Читать книгу Койот Санрайз. Невероятная гонка на школьном автобусе - Дэн Гемайнхарт - Страница 4

Один день. Вот как долго мне удалось прятать маленького Айвана от Родео. Только один жалкий день.

Я знала, что должна разыграть свои карты без единой ошибки. Другого шанса не будет. Родео – добрейший человек на свете, даже не сомневайтесь, но даже его доброта не безгранична. Он никогда не злится, но, если лимит его доброты исчерпан, Родео словно бы уезжает от тебя в какую-то далекую страну. Замыкается в себе, ведет себя вполне вежливо, но как-то равнодушно, и его уже ничем не разжалобишь. Я понимала: надо подстроить так, чтобы Айван познакомился с Родео, когда тот повернут к миру правильной стороной: теплой, солнечной стороной своей доброты, а не студеной стороной своей ледяной холодности.

В первый же день я начала готовить почву. Когда та заправка осталась далеко позади, я тихонько вернулась в свою комнату, тискала Айвана, играла с ним. Так прошел час. Но все-таки я наконец уговорила себя оторваться от этого немыслимо прелестного котика. Усадила его в коробку, а он уставился на меня невероятно лазурными глазами.

– Мне надо уйти. Пора обрабатывать шефа, – шепнула я ему. – Когда я его как следует обработаю, он тебя полюбит не меньше, чем я.

Айван заморгал. Мои слова явно его не убедили, но пока мы были плохо знакомы, и я еще не научилась угадывать по его мордочке, о чем он думает, так что как знать? Может, все-таки поверил. Я напоследок почесала его за ушком и пошла в кабину.

Родео сидел за рулем, блаженствуя, мотая головой в такт музыке. Улыбнулся мне, а я залезла с ногами на сиденье за его спиной и, глядя через лобовое стекло, стала подпевать знакомым старым песням.

Я просто ждала подходящего момента, тянула время, чтобы при первом удобном случае начать игру, и тут Родео сам подал мне легкий мяч.

– Расскажи-ка мне сказку, Койот, – сказал он.

Я сразу поняла: лучшего случая и быть не может.

Уставилась, щурясь, в окно, скривила губы, скрывая свое нетерпение.

– М-м, ну ладно, знаю я одну сказку, – проговорила я, уткнулась подбородком в спинку кресла Родео, прикрыла глаза. – Жила-была одна девочка.

И услышала, как Родео выплюнул кожуру от семечек в пустую бутылку от «Скуэрта», которую держал в руке.

– Начало беспроигрышное, – пробурчал он.

– Ага. И эта девочка была великая воительница. Она ездила по всяким королевствам, убивая драконов, истребляя великанов и спасая трусливых принцев. Она была просто кремень.

– Круть.

– Но со временем ей это все как-то типа поднадоело. И тогда она построила себе замок. Прямо на берегу океана. Она его построила, ну, допустим, из деревяшек, которые волны выбрасывают на пляж.

Родео фыркнул:

– Из деревяшек? Замок из деревяшек?

– Ну да, – сказала я, глянув с вызовом. – Из деревяшек. И из ракушек. И из панцирей морских рачков. И из китовых скелетов. Но в основном из деревяшек.

– Ладно, допустим.

– Но очень скоро прошел слух, что прибрежные воды там, где она жила, заколдованы. Матросы крестились и молились, когда им надо было плыть мимо. Корабли меняли курс, чтобы держаться от этого берега подальше.

– Это почему же?

– Сейчас, Родео, я тебе расскажу почему. Все из-за воя и рыданий.

– Воя и рыданий?

– Их самых. Это было что-то невероятное. Ужасные, душераздирающие звуки. От таких звуков слезы льются ручьем – как будто лук режешь. Некоторые матросы даже выбрасывались за борт и отдавали свои души бездонной пучине – такие это были печальные звуки.

– Трагично, – Родео цокнул языком, покачав головой.

– Самое подходящее слово.

– А твоя девочка из замка-деревяшки? Дай угадаю: она пошла войной на это чудовище? – спросил Родео.

– А вот и нет. Не пошла.

– Серьезно?

– Ну да.

– А почему, пышка-малышка?

– Да потому, что она и была рыдающим чудовищем.

Родео на секунду отвлекся от дороги, окинул меня удивленным взглядом: – Так это была она? Нехилый поворот сюжета!

– Угу.

– Но, черт побери, почему ей взбрело в голову губить матросов?

– Это она нечаянно. Она даже не знала, что кого-то губит. Она вовсе не старалась никому мутить рассудок, даже не пробовала топить корабли. Просто сидела в своем замке, завывала и завывала, изливая всю свою печаль.

– Что же ее так опечалило?

