство, теснившее его грудь, к знаковому портрету, человека, которого знал непростительно плохо. Ему миновало три года отроду, когда сие довелось, и даже сам Сибульт, был вынужден ожидать в замке, на не исключаемую вероятность ужели Некромант одержит вверх, и необходимо будет удерживать осаду уже Майзы. Король так и не возмог камнем на душе, висевшей эпизод, как тот трусливо поджидал вести, в окружении немощных старцев, и слезоточивых дев, которые прижимая к лону детей, затаив дыхания ожидая звона колоколов, извещающих о победе или поражении.

– Я восхищался им, как и отец, – хриплым баритоном проронил Сибульт, не отрываясь от завораживающего до гусиной кожи полотна. – Ты вестимо был не в меру мал, с тем чтобы помнить его, но поверь на мое слово. Ежели мне бы пришлось избирать с кем ступать на заклание в запретные земли, имя твоего отца первым созрело в моем угасающем сознании.

– Жаль, мне выпали от него лишь легенды, да переходящие из уст упреки, относительно сличения меня с ним, – притворно каясь, хмыкнул Джоаль, почесав ворот, который внезапно, стал сдавливать ему шею, как лишенная воска плеть.

– Пойдем, – помыкающим жестом, махнул правитель, и они избрали путь в сторону личного кабинета монарха.

На деле им пребывал кабинет для общения с десницей, но так, как Флагения, была образована по первому классу, необходимость в советах, третьей стороны, ему была вне нужды. Зато для приватных бесед, кабинет имел спрос, и довольно каждочасно.

Грузно воссев напротив лакированного стола, над которым тучей нависал портрет очередного великого эльфа, некогда правителя прошлой эпохи, Джоаль принялся пытливо осматриваться. Завешенные иссиня-черными драпри витражи, за которыми набежали недоброжелательные не сулящие добра тучи, вытеснив погожую просинь, тут же напустили угнетающего нутра мрака. В колени упирался, широко простирающей письменный стол, со всеми заправскими атрибутами для работы, включая стеклянный флакон с матово зеленом зельем бодрости, который был подарен одним из последних друидов, обитавших в замке, и хранился Сибультом, как зеница ока. Забитый как глотка обжоры книжный шкаф с выточенным горельефом на створах, живо иллюстрирующих древние сказания прежних владельцев, а заветные книги, из него с эльфийского на всеобщий язык перевел лично Дивелз, отчего и получил вечное признание ещё старшего Сибульта. Небольшая софа с витыми зеленоватыми рюхами под боками, как понял Джоаль, необходима скорее для удобства интима с королевой, нежели сна от тяжелых расчетов на обшитых ангельско бордовой материей подлокотников. На полу украдкой была урывками приметна малахитовая мозаика, коя так люба эльфам, и так не недостижима в полной мере для, повторения людьми, а техникой отделки владели лишь дворфы, кои делиться сокровенными знаниями не собирались, а с людьми так и вовсе масштабных проектов не водили. Их нелюбовь к эльфам вскоре миную прибытие, всецело воздалась к людям.

Умостивший своё заплывающее тело на место, запалившей свечу отгоняющей полумрак Сибульт залез в один из ящиков, и изъял песочный лист, который изначально был, завернут в свиток заправского пергамента. Поставив на один конец столешницы из лакированного тиса, чернильницу, а свежее подпаленную червлёную свечу под левую руку, натянув бумагу и подперев её стекающем животом, он, пуская на портрет отпавшую тень с венцом короны, принялся педантично записывать текст, вороним пером, произнося под диктовку каждое слово себе под усы, растягивая их словно тянучку.

– Королю Лирры Куику, сыну Пактия от Сибульта второго, правителя Майзы. Я выказываю тебе все почести, достойные твоего титула, и пусть весть моя не смутит тебя. Как ты уже ведаешь, неприкаянный Антур вновь заняли нелюди, и не далек час, как их силы опять наберут скрытую мощь, и мстительно набросят на нас, свои орды с накопленной яростью и растравленными ранами обид. И доколе час не поздний, я настоятельно прощу тебя, даже заклинаю, вспомнить о союзе наших предков, кой разбил всех тех, кто не дал нам миролюбиво жить, но вновь обретенных землях, не зная бед. Но тем паче, я чаю своим долгом внести рациональность и объединить наши дома и под иной подноготной, вне подлога. Наши дети уже достаточны, зрелы, дабы вступать в монархический брак, а разделять власть на столь больших территориях нам не под силу. Отчего я и сватаю выдать своего единственного сына Симала, за твою наипрекраснейшую дочь Мирадею. А как вотчину, обеспечить им свое личное королевство, скрепив наши дома каленым железом святого брака наших наследников. Весть доставит мой племянник Джоаль сын Кармаля, и в случаи твоего добра, мы выдвинемся всей нашей полчищем, на земли, на которых склонили головы наши отцы.

С безмерным почтением Сибульт второй. Король Майзы.

Джоаль скучающие в пол уха вслушивался в помпезную монотонную речь, покуда не уловил упоминания племянника. Его сердце сжалось, словно поражённое леденёными иглами вовнутрь. Дважды перечитанное письмо уже было скручено в свиток, а стекающий сургуч с багровой свечи, уже был придавлен именной печаткой. Затем Сибульт чьи брови очерчивались заревом одинокой свечи дарственно протянул документ вылупившему зеницы осунувшемуся Джоалю, который уже почувствовал, полоску испарены под кромкой шляпы, которую даже здесь не спешил снимать, покуда глаза полезли на лоб.

– Как ты, верно, уразумел, я всецело доверяю тебе эту миссию. Будем уповать, одно единственное поручение за всю праздное бытье ты исполнить, горазд? – с небольшим давлением монотонно произнес тот. Повисла тишина, и привкус воска вяжуще повис в полутьме помещения, в котором визави встретились две тени, разбившиеся по стенам.

Дрожащими руками с посиневшими устами, виконт лихорадочно принял лист свернутой бумаги, а набежавший комок во рту, так и не спешил падать в пересохший зев. Испытывающее смиряющий его неотвязным взором Сибульт заметя это и внезапную немоту явственного страха, немного уважив свою тягу острастки повесы, удовлетворенно потрепал бороду, затем выдохнув, решился, на короткие детали, обведя прямым взглядом сошедшего с лица племянника.

– Одного я тебя не отряжу. Но и орду не дам. Я наслышан, о выдавшемся перевороте на востоке, и сколько наших негоциантов и обычных сермяг в купе с Лирийскими, пало из-за их ретивых попыток укрепить власть очередного новоиспеченного монарха. И ты доподлинно, уже слышал про наши ответные действия, каковые несут пожитки, но заверен, что в гожую сторону. Сие деловой вопрос, и я не хотел-бы, чтобы кто-либо из нашей свиты… Вернее никто не должен знать, кто именно направит весть Куику на поклон. Я им не верю, ни одному. Люди востока все чают подмять Мирадению, и кто знает, на сколько проворны их потуги…

Стушевавшийся Джоаль, пропускающей ставшие приторными слова мимо ушей, все ещё не помня себя от пронзившей оказии, потерянно с закоченевшим видом сидел над свитком, как над убитой птицей, и было расслабившейся до вкрадчивости король, присовокупил в свою речь строгости.

– Ты исполнишь волю короля? – сие бесспорно было не вопрос, но оттого, то он и вернул племянника с поднебесной, на седалище под ним.

– Но я! – надсадно вырвалось у него, покамест он одолеваемый хладом меж лопаток, и сосущим чувством под ложечкой все же стянул убор, отчего пряди выскочили ему на лицо. – Я и за стеной то не вращался, отродясь! – он все ещё тяжело выдыхал полной грудью покоробленный юноша, у которого по белесым скулам бежали капли пота, когда Сибульт с менторской манерой продолжил, напустив более расслабленные черты округлого лица, спуская натяжку.

– В том-то и кроиться истина. Кто покумекал бы, что некто, кто не за четверть века, и шагу не выдворялся за территорию стен замка Майзы, отнесет письмо напрямки в Лирру? Воистину. Даже я не желаю ведать, какой тропой ты уродишься отсюдова, и королевского ведущего я вам не предоставлю.

– Но как же… Как я дойду? – начал он стрекотавшее осекаться, напуская стигму к вспыхнувшим сухощавым щекам, сверля государя одичавши вылупленными зеницами.

– Карты, – безразлично ответил государь, и оттопырился за стенавшем от натуги спины кресле, не сводя с него зеленых изучающих глаз.

– Но одно дело, карты, иное, мир вне серых клочков бумаги! – он будто обругал короля кипенью заклокотавшей желчи, на что тот лишь осклабился, отверзая бороду как щетинистый занавес от видавших лучшее время зубов.

– Изволь. Дозволяю, сыскать себе провожатого.

– Но где же? – хватаясь за слова, одернул потяжелевшей от новостей головой Джоаль.

– Близлежащий Ренкор, водит в себе всяческую разношёрстность сброда. Что-нибудь путное сыщется. Но заруби себе на носу: они все плутливые шарлатаны и корыстные пройдохи. Не давай залог, покамест не завершишься, что у него есть за бравадой о себе достойная слава. Она мой дорогой, олицетворяет степень надежности. Ну, или первую брешь.

Джоаль, как облитой холодной водой, понуро сидел и не мог оторвать не смаргивающего оцепеневшего взгляда от стружки свитка, и даже, кажется, забыл, как дышать. В его растворенные до предела веки проплывали соленые капли едкого пота, но тот все ещё был не в себе. Наконец, короля утомило высевания на кресле, без любимой супруги, и он, увлекая свою тень в приглушенной на свет сени привстал, с набором воздуха, в широкие ноздри, спуская кустистые брови.

– Завтра с первыми прорезавшимися лучами анеманы, ты в братии, трех солдат и оруженосца покинешь замок, и территорию Майзы. Многие воспримут сей жест, как шальной моцион, так, как ты будешь вне обильной свиты, в окружение заурядного сопроводительного эскорта. Следопыт, уже твоя импровизация. Докажешь, чего стоит, твой прославленный в веках род.

После этих отрезавших потуги к пререканиям слов, он отчески коснулся упавшего плеча Джоаля чутким пожатием длани, и, умыкая свою тень, освобождая волю янтарному свечению свечи, направился прочь, напоследок бросив через плечо.

– Пока водиться время, отыщи Дивелза. Он предоставит тебе путеводитель, или иное путное подспорье или напутствие, к походу. В конце концов, кому как не ему знать об устройстве мира, не выдворяясь при этом из твердыни, без малого сотню лет.

Послышался отдаляющейся басовитый смех, и скраденный на выражение в осевшем лице до отказа налившихся свинцом членов, сражённый Джоаль остался один с возложенным поручением. Праздные дни иссякли…

Фигура нетривиального человека, отпираясь от общего воцарившегося галдежа, приближалась все ближе. Сине-черное очертание облепляющего дюжее тело кафтана востока с накидкой, маячило издалека, и лучиной во мраке выделялись среди, привычных до приторности тонов заправских одеяний. Чем ближе он подступал, тем явнее становились мурыженные въедливым песком подолы его нависавшей черноватой хламиды, поверх развитого выпяченного торса, и слабый срежет ударов шипа жезл. Откуда не возьмись вместе с ним, прибыл вяжущий привкус чабреца. Он был с опрятной вытянутой черной, как уголь бородой и завинченными нафабренными усами под сглаженным носом, и слегка подвеянными карими глазами, на бронзово смуглой коже. На голове человека с востока венцом возвышался небольшой овальный тюрбан, из которого высовывалась коренастая коса, доходившая до поясницы, а мочки обременялись двумя злато атласными серьгами. Дойдя до королевы, он низко поклонился, сложив себя вдвое, и его коса подобно змее свисла, и тут же взметнулась ввысь вместе с ним. Его острые мыски, в аналогично синим одеяние с золотой тесьмой по краям с затянутым златого шитья кушаком, особенно заинтересовали любопытно обгладывающею взором Флагению, однако, все меркло супротив его жезла. Длинный, доходивший до высоких плеч златой скипетр, был инкрустирован зеленоватой мозаикой шестиугольников, мимикрируищих под чашею. На конце царапая бурую плитку, подводила черту небольшая стертая игла, напоминающее жало, а сверху, под чуть спущенную, руку так же укутанную в синею тунику по костяшки, на королеву смотрело всецело литое золотом змеистое существо расправившие ребра и выделяя плотоядный оскал с осклабившимися клыками и раздвоенным златым языком, с пылающими опалами в пытливых глазах.

Человек уже выпрямлялся, когда метавшаяся в мыслях королева только подбирала слова, он поразил её.

– Зигав Мурез, – представился тот, высказав своё имя, так мягко, будто каждый раз произнося его, он смаковал гордость, от этих слов.

– Заверена, мое имя для вас не тайна, – съязвила королева, и, словив его почтительную улыбку, радушно указала на кресло Джоаля, которое вновь бесполезно пустовало. С большим почтением, заморский гость, педантично откланявшись принял предложение, подобрав полы тафты у голеней, и уселся на выделенное место. Флагения впервые отчетливо заметила его парные сверкающие серьги, которые взбалмошно дергались при каждом его движении, но до этого уходившие на второй план. Свой жезл, он держал по левую руку ложа оный на плечо, будто скрывая от любопытных неописуемой красоты глаза единственного предмета имущества.

– Вас сложно не приметить, в этой гурьбе, заурядности, – вновь отметила она, задорно подернув тонкими пальцами на сумятицу лиц, а тот лишь невольно качнул головой, помяв бороду, выражая признание, сужая подведенные черной полосой карие как антрацит глаза.

– Могу заявить о том же, но полагаю, для вас знакомы подобные обеты. Обеты лести и корыстного притворства, устремленные в сторону раболепского ханжества, без грамма уважения и подлинности прямодушия.

Её так же, поражал его еле заметный акцент, который тот очевидно снимал, долгие годы, вымуштровав с чуткостью сей недуг. А манящий чабрец и впрямь, вязал из неё веревки.

– Вы польстите мне, если просветите, где отвязали акцент, или выдадите учителя, поколе мы будет разделять вино, преломляя снедь, – она молниеносно щелкнула пальцами и тощая, и услужливая служанка позади, со страхом в горевших широких глазах, подбежала с пляшущимся кувшином. Но внезапно, когда она приблизилась к Зигуву, он резво накрыл бокал Джоаля укутанной кистью, перемотанной синими лентами, и несколькими кольцами на крепких пальцах мечника. Но те не были ни на йоту грубы.

– Мы не пьем не вин, не иного дурманящего зелья, – лаконично указал он, и стрельнул взглядом на тонкую точно иглу проглотившую смешенную прислужницу. Что в чепчике казалась, свежо обожглась, и чувствовала неотвязную щемящую боль в горле, отчего её вспотевшая до бусин пота ложбинка между ключицами высветившееся от выреза её сюрко, задергалась, пока та покороблено недоумевающе ищуще смотрела на королеву.

– Как жаль, – досадно подогнула губу королева, и назидательно стукнула ногтем по своему порожнему бокалу, который уже вскоре был наполнен по золотистую полосу оправы.

– И все же? – настойчиво напомнила плененная интересом королева о своем давеча отпущенном вопросе, и тот будто нехотя, поведя губой, выдавил следующие слова.

– Один прелюбопытнейший господин имел любезность посетить нашу страну. Я долго пользовался услугами переводчика, доколе не посчитал жизненно необходимым выучить язык данного поразившегося мое воображения человека. Так пылки были его речи, и сладок велеречивый стиль владение всесветным наречием.

– И кем же был тот «стол» пригожий господин? – сгорала от нетерпения королева, прижимая бокал, который давил на щеки, впуская в рот сладкие потоки, красной настоявшейся виноградной жидкости, прошедшей все этапы брожения, без тени кислинки.

– Некто виконт Юник. Он был столь заворожен нашей архитектурой и культурой, что остался на долгие годы, и казалось, нашел себе место. Будучи третьим сыном в семье, ожидать щедрого наследства, ему была явно некстати, вот он и отправился повидать новый мир. Ему очень полюбился мой театр, в коем он с отрадой вожделел выступать и сам.

– Увы, о нем моя память предательски пуста. Вероятно, он был родом из Лирры, – после небольшой растерянности, ей точно овладела искра язвительности и она, осклабившись продолжила более хищно. – Я слышала недавно, на востоке стряслись радикальные перемены, и многие иноземцы, получили, скажем,… не лучшее отношение вследствие своего этноса. Это так? И, к слову, коснулось ли этого того самого Юника?

Он слегка изменился в располагающем лице, и обвел по лбу змею на своем спущенном на плечо жезле, кой уже давно приковывал внимания свиты правителей. Но уже скоро чуточку заметные хмурые морщины на краях висков и век, разглаженно распрямились, а подведенные очи, искоса стрельнули.

– Мы ведь разумеем друг друга без избыточных слов? – вне обиняков отметил он, точно извернув себя наизнанку, примерев новое выражение и более тяжелый баритон в речи.

– Я догадываюсь, зачем вы здесь, и без окольных бесед, – подтвердила она его слова, опустив лазурные очи, разбавив речь свинцовой бременем, укусив свои щеки изнутри, дабы не покривиться, выдав подлинное расположение духа. Майза приняла в свой порт лишь один корабль, с которого и довелось украдкой узнать о перевороте и гибели тысяч сановников, торговцев, и нелюдей со своими семьями и нажитым имуществом. Или, переводя с государственного языка – Казна просела.

– Мне очень не по себе от выдавшейся трагедии, но Вамир видоизменяется, и нынешний Шах Акурам второй, не потерпит иных идеологий. Он сплачивает нас, и верой, и мировоззрением. Мне жаль, что от этого ненароком пострадали, многие жители Майзы, и всей Мидарении. – Он выждал, набрав воздуха, не отпуская от себя подсоленного укоризной взгляда королевы, которая, окончательно утратив чувство времени и пространства, отчего посторонний шум и звоны бокалов, с идиотским смехом молодых особ, желающей кокетливо показать себя перед очередным графов, ушел из внимания, растворившись, как капля крови в океане.

– Я крайне сожалею, что стал вестником таких безотрадных новостей, посему и взываю к вашему благоразумию, – продолжил он, на этот изменив тембр в сторону страдальческой апологии. Играл он свою роль отменно.

– Меня вот, что прельщает, – собралось с силами красноречие коронованной особы, готовившая яркое парирование. – Вы хладнокровно убили наших подданных, под наветом вашего Шаха, и теперь взываете к нашему благоразумию, касательно ваших купцов, и лавочников? Кто восполнит утрату перед: женами; детьми; родными и государством, каковому они в срок выплачивали одну десятую от своих нажитых доходов? Что может на это молвить ваш нынешний благородный, и безукоризненно справедливый Шах?

Оскорбительные в некотором роде желчные нападки, промелькнули мимо востро направленного внимания Зигава. Он, пропустив все точно ветре, лишь вобрав сперто напичканного чадом яств, вин, пота и воска воздух, да сжал поручень кресла, скорее для равновесия, чем от обуявших нервов.

– Я прибыл, с мирными побуждениями. Хочу урегулировать конфликт миром. Война не к чему, ни вам, не Вамиру, отчего я и прошу выдать нам людей, кие не повинны в смене государственной политики, о которой они сами давеча ни слуха не ведали, и не должны страдать, из-за чужих проступков.

Королева иронически оскалилась. Симал в метре от неё, растратил чувство реальности от пьянивших не хуже вина амбиций, и на ватных ногах удалился с потерявшей какие-либо виды пристойности в захлеб икающей служанкой. Многие аналогично постепенно покидали свои места, выбирая себе чету на ночь, а те, что оставались не могли поднять свои лица со столов, а у некоторых дам давно спускали подвески, поколе они невнятно бормотали свое неубедительное – нет.

– В конце концов, я не принимаю решению, – парировала она с толикой безучастности. – Заключительно слово остаётся за Королем Майзы.

– Я так не думаю, – будто со скрытой злой усмешкой, не выделяющейся за его бесстрастными чертами, резко отчеканил Зигав.

– Что? – сробев сконфузилась она, даже опрокинув бокал, что излил содержимое на белесую скатерть, впитавший в себя сладкую жидкость, окрасившись в алое, меж остывших и надкушенных блюд на расписных тарелках. Сдавалось в первые кто-то заставил осечься неизбывно степенно чванливую королеву Флагению.

– Я вижу в ваших синих глазах больше власти, чем в королевских блеклых зеленых очах. Мы оба знаем, кто здесь принимает решение, а кто его подписывает…

– Да как вы!… – вспылила она, сведя до треска зубы и начав задыхаться в коконе корсета упившись его духом чабреца. Но прозорливо кинув озадаченным взором по сторонам, все же заметила, что многие ещё на своих местах и в добром здравие вне остекленелых буркал, и даже развесили уши к их сбивчивой на интонации беседе. И дабы не сатанеть, теряя лицо на глазах, свиты, она скрыла, рдело румяные щеки, и, придя в себя растратив намечающуюся стигму и жилку на шеи, подозвала служанку, которая протиснулась меж пустеющим королевским троном, и королевой, дабы рачительно выслушать на ухо наказ.

Когда она почтенно удалилась, Флагения, вернулась источающим кислоту взором к послу, который учтиво и беззоботно выжидал, не брав, в рот и крохи со стола с остывшими яствами.

– В одном вы правы. В моих глазах есть власть и не только над мужем. Вы задираете королеву, которая не шибко ценит помыкания собой, – стравлено, но выжигающее протянула она, силясь овладеть собой.

– Мне очень прискорбно, если я оскорбил вас, – виновато скуксил он пышные губы, под стружкой витых усов. – Поверьте, в моих целях стояло, все что угодно окромя этого. И я приношу чисто сердечные извинения, и умоляю снисходительности, для моей неудачной проницательности. Надеюсь, я ещё не отогнал вас от себя?

Флагению утомила его показная добродетель, и когда недалече она почувствовала, что король все же получил её весть, она будто сбросила ушат с плеч, выпрямившись и вздохнув полной грудью натянув яшму, и более не ощущая сдавленности корсета.

– Король Сибульт! – сробевши, благоговейно воскликнул посол осипшим гласом, безмерно расширяя карие зеницы, выпуская весь обхват белка, смотря ей за спину, и привстал со стула, отчего его коса, как и серьгами, взметнулись вместе с ним, а жезл едва не пал на бурую плитку. Поклонившись ещё раз, он получил лишь мах рукой, и легкий кивок от уставшего во всех смыслах государя.

– Я, пожалуй, покину вас, – заявила королева, и, поцеловав кисть мужу, пошла прочь пуская трен платья и оборку в движение, в последний раз проведя пальцами по его плечу, что в условном языке жены и мужа, означало – будь осторожен.

Она не желала больше слушать человека, который разбил её своими, как не странно точными наблюдениями. Он ненасытно следил за ней всю прием, и сложно было упрекнуть его в не наблюдательности, как и в, том, что он проницателен. Но королева, отсекая неприятные рассуждения, желала, увидеться для вольной беседы без личин, с племянником, так как знала, что сын уже скоро будет лежать возле обездвиженной служанки, которую он сознательно напаивал весь прием, дабы не встереться с ней лицом, при близости, которая всегда давалась ему с трудом.

4.

Королева рыскала по всех злачным местам племянника, кроме самого избито излюбленного, которое не пришло ей на со стороны острый ум, лишь из-за её личной неприязни, к нелюдям, чьи сородичи в былую пору убили её родителей, а позже и брата. Так, что до глубины души опечаленная, она повесив голову рискуя уронить диадему, желала встретить его с утра, и предостеречь, что её хмельная шутка, с его отправлением за стены, уже не такая веселая острастка, а главное взвешенная, учитывая его домашний уклад, и нелюбовь к открытым пространствам.

И, тем не менее, сам Джоаль уже минуя пустые крылья замка, и притаившуюся по альковам стражу пробрался в библиотеку к Дивелзу, которая называлась так лишь в силу того, что, что никто из ныне живущих не помнил её просторы стеллажей без присутствия извечного остроухого старожилы. Среди высочайших склоченных книжных шкафов, упирающихся в затемненный сумраком туч односводчатый занятый расписной картиной потолок, как с эльфийской, так и с людской литературой, на подвесной лестнице, в сени стоял, казалось юноша, но на деле двухсотлетней полуэльф. Вид Дивелза всегда вызывал неприязнь у людей, не знавшего его. Он носил скроенное под свой рост и мосластое телосложение бледно синее эльфийское сюрко с голубыми полосами тесьмы по обрамлению штанин и рукавов, которую подобрал в одном из нетронутых шкафов, и казалось, в жизни не снимал её. У неё были долговязые растянутые и широкие рукава, доходившие до бедер, из которых свисали его тонкие кисти, с вечно не стриженными круглыми ногтями. Его нетипично антрацитово-черные и длинные по мере людей прямые волосы ровным каскадом струились по его сухопарой спине, и ниспадали прядями на острые скулы, и только слабый венок, своими серебреными шипами, не давал им нагло лесть в глаза, под нахальным сквозняком. Вострые наконечники бледных ушей высовывались поверх волос, и часто привлекали фырканья тех, кто бродил по замку, и замечал в свободном от дверей своде прохода, его инородный силуэт. Ростом он был с обычного человека с севера, и до истинных эльфов ему не хватало порядка фута с небольшим, кой он восполнял, часто стоя выше людей, у книжного шкафа за устремляющейся к своду стремянке. Или, занимая софу для чтения, которая специально им была занесена повыше на балкон, окаймленный балюстрадой, возле кабинета, бывшего смотрителя, библиотеки, почившего много столетия ранее.

Проходя по глянцевому полу, на котором мозаикой были изображены нагие эльфийские девушки, буколически пробегающие по зеленому саду сирени, за которыми приударял не менее одетый эльф с другом в пируэте танца, Джоаль припомнил, как часто в детстве, выложенная чешуйками эпохальная картина окутывалась ворсистым непроницаемым ковром. Кой с годами оказался задвинут далеко вглубь ближайшего чулана, в котором, кстати, хранились запретные книги, кои Дивелз скрывал даже от него.

