Читать книгу Капитолина - Ден Истен - Страница 2

Она осторожно открыла окно, старые рамы жалобно скрипнули несмазанными петлями. Девчонка поморщилась и вгляделась в темноту двора. Тонкие руки быстро подхватили потертый вещмешок и выбросили на газон. Тот глухо стукнулся о землю и закатился под куст акации.

«Компас бы не повредить…», – пронеслось в голове.

Девчонка встала на подоконник и уже приготовилась к прыжку, но сзади раздался голос. Неожиданный и громкий.

– Капка, а ты куда?!

«Черт! – мысленно ругнулась Капа. – Принес же его леший!»

Она обернулась.

– Никуда. Проветриваю, – беззаботно ответила она смуглому худому парнишке лет девяти в залатанных штанах и вылинявшей рубахе. В руке он держал грубо выструганный из осиновой чурки самолет.

– Не ври, Капка! Ты бежать собралась! – шмыгнул носом мальчишка. – Я видел твой тайник! И мешок видел, и сухари!

– Не ори, Семенов! – прошипела она и молнией метнулась с подоконника к нему. Зажала рукой рот и процедила в оттопыренное ухо. – Если ты кому-нибудь вякнешь – тебе точно хана! Понял?!

Семенов мужественно молчал, лишь таращился в ее холодные в свете луны голубые глаза. Но видя, как постепенно этот взгляд становится совсем уж немилосердно ледяным, он испуганно замычал и закивал.

Капа осторожно убрала ладонь с его рта, подтолкнула Семенова в темноту коридора и дала легкий пинок для ускорения. Подошла к окну и ловко запрыгнула на подоконник.

– Капка, а тебе не страшно? – услышала она свистящий шепот.

Семенов, оказывается, никуда не ушел.

– Ты еще здесь?

– Ага!

– А чего бояться? Тут прыгать-то, – самонадеянно ответила она, выглядывая в окно.

– Не, я не про это! – горячо зашептал Семенов. – Я про Север! Там медведи! Белые! И холодно!

Капа резко повернулась к нему и с подозрением прищурилась.

– Откуда ты знаешь про Север?

– Просто знаю. Я видел, как ты постоянно верхушку глобуса рассматриваешь. Ну, там, где Арктика, будто других мест нет. И постоянно читаешь «Землю Санникова», будто других книг нет.

«Вот же засранец! – мысленно восхитилась Капа его дедуктивным способностям. Впрочем, восхищение это быстро сменилось догадкой, что если Семенов откроет пасть, а он обязательно откроет – такова его натура, то не видать ей Северного полюса как собственных ушей.

Надо было что-то делать… И делать незамедлительно, ибо время не терпит. В голове завертелась карусель из мыслей, и самой первой была очень простая и легко осуществимая – выкинуть ябеду Семенова в окошко. И тут же на смену ей пришла другая, более дипломатичная.

– Семенов, – ласково проворковала она. – А у меня что-то есть.

Она запустила руку в кармана платья и вынула карамельку. При виде конфеты глаза мальчишки загорелись.

– А я свою еще в обед съел, – с сожалением сказал он.

– Хочешь? – она покрутила конфетой перед его крючковатым носом.

– Хочу! – рука Семенова попыталась схватить конфету, но Капа быстро убрала ее за спину.

– Не так быстро, Семенов. Сейчас ты берешь конфету и идешь баиньки. А утром можешь стучать воспитателям, я все равно буду далеко.

– Утром во сколько? – деловито уточнил Семенов.

– После зарядки, – немного подумав, ответила она.

– Хорошо.

– И не вздумай брякнуть раньше времени, понял? – худой, но крепкий кулак Капы покрутился у его носа.

– Понял. Конфету давай.

Пальцы жадно схватили конфету и тут же спрятали в карман штанов.

Капа снова залезла на подоконник и уже было приготовилась к прыжку.

– Я бы тоже сбежал, – мечтательно и очень не вовремя сказал Семенов. – Только в Ташкент.

Капа разозлилась. Ей это было совсем неинтересно, но все же спросила:

– Почему в Ташкент?

– В Ташкенте хорошо, – мечтательно сказал Семенов. – В Ташкенте дыни и арбузы.

– Здорово! – кивнула она и сделала прощальный жест рукой. – А теперь – иди!

– Я бы там на ослике катался, – продолжал мечтать Семенов.

Последние слова Семенова она уже слышала в полете.

Приземление прошло не очень удачно. Она кубарем покатилась по сырой от вечернего дождя земле, порвав платье и потеряв одну веревочную тапочку. Чертыхаясь, быстро вытерла лицо подолом и нашла слетевшую обувь. Подхватила вещмешок и, пригибаясь, побежала через темный палисадник к дыре в заборе. На бегу обернулась и увидела белеющее в окне второго этажа лицо Семенова.

Раздвинула кусты и быстро протиснулась в дыру, затем запустила руку обратно и вытащила вещмешок. Накинула лямки на спину и помчалась в сторону вокзала, к утопающим в густой дымке паровозам, стуку колес и громким протяжным гудкам.