Я сглотнула комок, подступивший к горлу, сделала театральную паузу. Ну наконец-то. Мой шанс заронить мысль в его голову. Я уставилась прямо перед собой. Сосредоточилась, велела себе прослезиться – глаза сами увлажнились, велела слезам сделаться жгучими, пока все вокруг не расплывется. Меня саму немного удивило, до чего легко хлынули слезы. Я подождала, пока Родео не станет любопытно, пока он не посмотрит на меня.

И тогда я пожала плечами, энергично заморгала, чувствуя на себе его взгляд.

– Ей просто было одиноко, – сказала я, расчувствовавшись. – У нее вообще не было друзей. Она скучала по родным. Она была бы рада даже одному другу, даже маленькому другу. Даже просто домашнему животному. Но у нее никого не было.

Я вздохнула и отвела взгляд.

Несколько минут мы ехали молча, шины шуршали по асфальту автострады.

– Ну и? – сказал наконец Родео каким-то глуховатым, тревожным голосом. – Что было дальше? У нее все хорошо закончилось?

Я покачала головой.

– Не знаю, – сказала я, выждав полсекунды. – Даже не знаю. Одиночество – страшное дело.

Я подождала, пока он усвоит мои слова, а потом встала, снова вздохнула: – Пойду немножко почитаю.

Развернулась и пошла, медленно-медленно, к себе в комнату. Я не оглядывалась, но прекрасно знала: Родео, сидя за рулем, следит за мной в зеркало заднего вида, встревоженно насупившись.

Хорошо еще, что я повернулась к нему спиной. Ведь иначе он мог бы заметить, что я улыбаюсь.

Итак, я заронила в голову Родео мысль и до вечера дожидалась всходов. Время от времени снова готовила почву: роняла печальные вздохи, опускала глаза и вообще держалась понуро. Я чувствовала, что на Родео это действует. Ловила на себе его долгие взгляды: видно было, что он волнуется и недоумевает.

В тот вечер, уже в сумерках, мы заехали в продуктовый магазин, прикупить кой-чего к ужину. Родео пошел в туалет, выразительно поглядев на меня – «мол, я нескоро», так что я подсуетилась – купила несколько банок кошачьего корма и пакет наполнителя для кошачьего туалета, протащила в автобус, пользуясь случаем. Когда Родео вернулся, задумчиво теребя бороду, ни о чем не догадываясь, я уже припрятала запасы в своей комнате и опять стояла в овощном отделе, любовалась дынями.

Когда мы снова двинулись в путь, я ушла к себе и устроила маленькому Айвану настоящий дворец: в углу – обувная коробка с наполнителем, отгороженная футболкой на вешалке (для благопристойности и чтобы поменьше пахло); две пластиковые мисочки – с водой и с едой; удобная постелька в моей бывшей книжной коробке. Пока я все расставляла, Айван лазал по мне, принюхивался, терся об меня, нежный, как лань, и тихий, как мим.

Похоже, своим новым домиком он был доволен на все сто. Попил водички, понюхал корм, а в туалет сходил, словно так и надо. Я никогда не думала, что буду с такой гордостью наблюдать, как другое живое существо писает, расставив лапы, но, черт возьми, мои руки чуть сами ему не зааплодировали – еле удержалась. Как только он сделал свои дела и поскреб лапами наполнитель, закапывая лужицу, я подхватила его на руки и чмокнула между ушей. Он замурлыкал, начал тереться мокрым носом о мою щеку, и, скажу я вам, в тот момент я была счастлива до такой степени, до такой степени, что… даже не припомню, когда я последний раз была так счастлива.

Родео всегда выказывал здоровое уважение к моему праву на личное пространство, вот я и предположила: пока Айван не теряет бдительности и не подает голос, а я не теряю бдительности и слежу, чтобы его лоток не вонял, я смогу прятать здесь кота, пока не вырасту и не уеду учиться в колледж, – ну или, по крайней мере, пока не почувствую, что Родео готов отнестись к моей тайне непредвзято и разумно.

В ту ночь я передвинула домик Айвана в укромный уголок у кровати. Он выглянул из коробки, моргая медленно-медленно, сонно-сонно, и широко зевнул, свернув язык трубочкой.

– Спокойной ночи, Айван, – прошептала я. Мы все еще мчались по автостраде: Родео любил полуночничать, засиживался за рулем чуть ли не до утра, и моя кровать качалась и колыхалась в ритме трассы, убаюкивая меня, как обычно. Глаза начинали слипаться.

Но тут: «цап-цап-цар-р-рап». Глаза сами собой распахнулись.

Айван сидел, тараща на меня огромные, умоляющие глаза. Сидел, приподняв одну лапку; смотрю – а он опять: выпускает когти, точит их об картонные стенки спальни.