– Высоко стою, и над людьми свою головушку возвышаю, – отразился эхом по широким потолкам задорный голос Джоаля, хотя ему была отнюдь не весело, после последних известий.

Голова библиотекаря увлеченно дернулась на отклик, и волосы подались небольшому витиеватому виражу. Он тут же съехал по лакированным перилам с шорохом, и так как был очень легок в силу природы эльфа, не страшился упасть с высоты второго этажа. Оказавшись на бренной низине, подол его сюрко слегка поддался силе потока воздуха, и после того, как умиротворено осел на законное место скрывая его голенастые ноги, и сплетенные из кожи сандалии, подбитые шершавой подошвой, чтобы не скользить по поверхности. Он разверзнулся, и его утонченные черты, не знавшего загара лица, с острым подбородком, на корню лишенного сироты щетины, ещё немного вытянулись в улыбке телесных губ, натянув малокровную кожу на скулы, выделив агатовые стеклянные зеницы эльфа.

– Опускаюсь, и к вашим порокам приближаюсь, – отозвался его колко высокий голос, и они обменялись устоявшимися рукопожатиями, в районе укрытых локтей.

Они без лишних слов, сразу прошли к небольшому столу за колонами, за которым полагалась читать королю, если тот соизволит прийти, вместо того чтобы прислать прислугу, как поступала королева, когда ей требовалась книга, из библиотеки, к которой она не приближалась, держа вынесенную годами дистанцию, как и к нелюдям в принципе. За витражными скругленных оконец все так же сложенными из представительниц нудистских общин эльфов (у которых после появления людей появились шторы), брезжило намечающейся пасмурностью и нависавшими мрачными тучами, которые готовились терзать душу Джоаля неусыпной ночью, нагнетая гнетущие сомнения перед навязанным походом. А пока, они расположились на двух искусно выделанных эльфами креслах, и чтобы сгладить назидающую тень, полуэльф сходил за спасительной лампадой.

Вскоре легкое освежающее темень, слабое полымя озарила широкие убранства, казалось даже вотчину, принадлежавшую непосредственно одному небезызвестному жителю замка, который ни разу не поспешил бы уйти и на пядь земель от своей резиденции, подаренной ещё отцом Сибульта первого. Когда все прелюдия справления тьмы были готовы, а слабое марево от подсвечника с капля подобным стеклом, удалялось вверх, освещая скруглённый алебастровый балкон с софой, Дивелз втянув приятный ладонский привкус воска, зачал разговор.

– Чем могу услужить, милый друг? – он облокотился в кресле своих предков по линии отца, и участливо выжидал первого слова со стороны, как он всегда называл виконта Джоаля – Друга.

– Есть у тебя в загашниках, одна вещица, как говорил мне мой дядя – Путеводитель по Мидарении. И как это ни прискорбна оказия, я прибыл к тебе лишь за сим пустяком.

Дивелз скривил вытянутое лицо, но не из-за его слов, а смысла, который извлек из них.

– Путеводитель, нужен тебе? – полубопыствовав заломил тот, и его агатовые и глянцевые глаза, скосились при свете свечей лампы, и через витиеватый дымок, долго испытывающее сверлили молодого Джоаля, который уже снял свой убор и бросив его на деревянный стол, уложенный книгами, и картой, с приблизительными данными людей о раздольях Мирадении.

– Мне наказали доставить донесение, в Лирру, – без радостно продолжал он раскрывать подноготную, вынув запечатанный свиток, и мягко положил его на читальный матово изукрашенный цветами и облицовке по границе стол, отчего тот в силу формы покатился, доколе не уперся в грузную книгу с видавшим видом переплетом, о сокрытых в толщах почвы гротах дворфов на юге.

Дивелз аккуратно дотронулся до пергамента тонкими пальцами не знавших ручного труда, и прихотливо повел ногтем по печати свежее застывшего сургуча, и только тогда шмыгнул тонким ровным как спил носом, постучав ногтями другой кисти по сглаженному столу.

– И в чем же ты так проштрафился, коль разэтакое дарование снискал? Гильотина в нашу пору утратила значение, или кривотолки на узурпаторов власти больше не действенны? – неосознанно из этого вышел звонкоголосый сарказм. Начало эльфа оставляло его беззащитным от подобного.

– Мне не досуг обсасывать это. Дивелз, затемно, с первыми прорезавшимися лучами анемаи, я обязан буду отойти в довесок с ещё четверкой счастливцев, искать смерти на прогалинах, где я стану мишенью для стрел вольных эльфов, или пока одиноких голодный орк, не вобьет в меня топор, пока я отстану от улепетавших от их беснования ратников.

– Ты знаешь с кем исходишь? – внезапно лаконично вставил Дивелз, явно пытаясь найти рациональное зерно, сверля друга агатовыми бесцветными очами, уводя его тревоги в сторону.

– Ну, разве, что тощего, – без особой радости отметил поскучневший Джоаль, после чего пуще прежнего устало выдохнул новую печаль.

– Это твой оруженосец, кой потребен тебе лишь как фиктивное олицетворение сана?

– Вестимо так, – подтвердил он, кивнув пучком бородке, потерев следом короткие упавшие от печальной мины усы.

– Коли так, тебе статься, не пристанет так одиноко, и вы вместе узнаете, друг друга в разы гоже, – почти просияв на свету свечи, отметил полуэльф сверкнув кристальными зеницами. Джоаль при этом даже при тени показал недовольную гримасу, и его растянутые усы скривились вместе с ним.

– Я вроде попросил предоставить мне книгу, кою, скорее всего, нацарапал ты, как особливо тебе любо, при оном именуясь людскими именами, самообольщаясь грезой найти читателя.

– Отнюдь. Не все мои книги владеют псевдонимами, – грустно отметил он, и вышел из хомутов подлокотников расписного кресла, у которого по обрамлению оперились золотистые зазубрены в форме лепестков по кромке спинки, и лилии на фоне зелени на самой мягкой обитой под парчу подушке, в стесняющем цвета полумраке.

Джоаль испытал внезапный приступ колющего стылой сосулькой стыда, как если бы обозрел ситуацию со стороны, и постиг, как корыстно пользует друга, нежели, принять его чистосердечные помыслы достучаться до скрытых мест его бедственного положения, выделив хотя бы малейшую толику в позитивное русло. Все эти щемящие сердце факты спрессовались, выливаясь в непреодолимое и сносящее желание извиниться, перед ним, но слова все ещё застревали в горле, не доходя до опавшего языка, которые сделался свинцово тяжелым и неподъемным, дыбы выдать хотя бы малейший звук.

Дивелз разверзая сень отблеском изящных широких глаз, вернулся и положил перед ним небольшой свекольного переплета томик с песочными слипшимися страницами, у которого маячила рукописная обложка – Некий раненный ратник с перекошенным небритым лицом притулился к древу, коего нагоняла через чащу необычная воительница. У которой при том были довольно рыжевато щетинистые щеки, и необычные волосы, будто смазанные надтреснутой грязью, отчего казались облуплено дымными. Её бугристо коренастые плечи были облеплены шкурами, а на широких открытых голенях были замечены следы шерсти, как и на стопах, которые совершенно голые и с длинными когтями стояли врозь, пока та, бравируя железными мышцами, натягивала очередную стрелу в самодельном луке из нескольких перемотанных прутьев, целясь в спину латника, для решающего выстрела.

– Кто это? – вместо заготовленного обеления озадаченно вопросил Джоаль с иступленным выражением, стукнув перстом по обложке указывая на девушку, с необычной шерстью на ногах.

– Тумерка. Но тут есть одна опечатка. Они, как мне известно, прибывают в заснеженных участках, и в зелени встречаться, для скажем продолжения рода, и этот счастливчик либо не подошел ей, хотя им и нет дела до таких формальностей. Либо испытывая судьбу, напал, что тоже не разумно, так как они никогда не ходят безоружными, – развел мосластыми руками полуэльф подметая рукавами матовую поверхность стола, косясь исподлобья на мутный силуэт отдаленной девы лесов.

Джоаль ещё раз занимательно глянул на воительницу с луком, и её щеки, которые были похожи на волчьи заостренными.

– Она человек… ну в смысле ей подобные? – неистовствовал любопытством виконт.

– Нет. И не эльф и не орк, ни… гоблин. Она как я уже молвил – Тумерка – из племени тумерок. Они древняя раса, которая рождает только девочек, и задействует в продолжение рода людей и эльфов. Им в общей сложности несколько тысяч лет, но не внятной речи, ни четкой цели у них нет. Из генов, что они берут у донора, не один отличительный не оседает, и они просто фактически плодят свою копию, не знаю, почему они просто не свершают репредуктирование, как самки животных, утратившие самца.

– Это как? – изумился Джоаль.

– Скан носителя. По средству, защитной реакции.

– Откуда ты об этом изведал? Не выходил дальше этих стен, как и я, уже более ста лет, и…

– И, тем не менее, читал больше, и более важные вещи, нежели сопливые сонеты о любви для обольщения вздорных дам, – обрезав, прервал его Дивелз, чмокнув тонкой губой напоследок, свернув тенью от скул под каскадом прядей.

Повисла неладная гнетущая тишина, и Джоаль на некоторое время потерялся, потом выговорил, и чувствовал, как слова выпадают из него осыпи камней по скату пробившейся речи.

– Спасибо тебе. Я, скорее всего не ворочусь, так как мне инда возбраняется взять здесь следопыта, или коня, для скорости. Ясное дело коней у нас с горсть, не в Гании таки водимся, но тем не менее. Так, что с низким поклоном, благодарю тебя, и не взыщи за дерзость.

– Брось, – небрежно махнул когтистой дланью эльф, обличив застенчивую ухмылку. – Мне за доблесть тебе подсобить. И мы ещё будем протирать вместе наши ткани на задах, и поминать об этой аляповатой истории. А ты будешь теряться, вспоминая, очередную взрослую дочку герцога, которую обуял своей красотой, а она простодушно понадеялась, что ты зашибёшь резиденцию, и титул, упала в твои объятия.

Они слабо хихикнули, смотря на друг друга визави прищурив саркастические вежды, и полуэльф заключил.

– Ты узловое правило не забывай. Что ладнее всего за стеной, быть настороже, и не изглаживать из памяти о двух вещай: не все привлекательное – неопасно; не все опасное – не смертельно, – сентенциозно подвел он итог тот, краснобаем, не поверку не видавшем о чем держит слог.

– Буду наматывать на ус.

Они ещё раз обменялись сердечными рукопожатиями, и грянул поражающий затишье раскатистый гром с испещряющими пасмурное небо зарницами. Плохой знак – подумал Джоаль. Недоброжелательное знаменье – подвел полуэльф.

Так они и расстались – молча. Дивелз оставшись со своим неизбежным союзником одиночеством, не спешил просто поджидать покамест его друг уйдет в мир, вне его содействия, и осенённый новым раскатистым воем, сокрушающим небеса грома, нырнул в чахлый чулан в поисках броши от сглаза, которую ему передал ещё Сибульт первый. Он понимал, что до рассвета ещё долго, но сон ему не так важен, как Джоалю, которому, скорее всего не в мочь уснуть с камнем на сердце, этой обремененной на думы ночью. Капель забарабанила по отзванивающей керамической черепице и парапетам, и скатывающимися струями косо брели по витражам, когда он нашел возле грудой скопленного антиквариата древних вещей и запретных книг нужную вещицу. Весь перемазанный пылью, то и дело, зверски чихая, утирая прямой нос широким рукавом, словно платком, он поднял оберег, в форме – Дера, представителя древних обитателей Мирадении, имеющего свойства роя пчел, с поправкой на двухметровый рост, острые когти, ядовитую кровь и способность запроса подмоги в случаи смерти ячейки улья. Небольшая фигурка, выточенная из обсидианового камня, с вытянутыми конечностями под дугу обхватывающая пустоту под собой, и плоской ящерица подобной мордой, имела несколько вытянутых отростков на затылке, и витой хвост, который по слухам имел убийственный яд на кончике, в сокрытом нутре оболочке, поверх вострого щипа. Единственного, чего они на самом деле боялись, это драгоценностей, которые вызывали у них аллергию, на уровне ощелачивания чешуи, отчего они и занимали свои пространства подальше от горных пород, и часто строили свой улей в пустых промозглых пещерах, без природных ископаемых, средь компании соленых сталактитов.

Подобный камень мог в теории отпугнуть дера, который приблизился бы к нему, но также Дивелзу была по вкусу и иная притча, про этот камень. Отдавший его Сибульт первый, поведал о том, как насевшего этот камень на шеи, не ранила, ни стерла, ни копье, и как выбитый из седла воин мог выжить оказавшийся под сотни килограммовой тушей лощади. И лишь однажды удача покинула владельца, когда приспел Некромант. Ведь Сибульт отдал камень Дивелзу, перед тем как уйти на битву с Некромантом, взяв с него обещание, передать его сыну, если битва будет проиграна. Битва та, к слову, оказалась победной, но ни Сибульт не многие другие ни праздновали победу, и обсидиановый камень, выточенный ещё дворфами, зачарованный древними эльфами, так и ждал своего ракового часа. Он приспел. На подернутом свинцовыми тучами небе через резные витражи стекол меж обнаженных плоских грудей эльфийской девы, отдававшей сиреневым, в слезоточивых стоках, стекающих под углом капель блеснула новая искажающая зарница молнии. Полуэльф с сосущим под ложечкой чувством опять почувствовал роковой знак…

5.

Дориль удалился с приёма чересчур рано, но достаточно, чтобы завидеть своего хозяина исполняющего часть своего плана. Он обусловился столкнуться с ним у колоннады в широком зале возле тронного зала аудиенций, где давеча пророкотал пир. Покудова он с нерадивым взором разглядывал штандарты, и витражи с очерками на сводах, не смененные ещё со времен хозяйствований эльфов, он почувствовал резко обуявшее удушающее чувство повисшей вины. Быть статься я неправ? Не на того поставил? Оступился, и напрасно? – говорил он себе, насилу сжимая в своей кожаной перчатке, монету, которую смлада не выпускал, вспоминая отца.

Ему было двадцать семь, низко посаженные болотных век глаз, средней градации от бровей ко рту носом с горбинкой посредине, с гладко выбритыми слегка упитанными щеками. Не женатый, не любимый, нелюдимый. За все свое житье, в замке, его дом, ничего путного не принес королю, и его сносили только за счет былых заслуг. Родителей само собой. Сам Дориль, попросту не мог произвести небывалый шаг к само совершенству, или меценатству для других. Для этого он был чересчур ленив и скуп. Но водилась у него на закорках, одна заветная мечта. Крохотная и прозаичная в своей ничтожности. Иметь сотню наложниц, среди которых главенствовать будет ненаглядная его глазу с юных лет королева Флагения.

Сколько лет она прельщала его, терзая неусыпными ночами, вызывая колющее чувства в груди, и застывания в морозном удушье сердца, он не помнил. Так как не мог и дня отжить, не мня о ней, а каждый пир он уныло старался притянуть её интерес, но его русая челка, разделенная пробором, и зеленоватая манта через плечо, никогда не бросалась ей на лазурные глаза

И когда на горизонте беззаветных грез возник восточный посол, с интересным предложением, он чураться не стал. Безусловно, Зигав был не дурак, и не обмолвился напрямую о своих планах, но имел способность зондировать мысли, пре случаи. Его скипетр с парными опалами в очках рептилии, четко мог озвучить ему в сознания все треволнения жертвы, когда та начинала мучиться в сомнениях. Вот только Дориль на тот момент не колебался, чем и пригрезился ему наиболее благополучным исполнителем своих козней в Майзе.

Расписные своды кулуаров, отзывались притягиваемым эхом при ходьбе по просторному помещению, посему скучающе прильнув к колонне Дориль с постной миной, беззаботно дожидался своего нового хозяина, который подкрался беззвучно, на своей шитой ворсистой обуви. Он ухватил того за повисшее плечо, и тот немедля встрепенувшись покрывшись мурашками, обернувшись с повисшим в растворенных до предела веждах ужасом, и оттекающей крови к бледности скелета. Однакож Дориль слегка обмяк, разобрав подведенные глаза и золотистые серьги, своего покровителя, обдавшего его скопом знакомым благоуханием чабреца.

– Не делай так… – на оробевшем выдохе произнес он, ищуще посмотрев ему за спину, на зеленоватые штандарты дома Сибульта, на которых был очерчен свод черепа, пронзенный мечом, выпуская острие через разверзнувшуюся челюсть, сохраняя дол посередине, упирая гарду в макушку. Древний род, Сибульта, нес это знамя из-за океана, который пересекли для заселения Мирадении спасающиеся люди.

– Мне важно, дабы ты страшился их, а не меня, – задорно произнес посол, и потянул его за темно коричневый рукав дуплета наружу.

Они вскоре вышли из сени вестибюля главенственого строения замка, очутившись на раскинувшейся обширной улице под навесом зубастых стен и зреющих как гроздья туч. Под ними была устлана плитка, идущая подобно паутине, кругами строя собой орнамент самых почитаемых цветов эльфов: синего; желтого; и порыжелого.

Несмотря на нависшие заволочившие синеву тучи досрочно напуская сумерки, так же скрывающие все великолепие красок, увидеть не шибко по облупившуюся чету эльфов нежно притискивающихся к друг другу, не отрывая глаз, спускающих свои волосы по бархатной коже, все ещё довелось. В центре этой круговерти завихрения мозаики в их плотски скрепленных кистях, важно располагался небольшой многоуровневый мраморный фонтан с кувшинками и редкими рыбами в каждой из трех чащ, а на пике, которого была искусно выделана небольшая фея, разводившая руки, задравши голову и крылья. За сотни лет людского правления, покрытие мозаики претерпела безжалостное выцветание, а края плит постепенно выцарапано вышелушивались. Но фонтан был не тронут, и казалось ни царапины, ни трещины на его гладком мраморе, не будет ещё тысячи лет, относительно изъедено облупившейся плитки.

Вокруг всей этой широкой площади щербинками гнездились лазейки, и небольшие буколические лавки, допустимые королем, уходя по широким улицам, в дали прижитых у стен фасадов домов, по вымощенной дороге всей обступившей крепости. Ни грязи мелких поселков, ни широких ратуш в округе широко плаца, не допускалось, отчего все напоминала не мрачное обиталище узурпатора с эшафотом или выведшего из ума седого маразматика, которых везде чувствует угрозу своему правлению, а не вполне цивильный город, растянутый на многие сотни метров к жилым укрытым поселением за стеной. Правление Сибульта младшего, доставляла дискомфорт разве, что нелюдям, которые не допускались в столицу Майзы, и то этот эдикт не пересмотрелся лишь по настоянию Флагении, а не его собственной неприязни. Сам он остро недолюбливал только орков.

Вот Зигав и Дориль, плутали меж словно воронённых каменных стен простиравшегося по округе непреступного замка, с пристройками брезжущими флигелями лавок, с опалубкой и черепицей, под призором редких вышек дозорных. В такую погоду с рассвирепевшим ветром все постепенно скрывались в свои глубокие ниши или отбывали к домам, не решаясь высунуть носа, убирая рассыпчатый товар, или тот, что не переносил влаги.

Вид Зигава до коликов нервировал лавочников, единодушно, как и ратников, которые звеня кольчугами, старались привлечь внимания иноземца своими язвительными подначками, исключительно сконцентрированным в русло его макияжа, или косы, но посол был непреклонен и кремнестойк ко всем осаждающим его улюлюканьям и зубоскальствам. Он шел осанисто и, постукивая по утопленной плитке своим безупречным жезлом, на редкость вызывающее задирал голову и нос, что к слову подбешивало и самого Дориля. Но тот все же зачал разговор, под тенью нависших тряпок, которые уже недоброжелательно развивались парусам подъятые недобрым дуновением освирепевшего ветра, захаживавшего с вытянутого крыла двора вблизи жилых построек.

– Я бы хотел прознать, как все прошло, и как мы поступим дальше? – он сказал это тихо, согбенно плетясь за его коренастой спиной, и от равнодушного безмолвия посла уже вознамерился повторить. Но тот ответил, только тогда, когда, скрывшись за трескучим ступицей обозом, под телесным воздействием Зигава они нырнули в небольшой лаз, клином меж углов стен и боковой лавкой, за которым обычно скрывались страстные любовники. Прижимая его к каменной кладке, вместе с ароматами трав, и поглядывая в серую расщелину, Зигав временно безмолвствовал, и будто ожидая тех, кто осторожно плелся, следом выслеживая их меж редких сермяг. И, не дождавшись, он распустил сильные пальцы в кольцах с ворота, до смерти перепуганного Дориля, которых все это время ожидал, что скрытый клинок, что был наперевес у него под черной мантией, покажет свое лезвие, вышедшее из его лихорадочно дрожавшей спины.

– Как звали опоздавшего князя? – все так же мелодично заломил Зигав, не отрывая своих глаз от проема меж стен, на плитку и пересечение кладки к открытой улице. Их скрытность напоминала собой жилку мяса, застрявшую в щербатых зубах.

– Это виконт Джоаль… Я проследил за ним, как ты и требовал, – жалобно и тихо ответил тот осунувшись, чья русая челка спала на болотистые глаза налипав к стучавших взмокшим жилами вискам, а выражение стало по-детски, угодливым, как при укоре родителя.

– И? – повернул он к нему свои завитые усы, и вытянутую бороду, покамест коса спала с правого плеча за спину. Они ютились в алькове, чудом не промышляя невольным челобитьем.

– Он справились в кабинет короля, как мне передал лакей. А потом, по первой выдворялся король, а следом уж он. В руках у него имелся свиток, который он ревностно прятал за пазуху…

– Что было на свитке? – тут же требовательно настоял на ответе Зигав, у которого казалась, прорезался огонь в карих глазах, а синий тюрбан его покачнулся. Интонация журила не хуже раскаленного железа по незащищенной коже.

– Печать сургуча с пометкой… скорее всего перстня, – насилу вжался в стену Дориль, который, не переставая дрейфить от вербального гнета Мереза, робко наблюдая за его нависшей нетерпеливостью, шмыгая носом с горбинкой, сглатывая неустанно циркулирующую желчь.

– Чудно, – выдавил тот неожиданную лаконичную, озорную улыбку. – Значит он…

Он слегка отступил, от чего появился простор для стравленного дыхания вне его неотвязного духа, и какое никакое личное пространство, в сдавливающих клещами стенах, полутьмы стенной выемки, с промозглым тылом и загуливающими к ним украдкой, беснующимися пробирающими ветрам. Загадка куда он спрятал жезл его не грела, но его точно расплавило на непродолжительное время.

– Что теперь? – все так же осторожно поинтересовался Дориль, судорожно убирая челку с глаз, боясь пропустить деталь на красноречивом бронзовокожим лике.

Зигав выждал паузу, не оборачиваюсь к нему, зорко наблюдая за всем тем же пресловутым входом в скрытый лаз, в проеме которого, на встречу ветру и сору, прошли пять звенящих латами, латников. Они их не заметили, так как Зигав задрал свой рукав, образовав им темную шторку, и они в момент стали тенью проема.

– Теперь необходимо убить его по пути, – совершенно спокойно заключил он, обернув к нему свои подведенные неразличимые в сени глаза, и померкшие в спустившейся темноте крупные серьги.

– Пути?

– Завтра или в ближайшие дни, князь покинет замок, с донесением королю Куику. Его необходимо убить, выдав это за промыслы эльфов, или орков.

– Почему? – истово недоумевал Дориль, знавший, о виконте, лишь понаслышке, за счет его родства и слухов. Хотя скорее его сжигала зависть за его баснословные любовные подвиги.

– Оттого что, что твоя шлюховатая королева не выносит нелюдей, а виконт её ненаглядный племянник. Убитый стрелой эльфа или того, кто выдаст себя за эльфа, послужит ладным катализатором гонений, на нелюдей и гражданским войнам по всем ближайшим землям.

– Но решение всегда принимает король! – пылко возразил Дориль теряющий контроль над эмоциями, кривя лицом и срываясь до сиплого фальцета.

– А вот и нет, – твердо парировав, заявил Зигав, стрельнув глазами. – Я потолковал с Сибультом. Он и приказа без её совета не отдаст. Не знаю, что за сила кроиться под её юбкой, но вы бессильны перед этим могуществом, – подвел он, отчего Дориль залившись краской по круглым щекам, проглотив язык, признав его правоту замолк. Тут посол оказался меток, как заправский лучник.

Какое-то время они немотствовали, напаивая легкие хладом закутка и теребившим их укрытия ветрогоном, затем небольшой, но весомый мешок монет как по волщебству, образовался в руках у Дориля.

Тот непонятливо посмотрел на всученное подношение, затем на невозмутимое лицо, посла Муреза, источавшего нечто заставляющее неустанно колебаться, и забывать, кто ты есть.

– Что это? – задал тот глупый вопрос, пожеванными отрывками слов.

– Плата наемным убийцам, – сердито огласил посол, – и помни, понудить, заручиться обстоятельствами, преподнести сие, как душегубство нелюдями. Пусть не скупятся, на жестокость и осквернят тела как подобает. Это условие. Если все пройдет удачно, каких-то полгода, и твоя шлюха королева будет твоей, как и сто отборнейших красавец этих земель, если ты величаешь их женщинами… – закончил тот, поморщив сглаженный нос.

Молодой сановник проглотил укор, и, сдержав злость в сжатых кулаках, да покорно кивнул.

– Я отчаливаю сегодня же. Король получил от неё извет на меня, но наши верные эмиссары все же остаются. Ночью, они умрут от отравления. Все. А ты после удачного исполнения жди меня в порту, под вывеской – Хромой Силивер. Не подведи меня, и я сдержу все обеты. Засим все.