Она бежала вдоль деревянных бараков и двухэтажных каменных домов, мимо тумб с разноцветными афишами и лениво размахивающих метлами ночных дворников, по мощеной круглыми булыжниками мостовой и узкими, еле освещенными переулками. Вещмешок мягко бил по спине, ноги разбрызгивали воду из луж, а душа пела от завывающего в ушах ночного теплого ветра и предвкушения от скорого свидания с суровым Севером, где ее наверняка уже ждут. А в том, что ее, десятилетнюю детдомовку, там ждут – она даже не сомневалась. Север любит смелых и решительных!

Впереди уже виднелось белое здание железнодорожного вокзала с круглыми часами на вытянутой башенке. Капа остановилась, немного отдышалась и продолжила бег. Редкие прохожие с удивлением смотрели на короткостриженую худенькую девчонку в казенном платье и с вещмешком за плечами, но окликнуть не решались, потому что у нее было такое выражение лица, какое может быть только у человека, твердо знающего, куда и зачем он бежит в этот поздний час.

Впрочем, нашлись и такие, кто все-таки решил поинтересоваться.

– Девочка, стой! – окликнула ее пожилая женщина в платке.

Капа сбавила скорость и нехотя остановилась на безопасном расстоянии – приближаться к этой незнакомой женщине она явно не торопилась.

– Ты куда это на ночь глядя, а? – спросила женщина и сделала шаг в ее сторону.

– В библиотеку, – буркнула Капа.

– Ты из детдома сбежала, да? – спросила женщина, скользнув взглядом по ее одежде.

– Нет. Меня отпустили, – нахально соврала Капа и отступила на шаг. – За хорошее поведение.

– Тебя воспитатели не учили, что нехорошо врать старшим?! – строго прикрикнула женщина и протянула руку. – Ну-ка, пойдем в милицию! Там выяснят, кто тебя отпустил и куда!

– Тетя, плыви мимо! – огрызнулась Капа.

– Ты как со старшими разговариваешь?! – всплеснула руками женщина и заголосила на всю улицу. – Люди, люди, это что ж такое делается, а?! Девчонка одна, ночью! Детдомовка! Сбежала!

К ним уже приближались прохожие, видно, из числа тех сознательных советских граждан, которым до всего есть дело. Капа развернулась и собралась бежать, но тут же ударилась лбом в чей-то живот. Обладатель живота – высокий дядя с роскошными усами и в кепке, с легкостью приподнял ее за лямки вещмешка и интересом вгляделся в лицо.

– Держите ее, товарищ! – крикнула женщина в платке.

– Держу! – усмехнулся в усы мужчина. – Крепко держу, никуда не денется! Украла чего, что ль?! В мешке что?!

– Ничего! – огрызнулась Капа, размахивая кулаками в сантиметре от его красного с прожилками носа. – Отпусти!

– Еще грубит! – неодобрительно сказал мужчина. – Дикая!

– А чего еще от детдомовских ждать? – поддакнула тетка. – Вы, товарищ, ни в коем случае не отпускайте! Я сейчас милицию вызову!

Тетка поковыляла к телефону-автомату.

Капа, болтая ногами в воздухе, стала вырываться, но мужчина только крепче сжал лямки. Из телефонной будки послышалось короткое жужжание крутящегося диска, затем голос:

– Алле?! Милиция?! Срочно приезжайте, мы тут воровку малолетнюю с мешком поймали! Да прямо у аптеки рядом с вокзалом. Ага! Ждем!

Трубка с щелчком вернулась на рычаг.

Капа изловчилась и с силой дернула мужчину за усы. Тот, совсем неожиданно для своей внушительной комплекции, взвизгнул фальцетом и разжал руки. Капа мягко приземлилась на четыре точки, резко выпрямилась и обеими руками толкнула его в живот. Мужчина охнул и, нелепо взмахнув руками, упал на спину. Вывалившаяся из кармана брюк водочная бутылка разбилась, разбрызгивая резко пахнущее содержимое.

Капа уже было собралась дать деру, но волосатая рука успела схватить за мешок. Девчонка выскользнула из лямок и отбежала на пару метров. Замерла, враждебно поглядывая и раздумывая, как вернуть свою законную вещь.

Капа к своему побегу готовилась долгих три месяца. Для начала раздобыла этот мешок, он был нужен в силу своей практичности и вместимости. Его она купила на толкучке у солдата – старый брезент еще хранил запах махры и гари, а в несколько местах отчетливо виднелись отверстия от пуль. Капа тщательно выстирала мешок, затем аккуратно заштопала дырочки и спрятала на чердаке детдома, где в тайном закутке на газете у чердачного окошка сушились хлебные корки, которые она не съедала за обедом. Там же, в укромном месте, хранились две банки тушенки и одна со сгущенным молоком.

Теперь справедливый вопрос: откуда у детдомовки деньги? Свой первый капитал в 3 рубля она заработала на той же самой толкучке, где помогла одной торговке в ее безуспешной борьбе с местными беспризорниками, которые буквально замучили своими набегами: едва отвернешься – тут же стащат кочан, зазеваешься – лишишься нескольких яблок. Капа выловила парочку таких пацанов, отлупила как следует и вернула украденное на прилавок. В награду благодарная торговка дала ей 3 рубля мелочью и яблоко.