– Спокойной ночи, Айван, – сказала я снова, но он дернул хвостом и снова взялся точить когти, чуть погромче, и, неотрывно глядя на меня, наклонил голову набок.

Я знала, чего ему хочется. Это было написано на его милой, будь он неладен, мордочке.

– Нет, – сказала я. – Ты должен спать в своем домике, Айван, иначе я за тобой не услежу.

Айван только смотрел на меня голубыми, всех оттенков сразу, глазами, огромными и ласковыми.

Не мяукал. Ему это было незачем.

Вот что вы должны знать о Родео: глаза у него волшебные. Такие глубокие, нежные и добрые, что все люди вокруг просто проваливаются в них с головой. Я видела это много раз. Родео долговязый и длинноволосый, за милю видно, что его никто на свете не причислит к «нормальным», а потому, когда он приближается, все непременно ежатся, настораживаются, встречают его холодно. Но едва он взглянет на них своими волшебными глазами, лед сразу тает, люди начинают блаженно улыбаться и, не успеешь опомниться, они уже с Родео лучшие друзья.

Оказывается, у моего маленького Айвана в глазах такое же волшебство, как у Родео. Загляни в его глаза, и любое «нет», которое уже готово сорваться с языка, испаряется, оборачивается легким, бездумным «да».

Я перевела дух. Пробормотала: «Ну ладно, была не была». И наклонилась взять его на руки.

Спал Айван, уткнувшись мне в шею, урча, как крохотная газонокосилка. Ночью иногда тихонько скулил и лягался – наверно, видел непостижимые кошачьи кошмары, но мне это ничуточки не мешало. Разве плохо иногда просыпаться, чтобы улыбнуться кому-то теплому и любимому, улыбнуться и прижаться к нему?

Но, как говорит Родео: «Ничто не вечно под луной, кроме пирожных “Твинки”, потому что они сделаны из сплошной химии, и кроме голоса Дженис Джоплин, такого громкого, что его эхо до сих пор отдается во вселенной».

Когда я проснулась, утро было, в общем и целом, просто прекрасное. Продрав глаза, я увидела за стеклами автобуса синее небо. Куда именно мы заехали, было неясно, но было ясно, что там живут птицы, потому что они распевали. Я потянулась всем телом, протерла сонные глаза. Но тут же обомлела, глаза полезли на лоб, утренней умиротворенности как не бывало.

Потому что я сообразила: я тут одна.

Я резко села на кровати, поспешно огляделась. Так, на кровати Айвана нет. На подушке – нету. И в коробке – тоже нету.

– Айван! – позвала я шепотом. И еще раз, так громко, как только осмелилась: – Айван!

Ни звука: ни топота лап, ни царапанья когтей, ни сонного позевывания. В моей комнате была тишина, если не считать гремевшего за окном птичьего хора.

Айван мог быть только в одном месте.

– Тысяча чертей, – выругалась я, глядя на занавеску, которая отгораживала мою комнату от остальной части автобуса.

Мой кот гуляет сам по себе.

Я вскочила, высунулась из-за двери-занавески.

С левой стороны в окна светило сияющее утреннее солнце. Автобус стоял, погруженный в тишину. И не видать ни заблудившихся котят, ни бородатых хиппи – ни единого.

Я пошла на цыпочках по проходу, озираясь по сторонам, заглядывая во все уголки, проверяла наверху и внизу – высматривала серый пушистый комочек. Но мой беспокойный взгляд натыкался только на знакомый старый хлам.

Продвигаясь к кабине, я услышала тихое, размеренное сопение спящего Родео и увидела, что его босые ноги торчат из-под груды одеял, которую он называл своей постелью. Не ворочается во сне, не храпит, не листает книгу, проснувшись. Это еще ничего. Значит, пока есть шанс предотвратить катастрофу, накануне которой я проснулась.

Прокравшись мимо спящего Родео, я дошла до кабины. На водительском сиденье – никого и ничего, дверь надежно закрыта. И вообще заперта. Я кивнула, сама себя успокаивая.

Айван все еще в автобусе. Остается только его найти.

Я развернулась и направилась было в сторону Родео, готовясь обыскать автобус еще старательнее, перевернуть тут все вверх дном.

Но не успела я сделать и шага, как ужас сковал тело, глаза полезли на лоб, а сердце остановилось, как мотоцикл, который вмазался сзади в стоявшую на обочине фуру (такое я однажды видела около Стивенстауна в Висконсине… зрелище, которое вы бы тоже нескоро забыли, я вам гарантирую). Я застыла как вкопанная, не дыша, даже не моргая.

Потому что увидела Айвана.

Он преспокойно спал, как и полагается летним утром. Умилительно свернулся клубком, подложив куцый хвостик под голову вместо подушки.

Картина была бы самая прелестная.

Если бы Айван не дрых, разлегшись на шее спящего Родео.