Не дожидаясь ответа, синий кафтан Зигава растворился на посеревшей улице, и вскоре по пологому скату улицы застучал тот самый пропавший из виду жезл. А Дориль вытирая лившийся, как форменная капель пот, набежавший от опавшего на плечи осознания, в какую историческую ветвь он вплелся, с дрожью трепета в подломившихся поджилках отправился выискивать исполнителя воли Зигава, все повторяя себе под нос, – Все ради неё…

Началась пронзающая сгустившее в себе полчища туч небо ослепляющая гроза с последующим громогласным громом, и холодные капли дождя сыпались груздями на забитую мыслями открытую голову Дориля. Но он, стремительно мокнув, в окружении паникующих торговцев и лавочников, казалось, вовсе не чувствовал вымокающего ворота рубашки и манжетов дуплета. И под тенью возвышающего черно-вороного нависающего над миром замка с его множественными башнями накрытых конусной черепицей кирпичных крыш, он удалился к себе, готовясь совершить государственную измену, ради власти над королевой, и сотню несчастных, коим не повезло быть изувеченными природной красотой.

6.

Джоаль, не смотря на сгустившиеся невзгоды и неминуемые сложности вследствие грядущего похода, не спешил отправиться прильнуть к взбитой служанкой подушке и подоткнутого одеяла на свежем взбитом сене в тюфяке. Он, напротив, возжелал подготовиться, отчего и вздумал наведаться к своему номинальному оруженосцу.

Гайт сын Райта, никогда не сетовал на свою жизнь. Его в малые лета продали в оруженосцы королевской свиты, и ему несказанно улыбнулась фортуна угодить непосредственно к свежее осиротевшему виконту Джоалю. Суть удачи зиждилась в том, что виконт не как не мог освоить умения мечника, отчего чурался турниров или дуэлей за не поделённых фатами дам. Оттого бедный бедами оруженосец и жил в свое удовольствие, и не жаловал корить злую судьбу, покуда его задарма содержат, кормят, обряжают, и нечего не взыскивают взамен. От самого Джоаля он получил говорящую кличку «Тощий» естественно, за его рост и телосложения, и дело не в том, что тот недоедал. Нет. Природа одарила его странным даром удачно усваивать еду, и не потолстеть, не нарастить массу он не мог, но был очень вынослив, и часто ел скорее по привычки, а нежели от острой нужды. Но пристала пора сворачивать его идеальный мирок.

Когда в его скромную каморку заворотил «Сир Джоаль», как тот называл его на людях, он ожидал, что тот принес ему кусочек со стола, к которому его в жизни бы не кликнули. Или хотя бы на ночь его ожидала новая байка, про разбитое сердце возрастной графине или молодой маркизы высшего слоя, которая слишком переоценила небылицы, и теперь ручьем слез орошала подушку. Он ошибся во всех доводах.

У Сира не было не снеди, не гуляющей довольной собой усмешки. Он был тучен и держал потяжелевшую невзгодами голову понуро. Было засверкавший в полутьме улыбкой Гайт сразу напрягся и сдавил покрывала простыни пальцами, закусывая губу.

Он жил в небольшой почитай мансарде, которая предназначалась для прислуги. Одно окно, алькова для сна в стене, небольшой кованый рундук с тремя парами одежд, из которых он носил от силы две, так как одеяние для турниров была не к чему. Так же у него хранились доспехи сира и именитый меч, принадлежавших ещё отцу Джоаля, которым Тощий управлялся лучше, чем следовало бы человеку с его весом. И на много гоже, чем полагалось слуге аристократа.

Он как раз праздно возлежал с лучинкой, облачённый в свободную камизу, в вырубленной нише бурча под нос песенку, под одинокую лучину. Когда зашел усталый виконт, тот опамятовавшись, спрыгнув из альковов, он тут же поставил ему свой единственный трехпалый табурет, и ждал стоя в нарочитом благоговении, вытянувшись в струнку. Джоаль томно осмотрел блеклые стены в побелке, успевшие стать песочными из-за выцветания от лучей, что казались, не служили для прилива эмоций, но вместо этого, он ощутил, что даже такие цвета сомона стены, будут вызывать в нем прилив тоски и ностальгии.

Новоиспеченный сановник валко уселся и, невзирая на оруженосца, с тяжестью в голосе спросил напрямик.

– Припоминаешь, как мы хотели оказаться за стенами и повидать мир?

– Нет, – с растерянностью, но молниеносно отмочил тот, бледнее на осунувшемся и без того не знавшем полноты щуплом лике.

– Я вот тоже. Но тем и печальнее признавать, что это сим неизбежно.

Он, подняв омраченные голубые зеницы, оглядел своего слугу. Тот всегда был небрежно одет, субтильно тонок, а на голове у него был неизменный рыжий еж, который дыбом торчал в разные стороны, покуда щеки были испещрены рябой коркой рытвин вместе с крапинками веснушек, а тонкий нос аналогично облепил себя точечными следами крапинок. Голубые широкие глаза, не выдавали полноты переполнившего страха, не смотря на заявленную перспективу, и Джоаль нехотя продолжил.

– Все довольно прозаично. Король отдал мне наказ доставить благовестие в Лирру. И я исхожу завтра с первыми лучами. При мне в довесок эскорта неопытности, будут три солдата, и соответственно ты – мой верный оруженосец.

После саркастично вызволенных из гортани сих слов, на вытянутом лице вечно лелеявшего своего хозяина Гайта появилась непреодолимая жажда ухватить того за горло и придушить. Но он быстро подавил этот бесконтрольный позыв, вспоминая кем, обычно являются оруженосцы, и как их используют по назначению истинные рыцари и графы.

– Но отчего вы? – единственное, что проронил Тощий, смотря на своего сокрушенно поникшего сира. Тот лишь поднял аналогично голубоватые глаза с темноватыми бровями, и, скривив усы, безотрадно отозвался.

– Ну, однажды сие должно было приключиться…

Так и Гайт всецело постиг, что со спокойной жизнью пора кончать, и вливаться в реальный мир, и в свои отрубившие девятнадцать, он все же был вынужден вернуться к своему основному ремеслу, оставив в грезах, мечты увести под венец одну из служанок, и в будущем стать полноценном пажам виконта. Не авантажно, но ему бы со сторицей хватило.

– Ваш меч, у меня Сир, как и моя жизнь, – с внезапным приливом долга ремесла отозвался он, а за сиротливом окном как раз блеснула очередная ломанная молния, и залепетавший дождь, что застыл на время, продолжил свой натиск наступающей бури.

– Знать бы ещё, в чьи руки попадет моя жизнь, – заключил виконт, покачав бурой шевелюрой покосив острые скулы на крючья, державшие именитый меч в портупеи ножен, и покинул оруженосца, предварительно хлопнув его по вновь опавшему от заразной печали плечу.

Очень долго неусыпно пролежал Джоаль на мягкой перине, не смыкая отпирающих сон век, под абонемент зазывающего стылого ветра с стучавшего в окно ливня. Его широкая кровать истощала от одиночества, так как обычно с ним, на ночь оставалась хотя бы одна из милых неюных дам, которые либо хотели прикоснуться к чарам этого смазливого лица, либо, многократно коря себя вновь вернуться к ним.

Как не было ему горше в горше и на душе, он, лежа в ночной свободной рубахе, с белыми ажурными кружевами, открыл тот самый свекольный том, который ему дал Дивелз. И, убрав приставуче спадающую челку с глаз, запалив вначале лучину, принялся на упирающую в изголовья напичканную перьями подушку, и принялся жадно вчитываться, под отсвет во всю вошедшего на пост шандала. Ему наугад попалась глава про Анерелу владычицу запретных земель….

Точно её возраст определить невесть ни одному ныне живущему. Единственный неоспоримый факт – она ровесница Некроманта. Судя по тому, что по ветхим манускриптам его создания часто приписывают ей, как одной из последних ныне живущих высших эльфов, которые помнят эпоху Тайнов, кои давно скрылись в толщах почвы, в беспробудный сон или сгибли под гнетом пламени драконов. Все сведенья о ней могут быть изведаны токмо из многовековых обшарпанных, дважды переписанных книг эльфов, так как не один живой человек не сможет устоять перед её чарами, и скорее станет её воле лишенным рабом, чем успеет убежать или скрыться с её влияния, поведав о ней хоть мимолетное слово. Не типично долговязая, и чрезмерно красивая эльфийка, контролирует каждый пустяк в своей вотчины запретных землях.

Ей безропотно служат Члены черного ордена, чьи нравы известны всем, кто помнит второе столкновение. Закалённые в боях, и облепленные черными доспехами, эльфы обожествляют свою королеву, и служат ей верой и правдой до последнего вздоха. Её слово для них непреложный закон, и они сами поразят себя, если подведут доверие владычицы твердыне Эмтионом посреди пропасти бездонного каньона. Что говорить о людях, что под чарами и зельями колдуньи становиться подобием мутантов троллей, и теряют навыки речи. Сколько перебежчиков не бежало в те земли, то мгновенно растворились в её владениях, а тех, коих замечали после на границах, походили на бледнокожих, полностью лишившихся волосяного покрова одичалых зверей, что только косноязычно мычат, до полной утраты навыков коммуникации. Для неё все люди ровны, в её неутешном призрении. Бродят вести, как она использует молодых девушек, порождая с их помощью себе чистокровных рабов, которые более совершены, относительно доноров для спаривания. В попытках избежать правосудья за дезертирство, многие бежали в запретные земли, и если не были съедены Шанкурами или иными созданиями за гарницей, то, несомненно, стали её паствой. Несмотря на то, что Анерела названа в честь звезды, что дарит нам тепло, единственное тепло, что может дать она, это её улыбка перед тем, как она поработит ваш разум, обратив вас своим до смерти верным слугой…

Джоаль поморщив губы в узелок мешка, прикрыл книгу, и нахмурив тесные бровя, исподлобья бросить взор на автора поверх корки толстой обложки – Лавелз Путешественник.

– Ох, Дивелз, знаю, я теперь, кто тебе по ночам грезиться, – фыркнул, он скриви лицо в гримасу морщин, и отложил высокопарный томик на лакированный комод. Его сон может и не был долгим, но лучше было зачать мелочь, приобвыкая к тому, что скоро тот будет вынужден ночевать на прогалинах, дубея от холода, и продиравшего до костей ветра, в окружения неладного мира. Мира за непреступной стеной…

7.

Как токмо затемно, желтый диск, пробил себе пленку мрака к алеющему зареву, и только лишь ласкающие холодные стены забрезжила радушная занимающаяся на своем законном поприще анемания, слабо подкрепившись завтраком из питы и джема принесенным служанкой, который куском не лез в рот, Джоаль нехотя стал собирать вещи. В его покоях, нависший иной портрет лупоглазого эльфа короля словно следил за ним янтарными зеницами, пока он носился из угла в иную сторону, ища себе места, растягивая неизбежный момент. Из всего своего ломящегося гардероба, он решил надеть, в чем и был завсегда. Его бордовое одеяние неизбывного кафтана в желтую отороченную полоску, плюс мешковатый куаф с подогнутым краем в тон наряду, было надето на законные места, и слегка высовывающийся бурый лакун щекотал ему левую скулу. Он был готов. Единственное попутное средство, что он замел с собой после длительных метаний в думах, была книга Дивелза, изданная, как и повелось под чужим именем.

Выходя на нейдущих ногах, с иголкой сна в глазу из проема, он встретил у порога своего подобравшегося оруженосца. Тот будто не почивал вовсе, простояв истуканом под дверью всю ночь, отчего вид у него при всей слаженности был разбитый. На деле это было не так, и его щербатые щеки в крапинах, были такими минорными, от овладевшего осознания конца вольной жизни. В левой руке он как за жизнь державшись держал ножны, с торчавшим расписным эфесом дома Джоаля. По правую же он хранил небольшую похожий ранец, в который был обязан свалить яству, и прочие необходимые вещи, что будет нести на своем горбу.

– Вижу, ты блажен, как и я? – саркастично отметил Джоаль, толком не разминая уст.

Гайт был облечен в теплую льняную рубаху под стать котте бурого цвета поверх туники, на которой маячил Герб дома Флагении в виде, дозорной башни, в которой по преданию и был порожден первый из рода Лармонтов, пока вокруг бушевала битва и осада невольно родильного дома. На ногах у него засели поножи, кожаного типа. А предплечья и кисти у него сдавливали утянутые краги, так же аналогично из кожи. Очевидно, лучником наручи не выдавали.

– Я готов Сир, – вместо привычного ответа, сделал поклон учтивый Гайт, ударив об друг дружку пятками боттов устав от его истертых сапог, что однажды отдал ему, его сир. Джоаль слабо просиял.

– Ладно. Идем Тощий, нас ждет целый мир.

Они без особого участия, спускались через сложенную из камня аркадную арку их покоев по мрачной кишке полу мрачного туннеля, скатной изваянной лестнице в не менее радостный вестибюль. Из разбитых по углам окон брезжил ласковый погожий алый рассвет, разгоняющий набежавшую за ночь мглу, и выпаривающий небольшую росу и влагу ночного ливня. Отпускающие на весу тени, лампады ещё не обновили, отчего на ступенях можно было задеть мысками налипшие капли отвердевшего воска. Хлад непрогретого замка ощущался на закорках, а его гробовую тишину отлучали лишь суетливые слуги, готовившиеся к новому дню, выполняющие рутину, точно разглаживая мышцы огромного заспавшегося зверя.

Перед освещенным как прорубь брезжащим алым вливающимся златом, заблаговременно отворенным исходом из замка, меж величественными колонами с изразцами у подола, уходящими в свод остова костяных нервюр, и червлёными в хомут подобранными гардинами нависших на разбитых окнах, метущих атласно зеленоватый пол из мрамора и более грубых плит, его уже поджидали. Освещенная на прострел захаживающего света троица собранных солдат, и неизвестная женщина, вся с ног до головы облачённая в черное платье под саван, скрывающая свое лицо за фатой. Чуть выше одной из четырех стен на развилки огромного строения, без крупицы места, обвешанной мечами погибших при битве при Антуре воинов, на одном из двух близнецов балконом воровато и отчуждённо стоял Дивелз. Он будто не решался двинуться, без приказания или сигнала, так как, опустевши взгляд, в пол пуская каскадом свои прямые пряди, так и застыл тенью, даже не приближаясь к молочной балюстраде, не посмотрел на шершавые отголоски эха поступи, двух участников похода, постепенно спускающихся с величественной лестницы. Вид у него был прибитый. Да и весь широкий зал, был затемнен, и выделял лишь клочки, на которые пал прорубившей себе дорогу, изрезавшими полу зашторенные окна и мелкие пробелы в кладке набиравшими силу лучами, вкупе необъятной прорвы света из отворенного горнила врат, где взвесью витали мириады нагнанных с улицы пылинок.

Гулко опустившись вниз к придавленной сени фойе, Джоаль сразу поприветствовал разновозрастных скрытых брезжащем светом на лица солдат в коттах, на что те лишь в полу сгибе делано откланялись. Но все подлинное внимание он уделил скрытной женщине, так усердно таившее свое лицо, и тело в приталенной ткани наряда. Он только собирался к ней обратиться, когда та фривольно взяла его под руку, и настойчиво повела в сторону слабо подсвеченной галереи анфилад, унося за собой черную кайму трена.

– Ты можешь отречься. Это моя вина, – ретиво шептала она наперекор стуку туфель, отчего её вуаль капельку развивалась в месте расположения рта.

– Тетя? – в той же манере шепота, проронил он, склоняя голову щурив глаза, стараясь заприметить лицо, через затемненную ажурную ткань. Но и было и без того не светло, в замке, слабо подернутым полосами света, дабы приметить хоть черту.

– Тише! – приложила она тонкий палец в перчатке к фате. – Ненужно галдеть. Я здесь дабы отвратить тебя от беды.

– Отвратить? – согнул он шею набекрень в обуздавшем удивлении, прищурив глаз с налезшей бровью.

– Сибульт буркнул сей домысел с горяча. Ты не обязан…

– Нет уж! – внезапно для себя взбрыкнул он, задрав нос. – Я не Симал. Мне не нужна извечная опека. Сегодня я выйду отсюда, и только приказ короля отвадит мой порыв.

Они стояли поодаль от группы преисполненных важностью события ратников и оруженосца, под очередной аркадной аркой, уходящей вглубь истыканного световыми пиками мрачного замка. Полуэльф украдкой наблюдал за разворачивающейся мизансценой, сверху сливаясь с безучастностью шторами, а над его понурившейся головой с укором висли расписные своды, где в полутьме перешептывались намалеванные эльфы, точно зубоскалившие злопыхатели.

– Это мой вина, – повинно покачала головой Флагения с самозакланческой речью. – Я тогда навлекла на тебя беду с обиды на твоё нерадение, велев ему поучить тебя таким образом. – Тон королевы выделял подлинную охватившую с головой досаду своего малодушия, в осознавшей свою неправоту вырывающейся апологией.

Несмотря на назревающую давившую на гортань обиду, будто всплывшую как пена на кружке эля, он подавил её одним осознанием – Значит надобно отыграться и на ней.

– Вот и славно. Мне сие было желанно. Это и смена обстановки. Мир повидать, в конце концов, не лишнее, – лукавил он, играясь её чувствами.

– А что ежели с тобой приключиться несчастье? – с точившимся кровью сердцем, чутко обхватила она его локти с обеих сторон, все ещё прячась за фатой, что из-за подсвеченного затылка, от небольших влезших просветов выдала очертания её головы, за абажуром ткани. – Как мне статься? Ты ведь мне родной, ничуть не меньше, как и сын. Не отрицай, схожих чувств!

Он не понял этого вспыльчивого обиняка, и поспешил вырваться из ухвата, поведя бровями на ратников, которые то и дело отводили взгляд, стоя у колонн, на атласный пол пустившего полноценный шельф проливающегося утреннего света.

– Нет, тетя я исхожу. Сие не обсуждается, и не терпит отлагательств. Могу лишь, обмолвиться напоследок, что я рад был быть твоим племянником.

– Если не вернешься, я прикажу тебя казнить! – яростным шепотом через вуаль, прыснула она, дребезжа краем фаты.

– Справедливо, – кивнул Джоаль, подобрав губы и уронив усы. – До встречи, – он притянул к себе её тонкую кисть, обмотанную той же тканью, что и фата и нарочито облобызал её. Она курьезно скривилась, но кто бы это приметил.

Он оставил её и, отдаляясь от протянувшейся галереи анфилад, начал приближаться к доверенным ему воинам, когда увидел, что балкон пуст. Джоаль хотел было обидеться, но тут из-за угла показался тот самый Дивелз, и он был несвойственно себе взбудоражен и ссутулен. Позади, была слышна дробь туфель королевы, что, приосанившись, скрывается в ниши разветвление крыла замка.

– Рад, что ты все же покинул стены, пропитанные знаниями, чтобы проститься, – нерадостно хихикнул виконт.

– Нет, не за этим, – отрезав, дернул волосами тот, обличив осунувшиеся по скулам и не токмо лик. – А вот для чего, – он полез в карман своего приталенного сюрко, и вынул крохотную брошь, кою держал концами пальцев, обвитая её своими прямыми и белесыми ногтями.

– Что это? – недоверчиво осмотрел новоявленную пред казуальным светом вещицу Джоаль, что уже лежала на площади ладони идеальной гладкой кожи полуэльфа, скатившись с тонких пальцев.

– Обсидиановый камень. Ещё принадлежавшего Аскеталю, деду Сибульта первого, – менторски разжевав, преподнес он вещицу, не смаргивая зеркальными агатами.

– Это здорово, на кой он мне ляд… употребить как меновую монету? – недоверчиво сплутовал он, потеряв учтивость от нежданности подношения.

– Нет! – прикрикнул вскипевшей желчью тот, отчего даже ратники дернулись от расходящегося по тусклым стенам звенящего эха. – Это древняя зачарованная порода, отпугивает Деров. От них нет спасения, ужели тебе приведётся одолеть одного из них. С ними впору биться лишь армиями. А у тебя почитай троя. Бери, говорю! – он настойчиво ткнул в него вещицей, а на его ровном лбе подкрепленным серебристым венком, образовалась двухсотлетняя морщина, а черты огрубели с пятнами набежавшей стигмы.

– Быть посему… Его носить или можно в кармане хранить? – с умиротворяющим слогом, поинтересовался тот, недоверчиво разглядывая необычную брошь, гуляя бровями.

– Носи. Отец короля носил и был жив, покуда не пустился к Антуру на подмогу Кайблусу.

– Хочешь сказать, ещё удачи надает? – издевательски наметил тот кольцо на палец. Дивелз все спустил мимо зардевшихся концов ушей, и лишь присовокупил.

– Заклинаю тебя! Не снимай его… – он лихорадочно схватил его за плечи, отчего Джоаль смутился, и даже почувствовал озноб по спине, видя его встревоженные агатовые глаза, проявившие индиговые капилляры.

– Как восхочешь. Только будь покоен Дивелз, я вернусь, и мы ещё обсудим, какую-нибудь интрижку на стороне, и твою, и мою, – попытался сгладить повисшее чувство неловкости Джоаль, но тот лишь качнул головой и сдув опавшие на аккуратные брови пряди, вздохнул с неволящими язык словами.

– У меня плохое предчувствие…

Уже скоро они выдворялись из заблаговременно отворенных врат покидая отчужденную стылую тень фойе, и выпав на занимающееся просинью утро, обходя не затесненный плац, стали неспешной поступью пробираться по широким улочкам. То и дело, меж лавок кметов, им встречались наводнившие улицы весняки, что одетые в сношенные сермяжные пожеванные молью дерюги кланяясь челом выказывал почтение, привилегированной персоне, как виконт. Коего многие не понаслышке знавали, как баловня королевы, с которым она не разлучалась большую часть его жизни, сызмалу прогуливаясь по дворикам, держа того за руку, до исполнения двенадцати лет. Особенно в память закрался эпизод, когда она фланировала с ним, будучи беременный родным сыном наследником короля, и, несмотря на редут авангарда стражи, такая картина, отложилась у многих в анналах их дырявой памяти, как жест неподдельных чувств от лица тети, заменившей мать. А они тем времени скрепя кто чем, брели по широким улицам, с бьющим в нос букетом запахов помета птиц, до вяжущих духов с лавок, встречая запряжённую скотину в гнет телеги, что скрепя ступицей от нагрузки воза, переваливающий через утопленные камни и редкие ухабы, влачила очередного купца, с нагруженным до стенаний распираемых досок товаром. Один из них даже расцветший беззубой улыбкой, добродушно выдал Джоалю, порцию отборной ежевики, которую тот принял со всем пиететом и учтивым поклоном, но отойдя подальше, мельком отдал плошку Гайту, что съел её впервые же минуты пути, оставив на губах и пальцах разводья семян с фиолетовым оттенком сока. Возвышение зубастых парапетов, и конических черных башен с мелкими, словно вырезанных в тыкве окошками с облицованный кирпичным цветом черепицей, так же зрели через слепящие поднимающиеся лучи, и вносили крупинку грядущей скорби, по этим привычным, неизменным вороненным оцеплениям. Зачавшийся не хуже утренней стужи, галдишь купцов, недовольство хабалок, вечно с пеной у рта завлекающих своей свежей зеленью гортанным воем, кузнец, что перекупил мечи у дворфов, и втридорога выставляет их как собственные, все это отдалялось по улице, вымощенной более, щербатой плиткой, относительно дворцовых дворов. Из углов уже даже начали звучать не лишенные приятности, звуки уличных менестрелей, вкупе с речистыми певуньями, но они быстро тонули в роптавшем гомоне, проснувшегося города, прибившегося к замку, привнеся в него черты немытых проселков.

Самое тяжелое для нехотя переступающего по вымощенному тракту Джоаля было наблюдать, как перед ним отверзаются на пути к во всю залучившемуся свету, навесные врата. Через арку зева которых, окоем уже можно было узреть широкие зеленые просторы раздолий, и изломанные пики мглистых гор, которые с насупившимися тучами, возвышались над небосклоном. Ведь если некогда сеем, имелось лишь то, что за непреступной стеной, и торить к этому нужды не имелось, то ноне в окружении ещё четверых, он покидает родимый дом, за ради авантюр, к которым не на йоту не готов.

На высоких вороненных стенах у парапетов и бойниц стояли бдительные не свет не заря подскочившие лучники. Шамкавшие стяги, реявшие от ветра, будто потешались над ним. Столько лет эти непреодолимые стены держали его, и он даже не зрел предлога рваться куда-то без особливой краеугольной для бытности цели. Но все это сложилось, в такую эманацию, что он готов был бросить вызов, как минимум себе самому с его экзистенциальной заурядности. Отчего и заявил, стоя напрямки под навесом арки высоких врат через широкий болотистый ров, отдающий миазмами, поверх ряски, на рябившее приволье.

– Ну, что-ж. Пора бы уже и увидеть мир.

9.

Пройдя по стенающим половицам, скрипучего выкидного моста пересекая видавшие виды доски, с границами спада к пахучей заводи с прощальным кваканьем приживал на кувшинках в лице лягушек и витавшими скоплениями мух, они, минуя холод покрывшей арки высоких врат, ступили на твердую каменистую облупленную тропинку, и, сверившись с планом, выдвинулись в близлежащий город на поиски проводника – следопыта. Стояла заурядная погода для разгара осени. Ни жарко не холодно. Мерзляво, но терпимо. Анемания преимущественно не пекла, хоть Джоалю и приходилось крыть веки, дабы лицезреть хоть что-то, вне боли непривычки. Свыкнувшийся к притемненной обстановке замка, он ещё долго смотрел на мир в полглаза, свыкаясь с ярким по своим меркам светом, от которого нельзя умыкнуть в уютные покои. По голому тракту гулял сердитый ветер, кой то и дело старался сорвать шляпу виконта, которая так не удачно, не спасала от лучей света.