Яблоко она съела, а капитал быстро приумножила игрой в пристенок. Ее соперники по игре, все как один великовозрастные балбесы, сначала не особо спешили отдавать проигранное какой-то там хлипкой детдомовке, но Капа выбивала причитающееся отчаянно, пуская в ход зубы, кулаки и крепкое словцо. Вытирая слезы с разбитых лиц, пацаны отдавали деньги и зарекались играть с этой «психической»: мало того, что без денег оставляет, так еще и по морде бьет. Но Капе и дела было мало до того, что о ней думают: у нее была цель, и она приближала встречу с ней как могла!

Правда, конечно, за свое стремление к мечте приходилось платить – за каждую отлучку за пределы детского дома ее наказывали: сначала читали утомительные нравоучения, а затем отправляли в столовую чистить казаны. Оттирая песком закопченные стенки кастрюль, она нисколько не расстраивалась, а разрабатывала дальнейший план побега, прикидывая, что еще может понадобиться настоящему полярнику. Так, постепенно, к вещмешку и консервам прибавились старый компас, рукавицы, пара вязаных носков, спички, соль и перочинный нож.

И вот сейчас Капа стояла на безопасном расстоянии и соображала, как ей вернуть законно нажитое. В голове вертелись разные мысли, но все они имели один большой недостаток – не та весовая категория. Мужик был высок, могуч в плечах и агрессивен, она же, в силу возраста и скудного казенного рациона, едва дотягивала ему до пояса. Оставалось уповать только на ловкость и навыки кулачного боя, отточенные в стычках с уличной шпаной.

Капа уже шагнула вперед, сжав кулаки (все-таки безумная отвага – это про нее), но тут из-за угла аптеки вышла девица. На фоне общей серости улицы и одинаковости обывателей она выглядела самой настоящей модницей: оранжевая юбка с широким поясом, сиреневая блузка с большими пуговицами и остроносые черные туфельки. Яркий платок на голове, повязанный замысловатым узлом, глаза сильно подведены, а губы, и без того чувственные, краснели помадой. Броский макияж ничуть не опошлял красоту незнакомки, наоборот – подчеркивал.

– Товарищ, вы ведете себя не по-джентльменски, – голос красотки был приятным и каким-то обволакивающим.

– Чего? – пробурчал мужик, продолжая сжимать свой трофей.

– Я тут стала случайным свидетелем вашего, так сказать, некрасивого поступка. Могу прямо заявить: вы – совсем не денди. Нет благородства ни в вашем облике, ни в поведении.

– Чего?! – разъярился мужик. – Еще всякая стиляга будет оскорблять?! Разоделась как попугай и меня, честного человека, обзывает всякими дендями?!

Девушка поморщилась от его крика. Поправила сумочку на тонком ремешке, висящую через плечо.

– Ну, ничего-ничего, – мстительно продолжал мужик. – Сейчас милиция приедет и разберется с тобой! Возьмут тебя за твою пеструю задницу и на Колыму! Вот там тебе самое место, а вместо тряпок этих буржуйских – ватник и кирза! И кайло в ручки белые! Вот там ты узнаешь, какой я денди! Я бы сказал, кто ты, да воспитание не позволяет! А оно у меня – пролетарское!

Девица пожала красивыми плечами.

– Мешок верните девочке.

Хам быстро состряпал фигу и сунул ей под нос.

– А вот это видела?! Накоси-выкуси!

Воспользовавшись моментом, Капа в два прыжка оказалась возле обидчика, пнула в коленку и вцепилась в мешок мертвой хваткой. Мужик, снова оказавшись на земле, напрочь забыл о своем пролетарском воспитании (или, наоборот, вспомнил) и матерно выругался. Впрочем, мешок он не выпустил – волосатые пальцы сдавили лямки еще сильнее.

– Это что ж такое делается, товарищи?! – заголосила тетка в платке, обращаясь к быстро рассасывающейся толпе зевак. – Товарищи! Товарищи! Эх, товарищи-и-и…

На помощь Капе пришла красотка, и они уже почти отвоевали мешок, но тут по витрине аптеки заиграл свет фар приближающейся машины. Пришлось выпустить лямки и прикрыть глаза руками.

– Милиция! Милиция! – заголосила тетка, увидев синюю «Победу» со здоровенным рупорами на крыше и красной полосой вдоль кузова.

Красотка склонилась к уху Капы и шепнула:

– Бежим!

Ни Капе, ни ярко одетой девице встреча с милицией не сулила ничего хорошего, поэтому обе, схватившись за руки, понеслись прочь, оставляя кричащего мужика на земле.

– Ловите их, это банда! – плевался вслед он. – Одна отвлекает своим непотребным видом, другая грабит!

Пробежав метров сто, Капа и ее новая знакомая спрятались за парковую скамейку, пытаясь перевести дух.

Из подъехавшей милицейской машины вышли два человека в одинаково синей форме. Один строго взглянул на сидящего на земле гражданина, а другой оглядывался по сторонам. Говорили они громко, в ночной тишине было отчетливо слышно каждое слово.

– Кто милицию вызывал? – поинтересовался милиционер.

– Я! – выступила вперед тетка. – Девчонку-детдомовку поймали! Воровку!

– Разберемся! Вставайте! – приказал милиционер мужику.

Тот встал и протянул ему с боем отвоеванный трофей.