Широкий тракт в ложбинки стлавшейся юдоли, был взят под бока низкорослым дерном, тянувшимся простирающими лугами далеко до непроницаемого глазу леса, от времени года, та была уже пожухло жеванной, а граница леса, с фасадом деревьям впереди оголяясь, сбрасывали золотистую листву, которая по велению недоброго ветра, так и наровилась забиться им за шиворот или в глаза. Издалека были слышны трели птиц, вошедшие в такт со звоном верениц колец кольчуги, торивших вблизи ратников. Они, к слову, были хмуры и не спешили знаться, но когда туча скрыла слепящий свет, Джоаль освободившись от гнета, стал оценивающие их рассматривать.

Узловой из них нес наперевес небольшую секиру, и, несмотря на широкий выкатившийся живот, который нарочито высовывался по бокам раздутой котты, сразу было видно тот кряжистый и с не дюжей силой, за кольчугой, идущей вместо рукавов. Он носил открытый шлем-колпак, который был изукрашен несколькими характерными царапинами, что давало связь: мог участвовать в битве у запретных земель. На его шерстяной клетчатой рубахи, с плотной чешуёй квадратов из кожи виднелся зеленоватый герб Субульта, а под всем этим неустанно бренчали коленчатые кольца кольчуги. На ногах после подала утепленной котты, пустились обычные теплые льняные штаны с очевидными подштанниками, и средней крепости поножами.

Двоя других, были много юнее, и на их сухих телах, виднелось схожее облачение, но в бело-зелёной мипарти без герба, а в качестве оружия они предпочитали заурядные приталенные мечи. У одного был обычный чепец из серого льна, испод которого выпирали светлые волосы по свежее выбритые впалые щеки. У другого же был скрывающий голову вытянутый шлем, с слишком широким накостником, отчего он часто курьезно крутил головой для лучшего обзора, избегая слепой зоны, у переносицы.

У каждого из них через плечо горбом почивала котомка в форме сливы, с очевидной дорожной снедью. А под ней, подпоясанным у поясницы, свертком ворсистого серого походного одеяла. У ратника в чепчике, правда оно весело повыше, и был заметен чугунный котелок, примотанный все к той же пояснице. Они были пасмурно тучны и не спешили поднимать фривольные темы бесед, даже меж собой, что натолкнула до поры напаивающегося свежестью приволья Джоаля на витавшую мысль, что они друг другу до этого поручения лишь сотоварищи. И пока они в угнетающем молчании в унисон аккомпанемент отзванивающих калечных рубашек, торили по протоптанной ещё вылощенной камнями дорожке с видами необътных просторов снежных вершин гор во мгле, покобенившийся виконт решил развеять томительную тишину. Так как и Гайт отчего-то при чужих не торопился молоть не заезженные темы для привычных толков ни о чем, почесав слежавшемся языком.

– Скажите судари, коль нам предстоит тернистый путь, как величать вас?

Солдаты восприняли эти слов без энтузиазма. Воин в чепчике хмыкнул, ратник со слепой зоной, споткнулся о большой камень, и только самый тертый покинул лидирующую клиновую позицию, сдав назад ближе к виконту, отчего весь конвой негласно замер. Его не бритое загорело дубленое квадратное лицо, как и шрам на левой скуле, с обветренным годами широким носом, вызывали некую антипатию. Привыкший к восковому блеску господ, Джоаль был далек от сермяжных людей, тем более от тертых воинов, проливавших кровь, и свою, и чужую. Он свыкся читать о битвах, как об очерках на полях поэтов, и не чаял, столкнуться с этим в упор. Бытность умеет удивлять.

– Калиб, сын Ронда. Я бывший сотник армии короля Сибульта. В вашем распоряжении, – топорно значимо произнес он и учтиво протянул руку в теплых рукавицах со стертыми в ворс ладонями. Джоаль довольный первыми шагами на встречу, попытался абстрагироваться от его широко расставленных, отчасти серых и без эмоциональных, глаз, что казалось, хотят укусить.

– Я Джоаль, сын Кармаля. Виконт из рода Лармонтов, – чопорно отмочил в ответ довольный фамильярством ратника тот, и тотчас ощутил всю тяжесть его длани, и хотел было отпустить руку, но тот все ещё не выпускал её, небрежно раскачивая, держа сдавленную эмоцию содрогания сведенных челюстей. Запустил он себя. Хотя распускал ли?

– Большая честь знаться с наследником столь великого воина. Мой отец тоже, отбыл к стенам Антура, в ту досточтимую битву. Аналогично не воротился… – заключил он сокрытой тоской по сложившему голову родственнику.

Движение было продолжено, и настало время остальных, вернее их подбил к этому Калиб, буквально отвесив затрещину, одному и другому за нерадивость к вверенному господину.

– Моз, сир, – в нос пробурчал, и кивнул ратник, у которого на лоб съехал чепчик.

– Коуб, – с присовокуплённым звоном в голове от шлема, гулко сказал второй, который все так же нечего не видел через этот шлем, и ему приходилось отводить выпирающую переносицу вытянутого железного ведра на голове.

– А я Гайт. Но можете кликать меня – Тощий, – звонко отозвался позади всех оруженосец, и все каким-то образом, словно ни видя его прежде, скосив взоры отметили тонкого замыкающего юношу с рыжими волосами, стоймя направленными во все стороны. Тот пожеманился, скроив виноватую мину человека, вклинившегося не в подобающую компанию, и хлебая ши из не своей тарелки.

– Отрадно, что все мы хотя-бы разузнали друг друга по имени, – констатировал Джоаль, и набежавшей ветер задул ему в рот лист жухлый лист дерева, отчего его речь немного потеряла остроту.

Никто не засмеялся над курьезом, как и не стал помогать ему. Выкашливая сырые крошки распавшегося листа, он, заливаясь пятнами краски прервался, и когда вздернул слезоточиво порозовевшие вытаращенные очи, получил уместное предложение от Калиба.

– Холодает сир, и зримы новые тучи. Вношу на рассмотрение замысел, ускориться, и топотать в Ренкор с удвоенной силой. К полудню нам нечего не стоит достичь его частокола стен, скрывшись от новых туч.

– Поддерживаю… – покивав, хрипло отозвался малость опухший виконт, сплюнув очередную порцию растолчённых остатков привкуса непрошено ворвавшегося листа изо рта с раскрывшимися черными песчинками.

Обдуваемая с со всех из четырех сторон света ватага продолжила путь молча. Перед ними множились просторы пажитей и пашней, за фоном косогоров и набухших холмов. Первый весняк вырос из-за скирды поля пастбище за сушеной плетней на крепких жердях. Недовольно скомкав испитое лицо в сети борозд, насуплено поглядывая на солдат предвкушая грабеж, он поправил подол затрапезной рубахи с надетой на плечи дерюжного пальто со свободными рукавами, не выпуская из мосластых рук вил, лицезрев испод навеса седых кучковатых бровей на путников, поправляя козырек треухи. Но его презренный источавший яд взгляд быстро ушел с ратников, и сконцентрировался на молодом человеке, уж слишком в приметных вычурных одеяниях. Джоаль заметя столько манкирования к себе, тут же огорошено, одернул идущего под руку Калиба.

– С чегой-то он так досрочно невзлюбил меня? – фраппируемый, он будто и не заметил, схожих язвительных эмоций и к его солдатам.

– Десятина, – не вдаваясь в подробности, отбрехался он, и, не сбавляя шага, проходя по тракту дальше, точно это был обычный докучливый момент на манер мошкоры.

Луга полные какофонии стрекотавших кузнечиков с прочими насекомыми, были уже опустошены, и урожай миную косьбу, спешно готовился к первым заморозкам перетягиваемый в жгтуах, которые хоть и в Майзе были незначительны, зато в Зиле и прочих околачивающихся у столицы поселениях вдали, и ближе к Антуру, имели не малую востребованность. Стараясь идти в ногу, с солдатами, Джоаль не упускал любого момента посмотреть по сторонам. Анемая наметившая себе путь к зениту, как раз зашла за надзирающую тучу, и он, стравливая журьбу век узрел вдали порыжело зеленого холма отведенного закрытого сенью облака пастбища, редут кентавров.

Те выросли на его своде строем, и пытливо поглядывали из-за холма, на котором была выжжена трава. Фермер, сменил своё недовольство к ратникам и виконту, и учуяв их, спешной, прихрамывающей трусцой скрылся поодаль, в шаткую ветхую хижину, с треугольной и кривой крышей, из небольшой трубы которой веяла слабым столбом дыма.

Кентавры все так же застывшее истуканами стояли в ряд, как если бы вышли осмотреть свои владения. Они были высоки, а кожа их была нечто среднем, между болотной трясиной и дёгтем. Широкие коренастые плечи, крепко слаженный торс, и вытянутая фигура лощади, были подобно выточенным статуям, и завороженный Джоаль не мог насмотреться на них. Их шерсть, идущая от копыт и по хребту, была редкой, но густой. На голове у них виднелись длинноватые и спутанные бурые волосы, тянувшиеся по спине, и ниспадающие на вытянутое скуластое лицо, но благодаря бежеватам острым ушам у некоторых они были убраны, делая им полный обзор перед собой. Среди них стояли и более утонченные в стане и даже лошадиной доли. Они являлись щуплыми самками, и не сразу, но позже Джоаль убедился, что самок в разы больше.

– Видите их? – очарованный видом мифологических существ, ребячески указал пальцем виконт своей невосприимчивой ватаге, на холм, с фалангой копытных.

Стоило муторным глазам, ухватиться за выросший на вершине необычный лес, все как с цепи сорвавшиеся, лихорадочно схватились мечи, даже Гайт. Вытягивая их из ножен, его свора напугала скорее самого виконта, чем группу хладнокровно лицезрящих исподлобья кентавров, коя ещё и лучезарно подсветилась вышедшему из разбежавшихся от ветра облаков зною, отпуская длинные тени по выжженной траве к безучастно пасущейся скотине, забытой бегло мнительным крестьянином. Группа разумных зверей, наконец, постепенно начала вымученно удаляться издавая напоследок брезгливые фырканья. Последним ушел фронтовой поджарый бежевокожий, кой не шевелился, растравив крепкие жилистые руки, и казалось, тот безутешно призирает аккурат лишь Джоаля, под нависающими спутанными темными прядями, усердно скрывавших его усеченное лицо, и туманные эмоции за мороком тени.

Когда все единодушно скрылись, паника в рядах, отступила, и шелест железа возвращающегося в ножны, успокоила дворянина, с его первым походом за стены родного замка.

– С ними нельзя застращать мечами. Эти разумные, – умяв дрожь в связках, указал Калиб, угрюмо посмотрев на своего нынешнего сира. – Будьте внимательны. Заставать врасплох, нападая со спины, их главное различие с дикими идущими напролом.

– И все? – недоумевал Джоаль, все ещё чувствуя отбой сердца по вискам, опамятовавшись, поспешив за уходящей спешно отдаляющейся группой не менее взвитых встречей людей.

– Вдобавок диких самок пользуют, с тем чтобы доить из них молоко. Лепечут, мол продлевает жизнь. А на вкус горькое как задумавшееся коровье. Да ещё сами кентавры все тщатся их отбить назад, отчего напирают на дреколья, и бездумно умирают.

– А отчего так мало самцов у «разумных» если отбивают как правило диких? – вставил озадаченный виконт с малой отдышкой.

– А кто их разберет, то, подчас как накидываешь сеть, а те лепят на своем в пересмешку с лошадиным воем? – подчеркнул Калиб.

Опять началась тихая часть пути. Каменистая тропа сменилась на разъезженную дорогу, с множественными проселочными путями, рытвинами и колеями от колес, свежими вымоинами с зыбью луж, затесавшихся с минувшей ночи, утопленными следами копыт в нагретой застывшей хляби, и категорически недостающими указательными столбами. По бокам ещё растекаясь, водились лощины, но впереди тракта меж обхватывающих его проезжих дорог, громоздился встречный лес, который обретался крайне непролазно тесным, и сквозь частые убористые разлапистые ветви, нельзя было ни рожна прозреть, минуя черноту неясности.

Упершийся в сбивавшую планы закавычку Калиб, как ведущий замер, а с ним Коуб и Моз. Гайт, в своих крагах, лишь уперся на меч, что шел перевязью ему по бедру и свисал на укрытой в легкие поножи голени. Старший ратник ещё долго неясно прибывал в молчанке, прямо смотря на сломанный знак на фоне лесной глуши с граничащим спадом в канаву, помеченным желтым и пахучем дроком, стараясь разобрать выявившиеся буквы, на треснувшей выцветшей доске. Оставив безутешный процесс, он, виновато клюнув широким носом, повернулся к Джоалю, отчего его недельная щетина поверх загорелого обветренного лица, так же сплющилась в гримасу.

– Сир… у меня, есть малая загвоздка, – хрипло выдавил он, повинно потирая шею, кривя устами.

– Да? – как не странно, вполне располагающие поинтересовался тот, на самом деле смотря через воина в густую чащу таинства леса, где меж сбитых веток и свежей пробивавшегося подлеска, по палому насту спавших лимонных листьев украдкой пробегали неизвестные ему маленькие существа, лопая сучья, что щелкали не хуже насекомых.

– Я на поверку, не ведаю дороги, а знак вероломно развален, – сотник, грешно упав духом опустил голову, сморщив морщины возле широко разбитых глаз, ожидая выговора или оскорбления. Но Джоаль к показным острасткам и журьбе не привык. Или до поры?

– А ты вращался там прежде? – лишь искренне поинтересовался тот, со всей прямотой в тоне.

– Мне совестно признавать… но там живут мои сродники по стороне супруги, вот токмо я… из памяти окончательно вывалилось направление…

– Не беда, – повеселел Джоаль, в из ниоткуда прибившейся экзальтации. – У меня есть небольшой путеводитель. Может и без деталей, но тропу укажет.

Он залез в походный вьюк Гайта, и вынул маленьких томик со свекольной обложкой, и знаковым переплетом. Было ещё лазурно и светло, и по сносимому ветром с шелестом страниц оглавлению он нашел потребный город. Ренкор разместилось через непроходимый лес Небарус, в котором по описанию со страниц проживали некоторые племена гоблинов, что ловко пробирались у подножий столетних деревьев, пристраивая к ним хижины, облагораживая прогалины лугами, и держась в стороне от суеты окрестности. Джоаль решил не примерять личину всезнайки, приписывая всю славу себе, и возвестил всем.

– Согласно источникам, свидетельствующих о первых походах на запретные земли, был необходим перевалочный пункт для хранения припасов, и ночлега. Отчего и был выстроен Ренкор, что находиться в десяти лигах от Майзы, а путь к нему лежит, через лес Небарус, и из древни у него было два обходных пути. По ошуюю разветвлённая дорога вела к дельте нагия. А напротив, одесную в глубь, по обозной тропе к частоколу, что будет заметен издалека по пламени в столпе, который тушился, если наступал враг.

Закончив декламацию, и поднимая умные глаза к своим спутникам, он словил заискрившиеся уважение, и слегка прорезавшиеся улыбки на лицах полных сожаления, о своей выпавшей участи.

– Может и не надобен нам никой провожатый, с таким добротным путеводителем? – отозвался Моз, своим звонким и казалось недавно, начавшим грубиться голосом, поверх тонких черт лица, сверкнув в вымученной ухмылке зелеными глазами.

– Он потребен для примерного описания. Тропы и маршруты, да фауна. А нам предстоит выкладывать окольный путь исходя из опыта, которого не знаю, как у вас, у меня, если честно и горсти нет.

Выслушав аргументы, и подхватив вещи, которые успели оказаться на дороге, вовремя само напросившегося привала, в пору расчетов на распутье, вся ватага, заскрипев железом опять продолжала путь. Ближе за полдень спустя восемь лиг с редкими стоянками с обрамляющими стенами сбившихся вековых деревьев и искусавших их у подлесков и кюветов осатаневшей мошкары, вдоволь напоившись выступающим соком деревьев, они все же настигли обзором того самого столпа. В котором и правда маячила крохотная чадящая лампадка, чей курившийся огонек метался от ветра, но стоически, жестоковыйно не гас.

Высокий зубастый частокол в тесном сожительстве с желтолистой дубравой подпирали сторожевые башни, стоявшие между сводом врат, которые были радушно раззявлены, но по движению пальца, острые сплетенные балки обрушались бы в долы в земле, и проход без увесистого челобитного тарана был бы закрыт. Зоркие лучники в вытянутых шлемах издалека заметили группу. Все они шли по протоптанной дороге в окружении все того же непроглядного леса, и боковых насаждений через западающие кюветы, когда мимо них звякая чем попала, громогласно промчалась телега что давеча отголосками звучала из-за спины ещё издали, как пить дать груженная до верха поклажей и звенящим товаром. Кучер с огнем в выторощенных глазах, нещадно стегал свою вороную клячонку, а на оседланном им же ветру его седые распущенные пряди поднимались словно парус, а сидевшая примкнувшая к краю повозки русоголовая девушка с запавшей шеей не внушала признаков жизни. Но лучники даже глазам не повели в сторону безумца в голубоватой камизе ополоумевшего чудодея, взбившего столп пылевой завесы, оставляя за собой непроглядные завесы. Их взоры приковали зеленокоттовые ратники, и по виду богатый граф. Зыкнув со стены вниз, дозорные велели оповестить местную власть о расфуфыренном госте с личной охраной. Мальчишка в изношенной целом семействе рубахе с прорехами и на три размера больше, чем следовало, рачительно ринулся по хлюпающей непрогретой от близлежащей сени деревьев грязи в сторону главной ратуше, не раз упав по осклизлом пути измазав колени в рыхлой вязи.

Вся гурьба пересекла границу врат, самолично не получив и отклика со стены. Пересекая внешний фасад высоких стен частокола, чьи бревна, уходили глубоко в землю, они ждали немногого, особенно Калиб и, двоя других солдат, но впечатления Джоаля было максимально удручающим.

Видя скудные домишки с соломенными крышами, да малокровных девиц в рваных затрапезных сарафанах, он почувствовал ломящие чувство в груди. Его вид был на редкость вызывающим относительно сермяжных горожан, и теперь он начинал понимать искрившую неприязнь фермера. Так же он, близоруко держа голову поднято, нежданно сойдя с тверди, вступил в склизкую чавкающую хлябь, отчего его знаковые дегтярные сапоги, растеряли, свою навязну, и обзавелась серыми кляксами чамура. Остальные, включая Гайта не чувствовали дискомфорта, и даже не заметили, как их сир шатко увязает, свыкаясь с нависшей мыслью, что миновать данную оказию квелого грунта, в пределах границ поселения обнесённым кольями, до поры не удастся. Вокруг грудились множественные разношерстые строение: лавки, жилые склоченные из бревен и редкого камня дома, застревающие в гуще телеги, одинокая покрытая конюшня, и даже небольшая мельница под черепичным навесом с жерновом, и мелким наделом, к коей вместе с котухом примыкала харчевня. Ратуша ближе к середине околотка, к которой и прилегал огонь выросшего почитай шпиль столпа, совершенно не вызвала симпатии, не смотря на в разы приятнее относительно остальных домишек – бревенчатую пропитанную дёгтем обшивку фасада. Так же у здания были крупные окна, в которых зиял свет, несмотря на ещё весьма светлый полдень, не беря в расчёт близящиеся серые тучи, омрачавшие день в ненастный саван.

Форсируя хлябь, радушно устланную по улицам, меж прибитых к стенам домов и лачуг, из которых сыпалась ругань, то мусор, они решились следовать плану. Под этими стенами, должно было быть место с большим скоплением людей, и не тех, кто носил обноски, а странников, бравых воинах… или хотя бы следопытов.

Под очередной крышей из соломы, послышалась желчная ругань, и из прорубленного окна вылетела чугунная сковородка. Она весомо воткнулась в глотавшую всякое грязь, прямиком пред Джоалем, и, утирая капельку отлетевшую к его опрятному носу, тот лишь повел опасливым взгляд по траектории полета, надеясь избежать рецидивов обшивки. Да него дошли лишь последние слова, от басовитой женщины, и тихое блеяние мужчины.

Огибая место рьяной склоки, они скрылись за тенью высокого бревенчатого дома, со стоком прямиком в хлябь, из которого выходило нечто похожее на воду из болот с листьями, но судя по пряному запаху листьев с пихтой, из трубы сверху, это была заурядная баня. Из полуоткрытых запотевших окон то и дело были слышны воодушевленные возгласы с хлестом вымоченных листьев и размокших прутьев, а вырывающиеся поры пара были напоены мятой. Одни из трех створок дома с запотевшими окнами распахнулись, и из них высунулась голая по пояс дева, что со свисающими грудями, и намоченными светлыми волосами, кокетливо призывала их присоединиться, улыбками и мановениями игривых пальцев. Моз и Коуб, ответно свистнули ей, Гайт стесненно качнул головой, Калиб и вовсе не подметил её, а Джоаль, не желал отвлекаться. Отвлекаться надолго…

Они, отпираясь от приятных запахов, топтали затхлое месиво под собой, возмогшая и пробираясь к широкому каменному зданию вблизи мельницы, совмещающей с собой скудный хлев. Строение было двухэтажным, и из небольших окон, не было слышно отталкивающего гула перебранок или непотребных им драк. Это до поры внушало спокойствие. Крыша так, как и у бани имела багровую опалубку, хоть и перекосившуюся, и годами не реставрируемую, облупившуюся с краю. С забитых листьями и грязью желобов то и дело занималась капель безвыходно застопорившейся воды, которая все не желала вытекать полностью, но и оставаться в доле зеве, аналогично не спешила. Чуть выше притворенной двери высилась кованая бирка в форме лепестка, раскачивающаяся на забредающем ветру – Квелый лист. Стены слегка треснули, и спасительная замазка то и дело бросалась в глаза. Бревенчатый второй этаж, тоже не отдавал уверенностью, но все же был пригож, относительно низины. Стоило им подобраться, как дверь, как волшебству отворилась, выпуская светлый зазор. Джоаль хотел было порадоваться остаткам магии, среди земли оставленной ведьмами и магами, но тут же обозначалась истинная цель.

Из просвета прохода надменно выкинули человека. Он, расплескав брызги, упал лицом в хлябь, и не спешил подниматься из пут мягко постланного покрывала улиц. Его вялые движение вкупе веявшего от него перегара, вызвали у всех единодушный призыв омерзения к пьянице. Этот доходяга, был весь в черном облачении, а на ногах были вязнувшие в вялых потугах к движению, каучуковые сапоги, отдающие бурым оттенком. Кисти в перчатках с рваными раструбами без пальцев скребли по холодной грязи, хлюпая редкими пузырьками воздуха. Его длинноватые волосы привиделись черными, но это лишь от долгого отсутствия мытья, что автоматически темнило их. Он все не как не мог подняться, и, безвольно ворочаясь по скользкой грязи, вызвал отчетливое желание покинуть эту жалкую панораму падения человеческой чести – Как вдруг! Из все того же развернувшегося проема выскользнула с отваленной втуне помещения воркотней, небольшая фигура, и Джоаль с группой не обознался – У неё была зеленая кожа.

В небольших сапожках, казалось на дитя, и драпированных бурых ворсистых льняных штанах, в белой кружевной в районе малых плеч рубахе, стягиваемой кожаной жилеткой схваченный перекрестным шнурком, подчеркивая налитых бюст, на свету показалась самка гоблинов. У неё были темно червлёные волосы, развивающие как шапка, а длинные и тонкие у концов уши, держали их в узде от спадания на широкие глаза. В правом ухе на середке болталось две окисленные с редким блеском серьги.

Они ошеломлённые новоиспеченным курьезом ждали от неё все чего угодно, кроме её выкриков и дальнейших действий.

– Хозяин! Подымайтесь, ну, опять обуют же! – она в своей хрипловатой манере, действительно обращалась напрямую к телу, увязшему грязи, которое уже бросило все старание всплыть из трясинной субстанции.

На её плечах была темная увесистая котомка со стягивающим шнурком у ворота, явно не по росту, которая при беге била ей по пятой выпяченной точке, а она каблуками сапог, по её дну, отчего раздавались позвякивания схороненного в ней железа и стекла. А в коротких руках у неё обитал полуторный меч, почти с её рост, с расписным под вязь эфесом на длинной ручке, высвечивающейся из портупеи ножен на колышущейся перевязи. Галопом добравшись до человека, она, воткнув меч в слякоть, и зачала силиться поднять его за опавшие плечи своими короткими, но тем не менее знавшими труд ручками, на которых было всего четыре пальца с каждой из дланей. Зеленая кожа, от её тщетных усилий становилась бутылочной, а меч пал плашмя в объятья хлеставшей брызгами слякоти. При этом она зычно выругалась, как ни Джоаль, ни даже Калиб себе не позволяли, и их уши ушли в трубочки, а лице сконфуженно скривились. С её приходом в свежем воздухе отчего-то проклюнулся четкий привкус бадьяна.

Наконец она в своих бесплодных потугах, заметила пятерку неустанных наблюдателей. И им предстали её сапфировые глаза без белков, поверх бордовых бровей сощурившись, едко сосредоточились на Джоале, а округлое лицо с пышными матовыми щеками стало кривиться в набежавших морщинах, со лба, доходя до курносого вздорного носа, и до тонкого рта из которого торчало два едва приметных в виду хмурости белых клыка с нижней челюсти, на угловатом зеленом подбородке.

– Чего зенки развесил, дылда гофрированная?! – прыснула она, пока на её малые плечи ложился человек, который сыскав силы, постепенно поднимался спиной к ним.

Калиб хотел было вмешаться и в воспитательном стиле ткнуть её секирой, но обескураженно укоренный Джоаль, нашелся раньше и остановил его.

– Брось. Не стоит. Она просто зла, – вразумляющее сказал он ему, как наставнику, или давнему другу, отчего гнев Калиба растаял, и смяв уста, он решил покладисто отступить. Гоблинша, больше на них внимания не разбазаривала, и с участием, отволакивала своего «хозяина», через шаг успевала желчно бранить все вокруг, но про них она забыла. Вздорная личность, уже оставила неизгладимое впечатление.

Глянувши на не затворенный проем ещё раз, на наличие вылетающих посетителей, подобравшийся Джоаль отважился зайти. Он, не до конца войдя в своё положения, обыденно попросил Моза и Коуба покараулить снаружи. Зато Гайта и Калиба поманил проследовать за ним для моральной поддержки. Разумеется, ратник отдал секиру своим более молодым братьям по оружию, избегая неверного авторитета в глазах почтенной публике. Время драк и разборок ещё не престало. До поры.

Полумрачный салон был тих, может и благодаря тому, что был почитай безлюден. Кроме, непосредственно корчмаря, за стойкой, и сидевшей за ней же долговязой белокурой эльфийки в кожаной зеленоватой робе в черную полоску, на все двенадцать столов, было занято только два. В воздухе весел затхлый привкус прогорклости, а общее освещение было приглушено, и разбитые покрытые чадом лампады, по балкам посередь порожнего зала, поддерживающим второй этаж разбитыми по середку столбами, было единственным светом. Круглые столы были выпачканы липкими лужами, как и половицы затертого пятками сапог пола, но это уже не казалось чем-то не закономерным. У основной стойки было порядка восьми трехпалых бревенчатых стульев, не включая боковых, за которым по правую руку корчмаря и сидела томная мелово бледная эльфийка, со спадающими на острые скулы светлыми волосами по очиненный подбородок (она скрывала вострые уши, но кончики все же высовывались, выявляя телесный оттенок в золотистой ржи). Корчмарь был кряжистым грузноватым мужчиной, по виду похожему на тучного дворфа, если бы того сложить втрое, и как следует надуть. Широкая борода лопатой, и волосатые сложенные на вислой груди руки, в которых мерещилось, мог с лихвой треснуть череп недоброжелателей. На нем свисало тесное одеяние власяницы, с раскрытым воротом, и подогнутыми рукавами, высвечивающее его коренастые локти. Но румяное округлое лицо с двумя утопленными точками синеватых и в тени глаз, как нестранно при такой слаженности было располагающим. Он дежурил, смотря на вход, точно будто рассчитывая на возвращения «не галантно выпровоженного постояльца». Но приметя группу гостей, он лучезарно просиял, размежевав бороду, надеясь на солидный заработок, учитывая внешний облик Джоаля, от которого за версту звенело, что он из знатных господ, с солидным мешком злата за душой. Пробираясь вперед по клейкому полу, все менее чувствующий отраду этого прибежища скорби, Джоаль почувствовал подсаливающую крошку опилок или пыли, что посыпалась ему за шею, со второго этажа, по которому барабанили сверху чьи-то ноги. Корчмарь при виде муторно вычищающего ворот господина повинно почесал свою плешь продолговатой головы, а боковые коротко остриженные волосы, покрылись небольшой влажной испаренной навернувшейся вины.

– Приветствую тебя, высоко почтенный муж. Мы проредили долгий путь от самой столицы, на отыскание верного и надежного следопыта. Который я надеюсь иметься в окрестностях доблестного града? – зачал тот красноречивое воззвание. Напрасно.

Выслушав его короткую тираду поставленным голосом, озадаченный корчмарь тучно почесал бороду.

– У нас тут так речи, не… – он, потупив глаза, запнулся своим скрипучим голосом, и сидевшая неподалёку скрытная эльфийка, с тонкими чертами лица и впалыми щеками и казалось оранжевым переливающемся сердоликом в глазницах, подхватив лаконично закончила за него.

– Слагают.

– Верно, – согласился тот, кивнув скорее себе. – Вы бы сударь, по делу бы, а то, одно слово туда, – он указал в одно оттопыренное ухо, – а другое оттуда, – на этот раз он показал ближе к пояснице, в вотчину мягких тканей крестца.

– Как изволите, – пожал кружевными плечами отгоняющий от себя велеречивость виконт, и опять вызвал он на его лице недопонимание. – Мне потребен проводник, до Лирры, и понадёжнее. Примитивно и без словоблудий и околичностей.

Корчмарь, опять сделался тучным, закатив синие глаза, и выпятил губу поверх клумбы бороды. Но не от понимания, а скорее мысленно перебирая разных персон, на эту роль.

– Увы. Единственный, кто гож вам, пред вашим заходом, был отправлен пнем под жопу, на выход, – он один жестом подбородка указал в сторону притворенной двери.

– Та пьянь? – в изумлении буркнув отозвался Калиб, стоявший под плечом Джоаля.

– Та самая, – поддержала его выпавшее из уст недоумение пылким словом Эльфийка, что снова следом томно приложилась к керамической плошке, подернув тонкую шею.

– Нешто нет недурнее? – скривил лицо Джоаль, представляя, с какими воплями, тот будет просыпаться от сухости во рту, посреди непролазного леса.

– Право, самый годящийся, – непроницаемо к сомнениям заверил кряжистый мужчина с некой теплившейся на лице уверенностью. – Его репутация на поверку, уходит далеко за эти земли, и нет такого корчмаря, который бы не знал Клайда Безродного, – его усы после этих слов заблестели и разверзлись в лучезарной улыбке посреди угнетающей полутени, выпуская, словно из-за штор, редкие зубы в непроизвольно сорвавшейся ухмылке.

– Отчего же он тогда такой заправский, распластался ликом в грязи? – нежданно встрял, резонно проронивший мысль писклявый Гайт.

Хозяин внезапно насупился, точно куснув себя за щеку.

– Одно дело прослыть славой. Другое, пропивать все непотребные деньги в барах, или с полуэльфийками в борделях. Человек то он дельный бьюсь об заклад, вот только пороки высоки, и одолевает, под сей раз, как завижу его без путного дела.

– Пойдемте сир. Быть может, сыщется в этом городе, тот, кто не обведет нас вокруг пальца, забрав деньги, пропустив все на ветер, – махнул на все рукой незаверевшийся вкрадчивыми обетами Калиб. Как внезапно, на него грозно посмотрела остролицая девушка эльф, за завесой белобрысой челки, касающейся тонкого носа в мелких царапинах, сверкнув на него сердоликами, выделив сведенные скулы и уста.

– Думай, о чем лопочешь ратник. Можешь осуждать его пороки, но не оговаривай честное имя.

После этих колючих на слух слов, она веско положила сверкающий кинжал с гравюрой лиан на доле на стойку, чем собрала очко в его пользу. Эльфы, ни в жизнь не заладили бы, защищать обыденную пьянь.

– Я протираю штаны здесь, живехонькой только оттого, что он вывел меня из Вамира, да позже ухищрениями провел меня из Кумбаза, меж стен неладных Майзы, где напомню вам королева с климаксом, не выносит нелюдей… – обырвисто вспылив, вновь оскалила она белоснежные острые зубы, опаляющие смотрев на них, своим янтарными лупоглазыми очами. Чистокровная эльфийка, ко всему прочему, начала обдавать их своим природным мускусом, что не скрыли тесно облепившие одежды. Любисток так и лип к ноздрям поруганных людей.

– Тише, Сайма, – молитвенно попросил её хозяин харчевни, стуча редкими зубами сложив брови домиком, – не нужно. Они что зрят, о том и говорят.

– Сколько? – скроив тонкие черты, сердито спросила она хозяина, не переставая буравить взглядом свиту виконта, оранжевыми пылающими глазами, дергая желваками.

– Ты пропустила два, по цене трех крон. Так что, подавай шесть, – быстро подсчитал он, одеревеневший не вяжущим языком.

– Держи холуй. И за него тоже, – она скопом положила дополнительных пятнадцать. – А вы! – указала она на Джоаля с Калибом тонким пальцем, опять презренно возрившись на их стушеванные позы. – Лучше берете его, чем шарлатанов, и пройдох. Клайд за работой бесподобен, а без… сами лицезрели.

Сайма, нервозно забрав кинжал, и больше не выпустив не слова, вытянувшись в жердь, колченого переступая на левую ногу, вышла прочь из-за стойки, едва не задевая макушкой лампады. Её зеленные зоны приталенной куртки, поверх черных элементов уплотнённо облегающей кожи наряда на подобия робы, доходившие языками фалд до бедер, обрамленных по бокам тесьмой, с длинными остроносыми сапогами по тонкие колени, хромающее скрылись за дверью, когда оцепеневшей Джоаль отошел от её слов.

– Благодарю за наводку, – специально с утрировал Джоаль, а тот лишь улыбнулся.

– Всегда рад, – и на его затертой временем столешнице появилось шесть монет в знак доброй воли виконта.

Водворившись к густо серому небу, занесенному тучами, огибая корчму, они шли по горячим продавленным коленями явственными следам по грязи, как не странно – следопыта. Обогнув основное двухэтажное здание прибившиеся к старшей сестре крупной мельнице, они сворой нашли захудалую пристройку и навес хлева, который скрывал за серыми изгнившими досками небольшое пастбище с похрюкивающим аккомпанементом за низкорослым формальным забором из плетни. Их наводка оказалась верной.

Из водоскопа поверх корыта, наполненного водой для скота, торчала шея упавшего на колени горе-героя, а голова ушла в толщи холодной воды. Неподалеку под тем же навесом котуха с запавшими на бок подремывающими хавроньями, на толстом бочонке, свесив ноги, восседала памятная эскападой зеленакожая особа, и скучающе барабанила пятками по ободу. Она все так же держала на спине тяжелую для неё котомку, а меж ног упарившись лезвием ножен в грязь, обхватила осемью пальцами в своих широких ладошках на коротких руках, длинную рукоять с эфесом на конце. Заметя подкрадывающуюся группу, она сквозь редкие, похрюкивания сновавших недалеко свиней, ощетинившись хмуростью, принялась украдкой взывать к человеку, который казалось, уже положительно утопился.

Он, точно уловив модуляции вибрации от хрипучей спутницы, вынырнул, гейзером выпустив над брызги капель собой, как только все уже собирались его спасать. Его волосы истощали и словно водорослями покрыли его голову и скуластое бледно заветренное лицо, со спадающим прямым носом. С недельной темной мокрой щетины накрапывала, неистощимая капель. Он, полусидя, не отпуская из обхвата корыто, взыскательно посмотрел на свою спутницу, и та, спрыгнув в навоз, перемешанный с грязью, встала на мыски шепнула ему, что-то на ухо, получив в придачу несколько холодных капель себе, на курносый нос. Человек изучающие обмерив прямым взглядом, вдоволь осмотрел их, затем её, а когда вернулся к ожидающим, не совсем осознанный видом остекленелых мутных глаз, то остановился на самым почтенным, с кого и спросил, не спеша выказывать почтения, или хотя бы поднявшись из грязи.

– Чего потребно? – он был крайне недоволен, и все ещё неизбывно пьян, но не моргал застланным истончавшими от воды волосами зоркие глазами, не отводил взора, и, не взирая, на то, что держался исключительно за счет скопа воды, пропитал их чувством осторожности к своей неясной персоне. Молва о нем все же малость подкупили группу, не направляя упрека к его нынешнему моральному падению.

– Мы сударь здесь за тем, дабы предложить вам работу, – не совсем уверенно, (не способный до конца выкинуть нынешний образ из головы) держа осанку объяснялся Джоаль.

Гоблинша, опять шепнула ему на ухо, очередную напраслину, относительно своих доводов о людях, стоявших перед ним. Он что-то нечленораздельно пробурчал ей в ответ.

– Подробности, – это был не вопрос, он просо хотел уточнить, и, залезая рукой в стылую воду, плеснул ею себе в глаза, которые всецело пребывали за завесой мокрой челки.

– Нам нужно в Лирру. И путь требует скрытности. Все скрытые тропы, и окльные лазы, всем, чем владеет истинный следопыт. Если вы, несомненно, таким являетесь…

Гоблинша опять потянулась к нему, но он упер её в плечо пальцы, попридержав её рвение. Она скривила круглое лицо, но скаля клыки, промолчала, обратно не без труда взобравшись на бочку. Человек на ватных ногах встал во весь рост, и, не смотря на въевшуюся грязь на заскорузлой куртке и запятнанных льняных штанах, был вполне внушителен. Не коренаст, но весьма широкоплеч. Особенно приметны пристали серые словно ртуть глаза.

– Цена? – опять совершенно спокойно, и бесстрастно отозвался он, преодолевая невнятную речь похмелья, ища опору своей неустойчивости.

– Я склонен предоставить вам полторы тысячи монет, за туда и обратно. Хотя доподлинно, не знаю, какие у вас расценки…

– Две тысячи, – тут же наперекор его речи, отчеканив, более твердо огласил он. – И все траты, на снедь, веревку, и пледы для ночлега на вас.

Он изрекал вызывающе, и не соответствовал такому чопорному расчету, исходя пропахшее навозом место. Но однакож, все вышесказанное, было по делу. Взбеленившийся на дерзость Калиб опять хотел бросить не хорошей посул, но последние слово, так или иначе, было за Джоалем. Гайт услужливо полез в свой вьюк, проверяя, сколько монет, передала ему королева. Там было три мешка, по тысячи монет в каждом, и это был притык. Он, подмяв губы, выделив крапинки на носу, кивнул виконту.

– Мы согласны, – благонравно кивнул ему, располагающий Джоаль.

– Предоплата, – спокойно указал тот, что все же вызвало неосознанную клокочущую ярость у Калиба.

– Да как ты смеешь пьянь бесстыдная? Это виконт Джоаль, племянник королевы!

Джоаль, закрыл веки, стукнув сведенными зубами, но уже скоро расслышал сдавленный вымученный смех, человека в черном.

– Учитывая, как вы вольно разглашаете имена знатных персон, ких полагалось утаить, мне жизненно необходимо иметь хоть что-то за душой, до того, как кто-то позариться покуситься на племенника королевы…

Он постепенно сох на затухающих и без того скраденных тучами лучах, и щетина стала менее приметной, в кривой непривычно набежавшей улыбке, и ярких серых зениц, выпутавшихся из шор волос.

– Все будет, по-вашему, – примирительно отозвался Джоаль, и жестом велел Гайту отнести ему первый мешок. С неохотой рябой потупив взор, передал ему звонкий мешок, с перевязочным шнурком. Пока тот звонко прыгал у него в руке, оруженосец, все ещё пытался смириться с перегаром, кой все ещё остался во рту у сокрытого под новесом наемника.

– Но, тем не менее, – бойко отозвался Калиб, казалось, пытавшись загладить свою прошлую вину, – нам не лишнем будет заиметь сходный залог. Вам право надлежит разуметь, что ваша репутация до поры выше вас, но мы люди из замка, нас легко облапошить, и нужны более веские резоны, нежели слово хозяина пустой корчмы, и эльфа нервотички.

От последнего слова, тот явно остался недоволен, и слегка качнувшись, находя опору, все же хрипло ответил по существу.

– Да, вы правы. Доверие… не лишне заработать. У меня есть только меч, и она, – брезгливо указал он себе за спину на бочку, – так, что вот вам залог. Поутру встретимся на середине площади, у ратуши. Советую, запастись провизией, и сменить одежду, на… менее приметную…

Не успел он договорить, как зеленая фигура, вновь спрыгнула с бочонка, и, доходя едва ли до его пояса, она, избоченившись, судорожно упирая руки в бок бурой жилетки, придерживая дол длинного по её меркам меча подмышкой, лепетала вслух, и довольно укоризненно.

– Меня, доверить им?! Рыцарям?! – она остервенело, дернула, головой уводя челку, а задранные веером острые уши её дергались в такт дыханию, покрываясь синими жилами на внутренней части.

– Мы тебя не обидим, – вкрадчиво попытался утешить её Джоаль. Но та была слишком своенравна, и пламенно пустила скабрезность, метнув к нему скроенную гримасу.

– Да я тебе бы в рот плюнула, не будь ты нашим вербовщиком.

На её резкое высказывание тотчас отреагировал, Калиб, набрав воздуха в легкие, для хорошего горячего словца, но его опередил хозяин этой вздорной особы.

– Риба! – просто на просто прикрикнул он за её спиной, и та, сразу стухнув, поджала губу под клыки, и сделалась покладистой под гнетом его не попираемого авторитета. – Не смей пререкаться. Ты удашься с ними. Снимешь им комнату, и заселишь на ночь. Затемно встретишь меня с мечом, и сумкой в руках. Отвечаешь за все головой. Поняла? – он был тверд, но без перебора, отчего та хмурилась, однако вне новых приступов истерик, мельком покобенившись, коротко откивала, очевидно своему патрону.

– Что помещает ей умыкнуть от нас, и стянуть оставшиеся деньги? – опять заярился Калиб. Ответ нашел его тут же.

– Она ведает, что подобное портит мне реноме. Нет репутации, нет денег. Это все чем могу вас ублажить. А нынче мне пора подготовиться. Фортуны, – отчеканил тот, и слегка шатко перешел он слабый заборчик и направился в сторону публичного дома.

– В чем? – озадаченно нахмурив тесные брови, заломил на дорогу Джоаль, не понимая его заключительной реплики.

– Не каждый сможет снести Рибу, и я вам не завидую, – напоследок сказал тот через плечо, и обтекая, косолапо пошел прочь по хляби, форсируя дорогу к заветному месту.

Вся группа единодушно, опустилась вниманием на меленькую взбалмошную фигурку, держащую на спине большую сумку, и широкий и не удобный для её роста меч, а она, ответно спустив бордовые брови, гневно вперилась в них, очаровывающими глазами вне белка, чья синева пленяла, вынуждая утонуть в ней интересом.

– Я Джоаль сын Кармаля Лармонта. Виконт Майзы, и племенник королева Флагении…

– А мне, насрать, – безразлично отозвалась меленькая фигурка, втянув лицо до ямок на щеках, не дав ему закончить. Она, упарившись на почивающую хавронью, перепрыгнула ограду, задев её укрытым острием меча. И увязая в грязи, упорно устремлялась вперед меж топкой дороги, напоминая плавник над застывшей зыбью. Все, обомлевши, смотрели на эту диковинную особу с сапфировыми глазами, и длинными острыми ушами, и как пучок темно красных волос раскачивался от её косолапых движений. Она уже прилично отдалилась, проделав шельф утопленных следов, когда, обернувшись, заметила, что все ватагой застыли у хлева, замеривши как истуканы, наблюдая за ней и якорем свисающей котомки чуть меньше её самой прижившейся на спине.

– Ну чего корни пустили? Пошли, переростки. Смердящий пот, храп и пердешь, в четырех стенах, сам себя не сделает.

Вся гурьба, озадаченно поглядывая по сторонам, последовала за ней, мысленно усмехаясь над её покачиваниями во время преодоления тягучих масс. Хотя вздорный слог тоже не оставлял повода не исказиться краешком уст в набежавшую ухмылку.

9.

Гостиница, в которую всю ораву, пробираясь по хлипкой приставучей хляби завела Риба, вызвала форменную дрожь у Джоаля. Ветхое строение, нисколько не соответствовало, воззрению прекрасного, устоявшегося в уме виконта, касательно комфорта сна. Начиная с облезло выгоревшего на свету фасада, и далее вклиниваясь в обшарпанные двери, буря в его непринятие сего дома лишь крепла. Местный колорит, расположившийся на стульях у пылающего горнила очага изразцово облицованным по подолу в «парадном» вестибюле, с величественной кладкой вытянутой в потолок трубы, в безвкусных, рваных одеждах, то и дело, заливаясь кашлем, надсадно надрывал связки. И тут же точно трафя зарождающуюся одиозность, испускал густые кишечные газы, на фоне зарева отходящего огня, пока их тени вытянуто отдалялись на стены в зубоскалящей гуляющей ряби. Замурыженный дощатый и высокий половичный бурый потолок поддерживаемый искаженными тенью брусьями балок, расходился по двух соседствующим комнатам. По одесную в спустившейся тени растянулся широкий стол с гладкой не затертой поверхностью, для банкетов, и даже стойкой с напитками, озаряемых тухнувшими шандалами, невостребованного крыла. А ошуюю была как раз им нужна. Стены были вылощены побелкой, что имела следы налета желтизны жирных прогорклых пятен, и силков размещённой паутины у стыков опалубки балок в затемненных углах.

Минуя фойе, продвигаясь по на свои обертона взмыливающим половицам через свод деревянной арки, к девушке за ключом от номера скучающе облокотившийся на столешницу, они встали под хоросом, с которого обильно слезоточиво капал воск с истощавших огарков свеч, а отдаленные разбежавшиеся тени отсвечивали на потолке, в притемненном закутке. Субтильная девушка, выпятив губы, занималась счетом мух, затмевая сотоподобные ячейки, с вырезками под номера, и половина из них их плеяды, были порожними, обличая нацарапанный гвоздем номер, меж ромба скрепленных дощечек. Её вытянутые тонкие пальцы ложились на стойку, а завороченные раструбы манжетой выпускали острые малокровные локти, которая она клала на поверхность. Она была высока, а её темные и ниспадающее выпрямленные волосы говорили, о её эльфийской природе, как точенные и вытянутые черты лица – это если ещё позабыть об лавовых агатах. Но удлинённые уши, она, как и встретившаяся прежде эльфийка в корчме, тщилась скрыть спускающимися волосами. Она жутко стянула шнуровку черного корсета, поднимая бюст, так как заметила мужчин, рассчитывая кокетливо сыграть на их чувствах, и пропустила, как за небольшой табурет под ней, вскарабкалась путеводная гоблинша.

Когда, кряхтя из-за ноши и не только, Риба калачиком оказалась возле неё (все так же, не доставая до поверхности и плечом), она грубо выругалась, и встала на круглый спил грязными подошвами. Эльфийка, передумала впечатлять незнакомцев своими формами, отчего распустила перекрёстный шнурок на спине корсета, и высвободила складки белесой туники, и свободного ворота, спуская набежавшие индиговые жилы у скул и висков, пытливо сосредоточившись на зеленой особе, с сапфировыми глазами, и червлёными волосами, пускающими два листа ушей поверх гривы копны.

– Надобен номер. Их… – она, прищурив бордовые ресныцы обернулась, чтобы подчитать, тех, кто с замиранием сердца наблюдал, на маленькую особу, которая на равных общается с представителем более высшей расы. – Включая меня шесть. Водятся комнатушки на шестерых? – она говорила ворчливо и комично, отчего прижав длинные пальцы, собранные в кулак, девушка эльф, начала тихо хихикать, что не сильно порадовала Рибу, которая понимала, что это отражается, и на отношении людей, приставленных к ней.

– Слушай сюда, – она ретиво ухватила девушку за вострое ухо, которое от легкого смеха высунулась из ряда каскада волос и подтащила к себе, отчего та смежила веки лавовых агатовых глаз, и, прикусив губу, пискляво застонала, – мне потребен номер, или два, ежели не сыщется знатного на всех. Ясно? – она дождалась стенания похожего на смиренное согласие, дабы распустить натруженные пальцы, впивающие салатовыми ногтями в тонкую кожу ушного челна.

Спрятав своё изрядно зарумянившийся участок кожи, за темное каре, зардевшаяся пятнами эльфийка через две невольные покатившиеся слезы произнесла слегка дрогнувшим голосом, и слезоточивыми наметками тона.

– Есть на троих… Большие заняты, – она, кривив угловатый лик, повела запястьем мимо тонкого носа, и казалась, готовилась, к следующей порции насилия от сумасбродной зеленокожей персоны, но та отнюдь хотела продолжать, особенно когда её заметили.

– Сколько за две, по три? – она язвительно сощурила вежды, сделав из них тонкую синею полоску, кусаче смотря на девушку, судорожно ищущею защиту в тех, кто абсолютно растерялся, от казалось-бы невзрачной внешне, но очень властной, когда нужно приземистой особы.

– Двадцать крон, или два малых алана, – предусмотрительно пятившись на два шага назад, произнесла д три раза более верзилистая эльфийка, сведшая скулы и зубы, боясь новой взбучки от казалось бы – мелкотравчатого гоблина. Она, сдвигаясь на попятную, плотски прижалась к шестиугольным коробкам за спиной, формирующих сеть крупных ниш, которые были облепленные более мелкими ромбами.

Довольствуясь малым, удовлетворённая Риба обернулась, с трудом удержав равновесие, из-за меча и котомки. Увидев не в меру, растерянного Джоаля, она тут же требовательно обратилась к нему с неизменной хрипотцой.

– Поди, человек в шляпе, мне нужно с тобой обговорить.

Джоаль украдкой усмирив цежено шипевшего Калиба, по скрипучему дощатому полу, подобрался к ней, и пока та во весь двухвершковый рост стояла, на постаменте, залячканного табурета, их взгляды пересеклись, как и с девушкой, не решающейся оторваться от безопасной границы, от резковатой приземистой особы.

– Два номера. Двадцать чеканок, или два мелких алана. Чем богат? – сдвинула она темные, но все же алеющие брови по кроям. При тусклом свете Риба была крайне странна. Её кожа была гладкой, и казалась вымытой, хотя от неё и пахло конюшней и неизбывном ароматом бадьяна. А что касалось ушей, то они были почти прозрачные, а в их широком доле, небольшие синеватые вены, сильно зияли через, будто натянутое полотно её кожи. Её кружевная рубашка, как и драпированные ворсистые льняные штаны, с подогнутыми под её рост сапогами, заставляли умилиться. Гоблинка заметила, что он её не слушает, а только увлеченно рассматривает, и тут же прыснула.

– Ночью будешь обо мне думать. Нынче мне твой ответ подавай, – она хотела топнуть, но покачнулась и начала задать с неустойчивого табурета. Джоалю хватило прыти ухватить её, и поставить обратно, покуда её едва уловимые черные зрачки, выпучившись, увеличились, создав в синем пространстве, глубокое черное затемнение. Все содержимое черной котомки, вошло в пляс, и звон мелких склянок, стук по ним дерева, и казалось шелест, страниц книг, утихли столь же стремительно, как и сыграли свой скоропостижный концерт.

– Не трожь меня! – ощетинившись дыбом взметнувшихся волос, огрызнулась Риба, осклабив свои зубы, которые включая выпирающие клыки, были множественны, хоть и не так опасны. Сердито отпихнувшись, она ещё долго свирепо смотрела на него, покуда подошедший Гайт, миротворчески не внес предложение, так как знал суть короткой беседы между ними.