– Вот, товарищи! Рискуя жизнью отбил у бандитов! – проникновенно и не без гордости сказал он и тут же торопливо добавил. – Вы не подумайте, я туда даже не заглядывал – законы знаю. Знаю и уважаю.

Милиционер развязал затянутые в узел лямки и заглянул внутрь мешка. Скривившись в недоумении, вытряхнул содержимое на капот милицейской машины.

– Это что такое? – спросил он мужчину.

Тот уставился на горстку сухарей, консервы, рукавицы, старый компас с треснувшей крышкой и высыпавшуюся из газетного кулька соль.

– Мне кажется, это набор диверсанта, – он в задумчивости почесал ухо.

– А мне кажется, кто-то отрывает милицию от важных дел! – рявкнул милиционер, затем шумно втянул носом воздух. – Да вы никак выпивши, гражданин хороший?!

Мужик насупился и назидательно замахал перед носом милиционера волосатым пальцем.

– После трудного рабочего дня имею право выпить пару стаканов… пива! Я – рабочий человек! Я на доске почета висю… вишу… висел когда-то, поэтому не надо тут! Права не имеете!

– Поедете с нами, гражданин! – милиционер открыл дверь «Победы» и сделал пригласительный жест.

Неудачливый ловец диверсантов перешел на крик, тряся губами и шевеля усами.

– Милиция, называется! Я всегда знал, что вам не стоит доверять! Слуги народа, вашу милицейскую маму!

Он придвинулся к тетке в платке и сказал проникновенно:

– Будете свидетелем милицейского произвола, женщина! А надо будет, то и в суде засвидетельствуете! Не дадим разгуляться несправедливости!

Тетка испуганно замахала руками и попятилась:

– Да ты что, сбрендил совсем?! Мне домой надо! Вот еще мне по судам бегать, ага!

Она быстро и не оглядываясь пошла по улице, затем боком занырнула в переулок. Впрочем, никто ее не задерживал.

Уязвленный такой подлостью пролетариат шагнул вперед с выражением неописуемой горечи и разочарования, вытянул сложенные вместе руки.

– Что ж, лейтенант, вяжи меня. Давай вяжи! Но учти, что наш советский суд разберется! Наш гуманный суд – самый советский в мире! Всех накажет: и виновных, и невиновных, причастных и непричастных! Никто не уйдет от справедливого возмездия! Бери меня, лейтенант! Я – твой!

Его затолкали в машину, затем смели сухари и прочую «экипировку диверсанта» обратно в мешок, бросили ему на колени. Заурчал двигатель, зашуршали шины, и через несколько секунд на улице стало пустынно – лишь на земле блестели осколки разбитой водочной бутылки.

Модница с любопытством глянула на тяжело вздохнувшую девочку.

– А зачем тебе это все?

– На Север еду, – убитым голосом ответила Капа. – Покорять.

Глаза красотки моментально стали серьезными.

– Так он же, вроде, покорен? Челюскин, Шмидт, Папанин, Амундсен…

– Там знаете, сколько еще белых пятен? Покорять и покорять! – в сердцах топнула Капа. – Мешок жалко!

Аргумент был, конечно, железным.

Девушка ласково погладила ее по стриженой голове.

– Может, попозже немного? Тебе сколько лет?

– Какая разница?! Много!

– А зовут как?

– Капа. Капитолина. А вас?

– А меня Валери́. Ударение на последнюю букву.

– Валери? Это что за имя такое? – удивилась Капа.

– Ну, вообще-то меня Валерией зовут, но Валери – мне больше нравится. У нас у всех такие имена.

– У кого у «вас»?

– У моих друзей. Оззи, Кэти, Джон, Ирен, Логан. Была еще Молли, но она теперь уже не с нами.

– Умерла?

– Почему сразу умерла? Жива и будто бы даже здорова. Только она сейчас, конечно, не Молли, а Лида Лодочкина, сотрудник бригадмила.

– Сотрудник чего?

– Бригады добровольного содействия милиции.

Валери стащила платок с головы. Капа с удивлением увидела ее короткие, совсем как у нее, темные волосы.

– Видишь? – горько спросила Валери. – Лодочкина постаралась. Выловила меня одну и волосы остригла.

– Зачем?! – удивилась Капа.

– Считают нас тунеядцами и прочими неблагонадежными гражданами, подрывающими устои советского общества… – пожала плечами девушка и аккуратно повязала платок. Вынула из сумочки маленькое зеркало и придирчиво посмотрела в отражение. – Вот какие мы тунеядцы, а? Я вот, например, студентка, в медицинский поступила. Решила пойти по стопам мамы – она военврач, полевой хирург. Ирен и Логан – в сельскохозяйственном учатся, Оззи работает на шарикоподшипниковом заводе, Кэти – на швейной фабрике. Джон… Ну, тот у нас вольный художник, подрабатывает, да. Но не тунеядец же!

Валери показала ей сумочку.

– Вот смотри, разве может такое сделать тунеядец?

Сумочка была красивой: маленькая, изящная, из мягкой замши, с аккуратными клепками и длинным тонким ремешком.

– Думаешь, купила? Ага, где?! Это Джон сделал! Джон – он такой! С руками, в общем.

Капа хмыкнула. Если бы у нее было десять таких красивых сумочек, она бы не задумываясь променяла их на один крепкий вещмешок.

Валери покружила вокруг оси, шурша юбкой.

– А эту юбку мы вместе с Кэти сшили. Нравится?

Капа кивнула, хотя если бы у нее было двадцать таких юбок, она бы не сомневаясь променяла их на один водолазный свитер и овчинный тулуп.

Но вслух сказала сдержанно:

– Я бы предпочла что-нибудь менее заметное.

– Совпаршив? Серое, квадратное и одинаковое? – уточнила Валери.

– Практичное, – с улыбкой ответила Капа. Модница ей нравилась, ей вообще были симпатичны необычные люди. А Валери была необычной – слишком выделялась на фоне унылой действительности, на этих грязных улицах с тусклыми, раскачивающимися на ветру фонарями. Она была здесь чужой, инородной, словно яркий заграничный журнал среди пыльных книг.

– Эх ты, практичное! Пойдем со мной? Познакомлю тебя с нашими. Научим тебя танцевать линди-хоп.

– Танцевать что?

Валери звонко рассмеялась, да так заразительно и совсем необидно, что Капа заулыбалась. Красотка вдруг слегка прижала локти в поясу и принялась раскачиваться в стороны, подергивая плечами. Красивые губы зашевелились, выдавая очень похожие на джазовую трубу звуки, а глаза заблестели в азарте. Все ее тело вдруг пришло в движение: стройные ножки стали выделывать немыслимые кренделя, водя мыском туфелек по земле, красивые плечи попеременно поднимались и опускались, а раскрытые ладони описывали кругообразные движения.

– Тут, Капитолина, главное – ритм!

Звуки джазовой трубы вдруг стали громче, а руки обхватили Капу и крутнули вокруг оси. Перед ее глазами замелькали слившиеся в одну яркую линию огни домов и фонарей, ветер засвистел в ушах. Валери остановила ее бешеное вращение, схватила за правую руку и качнула бедрами. Капа неловко повторила движение и засмеялась собственной неуклюжести. Это не было даже близко похоже на танго с его величественной и плавной грацией, залихватской полькой-бабочкой тоже назвать было трудно – все движения, немного рваные и резковатые, но вместе с тем не лишенные изящества, завораживали, заставляя невольно дергать подбородком под звуки импровизированной джазовой трубы, вибрировать телом и смеяться.

– Здорово! – засмеялась Капа, когда руки Валери крутанули ее в очередной раз.

– Ага! – поддакнула Валери, выделывая кренделя ногами и шурша юбкой.

Наконец, обе рухнули на скамейку, пытаясь отдышаться и счастливо улыбаясь.

– Понравилось? – спросила Валери. – Это еще что! У Джона есть пластинка с настоящим нью-йоркским джазом, пойдем послушаем?!

Капа прекратила улыбаться и с сожалением помотала головой.

– Не могу, мне в Арктику надо, – вздохнула она.

– Жаль, – искренне ответила девушка.

Вынула из сумки шоколадную конфету и протянула ей.

– Специально для покорителей Севера.

– Не надо, – запротестовала девочка, глядя на конфету с изображением полярного медведя и надписью на боку «Мишка на Севере».

– Держи-держи! Даже символично!

– Спасибо, – Капа спрятала конфету в кармашек платья.

Валери встала со скамейки, поправила юбку.

– Гудбай, Капитолина. Береги себя!

– До свидания, Валери! И вы тоже!

Девушка взмахнула тонкой рукой на прощание и пошла по темной аллее, покачивая сумочкой и цокая каблучками.

Капа смотрела на растворяющийся в ночи стройный силуэт Валери, искренне недоумевая, кому она может мешать. Просто яркий человек со своими взглядами, более свободный, чем другие и, наверное, по-своему счастливый.

Громкий паровозный гудок вывел ее из задумчивости. Девочка натянула на лицо решительное выражение и побежала к вокзалу.

С сухарями или без – какая разница? Только вперед! За мечтой!

***

Сержант Приходько зевнул так, что чуть не вывернул челюсть. Встал из-за стола, потянулся до хруста и поправил портупею. Закинул папиросу в рот и похлопал по карманам кителя. Не услышав привычного звука бьющихся в коробке спичек, пошарил в ящике стола, затем заглянул под стол.

Пнул дверь дежурки и вышел на платформу. В нос ударил тяжелый запах пропитанных мазутом шпал, дым паровозных топок и пьянящий аромат сирени. Но среди этой палитры запахов отчетливо выделялась вонь крепкого деревенского самосада – в пяти метрах, прислонившись плечом к столбу, меланхолично дымил козьей ножкой дворник Митрич. Он аккуратно сдул шапку пепла и дал прикурить сержанту.

Приходько с удовольствием затянулся папиросой, выпустил дым через широкие ноздри. Перекинулся с Митричем парой фраз, затем в две большие затяжки прикончил папиросу и кинул на платформу. Уже собрался было припечатать ее каблуком начищенного сапога, но поймал на себе неодобрительный взгляд дворника. С виноватой улыбкой поднял окурок и бросил в урну. Митрич одобрительно крякнул и выпустил в звездное небо струйку вонючего дымка.