– Дать мадмуазели двадцать монет? – его удачно, вставленный вопрос разогнал чувство враждебности, и недомолвка у обоих растаяла.

– Да, пожалуй, – поправил съехавший убор ошалелый от почитай нападения Джоаль, отходя от стойки, возвращаясь к ратникам. Когда все суммы были уплачены, а агатогоглазая девушка с осторожностью выдала в кряжистую четырёхпалую салатовую ладонь, два стертых у зубцов ключа, она посмотрела за когорту, которая в полной боевой амуниции ждала момента, когда смогут отдохнуть, когда им за спину наведались местные солдаты, и отнюдь не с добрыми намереньями.

Они вошли без стука, и с откликами кольчуги и редких щитком брони оцепили бежевые стены, которые от низа шли обычными бревнами, с прокладкой пакли, а чем выше, тем ближе виднелись трофеи местного градоначальника, который щедро одаривал каждое здания города, своей добычей. На этот раз в тусклом освещении затухающих огарков свеч, срубленную скуластую голову кентавра являющимся первой из многих голову идущих под боком на крутую лестницу, задел один из солдат который заходил за спину Моза.

Когда мечи солдат с мелким лязгом были обличены из ножен, и направленны на сонмище, только Риба сохраняла ледяное спокойствие, безучастно смотря на них. Но ненадолго. Почти тут же, за её длинные уши ухватилась давеча обиженная девушка эльф, и насилу прижала ту к стойке подсушенной годами древесины с широкими колеями на рельефе, отчего та вмиг стала темнее, своего обычного оттенка переливаясь в матовый цвет отекшего лица.

Каждый из прибывших солдат из оцепления, был в черном облачении котт, облепленных шитыми мелкими квадратиками задубленной кожи. Их каркасные кованные шлемы были впритык, и видны через них были лишь глаза, так, как рот у них был скрыт черной куфией. Они спускали по спинам синие плащи, а последнего вошедшего через парадный сложенный из мелких дощечек свод, украшал алый оттенок, подшитый изнутри мантии. Он отчего-то снял шлем, чем немного расслабил всех (кроме Рибы) так как был человеком, не вызывающим опаску или острую антипатию. Длинноватые темные волосы на пробор, но при этом с правильными чертами лица, с небольшим шрамом на щеке, с двухдневной щетиной, предстали их взору в полутени.

Пока он оценивающе обмерял всех своими темно зеленоватыми зоркими глазами, то заметил меленькую прижатую бестию, что, скалясь и шипев, упорно вырывалась из хватки, и впивалась своими ногтями в тонкую кожу эльфийки, отчего та пунцовела и стискивала острые зубы, но неотступно не отпускала. Иногда маленькая обида сильнее нестерпимой боли.

– Эй, Туина! Отпусти её. Преждевременно, ещё самосудом заниматься, – спокойно произнес человек ненапряженным баритоном, отчего стоявшая за стойкой хоть и опешила, но тут же повиновалась. Вырвавшиеся с горевшими ушами Риба, навернув, спрыгнула с гулко вдарившего в половицы табурета, и бойко сбросила сумку с мечом, после чего полезла во внутренний карман под жилеткой, и уже скоро готовила короткий кинжал, вознамерившись поиграться с лицом обидчицы.

– Сударыня? – опять спокойно, и будто позабыв о взятых в кольцо пришельцев, вкрадчиво обратился десятник, к остервеневшей Рибе, и только со второй попытки она поняла, что вопрос к ней, – Маленькая мисс?

На этот раз, гневный взгляд перекошенного округлого лица с оскобленными клыками, маленькой зеленой девушки обратился к весьма располагающему человеку в черном.

– Я знаю, что у вас заведено, немедля воздавать обидчикам. Но ладить сие непотребство вы должны в своих кроях, где царит беззаконье, и ваш личный кодекс. Здесь юрисдикция борона Нуйда Гума, кой присягнул Сибульту второму. И за хладнокровное убийство, тебе будет положено отсечь бесноватую голову, так как ты ещё к тому придачу – нелюдь. Покумекай об этом дважды, – все так же с напускной добродушием сентенциозно произнес тот.

При всем том, не меняя добродушную мину, он все же сжал, эфес в ножнах, обинуясь о своих дальнейших действиях в случае необдуманного отказа. Нашедшаяся из омута инфернального безумия, Риба послушно укрыла скрытый кленок, и подобрала звенящую котомку. Десятник моментально утратил к ней интерес, и вернулся к оцеплению взятых в кольцо неизвестных ему солдат.

– Прощу простить за ожидание, – размеренно обратился он к всем тем, у шеи которых лежало оголенное лезвие его обступивших людей. – Но мой господин был осведомлён, о прибытие неких людей, которых ему описали, как солдат, и одного вельможу. Я это перед собой и вижу, и вынужден указать вам на порядки. Для начала – вам – необходимо сдать оружие, пока не выйдите из города. Таков наказ градоначальника – без формуляра оружие не выдавать. Во-вторых, он незамедлительно желает зреть вашего Сира, для беседы, о цели препровождения в Ренкоре. И оно не подлежит отложению.

– Только через мой труп! – зарделся под кромкой шлема вспыливший Калиб, который, не страшась острия дола, на взмокшей шее, стал настырно пробираться вперед к ненавистному ему десятнику. Его расторопно схватили под руки, и держали покуда, рослый десятник, не подошел к нему в упор, железной хваткой ухватившись рукой в перчатке за древко его секиры, которую тот, все ещё строптиво не желал отпускать.

– Вы не исполните своей миссии, если не наловчитесь держать себя в узде, – он дернул и высокий гвардейский топор, с легкой прыти оказался в руках у темноволосого, – а теперь, по прощу вельможу проследовать за мной, а все остальные, свободны, тотчас, как сдадут оружие на хранения.

– Я должен идти один? – внезапно проронил расхоложенной чередой событий Джоаль, как если бы выпрашивал дозволения у взрослого. Со временем отрочества ему не был ведан такой обуявший страх за себя, пред кем-то в форме.

– Ну…. Барон настаивал на личной встрече. Но вам дозволяемо будет взять слугу, если вы всецело доверяете ему, – помявшись, нашел компромисс десятник.

Он наскоро въедчиво осмотрел всех, и внезапно отмежевав очевидность, приметил сиротливо стоявшую внизу Рибу, коя, уже подобравшись, держала меч, и, помня навет хозяина, она не собиралась его отдавать, ни при каких условиях – как ему показалось.

– Прощу прощения, но Гоблинша не совсем с нами, – как-то вяло покачал виконт головой. – Она не сможет сдать вам меч, так как её хозяин, вверил ей его в хранение.

Десятник, вдумчиво почесал щетинистый подбородок поигравшись желваками, и внезапно объявил.

– Тогда решено – берите её с собой. Таким лезвием, да с этаким ростом, она много голов не нарубит, а вопросы будут к её обладателю. Кстати, где он, если это не вы?

– Он покинул нас, на не определенный срок. Обещал появиться у ратуши ранним утром. И как минимум за мечом, он я бьюсь об заклад, воротиться.

Темно-зеленоватые глаза десятника, дотошно осмотрели расписной эфес длинной рукояти в ножнах, что был ухвачен в руках Рибы, и тот криво усмехнулся.

– Да, за таким стоит вернуться. Хорошо, следуете за мной четой. Вся ваша группа, увы, не пойдет с нами, но могу заверить, словом, чести, вы все увидитесь, не раньше, чем через час, – даже задрал он длань в перчатке в подлинность своих увещаний.

Стушеванные обстановкой, Калиб, Моз, Коуб не в пример напряглись, а побелевший до полотна, и приметных окопов на щеках Гайт, и вовсе откровенно серчал на своего сира, который предпочел взять себе в братию нелюдя, чем верного оруженосца. И это после того, как он столько лет, выслушивал тирады об его любовных авантюрах!

– Не суматошьтесь друзья. И обживайте жилье. Мы прибудем, как только сможем уладить формальные нюансы, с Бароном. Будьте покойны, данные люди не желают нам зла. Вы не предадите свои клятвы, если отпустите меня на поруки этому мужу, – миротворчески попытался успокоить их Джоаль, но двоя, сохранили свой скептицизм и недовольство, скребущих на душе кошек. Ими, конечно же являлись, насупленный Калиб, и осунувшийся от овладевшей обиды Гайт.

Приземистая девушка грибом под соснами, проходила мимо солдат, и, протискиваясь меж их коленок с поножами, самовольно отдала два ключа в обвисшую кисть Гайта, который стоял остолбенелым столбом, иступленно впериваясь на виконта, и, оправив кренящую котомку, и, пихая ножнами, тесно застоявшиеся ноги направлялась к Джоалю. Когда они стояли под руки, а одна из капель воска со звоном попала на шлем солдату в черном, десятник благонравно проговорил.

– Отпустить их, как только сдадут оружие, – после этих слов, группа из двух людей, и низкорослой особы, спешно вышли прочь из облезлой гостиницы.

Риба тут же застопорилась у помоста дощатого порога, очевидно не желая вновь вставать в вяжущую слякоть, и её переполнившему недовольству явно не было придела. Окунувшись на устланный вязкий покрой улицы, она то и дело, пеняла на ведущего, кой в разрез её вырывающейся желчи напускал вид, что не слышит её брюзжания. Из-за её неспешных нанизывающих топкую грязь шагов, приходилось задерживаться точно плугом, напарывающимся на твердую глину. Когда, вблизи вымахивая в небо, оказалось все тоже бревенчатое строение со сливным стоком, да с манящими парами и привкусом мяты, виконт остро пожалел, что не остался с ними, а попал в нежданный переплет.

Приятный прорезавший себе за тучами, блеск анемаи постепенно начал крениться к вершинам гор вытягивающихся поверх верхушек деревьев и заточенным кольям, призывая этим сиреневую тень, и перед ними были первые предпосылки берущего бразды власти сумрака, с кусачими за нос осенними ветрами, и звенящим в уши жадным до теплокровных гнусом. Поплавком над зыбучей хлябью Риба особенно грязно чертыхнулась, и тогда закусивший губу Джоаль вышел с невиданным для себя прежде благородным предложением, которое, было вызвано скорее переполнившей его терпение усталостью, от её нескончаемого потока недовольства.

– Могу я взять твою ношу? Тебе стало бы покладистее, а мы бы быстрее добрались до ратуши, не задерживая нашего ведущего.

Хоть он и сказал это, максимально миролюбиво скосив к ней свое тонколицее холеное по щекам лицо, и даже нарочито располагающее улыбнулся задравшимися усами, гоблинка была верна себе.

– Лады, рыцарь без мечей, и лат. Но поломаешь, поглажу, я ночью обмочу твою подушку, вместе с тобой.

Приняв её вздорное условие, виконт взвалил ношу, и, взяв на себя часть забот гоблинки, взаправду сократив дистанцию, до ратуши, так, как скорость зеленой особы увеличилась. Но не аннулировало её безутешное ворчание…

Перед ними было одно из самых грациозных творений, предоставленных в захолустном Ренкоре. Высокая отвесная по обе стороны крыша с выпущенных слегами ребер на чешуйку однородной багровой черепицы, на фронтонах была украшена двумя вырезанными из дерева чудищами, что были зафиксированы на откосе охлупеней, с обеих сторон сопрягающего бревна. Черепица, была безупречна, и сразу было наглядно, о каком здании здесь радеют поборы, в первую очередь, поддерживая заправский вид управы города. Из множественных разбитых окон, сверкали первые глазки янтарных свечей в глухом на изящества городе, а слабые занавеси пропускали мимолетные тени мыкающихся в непрерывной суете прислуг. Выхоложенное лаком крыльцо, к которому вели укладистые ступени, предвещало, что при удачной погоде, городовой спесиво осматривает свою вотчину, с веранды, поддерживаемой под выструганными узорами столбами, идущими от передних стен фасада, окаймляющих веранду, вычурой гения столяра. Почти все брусья были отесаны по-своему, и представляли собой определенный расписной мифологический узор, выточенный умелым мастером, и очевидно натурщиком, передающим часть мифа из памяти предков – горгулья, и баньша, была лишь малым следом, павшим на зоркий глаз.

Ведущий десятник с развивающейся и произвольно подъятой от ветра синеватой мантией с алым пошивом, пересекал вязкую жижу под ногами, уже подбирался к широким ставням, у которых стояло, двоя типичный солдат для этого города. Они держали руки, облаченные в тугих перчатках под наручи, на рукоятках, и прижимались спинами к бревнам у стен, не поведя в начале и глазом из прорубов шлема и крытых ртов. Но стоило ватно шагающей Рибе взойти на приветливо тукнувшие ступени, как они тут же пристально принялись обмеривать давящими взорами вытянутый меч, которым она орудовала как старец клюкой. Джоаль скрепя спиной, не привыкшей к взваливаемым на неё тяжестям, так же поднимал сухопарое тельце, всего по двадцати ступеням, которые с мешком более семи килограмм, внезапно стали для него почти не преодолимыми.

Два солдата в черных коттах, с синими плащами и тупоносых сапогах, открыли двери, с расписными очертаниями, и вырубками лепестком обрамляющих рыцарей в барельефах, и впустили их, в образовавшийся просвет. Коротконогая девушка, в наглую прошла первой, не дожидаясь виконта, а десятник так и вовсе ушел дальше, словно позабыв о взмокшем по дороге Джоале.

Когда стирающий испарину со лба под куафом виконт, пересек проем, и уже издали улавливая гул лопочущих на обертона разноголосых глоток, очутился внутри, то тотчас, невольно с одухотворением выдохнул. Спуская с усталостью и ломивший камень с сердца.

– Ну, наконец… – проронивши усталость, выдал тот, выпуская пар изо рта, от внезапно спавшего холода с покрывающейся сумерками улицы.

Уже начиная с красочного светлого вестибюля, было множество знатных дам в пышных платьях в оборку, и их кавалеров в камзолах. Неподалеку гнездилась богема, от шутов, до актеров театра, и поэтов, натужно обвораживающих сердца юных издыхающих под ветрогоном вееров слушательниц. Под блики от проплывающей посуды в руках пажей на филигранных подносах, и света атласных шандалов, и висевший высоко на потолке паникадиле, виконт стал оживленно осматривать, красивые витиеватые сиреневые гардины, обрамленные в багетные рамки картины на зеленоватых стенах в отблескивающую скань, воплощением которых находились прошлые владетели дома, мечи уложенные веерами по стенам, и, конечно же разногабаритные срубленные головы в виде трофеев расквартированных по стенам, на эллиптических спилах медальонов. Много голов.

Но, даже не смотря на эту колючку в сдобе, какое-то эстетическое удовольствие от вычурного окружения, виконт получил. Особенно от лестницы с искусно выточенными балясинами бортов, что, лоснясь на стену лакированными поручнями, с двух сторон тянулась в покои градоначальника, которые граничили с кабинетами для пленума, и должно быть покоями для семьи градоначальника. Низина застланных изящно сшитыми паттернами ковров в узорчатых сердцевинах поверх половиц, вся была свободна, и негде не было шанса сыскать место для столов, или иной утвари, только настенная, и декор. Казалось, её нет совсем. Но на деле, её в качестве лишнего элемента на широком приеме знати, снесли в пустующие комнаты. Итого места под лестницей хватило всем, вот только посадить за стол, как и в самом столе было отказано.

Тем не менее, с каждой стороны отзывался раскатистый смех, и после позвякивали либо кубки, либо фужеры. Уложенные с яркими заколками прически утонченных дам в пышных платьях, стянутых в лифу, то и дело лихорадочно дергались, вкупе с сдавленным корсетом станом, от очередной остроты видного господина в щегольском камзоле с цветами в петлицах, а вино по инерции выплескивалась на пол, отчего в оголенных клочках вне ковра тот был уже изрядно липок и блестел налипшей грязью.

Внезапно подвергнутые экзальтации чада пира гости стали через косые взоры обращать внимание на вошедшего. Вначале они приняли его за графа, ориентируясь на наряд, но, уже вскоре заметя котомку, и согбенную спину, скривив мины, разочарованно посчитали, что он все на всего дорого одетый паж. От такой скорого преображения его сана, виконт, неслабо упал духом, ведь считал, себя все ещё достойным высшего общества, и совсем не намеривался, оставаться в стороне, избегая высокопарных речей, и крепких напитков, разделенных с возрастной маркизой.

Он тут же стал рыскать внизу столпотворенных оборок платьев и длинноногих шоссами по полу в поиске Рибы, но наткнулся только на десятника. Тот, не убирая пальцев с эфеса, пробираясь наперекор увлеченно гоготавшей о своем толпе, настиг его и тут же громко, заглушая звоны и осуждающей его сдавленный ропот, позвал.

– Сюда, сановник! – он махнул рукой перчаткой к себе.

Джоаль, печалясь, что не сможет распить вино, и приголубить очередную возрастную госпожу, насуплено последовал за солдатом.

Они пересекли ещё нескольких ослепляющих блеском подвесок и диадем слитков общества, пробираясь в даль широкого дома, как если бы их цель была удалиться из этого рассадника щегольства подальше. Прошли всю сгрудившуюся богему, чьи красноречивые поэтические вычуры и отрывки заученных до отскакивающей от зубов декламации ролей, оставались позади, слабым блеянием в общей какофонии, не пресекаемого лепета. Наконец они минуя столпотворение вышли так далеко от всякого щелка и роскоши, что свет стал точно украденный гаснуть в охватывающую сень, а слабый фужер взятый десятником освещал средь охватившего мрака дорогу только путеводному ведущему, и гнувшейся от бремени раззадоренный неясностью Джоаль уже начинал проигрывать ситуацию, насколько зеленокожая особа, принципиальна, в своих обетах. Как тут же он вдруг спросил, и по привычке громко, так как все ещё не отвык от гула кутежа, осевшего в ушах.

– Где гоблинша?

– Тут балда, – послышалось впотьмах у его ноги, и он тут же ощутил слабый удар по голени, твердым предметом, предположительно ребром меча в ножнах. Он проигнорировал вольность, хоть и был слегка оскорблен таким непрерывным вызовом, а место удара ещё какое-то время горячо пульсировало.

Мимо них городились сложенные в друг друга стулья; перевернутые столы, упертые к завещанным шторами окнам; и даже крупноватые окованные рундуки, которые казалось, сколотили из всех комнат в одной крупном мрачной точке дома. Так они и торили в полумраке отклика гаснущего заката, пока урвавшийся вперед десятник, не остановился в тупике, уткнув в него спасительную пред крепнувшим мороком свечу.

На деле это была дверь, и в какую-то коморку. Постучав по ней тыльной стороной кулака два раза, с паузой, и третьим замыкающими, он будто соблюл условности, и дверца как уваженная вниманием поддалась. Чарами или нет, не ясно.

В щели разверзнувшегося проема забрезжил яркий выбившийся из неволившего закутка свет, и десятник, отходя с окаймившего зарева, сошедшего с привязи, шепотом проговорил им из поглотившей его тени, – Сюда.

Оба не особо разбираясь с порядками, фигурально пожав плечами, зашли напрямки свету. Окунувшись в новое светлое укромное место, перед ними предстал уютный кабинет кельи, с подпирающими по бокам высокими книжными шкафами по бокам стола, застилавшими и окна, делающие взлобье столь приметным. За небольшим стертым столом на манер конторке застланным стружкой пергамента свитков, и ветхими манускриптами, подсвеченными несколькими развешенными как иглы лучинами, кропотливо не отрываясь от протяжного растянутого по скату столешницы свитка, корпев, свисал широкий мужчина, с моноклем в левом глазу, и бурой власяницей, подпоясанной плетью, коя из-за выпирающего водяночного живота, была округлой и надрывно натянутой. Мужчина носил густую бороду, и слабый нарост ворса седеющих волос, на круглой голове, что был убран за макушку. У него был увлечённый взгляд собранных в кучу глаз, через свисающий монокль, и его грубые черты лица, не открывались от кропотливой работы над обветшалыми свитками, ещё некоторое время. Все же, нехотя заметя вошедших, он сделал жестом десятнику, указав открытой крепкой ладонью в их сторону, свидетельствуя на явное нежелание видеться с кем либо, особенно с такими.

– Барон, как вы и просили, неизвестных, с тремя солдатами, и оруженосцем. И… – он замялся, с тем чтобы отрапортовать, кем является Риба, и та строптиво заявила сама.

– Я не отдала меч, твоему воротиле, и он погнал меня сюда.

Барон свел реденькие брови, и показал иным более резким мановением, что десятник может подождать снаружи – тот откланявшись молча выдворился. Они остались втроем. Несколько стульев из витков дерева, что были в помещения, сложены в друг друга, на беду себе ожидали их, и под ещё одним немым воздействием барона, Джоаль неясно отчего, покорившись разложил оба, подставив один для Рибы, другой соответственно под себя. Сбросив котомку, как можно бережнее, он, едва не рухнув, уселся разминая затекшую спину, и сквозь временно обуздавшую гримасу наблюдал, неуклюжую попытку, усесться низкорослой девице, которая все же вопреки курьезу справилась и, держа полуторный меч на коленях, тоже, как и барон, начала пучить полностью синие глаза.

– Кто таков? – спокойно, но властно стребовал широкий мужчина, откинувшись в кресле, пока его возросшая тень нависла на полках, меж которых стояли склянки чернил, мелкие выточенные из древесины бюсты, и различные клыки, и черепа мелких хищников.

– Джоаль, сын Кармаля. Виконт королевы Майзы.

Удовлетворённый отмоченным наскоро ответом, он почтенно кивнул, и перевел тяжелый взгляд на Рибу. Она ему явно была не по душе, хотя явно кривить брылами на неё он не повадился.

– Твоя слуга? – с сомнением указал он задиранием заросшего подбородка, пока вынимал монокль, и убирал его в нагрудный карман, что крылся ворсистой власяницей.

– Нет. Она принадлежит другому человеку. Хозяину меча, – заточено ответил Джоаль, и заметил, как было отворившейся рот Рибы закрывается, хлопнув подперев клыки, вместе с её несформированным ответом. Может и к лучшему.

– Где он? – все требовательные запросы этого человека были лишены обиняков, идя напрямую, и с изучающим взглядом на румяном лице, под отсветы змеившейся потоком от лучин, отблескивающих в его не разборчивых сощуренных голубоватых зеницах.

– Он отошел. Обещал появиться на рассвете, – вновь перехватил слово виконт.

– А твое слово? – перевел Барон свой томный взгляд на, казалось, невзрачную для него, остроухую, круглолицую и хмурую зеленокожую девушку.

– Он проведывает девиц, коим надобно уплатить за ночь с собой, – будто с грызущей обидой себе под сморщенный курносый нос произнесла она. Барон же лишь кивнул.

– Имя, твоего хозяина? – опять напрямую разузнавал он. Ему будто было ведомо умение выводить каждого на чистую воду, отчего под таким напором, язык сам собой разлетался.

– Хозяина кличут… Клайдом Безродным, – довольно спокойно провещала она, отводя несколько сконфуженный взгляд, и зря. Барон буквально влился в багряную краску, широко расширяя веки, отчего Джоаль с сосущим под ложечкой ощущением, не в пример испугался, что он стал подельником, опасного бандита, за которым охотиться местная управа.

– Клайд? – надсадно выпало из него, с рокочущим басом. – Следопыт?

– Угу… – несвойственно себе, опасливо уронила она, подоткнув веки и опустив бордовые брови, как если бы усомнилась, в необходимости разглашения таких фактов.

– Так чего мы здесь прозябаем? – внезапно просиял тот. Выпрямившись во весь дюжий рост, барон казалось, пробьет закопченный потолок, но вместо этого покрыв их своей коренастой тенью, он представился, – Барон Нуйд Гум, к вашим услугам, созывает вас на пир. По случаю, нахождения друзей прослывшего в наших краях легенды. За это определенно надлежаще дёрнуть чего покрепче.

У побелевшего до полотна Джоаля спал с души камень. Ну, уже скоро он пожалел об этом, так как отвязаться от Борона было ещё тем геморроем.

11.

В просторной полу мрачной комнате, с обступившими бревенчатыми законопаченными стенами, посередине, прижатая изголовьем к стене, стояла широкая двухместная кровать с всклоченными простынями на ворсовой соломенной постилке промурыженного за ночь тюфяка. Лежащее на них, предавались блаженной истоме отдыха, под квелые отсветы растаявших огарков свечей на комоде, что тянувшимися бликами от легкого ветра, беспардонно захаживающего и сквозившего из-за порога, игрались на янтарном потолке меж теней лакированных брусьев. Взмокшая для глянцево-фарфоровой кожи полуэльфийка потянула на себя, тонкое оделяло, но уравновесивший дыхание Клайд, подоткнувший изголовье спиной, не спешил его отдавать, игриво вполсилы придерживая край. Она видела в полутьме его по-своему мерзкую, а по-своему и обаятельную ухмылку растянувшейся на каменном лике, отчего временно отступила, оставшись оголенной, оттого свернувшись калачиков, подластилась под его плечо.

– Если я застужусь, я скоплю деньжат на наемника, и велю тому содрать с тебя кожу, – глядела она на него снизу, своими изумрудными глазами, всецело покрываясь мурашками, в позе дрожащего эмбриона.

– Убедительно, – холодно бесцветно ответил он, слабо протрезвевшим голосом, и накрыл её. Сам при этом, неизменно упираясь нагой спиной в изголовье, не переставая, вперившись перед собой, на пустую волнистую стену, разделенную клочками втиснутого мха, и примечая хождения под дверью, отчего колебалась желтая полоса света.

Получив львиную долю ласки, она победно укутала плечи, оставляя тоненькие стопы вне покрывала, и в тусклом освещении пытливо рассматривала его оставшуюся не удел поджарую грудь, порабощённую стынущей под бусинами пота новыми излияниями поработивших без живого места царства шрамов. С прошлого раза, её приглянулся тот, который казалось, имел форму трех конечной звездочки, на месте сердца, где рубцовая кожа была как не своя.