Приходько направился было обратно дежурку в предвкушении горячего сладкого чая, как вдруг к нему подошла молодая темноволосая женщина в длинной юбке из крепа и модном приталенном жакете. На голове шляпка, в правой руке чемодан. Лицо выражало крайнюю степень озабоченности.

– Товарищ, вы просто обязаны мне помочь! – требовательно сказала женщина и поставила чемодан перед ним, словно преграждая путь.

– Обязан – поможем, – обреченно вздохнул Приходько, понимая, что чайник придется разогревать еще раз, а это – десять минут потерянного времени.

– Пропал Моня! Вы понимаете?! Пропал мой Моня! – женщина картинно заломила руки.

– Песик ваш? – недовольно шевельнул усами сержант.

– Мой сын! – возмутилась женщина. – Вы просто обязаны его найти!

– Успокойтесь, гражданочка! Как выглядел?!

– Почему вы говорите о нем в прошедшем времени?! Что-то случилось?! Вы что-то знаете?! –запаниковала она.

Милиционер вздохнул.

– Как выглядит?! Сколько лет?

– Я с вас удивляюсь! Ну как может выглядеть обычный еврейский мальчик пяти лет?! Хорошенький.

Приходько почувствовал закипающее раздражение.

– Где вы его видели в последний раз?

– Почему вы меня пугаете? Что значит «в последний раз» ?!

– Где вы его потеряли?! – взорвался милиционер.

– Здесь на вокзале, – женщина поджала губы. – А почему вы на меня кричите? Вы на жену тоже кричите? И на командиров своих кричите?

– Я не кричу, – насупился сержант.

– Хорошо, вы можете на меня кричать, но только найдите мне сына! Наш поезд в Жмеринку отходит через полчаса.

– Как был одет?! – поинтересовался Приходько и тут же поправился. – Как он сейчас одет?

– Очень хороший серый костюмчик и черные ботиночки.

За их спинами призывно крякнул Митрич.

– Так это… того… видал я мальчонку похожего, ага.

– Где?! – в один голос спросили милиционер и еврейская мама.

Дворник махнул рукой в сторону привокзального буфета.

– Так это… он за кошкой побежал. Я ему говорю, мол, малец, а мамка твоя где? А он мне такой: а вы с какой целью интересуетесь? И лицо такое хитрое, и спросил так, с подковыркой. Хитрый малец, ага.

Митрич вынул изо рта обслюнявленную козью ножку, поплевал на палец и аккуратно притушил. Засунул в карман и взялся за метлу.

Приходько быстро пошел в сторону буфета, женщина, подхватив чемодан и придерживая шляпку, побежала следом.

Впрочем, поиски окончились даже не успев начаться – из-за угла вышел маленький мальчик в сером костюмчике. На чернявом лице сияло благодушное выражение, в руках был пушистый дымчатый кот.

– Моня! – строго сказала женщина и поставила чемодан. – Моня, ты совсем не любишь маму?!

Мальчишка, бережно поглаживая кота, снисходительно и слишком по-взрослому для пятилетнего ребенка ответил:

– Мама, не спрашивайте вопросы, лучше посмотрите, какой у меня кот!

– Моня! – топнула каблучком мать. – Тебе кот дороже матери?! Что сказал бы папа?!

– Мама, я вас уверяю, папе уже все равно. И даже когда он был жив, ему таки тоже было все равно.

– Моня, как ты можешь так говорить о папе?! Куда ты дел свой стыд?!

– Мама, что вы скажете за кота? Вам нравится? – мальчишка поднес животное к лицу матери.

Женщина вздохнула и повернулась к заскучавшему сержанту.

– Товарищ милиционер, вы знаете, кем был отец Мони?

Приходько пожал широкими плечами, что означало две вещи: он не имеет понятия и ему глубоко все равно.

– А я вам таки скажу! – воскликнула женщина, уязвленная таким равнодушием. – Покойный Петр Абрамович Шниперсон был известным в Жмеринке портным. К нему ходили за костюмами и платьями, он шил, не побоюсь этого слова, просто таки фундаментальные вещи!

Сержанту совсем стало скучно. Он поспешно козырнул.

– Всего хорошего, гражданочка!

– Спасибо.

– Та нема за що!

Приходько так торопился, что даже не обернулся. Впрочем, с каждым шагом настроение улучшалось – перед внутренним взором снова возник стакан чая с ароматными веточками смородины.

«Эх, сала нема!», – с сожалением подумал он и взялся за дверную ручку. Но, видно, судьба решила, что с чаем бравому сержанту надо повременить – краем глаза Приходько заметил странную худенькую фигурку, крадущуюся под вагонами.

Девчонка!

Сержант, неслышно для своей огромной комплекции, спустился на гравий путей и медленно пошел за ней. Под сапогом предательски щелкнул камешек, девочка обернулась и увидела крадущегося в десяти метрах милиционера. Вылезла из-под вагона и кинулась в сторону стоящего на второй платформе пассажирского поезда.

Приходько с трудом протиснулся под сцепкой и, ругаясь на украинском и русском, выбрался на другую сторону. Огляделся: девчонки не было.

Он с досадой сплюнул, пригнулся и заглянул под вагон. Свистнул двум дежурившим на перроне милиционерам и призывно махнул рукой.