– Расскажи про этот, – мягко почти пропев, ткнула она ногтем его в грудь, и когда он томно опустил взгляд, она повела пальцев выше, задев его прямой нос. Он сконфуженно смигнул, аляповато скривив видавшее виды скуластое лицо, отчего она невольно пролилась смехом, и её золотистая челка спала на точенное лицо.

– Не располагаю желанием. Навеивает не самые радужные воспоминания, – хмуро огрызнулся он, пока та, убирая челку за маленько вытянутые уши, разочарованно выперла тонкую губу, втянув крылья хмыкнув маленьким носиком.

– Нешто, хотя бы про кольцо? – она повела по его точно собранному из лоскутов правому предплечью, где ниже к кисти на безымянном пальце, крепко прижато к коже, разместилась серебряная расписная оправа ореола кольца, с гагатовым эллиптическим камнем в сердцевине от которого будто отражался ночной небосвод, занесенный в несчетную плеяду звезд, в их непроницаемой улицей уютной алькове.

Клайд небрежно поднял руку на свет, и как обычно бездумно посмотрел на брошь.

– Я с отроду не ведал, откуда оно взялось. Но стянуть его я не могу, по сей день, – угрюмо заметил он не совсем отпустивший хмеле, отчего его язык и был таким бескостным, а заарканенная словами, девушка высунула из спадающего каскадом по покатым плечам одеялом, тонкие пальцы и взялась за него.

Её усилия показалась вначале смехотворными, затем её взял пленявший азарт, и та, привстав, уперев колени, протянув голенастые ноги, в хрустевшую подстилку из соломы, начала более уверенно дергать за кольцо. А сам Клайд, хоть и был спокоен к её рвениям, не отрывался от подергивающихся вызволенных на показ мелких грудок девушке, перечёркнутых шрамом на ключицах, и чьи утонченные черты сухопарого лица, переданные от эльфов, покрывались складками упорства и прорезавшимися индиговыми жилами. В каком-то смысле его это тешило, но вида он не подал.

– Не выйдет, – лишь бесстрастно на её потуги обмолвился он, когда она, уже осерчав без меры, готова была впиться зубами в делающую вызов её самолюбию брошь. Перестав силиться, она, зардевшись впавшими щеками, разочарованно выпустила его палец, и словно обрушаясь, улеглась на тонкую взмокшую от усилия спину, взмывая в свободный полет пыль и тельца микроскопических клопов, обиженно скрестив тонкие как ветки руки на плоской помеченной рубцом груди, забыв накрыть подогретую возмущением плоть. На её точеном лице читалось обуявшее недовольство, похожее на признак чести, что подлинно позабавило Клайда.

– А тебе гляжу, немедля стало весело? – желчно скривив почти бесцветные брови, припомнила она начало их ночи, и как она преодолела стойкий запах перегара, побудив его справить замазанные до последней нитки сохнувшей грязью, вещи в стирку.

Клайд чуточку смягчил прорезавшиеся эмоции, и показал, что казуальное наваждение жизни сошло на нет.

– Мне пригрезилось, что у куртизанки, был на лице налет принципиальности, вместо привычного… Стыда.

Она поняла его намек, без полуслова, и решилась ответить в полной мере. Перед этим она натянула ткань, по рюмку шеи, и следопыт остался почти без спасительного укрытия.

– С тобой мне не совестно. Тобой быть стыдно. Ни разговоров, ни полноценных ласк – ничего. Заходишь, платишь и уходишь. А ещё всегда водишь по ланитам, будто они тебе милее всего остального, – пылко костила она, отводя душу, видя его абстрактный витавший поодаль взгляд, и прыснула напоследок. – Кого ты представляешь, когда ты со мной? – она ожидала, его обычного отбрехивания, но внезапно, он туго выдохнул, и, чмокнув обветренной губой, выдал желаемый ей ответ.

– Ты права Зибила. Можешь взять с меня десятину, за занудство. А в тебе я вижу, девушку, которую я больше не смогу видеть. Ты на неё похожа, как и все полуэльфийки.

– Она ей была? – остывши клокотавшей желчью, более располагающе, поинтересовалась та, сверкнув изумрудными очами, даже сняв напряжение голоса, и натяжения ткани. Она быстро остывала.

– Отнюдь. Просто была красивой блондой, с Ганийских земель. Не как эльфы, а как нечто среднее. Как ты…

Он оборванно смолк. Зибила поднялась, и попыталась его обнять, видя печаль в его серых ртутных глазах, но он дернулся, и та даже невольно усмехнулась краешками острых уст.

– Ты тверд в увереньях, что тебе ещё есть чему смущаться, передо мной?

– Мне не нужна жалость, – слегка сердито отозвался он, напустив брови домиком, и лавиной скатился затылком к мягкой подушке, пропустив спутанные волосы по стене, и с легкими узорами гравировки скани цветов с шипастыми лепестками на спинки барельефа кровати.

– А мне бы удостовериться, что у тебя деньжата водятся, и сшибай меня дальше. В прошлый раз…

– Имеются… – тупо и бесцветно ответил он, перебив ненужные слова, будто стараясь успокоить скорее себя. Вышло не важно.

– Новая работа?

– Вроде того.

– Достойно заплатили, учитывая, что ты обязывался отстегнуть мне двести? – подхватила та, лукавя как можно.

– Хватит с горкой на пять дней вперед, – откликнулся он, и тут же повернулся набок, спиной к ней высвечивая ещё с дюжину разно размерных шрамов, поперечных и продольных среди бессчётных рубцов, захвативших все, что можно считать кожей.

– Хочешь, я обниму тебя? Безжалостно. Ежели сочувствие тебе не надобно? – она села, скрючив свою изящную спину, и посмотрела на косо кренившуюся свечу с комода, которая окончательно догорала своим пеньком огарка.

– Не откажусь, – в стену напротив отозвался Клайд. Там в тусклом отсвете была картина, очерчивающая в рамке, великана, торившего путь застилавшей обзор порошившей метели, и следопыт муторно начал вспоминать детство.

Зибила задула последнею затухающую свечу отдав их на волю набежавшего мрака, и плотски прижалась к его испещренной зарубками спине, попутно подоткнув себя и его более теплым ворсовым одеялом. Её тонкая рука, обхватив его впалый живот, изрубленный в корневищах рубцов. В кромешном мраке, теплым порывом воздуха, она принялась воркующее шептать ему в ухо.

– Ты её любишь? – вкрадчивый вопрос вызвал по его телу холодный озноб цыпок, и он немо не ответил. Иного для подтверждения истины, лишних слов и не требовалось, достаточно лишь почувствовать гусиную кожу на теле, или легкое подергивания глаза, или глотания наболевшего комка в горле.

Но он тоже решил не обойтись без каверзного вопроса.

– Сколько тебе? – он впервые поинтересовался её персональной жизнью. Невидаль для его нрава.

– Сто девяносто шесть зим, – весьма спокойно и без обиняков повинилась она.

– Смотришься на тридцать…

Не смотря, на большой сброс, она все же напряглась, так как воочию ведала жен весняков, которым было за тридцать. Она шепнула его за мягкий зад на почти тщедушном теле, и тихо с игривым укором вымолвила в полной овладевшей их миром темнотой.

– Эх, Клайд, комплемента от тебя, не дождёшься, как и ребенка от полуэльфа.

– А ты хочешь? С твоим то промыслом?

– Я за бытие многое повидала, и вновь бы занялась чем-то иным, было бы для кого… – угрюмо заметила она, и на этом их короткая беседа в теплых объятиях, и окутанной тьме помещении, подошла к разумному завершению, так как Клайд, устал и провалился в мир грез о ней…

Барон, резко смахнувший личину сурового властителя, так же быстро и безжалостно сорвал с себя власяницу, как если бы она салфеткой у ворота, а под ней всплыл украшенный золотистыми полосами и пуговицами, зеленый камзол, которых хоть и был, растянут на волю обрюзгшего живота, не терял обаяния, особенно супротив, почти рясы монаха, подоткнутого веревкой. Он быстро выбирался за границы письменного стола, и собрав всю волю в дюжий кулак протянул Рибе свою крупную ладонь.

Та, особливо приподнимая свою бордовую бровь, вскоре приняла от него жест доброй воли, и покуда два его пальца, сжимали её четыре, он не мог сдержать вырвавшейся улыбки, постепенно растворяющею, предыдущее смиренное лицо.

– Как же я уважен, одним шансом прикоснуться, к чему-то связанным с досточтимым следопытом Клайдом… Нет не одной захудалой таверны, где заколачивающий себе чеканку менестрель не слагал быль, о минувшей битве при Антуре.

Гоблинка, подоткнув зеленые уста под клыки, снисходительно кивнула на его лесть, адресованную её хозяину, и вскоре раззадоренный авантажем, он пригласительным жестов повел её прочь из коморки, которая в тусклых тонах, напоминала прибежище отшельника. Про осунувшегося от такой перемены настроений Джоаля казалось, забыли оба. И тот едва вырванный из обескураживающего беспамятства, подняв звонкую ношу, нагоняя проследовал за ними, дабы хотя бы формально не отказываться от исконного плана.

Меж сваленных стульев и столов во внезапно набежавшей сумеречной темени, кряжистый барон, в своем новом аутентичном для своего сана облачение, загоревшейся нежданным знакомством вел низкорослую Рибу в сторону отголосками доносившегося до них чада пира, попутно честолюбиво расхваливая себя.

– Тут дело скорее практичности. Ни душа не припоминает меня в одеяние монаха, покамест я чахну над скрижалями о великих битвах. Ну и тем паче, о похождениях воспетых героев, точь как ваш легендарный хозяин.

Хоть Джоаль не видел в затопившей всякий просвет тьме, но по нависшей тишине, простершейся между ними, и гуле издалека, все же понял. Ей не особо пришелся по нраву акцент на своем хозяине, и она бы предпочла скорее молчаливо соглашаться, нежели ворошить байки, к которым может и не относиться.

– Да где же там, наш виконт? – внезапно как о заначке в кормане припомнивший о нем Нуйд Гум, обернулся, и, получив приблизительную расплывчатую тень позади, в отрывистых вспыхивающих отсветах звезд через брешь в застланных шторах, и тотчас полностью утратил интерес, вернувшись к коротконогой зародившей пленительную страсть спутнице, по левую руку.

Они свернули на право к изливающемуся златом свету, и вся на обертона гудящая орава, сгрудившаяся в единый пласт знати на первой этажа, с радостными возгласами приветствовали хозяина поднятым воем, и, в довесок чествуя его спутницу, но, ещё не доходя, Джоаль услышал обрывистую фразу.

– А это дамы и господа, Риба, она…

Все разом как в воду опущенные смолкли, включая екнувшего и сбившегося барона, и выбравшейся из тени Джоаль с якорем гнувшей сумкой через плечо, воочию увидел свыкающимися с ярким залом зеницами, что побледневший до полотна Нкйд сжимает указательный палец во рту, а на Рибу ополчились почти все, хоть и корящими полными яда взглядами. Осекавшийся барон с последующей опустившейся тишиной, что можно было резать, чмокнув, только высунул укушенный палец, когда заметил его, и он слегка просиял, минуя набирающей волю бесноватый вид.

– Впрочем, самый вещий гость, это… – он опять не успел договорить, так как Джоаль подал голос сам.

– Это – вестник из королевства, спешивший известить вас достопочтенные подданные, что – принц Симал жениться! – все сначала окончательно сбились с толку не нашедшие, что молвить с прошлой эскапада сделавших их языки деревянными. А после, одушевившись из пучины исступлённости, истово задрали бокалы, и принялись в три горла чествовать принца Симала, даже не удосужившись узнать имя невесты, и вероятность успешности спонтанного брака. В таких вопросах сея мелочь неглавная.

Спустивший сведанные мышцы округлого лица, Барон, напустив себе присутствие духа, в надлежавший форме почеломкался с несколькими гостями, которых до этого, по-видимому, избегал в своем гордом одиночестве читабельной коморки. После соблюдений прелюдий он смахнув вновь нахлобученную показную мину, вернулся к ним. Риба все так же хмуро стояла снизу, с полуторным мечом, которых многих смущал, но она вцепилась в него мертвой хваткой осемью пальцев, уперев в круглую щеку, и на отрез не собиралась отпускать, воткнув его конец в пол. А длинный обвитый кожей черен с вершиной красочного эфеса, держа перед носом, задевая гардой сновавшего течением бока фалд, и оборку платьев.

Нуйд Гум, вернулся из пут светского общества, подозвав и Джоаля, который успел уже столкнуться бокалами с очень развеселым седовласым испитым вельможей, без капли мышц, чьи скулы под впавшими щеками могли рубить лед. Оторвав их обоих из запруды щеголей, барон молча повел их повыше к медальонам с головами, оцепенело скалящих пасти. И на устремляющейся ввысь лестнице с деревянной балюстрадой, возвышающей лакированные поручни, они пересеклись с его женой, которая властно встала у самых перил. Догадаться, что сей была она, не имелось признаком прозорливого предсказателя.

Возрастная женщина была пышной, но весьма приятной на вид. Казалась, она умело сочетает, в себе и умеренный макияж в гериатрических целях, и молодящее синеватое платье с минимальными белыми кружевами, чтобы не увеличивать формы, а её слегка кругловатые мясистые щеки, были украшены небольшой долей румянца марафета (или действием вина). Широкая уложенная ввысь прическа под широким лоснящемся челом, сочетала несколько серебреных гребней, и в рыжих курчавых локонах то и дело, можно было приметить черты обработанного розоватого кварца, в виде частей украшений, как и в снизки на шеи.

Заострив вид на муже, что опять стремился слинять, но уже в более официальный кабинет, она, уперев пухлые руки в бока наминального корсета, тут же подметила.

– Из чулана на пир. С пира вспять в четыре стены? – её корящий голос все же был мягким для того который боролся с душным гамоном, но очевидно если её разозлить, он тут же мимикрирует в пискливый фальцет.

– У меня важные гости родная. Смилуйся, и пропусти. Я скоро приспею. Они не задержаться, – успокоительно через гам, вкрадчиво просительно проговорил тот с легким басом.

Хозяйка города, доискивающимися бледными очами, обмеряющее осмотрела гнувшего спину виконта, и тут же перебросив чуткость, приметила зеленую приземистую особу, и тут же приосанившись, припомнила все злокозненные слухи о гоблинах нависшее в городах.

– Стало быть, ты вознамерился променять торжества, на утехи с этой мелочью? – она брезгливо ткнула кривым пальцем в перстнях, в сторону уже постепенно озлобляющейся Рибы. – А он что? – уже перевела она не палец, а целую пухленькую маленькую длань, на повинно сжавшегося Джоаля, подернув круглой щекой. – Лицезреть будет, иль он твой сводник и дрожит за товар?

Но Нуйд, не успел ответить, как хотел (нейтрально и с попыткой её задобрить).

– Сии слухи выросли, из-за вашего бессилия в удовлетворении мужчин. Завистливые кошелки! – вытаращивший очи Джоаль почувствовал, что его челюсть норовит отвалиться. Жена городничего с сошедшем лицом растерялась настолько, что твердь под ней тереться, отступила. Нуид, воспользовавшись ситуацией, подавив разгорающейся гнев, пройдя вперед, понурившись, резко указал чете, уголок по коридору, а сам, взяв жену за опавшие плечи, старался смягчить её нависшую бледность, да сведенную челюсть, что фантомно произносила слова, онемевшим языком с остеклёнными бесцветными застывшими вылупленными глазами.

Забравшись в не затворённый широкий кабинет, в котором царил бы кромешный мрак, если бы не проблески звезд через слегка зашторенное оконце, очнувшийся виконт, тотчас наравился мягко упрекнуть вздорную девушку, от которой в четырех стенах вновь занесло пряным бадьяном.

– Не очень-то благоразумно дерзить жене городничего. Ежели ты, вестимо, не скрытая почитательница гильотины, или раскаленных щипцов, вырывающих твою грудь.

Та, теряясь где-то в тени лишь фыркнула, и дожидалась Нуйда в гордом за себя молчании. Кабинет был просторен, и на стене от стола, через скос просвета назревающей багряной радии была видна подсвеченный подол портрета, судя по шоссам с остроносыми ботами, и скипетру – короля. Не успев рассмотреть книжный шкаф, дверь отворилась, и с ней вошел и проблеск златого света с пригоршней гомона веселившейся своры снизу, вместе с шандалом в крупных руках барона.

– У меня есть одна просьба Риба, – с ходу сухо начал, он, и, притворив дверь задушив обертона, замер на месте, покуда слабые огни, подсвечивали его округлое сведенное лицо, в котором читалась усилием подавляемая ярость.

– Я догадываюсь какая, – вполсилы просипела она, а красная копна в такт её клюнувшей головы, подпрыгнула и опала каскадом к мыскам сапожек.

– И тем не менее. Более ни цапай меня при всех за пальцы. Это портит мое реноме, если я бездействую на такую открытую дерзновенность. А здесь такое не в почете, – он сказал все, что хотел и прошел вперед, поджигая свечи, что были хаотично разбросаны по комнате. По пути он мельком дошел до мрака стены и прикрыл створки киота, поцеловав косой темно-бордовый крест на шее. И пока пространство насыщалось светом, Риба с которой не спала повинная мина при вхождении Барона, держа меч из последних сил, решила мягко переспросить.

– Это то самое, что вы помышляли провещать? – её голос звучал, все так же хрипловато, но и растерянно, вместе с ввалившимися ямками на подкушенных щеках, и опустившимися как при штиле паруса ушами.

– А тебе невтерпеж жаждется иных претензий? – источая сердитый тон, искоса уточнил он через плечо, поджигая последнюю свечу на полке, возле сокрытого полумраком портрета.

Она, закусив губу под клыки, не решилась отвечать, напустив на себя, как привиделось виконту обескровленную фисташковую краску кожи. И когда Нуйд, закончил все обособленные дела, он грузно уселся за стул, возле стола, в обступившем освещение дюжины свечей, и ещё раз повинно покосился на сокрытый настенный киот с вязью витков скани. Он насуплено, погруженный в мысли, не предложил им сесть.

– Я тут мнил, мы посидим и посмакуем байки, но Рибе очевидно любо, нечто иное, – с небольшим призрением скосил на неё грозные голубоватые глаза барон. – Отчего я переведу вопрос к вам виконт. Прощу, прощения забыл, как вас там… – это звучало более искреннее вне стравленной желчи, и, спустив котомку, он задорно ответил.

– Джоаль, сударь.

– Отлично. Так вот, если соизволите сесть, то прощу, – он, сгустив реденькие брови, в полумраке указал на стул впереди себя. Поруганная гоблинка осталась стоять, отвлеченно рассматривая красное зарево всходящей радии, что особенно удачно отвратила её угнетенный вид.

– И так, – мягче продолжил барон, – вы известили мне кто вы. Но вот на кой вам солдаты и куда вы устремляетесь, смолчали. Для меня, весьма значимы такие нюансы, так как пост обязывает уточнять такие мелочи, дабы они не народились в общий холст моего безразличия.

Он закончил перебирать брылами, и вместо того, чтобы ждать ответа, передвинул недовольный взгляд на отвлеченную Рибу, а затем на указательный палец правой кисти, у которого явственно зиял фиолетовый ореол, кровоподтёка от зубов. Риба знала, когда хотела обозначить, а когда прокусить, и её острые клыки остались вне претензий Нуйда.

– Я направлюсь в Лирру, – лаконично и обрывчито отстегнул виконт, чувствуя казуально проносящуюся дрожь у поджилок, от общей неловкости – допроса…

– Это твоя цель бытия, или если порыть, сыщется более неотложная причина? – уже более сердито отозвался тот под огни свечей, ощетинив грубые черты сведенного лица.

– Увы, мне невмочь, поведать вам паче. Государственная тайна, – глупо развел руками Джоаль в бордовых манжетах с желтой полосой тесьмы, как тут же на стол обрушалась ладонь Барона. От силы удара и грохота, встрепенувшаяся как игла Риба, оробев выронила меч, что звоном гарды отозвался на все пространство покоев.

– А я есмь кто, ежели не представитель государства?! – Джоаль думал устрашиться в сердцах пробасившему верзиле, но тут он как бойко протрезвел, и не от вина, которого он принял лишь пинту. Нет, он понял границу своей власти, и наконец помянул, как к нему относились в замке.

– Вы мой благоверный, безусловно часть государства. Но я племянник королевы, а не захудалый посол или мозгляк гонец. Посему аль я говорю государственная тайна, следственно, она ей остаётся. Попрошу пристать конкретнее или я уйду. Напоминаю, у меня поручение короля, а не графа, или вздорной дочки барона, со страстным письмом полюбившемуся рыцарю.

Барон, несмотря на мгновение близкое к тому, чтобы сорваться с места и придушить виконта своими кряжестыми руками, быстро остыл, и даже прородился на язвительную улыбку.

– Хорошо стелешь, да ещё так помпезно. Вот токмо я все же тебя о кое-чем попрошу.

– Слушаю? – с мнительным репеем за заколовшую шею озадаченно произнес виконт, который от фраппирующей улыбки борона, растерял уверенность.

– Тут встала такая дилемма. Я нежданно-негаданно уразумел, что тебя никто здесь в глаза не кто не знает, а стало потвердеть твою августейшую особу, не может. Как ты намерен обосновать мне, что ты подлинный исполнитель воли короля? Вовсе не статус виконта меня гложет, это рефрен другого толка. Где шанс, что ты не шпик востока, кой прибыл сюда для диверсии?

Выслушав все вываленные на голову наветы, Джоаль было растерялся до потери краски холеных щек, роняя усы к побородку, но тут же собрался, и уколом в память изыскал нить о самом дорогом, что у него обретается, и что он хранил у сердца. Робко доставая свиток пергаментной бумаги, он вмиг неприятно обескуражил барона, который тут же ухватился за уложенные волосы, что растрепались ворсом при касании.

Печать на застывшем сургуче, не могла его провести и при таком неявном освещении. Перст Сибульта, ему забыть было невмочь, так как распоряжение, и сборы с земель приходили со свитков, на которых был брат близнец этого воска и вдавленной в него метке печатки – Пронзенный череп, с гардой.

Барон чьи глаза, было полезли на лоб, а уста задергались ветрогоном судороге мотая бороду, привстал на трясшихся поджилках и в силу гибкости спины почтенно откланялся.

– Право, сердечно прощу помиловать мою заносчивую глупость… Рассчитываю, что данное малодушие не понесло урона, вашей достопочтенной персоне, и благотворной миссии в целом. Нижайше прощу о снисхождении к моей поспешной осторожности, – он казалось, толком не переменился, однако его лицо, осунувшись, сузилось, а глазницам были недалеки, дабы выпасть глазным яблокам прочь из орбит.

Джоаль так устал от его перепадов его непостоянного характера, что просто брезгливо махнул рукой на притворную куртуазность.

– Будем. Мне приелись ваши перескоки. Я ухожу…

Он привстал, и деловито подхватил набившую оскомину сумку, схватив попутно взгляд особливо притаенной с боку Рибы, полный толи гордости, а может и уважения.

– Прощу, повремените! У нас здесь сыщутся покои для почтенных гостей из столицы. Молю, дайте мне отпить свою поспешность, выказав вам достойный прием, – он был так жалок, что виконт даже испытал отвращение, к подобострастию такого рослого и могучего телом целого городничего.

– Извольте не унижаться. Мы уходим в гостиницу. А завтра с утра мы покинем ваш город. Буду уповать, новых загвоздок не возникнет? – попутно спросил он, с давящим на того взором, в тени свечей и желтеющей половины радии.

– Нет, помилуйте, что вы. Я даже…

– Благо демиургу. Большое спасибо, – перебил его виконт, явно не выражая благодарности. – Идем Риба.

Подхватив с пола меч, она хвостиком проследовала за ним, оставив Нуйда в неловком положении у свеч, и вставшей в бледнеющем положении наползающей радии, лоснящемся на кромку стола, где возлежали его взмокшие пальцы, вцепившиеся в дерево.

Когда скрипнувшая дверца в покои открылась, и Гайт в свете сиротливой разгоняющей полумрак свечи на ближайшей тумбе, увидел очертания своего – Сира, и впадающую тень острых ушей низкорослой спутнице, он, ещё сидел, уперев спину на кромку изголовья, но уже вскоре расторопно подпрыгнул, и метнулся к ним босиком, в одной камизе.

– Вас не было так долго, я зачал мыслить вы в беде! – он не сдерживался, и его рябое лицо, пылало, как рыжая и копна на голове, стирая крапинки.

Риба молча часто перестукивая подошвами, устало перевалилась до дальней кровати с широкими бурыми деревянными бортами с вырезанными посередине лианами, у бревенчатой на совесть законопаченной стены, броско сбросив одеяло, прыгнула на её мягкую подстилку опробовав мочи тюфяка, положив ножны обвязанные портупеей в ногах.

Пока Гайт расспрашивал Джоаяля о происходящем, тот заметил, что Риба готовиться ко сну и тут же прервал тираду вопросов оруженосца, выставив перед его, не смыкающимся ртом палец.

– Обожди тощий. Лучше для начала сообщи Калибу и другим о нашем прибытии, чтобы спали спокойно. Затем если у меня хватит сил, я поведаю тебе наш короткий и безвкусный разговор с бароном Нуйдом. – затем у него в животе страдательно пробурчало, и он помянул, что, питаясь исключительно впечатлениями, почти нечего не ел с утра, довольствуясь крохами. – И сыщи чего-нибудь пожамкать. Знаю, у тебя снедь припасена.

Тот, учтиво кивнув, не помня себя, стуча пятками выбежал без лишних уточнений, не притворив за собой дверь, а, Джоаль под одинокую свечу, и просвет, из пробивавшей себе путь дверного проема, сбросив давивший на лоб и взмокший затылок куаф, решил украдкой уточнить.

– Мне выйти, дабы ты переоделась в интимной обстановке?