***

Капа крепко ухватилась за деревянную раму, подтянулась и влезла наполовину в узкую щель открытого окна плацкартного или, как еще называли, «жесткого» вагона. Пассажиры, группа молодых людей, до этого момента оживленно беседующих, затихли и с удивлением уставились на неожиданную гостью.

– Ты кто? – строго спросила девушка с косами.

– Капа, – прохрипела девочка. Опустила руки на столик, заваленный бумажными кульками, и попыталась втянуть свое худенькое тельце внутрь.

– Ребята, ну что же вы стоите?! Помогите! – воскликнула другая пассажирка – хорошенькая, с обильно усыпанным веснушками вздернутым носиком.

Ребята, двое парней в грубых штормовках, подхватили Капу и втянули в вагон. Бережно поставили на пол.

– Спасибо! – Капа осторожно выглянула в проход.

– Ты откуда и куда? – поинтересовалась девица с косами. Сузившиеся в подозрении глаза осмотрели ее детдомовское платье.

– Я же сказала! Капа! – с вызовом ответила девочка.

– А почему ты влезаешь в окна? – продолжала допытываться девица. – У тебя билета нет? Ты безбилетница?

В планы Капы совсем не входило делиться с первыми встречными своими планами, поэтому вопрос был проигнорирован. Она еще раз выглянула в проход, просчитывая пути к отступлению.

– Ой, Лидка, ну что ты к девочке привязалась?! – возмутилась курносая. – Какая тебе разница?! Тут тебе не комсомольское собрание!

Ее тонкие руки притянули Капу, а дружелюбный голос спросил:

– Меня, кстати, Леной зовут. Капа, ты есть хочешь?

Капа есть не хотела, она хотела на Север. Но выходить из вагона сейчас было опасно – кто знает, где сейчас этот милиционер? Может, он сейчас ходит снаружи, возможно, даже не один. Поэтому Капа кивнула.

Студенты одобрительно зашумели. Усадили ее на крашенную коричневой краской лавку, один из парней, высокий и плечистый, достал из походного рюкзака банку тушенки и нож. Сильным движением загнал лезвие в крышку, через пару секунд придвинул к ней открытую банку и протянул алюминиевую ложку.

– Ешь! – торжественно сказал он. – Меня Костей зовут.

– Спасибо, Костя!

Она ухватилась за ложку, стараясь не обращать внимание на пристальный взгляд девушки с косами. Остальные же Капе нравились: веселые, немного бесшабашные и бесконечно целеустремленные. Судя по их походной одежде, сваленным прямо в ноги рюкзакам и задорному настрою, все они направлялись на какую-нибудь союзную молодежную стройку, коих в те послевоенные времена было хоть отбавляй. Страну восстанавливали, поднимали из руин, возрождали из пепла.

– Ребята, вы что, не видите, что она детдомовская? – не сдавалась Лида. – Ее наверняка ищут. Или вы ее с собой собираетесь взять?

– Не выдумывай! – беззаботно отмахнулась Лена. – До отправления еще двадцать минут. Покормим и пусть себе дальше бежит.

– Наверняка что-нибудь натворила, – не унималась Лида, удивленная такой беспечностью.

– Я ничего не натворила, тетя! – с вызовом ответила Капа. – Я на Север еду!

– Какой еще Север? – усмехнулась Лида. – Тебе сколько лет? Девять?

– Десять, и что?!

– А то, что в твоем возрасте нужно быть примерной девочкой, хорошо учиться и слушать старших! Поняла!

– Фу, какая скука! – махнула ложкой Капа и погрузила ее в студенистое содержимое консервной банки. От витающих по плацкартному вагону запахов жареной курицы, вареных яиц и этой тушенки, стоявшей прямо перед ней, разыгрался аппетит.

Вокруг все неодобрительно зашумели.

– Лидка, перестань! Она всего лишь девочка!

– Дай поесть ребенку!

– Лодочкина успокойся!

Ложка в руке Капы замерла на полпути ко рту. В голове мелькнули нежный образ Валери со стриженными волосами и ее горькие слова: «Видишь? Лодочкина постаралась. Выловила меня одну и волосы остригла…»

Лида нахохлилась и демонстративно отвернулась к окну. Тут вскочил второй парень, с большими глазами и соломенными вихрами, чем-то отдаленно напоминающий поэта Есенина. Он замахал руками, призывая к тишине.

– Ребята, ребята! Я только что стих сочинил про Капу!

Все захлопали.

Курносая Лена склонилась к уху Капы и шепнула уважительно:

– Это Родька Золотухин. Наш поэт!

Родька выпятил грудь колесом, вскинул в низкий потолок руку и с чувством, четко артикулируя, продекламировал:

Да! Ей всего лишь десять! И что?!

Храбрее ее не найти!

Пусть впереди трудностей – сто!

Она не свернет с пути!

Полярные ночи, роза ветров,

Замерзшая шхуна во льду,

И красные стяги средь белых снегов,

Трепещущие на ветру!

И стрелка компа́са зовет туда,

В пугающий мрак мерзлоты,

Куда не ступала ничья нога,

Где первая будешь ты!

И пусть тебе десять пока, и что?

Удобное время не ждешь!

Ты гордо идешь, утопая в снегу,

И нас за собою зовешь!