Риба кривя курносый нос, сбросила сапоги на половицы, сидя на борту, показывая свои крохотные стопы и четыре пальца свисающих с высокого для неё борта в сторону пола, а её ворсистые драпированные брюки уже были спущены до затертые зеленые колени, когда она раскусила суть вопроса, под полузадранными бровями.

– И ты что же то, изволишь водвориться, покамест я тут расчехляю своё не шибко привлекательное тельце? – она сузила веки, и глянцевая от огонька свечи сапфировая полоса ещё долго не сходила с виконта, а её штаны так и оставались полуспущенными, показывая белесые панталоны.

– Если ты восхочешь, – растягивая пуговицу, окаймленного манжета уверяющее галантно отозвался Джоаль.

Мнительной Рибе понадобилось каких-то пять секунд, дабы насытиться небольшой искушающей долей власти.

– Не-а. Мне плевать, – она окончательно спустила брюки, и почти абсолютно нагая (если бы не шаровары на бедрах) забралась под широченное одеяло, переложив меч у стены, к которой и повернулась. Её правое ухо с серьгами торчала как флагшток с тиной червлёной копны, и она как маленький бугорок, невзрачно лежала, не подавая вида жизни.

Виконт, аналогично улегся, и тут же машинально проговорил.

– Мирной ночи Риба.

Спустя какое-то время, он услышал короткий скабрезный ответ.

– Все что попробуешь в меня пихнуть – откушу.

Закатив глаза, он отвернулся, и, подавив вспыхнувшую злость, почти тут же отдался сну, не дождавшись вестей и снеди.

10.

Клайд пробудился раньше Зибилы, и та поняла это не сразу. Она была укрыта, и как ни странно, чувствовала себя отлично. По-летнему занимающаяся анемая лучезарно брезжила, через небольшое разорённое от штор окно, и приятный протиснувшийся зной легкими покусываниями касался её утонченного сухощавого лица. Безродный одевал свои затертые каучуковые сапоги, и черную потрепанную куртку, которую было жизненно необходимо отмыть, от въевшейся сухой грязи, которая потрескалась, и отшелушившаяся стелилась на досках пола отлупливающейся скорлупой. Но он казалось, не замечал её. Так же она приметила, что его волосы, которые она раньше принимала за цвет воронёного крыла, были не в тон его одежде, и даже поблескивали от света.

– Не знала, что ты светлый шатен… хотя нет, ты русый, – сонно отозвалась она, жмурясь и потягиваясь субтильным телом.

Нацепив перевязь без меча, он, стоя к ней исполосованным рубцами открытом от рубахи боком спокойно ответил, по мере сил.

– Я тоже.

– Ты помыл ради меня голову? – она знала, что это не так, но хотела убедиться, теща себя кроткой грезой, некем поистине нелюбимой девушке. Жалкое и печальное зрелище.

– Ну, можно и так сказать, – развел он, руками нахлобучивая преподнесенные стираные вещи, скрывая испещренное сухопарое тело. Она присела, подобрав под себя тщедушные бедра, откинув покрывало, и посмотрела на него с подозрением, сощурив изумрудно поблескивающие под человеческий разрез веки.

– Значит, до этого ты догадался, а рот вымыть, нет?

Клайд дыхнул на ладонь и втянул, широко растворяя крылья носа, оседающие миазмы. Скривив до неузнаваемости скуластое лицо, он понял её намек, и, кивнув насупив уста, разразился сухим откровением.

– Ну… так-то я пытался протрезветь, чтобы выбить пару монет…

– У кого? – подпирая коленями более заметно носившую пересекающий алый рубец плоскую грудь, заломила та, поправляя подсвеченную челку с нечеловеческих глаз.

– Об этом я тогда не размышлял, – опять, выдав показное раскаивание, Безродный свыкаясь с постиранными и накрахмаленными штанами, принялся отходить к выходу, под скрепучие отклики половиц.

– Вот так просто? – на ходу требовательно спросила Зибила, тяжелевшем с каждый словом голосом, и дергающейся индиговой жилкой на тонкой шее.

Он остановился и посмотрел на неё с высока, но без пренебрежения, и добавил, на прощание.

– Я мог бы уйти, сулясь, что ворочусь и заберу тебя к новой жизни, но этого не будет. Не из-за тебя, а потому как, я такой. Как ты канючила: нелюдимый и не ищущий привязанностей. И ты больше прочих, должна разуметь отчего. Сим, прощай.

Он выскользнул, неплотно прикрыв дверь, даже не столкнувшись взглядами напоследок. Зибила со щемящей обиды, осевшей в сердце залившись стигмой по ввалившийся от досады щекам, взбеленившись, наскоро подняла с полу свой голенастый сапог и метнула его в дверь, в которой осталась щель разлуки. Дверь пришибленно затворилась, а она, откинувшись, ещё долго недвижимо пролежала слезоточиво лицезря оставшейся на столешницы у огарка мошну с монетами, со скорбной миной, и неизгладимой горестью на душе, которую не испытывала уже очень и очень давно…

Однако привыкшего к дворцовой ночной идиллии, Джоаля, пригожий сон миновал, и он просыпался в кромешной ночи с заядлой периодичностью. Но не бессонница неприютного места терзала его думы. А до неприличия раскатистый храп. Причем он то и дело в кромешной тьме, растерянно смотрел на мирно сопнувшего на боку Гайта, но тот подобно грызуну тишайше сопел через водораздел диастемы меж зубов и скривлённой носовой перегородкой, чей ансамбль на порядок уступал, тому, что он услышал с противоположного правого бока.

Риба скинув одеяла, распростершиеся на измятой простыне с набивкой соломы, выставив все открытые части тела, широко разинув клыкастый рот, храпела, как лощадь, и несколько не сбавляла темп. Ищущий исхода своей беде Джоаль пару раз, вставая напаиваясь неотъемлемым духом бадьяна от неё, накрывал гоблинку, и слышал только нечленораздельное бурчание сквозь сильно затянувший сон, а однажды даже осознанное сорвавшееся меж клыков слово, произнесенное с благоговейной интонацией – Хозяин…

Даже несмотря на то, что тот нашел это нюанс милым, дальнейший сотрясающий барабанные перепонки бравурный грохот, отскакивающей от стен, не мог его усладить, отчего он, порвав наволочку, запихнул в уши куски ткани, которые подавили половину концерта одной музыкантши, с избито зацикленным мотивом.

То-то было его удивление, когда первым, что он увидел поутру среди мириад, воспаривших во взвеси пылинок, подсвеченных лоснящимися прерывистыми брезжащими вторгнувшимися лучами, был вздернутый курносый нос Рибы, иступлено уставившийся на него бездонно синими сапфирами. Она полностью облеченная в своё, стояла во весь свой малый рост, и пытливо наблюдала за его ушами почти ложа угловатый подбородок на деревянный свод у изножья. Когда он, слыша собственное учащенно забарабанившее сердцебиение в звоне ушей, начал доставать вытянутые лоскуты, пронизанные, янтарное бурой ушной серой она озарено догадалась.

– Эвоно что. Стало быть, опять штормлю, – она, повинно покачав головой с шапкой червлёной копны, расширяя веки, сведя губы под клыки, и отошла поодаль.

Джоаль с ломотой в заморенных членах, поднявшись на ломящих локтях упирая тяжёлую голову на изголовье делимое перилами, тут же бременился пустотой желудка, и увидел Гайта, который тут же участливо вручил ему тарелку со сдобой, и плошку теплого настоя с курившейся в свету полосой утреней снеди.

– Гожее утро. Завтрак в постель сир, – весело отозвался тот, растягивая ухмылку, рябинки и конопатки, уже облеченный в краги, и поножи, с льняной рубашкой.

Без энтузиазма с замутненными не отпускавшим до конца сном глазами, виконт принял завтрак, и почти не глядя, проглотив его. С ещё набитым тот ртом спросил оруженосца.

– Остальные, накормлены, напоены? – его речь лишена мягкости, и невнятна от сухости горла, но достаточно понятной для верного оруженосца.

– Право так сир. Калиб всех насытил, ещё час назад, – довольный отозвался Гайт, точно заразившись командным духом.

– Ну, так изволь отрапортовать, отколе я все ещё прозябаю в постели? – недовольно бросил он, скриви брови, и да задрав тонкую серую полоску под гладким носом.

– Увольте. Так не положено нам смердам, расталкивать виконта, племянника королевы, – оторопело, обелялся Гайт, подкинув брови с рыжей не мытой копной.

– Глупый ты Тощий! Клайд же молвил – как только свет забрезжит. И давненько оно так? – указал тот на крохотное окно, вырезанное меж бревен у потолка не струганных досок, разделенного двумя обработанными дегтем прямоугольных брусьев, на которых распустили силки раскормленные пауки, на совесть собирающие мошкару из щели.

– Рассвело, как два часа назад сир, – немного виновато объявил оруженосец, почесав мелкие налеты порыжелой щетины на подбородке, хмурив уста, и ища спасения взором на не предосудительном полу.

Побелевший Джоаль схватился за голову, впив в свисающие бурые пряди свои нежные пальцы, и ошалело вскочил, бросив кружку и несколько забытых в ней капель в свободный полет на пристанище простыни. Внезапно он с новым овладевшим испугом обнаружил, что на нем нанизана лишь камиза, и по голым голеням по колени прошелся игривый холодок, с низины половиц. Риба стоя и подпирая проем плечом, оценивающее осмотрела его утлые колени и, шмыгнув, добавила с неким пиететом, выпятив телесные губы на клыки.

– Да ты не робей, я и не такое видала.

Сконфуженный виконт повернулся к ней согбенной спиной и насуплено брезгливым жестом указал удивляющемуся его выкачивающему краску с впалых щек нервозу Гайту подать сложенную одежду на комоде.

Клайд брел по уже успевшей застыть за стылую ночь и подшучивающее утро почти терракотового оттенка земли, и жалел, что напился, на день раньше, и измазал и без того не новую, заскорузлую одежку, коя после разборчивого стирки, побуждала вымыться самому от режущего кожу крахмала. Осенний внезапный прорезавшийся среди гуляющих облаков зной припекал ему слегка посвежевшие вившиеся волосы, и каждый шаг натягивал затвердевшую от высохшей грязи отлученную от мытья прореженную дырками куртку (она бы не пережила подобного), и осевшую одежку. Он погруженный в мысли, огибал упитанных дам, с гнетом коромысла и звонко плещущиеся водой в кадках, и просыпленный горохом пробегающих детей, которые при этом успевали клянчить у него денег. Но познавши, что не ввек не получат от него желаемого, опускались до ядовитой брани, которую, Клайд пропускал мимо ушей, как и их притворные просьбы и увещания.

Сквозь эпизодические растянутые отпавшие тени разношерстых домов и приосанившегося каменного столпа, с призором сигнального огня, чья тень так же маревом виднелась на отвердевшей земле, прореженной колеями обозов, он выходил в сторону затмившей границу зубцов гор, ратуши. Как и ожидалось, у неё никого не обреталось, вне новых ещё не отогнанных кликуш на паперти, и он, бескорыстно выкрав себе время, отлучился в Квелый лист, в которой давеча оставил Сайму (или она его). Втискиваясь в полутьму спертого духа, его ещё минуя липкий пол, гложило вчерашнее разнузданность ввиду хмеля. Хозяин встретил его не без язвительной улыбки поверх бороды, намекая на не оттёртую грязь, и с ходу корыстолюбиво заломив с него шесть монет за пропущенное по горлу вчера. Следопыт послушно опустошил карман, и заказал подобие завтрака.

Усевший в тени закоулка корчмы, он взахлеб опустошал плошку, освобождая её от раскаленной снеди, украдкой поворачивая набитый рот к крохотному ромбо подобного окну, которое выходило на фасад ратуши, и спуск ступенек к лобному месту Ренокра. Согретое грудное молоко кентаврши, понемногу пробуждало его заморенное днем давеча тело, а миска желтоватой каши, обжигала небо, но он все так же пихал переваренную крупу в свой зев, успевая запить её чуть менее жгучей, но не более жидкой смеси.

В очередной поворот он задел деревянную кружка, что, покачнувшись, расплескала по промоинам высушенного временем накренённого на одну колченогую ногу стола густую сбегающую прочь жидкость, ручьями стремившуюся обрыву. Так как накрапывающие капли плаксиво лились на пол, он спустился, чтобы как-то смягчить урон для того, кто станет прибирать за ним. Уже на полу, и не щадя и без того грязный рукав видавшей виды куртки, он как губкой впитывал лужу белого хлюпающего состава, и с трудом отдирал ворсистую ткань от липко приставучего деревянного пола. Не шибко увлекательный процесс, разбавил, заинтересовавший его приглушенный на тона разговор за спиной, который не сразу, но заставил его ускориться в его тщание.

– Их пятеро. Один обряжен по пику моды из дворца, хотя я и смекаю, вам это не нечего существенного не привносит. Попросту зарубите на носу. Он в бордовом полосатом в желтую полоску кафтане, и нелепой куафе, то бишь шляпе такой с подогнутым краем. С ним: дохлый оруженосец; старый солдат; дезертир и вор. Все до смехотворного допотопно. Необходимо обыграть это, под убийство нейкских лесных выродков. Как уяснили?

Говоривший очевидно был не из этих краев (все зубы были на месте, и в речи не прослеживалось гнусавости). Даже скорее из приближенных ко двору. Но простота речи, подчеркивала либо его спешку, либо необразованность. Когда Клайд неспешно поднимался, он, обострив слух, все же дождался ответа, тех, кто таился в тени, получая наказ.

– Мы вас поняли. Но не лишним сталось бы, уточнить гонорар, за-скажем… услугу, – говорила женщина. Молодая? Старая? Ловивший слова как на удочку, следопыт, не понял, но голос определенно был сильным, как у заурядной жительницы севера познавший бремя сурового края. Ему представлялись по душе, девы с таким темпераментом.

– Верно. Могу разутешить, и не поскупиться. Шесть тысяч. За пять это более чем приемлемо, и щедро… – не успел вымученными словами договорить неизвестный, как его перебил довольно высокий почти певчий тенор.

– Подождика. Ты же токмо что втирал, какие они пустоголовые, и им проводник кровь из носу надобен? Это разве не надбавляет ещё одного в копилку жертв?

Говоривший был явно либо юношей, или человеком с очень высоким голосом от природы, от чего даже упрек, ему приходилось пропевать. Клайд испытывал странную антипатию к таким мужским тембрам.

– Малой прав. Ты лепетал, они пожаловали седова за провожатым. Кто он? – заговорил глубокий, и по-своему грубый бас, судя по тучной интонации, не особо наделенного умом человека.

Повисла тишина, за которую Клайд, успел запихнуть ещё пару стынущих ложек в рот, но жевать он старался раз в три секунды, дабы не пропустить ответ, отчего его щеки раздулись, как от укусов пчел, желваки работали как при конвульсии, а выпученные глаза налились слезами, от жгучей температуры. Иногда приходиться сносить форменные пытки с тем, чтобы избежать ещё больших напастей.

– Тут вы меня подловили, – как-то виновато и в тоже время прихотливо, полушутя отозвался наниматель, – я забыл о нем. Дело в том, что я не ведаю, кого они изберут, об этом мне лакей не донесли. Но тысяча с носу, разве не предел мечтаний, для людей вашего склада? – попытался ретироваться он под конец, новой фривольной вольностью. Напрасно.

– Ты нас не знаешь, так что не кидайся догадками, – послышался куда более серьезный женский голос. Какой он властный был, сразу оценили мурашки на холодеющих закорках, и отнимающиеся поджилки.

Однакож Клайд не стал дослушивать. Он с полу слова уловил суть. Его угораздило подрядиться к тем, за кого уже ведут торги с наемниками. Но учитывая, что по глупости их вербуют, обольщая чеканкой в том, же месте, где они остановились, кто-то либо скрывает следы, либо действует от третьей стороны.

Уже расплачиваясь с корчмарём, он положил три лишние монеты, и выпросил услугу: рассмотреть тройку в тени, на которую сам не бросил ока, дабы не привлекать своего участия к неведомой тройке по душе его вверенных.

– Они здесь штаны протирают со вчерашней ночи. Оружие, к слову, отдали. Ведут себя благонравно. Одним словом, на виду порядочные, хотя и кажутся бойкими. У верзилы красуется шрам на пол щеки, видно аж сквозь густейшую бороду по живот, а девица с крупным вырезом, все говорит за них. Последнего даже не разглядеть, тощий как игла, таится за ними, хотя ему давно впору бриться, – оценочно без пригляда, взвешенно отмочил тот.

– Видывал их раньше? – все так же, не отрываясь от стойки корчмаря, и не водя попросту глазами, напористо осведомлялся неутешный, похмуревший Клайд.

– Демиург не сводил. Они хоть и учтивы, но неблаговидны. Особливо их странная манера речи. Изъясняется за всех в основном женщина, – хмуро почесал залысину хозяин.

– Ты, как помню, говорил девица? – скривил брови хватавшийся за каждое слово следопыт.

– Ну, таки, для меня-то она ещё молодка. А для тебя всецело женщина. Вот и объясняюсь и за себя и, чтобы тебе разжевать.

– Благодарствую. Что молвишь о четвертом? – продолжал тот, уже намечая палец в карман, если жадность хозяина возьмет вверх. Подвезло.

Кормчий, как бы почесываясь повернув головой, и украдкой пригляделся, и, после разведя руками, поджав губу с подобранной бородой, оговорился.

– Не, уволь, глаз он мне прежде не мозолил. Приспел спозаранок, матче молвить, прискакал на коне. Личный конь, – с завистью произнес хозяин лачуги, дернув прижатыми губами, – малой, то видно из знатной семьи. А так по себе, вполне обходителен, и запросил лишь, о том, может ли он отыскать тех, кто утрясает оказии всякие. Ну я в долгу за гульден не остался, увещевал, что они часто забиваются по углам. Вот он и кости обмывает этой троице, инда может, воркует о своем. О чем талдычат, доподлинно не взыщи, растрясывать не стану.

– Премного благодарен. Задержи их наёмного, если в мочь, – бесцветно произнес Клайд, разворачиваясь, чтобы вновь вернуться к зною дожидающемся за затхлой корчмы.

– Обожди, – рассыпов позвал хозяин корчмы, – отчего все эти доискивания, и одолжения? Коль прослышал, о чем, дай знать…

– Всенепременно, как удостоверюсь, – небрежно махнул ему Клайд, и покинул полу мрачное заведение, вытравляя себя на обжигающий макушку и склеры свет.

Когда Джоаль, Риба, Калиб, Моз, да Коуб спускались с скрипучей лестницы под призором сонмища осклабляющихся голов на медальонах, их теперь уже за освещенной окнами стойкой приветствовала все та же долговязая кокетливая эльфийка, в темном корсаже под стать антрацитовым ниспадающим как на писанном холсте волосам. Она с почетом прощалась с каждым строя им лавово агатовые широкие глаза, покуда очередь не дошла до Рибы. Пригвождённая улыбка тотчас сползла с её лица, и она промолчала вместо непреложного для её профессии притворства.

– Мы ещё не закончили, – бросила ей гоблинша перед тем, как выйти прочь, скосив бордовые брови. Девушка ответила ей лишь взаимным призрением, сочившимся исподлобья и метавшими молниями дикими точно извергающими лавой агатовыми очами.

Уже скоро все выдворившиеся наружу, на стылый воздух, минуя скопившую затхлость трактир, почти ослепли от вдарившего зноя, который теплым укусом усладился на их муторных лицах. Особливо неладно стало Джоалю, не сроднившемуся за минувшие лета, к яркому свету, безвылазно осевшему на долгие годы в тенях простирающихся залов замка. Кое-как переборов себя, он отправился со всеми по более приятной застывшей глине, при этом натянув козырёк кауфа поближе к глазам, отчего тень козырька, дошла до его утонченного носа, оставив на свету лишь темноватые усы, да выбивающиеся бурые пряди.

Они бодрой гурьбой наступали к ратуше по тверди глины, меж навалившейся тени сигнального столпа на оцепеневшей от пекущего света земле, как и обусловились, и там была довольно неожиданная картина. На крыльце закрытой террасы в качающемся кресле грузно сидел барон Нуйк. Его полнотелая осанистая жена под левую руку, не отрываясь, въедливо и спесиво надменно смотрела на свои владения, посреди грязевого колодца. Но как вопреки ожиданиям Клайда не обнаружилось. Джоаль поверх кауфа, повел головой, как и его верные ратники, но поблизости мимо домов и ослиной мельницы с навесом черепицы, с редкими фланирующими горожанами, было глухо, и не похоже, что он отлучился на светскую беседу. Но все их удивление, было пылью, супротив облака паники, нарастающего на округлом лице малютки Рибы. Та, уронив уши, буквально сделалась обескровлено фисташковой, от набежавшей краски, подлинной тревоги. Меч в её руках сжался, настолько, что он передавила себе вены, отчего те, взбучились на её крепких четырехпалых ручонках темно синей краской, словно ручьи под настом надтреснувшего льда.

Покамест они, озираясь изыскивая следопыта, подходили, грузный барон поднялся, и, оправляя зеленоватый камзол поцеловав руку сменившее свое синее платье на более свободный блеклый наряд жене, вышел им на встречу, вступая на ступени, отгоняя безликую стражу. По мере того, как он спускался по ступеням, и его нахлобученная улыбка притворства только росла и росла, растягивая берега бороды. Джоаля это взбеленило куда пуще, нежели Рибу, которая даже если и помнила его переменчивость, метая округленные сапфиры, тревожилось, только о судьбине запропавшего хозяина.

– Отрадно видеть отоспавших невзгоды достопочтенных гостей, а также их товарищей и спутников, – с наигранным добродушным хохотом отозвался ластящийся барон. Извечно хмурый как камень, мнительный Калиб, который стоял за Джоалям, хотел было шепнуть ему, что-то, но его сбил с мысли вопрос Нуйда.

– Прощу прощения за назойливость, но где же… следопыт Клайд? – то и дело метал он малые голубоватые глаза за их, вздергивая реденькими бровями.

Все огляделись, но вместо ответа, поступила странная тишина.

– Понимаю, – отозвался тот, и галантно кивнув, попробовал играть в учтивого хозяина и дальше, – вы голодны? Быть может, покуда вы ожидаете, я бы наказал слугам, предоставить вам отменнейший … – но тут он, осекавшись, смолк, так как вдали меж перекошенных домов и испепеляющих лучей зноя, минуя сермяг показалась черная фигура.

Все остальные завлеченные его оцепенелой оторопью, меж резных брусьев поддерживающих крышу и крыльцо обернулись. Следопыт неспешно брел меж каменных домов, явно чувствуя дисбаланс, ввиду отсутствия меча и вещь мешка за спиной, отчего его поступь была несобранной. Он был подсвечен анемаей, как крохотной щелью в невзрачной пещере, но уже от этого заблистали его русые очищенные от жира завихренные у концов пряди, куце состриженные по шею, а куртку он точно одолжил извалявшейся в грязи свинье. Или, отнял у неё эту прерогативу сам. Тем не менее, все окончательно затихли, даже шелест кольчуги ратников, что напоминала о себе при каждом их неловком движении под зелёными котами. Мимо него проторила слезно трескучая телега, с косматым седовласым стариком на козлах, что прежде была под завязку набита товарами, а теперь там, как и ранее дремала лишь его дочь, или внучка, коя при свете была уже более живой от легкого румянца.

Клайд уже уловил, что все ждут его и скривил скуластое лицо. Первой к нему подоспела рачительная слуга. Она тут же с почтением протянула ему схороненный меч, и он без долгих праздных слов подвязал ножны под правое бедро, и одобрительно кивнул ей щетинистым подбородком, а затем все же показал смятение своё гурьбе. Только тогда Джоаль понял, что немного немало за ночь, уже попривык к горбу на спине, виде походного вьюка следопыта, который ему надоумил взять собственный нетерпеж.

Подошедший Безродный, без лишних слов принял, свою ношу лишив бремени нанимателя, и, обернувшись к застывшему барону, и сделав нарочитый реверанс на его благоговейное ожидание, уже собирался уйти, когда проглотивший было язык Нуйд запротестовал.

– Прощу, повремените! Уделите мне минутку, поколе солдатам вернут оружие, и компенсацию, в виде отборной походной снеди, – все это он говорил не титулованному Виконту Майзы, а именно следопыту, которому по хорошему было не до него, и тем более до оружия солдат. Но разумно рассудив, он, поскрипев зубами, вымученно кивнув, согласился.

В пору, как солдаты в черном и с синими плащами, растянуто медленно приносили группе дары, Безродный уделил барону ровным счетом две минуты отдалившись с ним на веранде, но тот будто засиял новыми красками с румянцем на круглых щеках. И казалось готов испустить поистине детский лепет, если бы Клайд, столковавшись, остался с ним на трапезу, продолжая расчехлять свои истории, многими искаженные в россказни.

Но как не растягивай они момент как клубок, он все же истощился, и все было собранно и группа, подобрав поклажу и привнесенный провиант, начала исходить. Клайд откуда-то принес колчан и лук с небольшую пенулу, и тут же вручил все Рибе. Та как привыкшая к подобному орудию, спокойно подобрала его, и, стянув перевязь ремня колчана по выпирающую грудь, сделала крест, приложив к противоблошному плечу верхушку плеч лука, а натянутую тетиву пустила меж грудей, как и перевязь, поверх маленького плаща хламиды со свободным откидным капюшоном.

Группа была готова, и они по напутствию ведущего вышли из западного исхода Ренкора, под чувственный провожающий взгляд благоговейного барона, оставшегося в тени. Но не только он следил за ними. С угла одного каменного здания робко выглянул русый Дориль, который тотчас скрыл низко посаженные глаза, дабы его никто не заметил и не запомнил. А его наемники, тоже отправляли их в путь пристальными взорами, особенно стараясь приметить их ведущего, но он постоянно был к ним спиной, отчего интрига их встречи на поле брани только росла. Время покажет, что за плеяда попалась им на зуб, и кто их таинственный путеводный коновода.