Золотухин стоял с закрытыми глазами и в молчаливой гордости, словно в одиночку пересек глобус с Северного до Южного полюса. А со всех сторон уже неслось восторженное, сопровождаемое аплодисментами:

– Браво, Родион!

– Замечательно, Золотухин!

– Родик, сыпь еще!

Капа засмеялась с полным ртом. Ей еще никто и никогда не посвящал стихи, и поэтому было особенно приятно.

Родион приложил руку к груди, тряхнул в кивке соломенными кудрями и сел. Но тут подскочила Лида и с силой забарабанила по стеклу.

– Товарищ милиционер! Товарищ милиционер! – крикнула она проплывающей за окном синей фуражке с красным кантом. – Тут девочка без родителей! На Север собралась!

– Сейчас зайдем! Держите ее! – ответила фуражка.

Лида победоносно посмотрела на Капу.

– Сейчас с тобой разберутся.

– Зачем, Лида?! – осуждающе спросила курносая Лена.

– Лодочкина, ну ты прям вообще…, – грустно покачал головой поэт Золотухин.

– Не по-товарищески это! – неодобрительно поддакнул темноглазый Костя.

Но Капа времени на сантименты не тратила – она действовала. Схватила со стола измазанный тушенкой нож и набросилась на Лиду. Оттянула толстую косу и быстро перепилила ее. Девушка взвизгнула от неожиданности и попыталась схватить малолетнюю нахалку, но Капа отпрыгнула в сторону и швырнула роскошную косу ей на колени, а нож – на стол.

«Это тебе за Валери! Побрить бы тебя под Котовского, да времени нет!», – мстительно подумала Капа. Повернулась к изумленным Косте, Родьке и Лене.

– Спасибо за все! Мне пора!

Выскочила в проход и тут же заглянула обратно. Вытянула руку и показала Родиону поднятый вверх большой палец.

– Золотухин, стихи – во! Спасибо!

Золотухин заулыбался, но Капа этого уже не видела – она бежала, спотыкаясь о корзины и тюки, и сопровождаемая громким криком милиционера, идущего по проходу.

– Стой!

«Сам дурак!», – мысленно огрызнулась она и распахнула дверь тамбура. Замерла, увидев поднимающегося в вагон второго милиционера. Отсчет шел буквально на секунды – еще немного, и милиционер поднимется в вагон, отрезав пути к отступлению. Капа отпрыгнула к противоположной закрытой двери тамбура и, разбежавшись, оттолкнулась от железного пола, одновременно вытягивая перед собой руки. Ее худенькое тело удачно миновало синюю милицейскую фуражку и вылетело из вагона.

Прямо на соседние пути, освещенные прожектором надвигающегося поезда.

Протяжный гудок.

Пронзительный свист обходчика.

И его испуганный вопль:

– Да ты что, оглашенная, что ли?! Прямо под поезд!

Капа перевалилась через рельсы, и через секунду в полуметре от нее загрохотали колеса проносящегося состава. Быстро справившись с испугом и превозмогая боль в ушибленной коленке, вскочила и побежала к товарным вагонам.

***

У Приходько чуть сердце не выскочило при виде поезда, с бешеной скоростью надвигающегося на девчонку. Закричал во всю мощь легких, но крик потонул в отрывистом гудке и стуке колес. Тогда он сделал то, что, наверное, сделал бы каждый осознающий свое бессилие исправить ситуацию – он закрыл глаза. И держал их закрытыми, чувствуя гулко пульсирующую в висках кровь и противную дрожь в коленках. Китель мгновенно прилип от холодного пота к спине, а руки налились слабостью. Ветер пронесшегося мимо состава стих, растворился в ночном воздухе грохот колес, а он все стоял, не решаясь открыть глаза.

– Вот чертовка! – услышал он крик станционного обходчика Савельича.

– Что там, Савельич?! – спросил сержант.

– Убёгла, чертовка! – с невероятным облегчением в голосе отозвался обходчик. – Думал, ей кранты!

Приходько разлепил веки: рельсы были чистыми, лишь немного подрагивали от вибрации удаляющегося поезда.

Приходько выдохнул и широко улыбнулся.

– Микола, а ты какого черта улыбаешься?! – сварливо поинтересовался подошедший Савельич. – У тебя тут не пойми что творится, а ты харю тянешь!

– Разберемся! – сержант вернул строгость на лицо. – Куда она побежала?

– Туда! – махнул рукой Савельич в сторону старого паровоза с прицепленными товарными вагонами.

Приходько побежал в указанном направлении, а Савельич, неодобрительно покачав головой, стукнул молотком по буксе пассажирского вагона – того самого, из которого две минуты назад выпрыгнула эта сумасшедшая. Прислушался к звону, усмехнулся и перешел к следующей колесной паре.

Тук!

Дзинь!

– Нормалёк!

***

Приходько сразу же увидел ее, карабкающуюся на крышу грузового вагона. Пригибаясь и стараясь не хрустеть гравием, подбежал и крикнул злорадно:

– Я тебе бачу!

Девчонка замерла, крепче сжала худыми руками скобы лестницы и посмотрела вниз.

– Я тебя тоже! – нахально ответила она.

– Слезай! – сержант притопнул, что, в его понимании, несомненно, должно было образумить малолетнюю нарушительницу спокойного вокзального уклада.

Но девчонка уже залезла на крышу и побежала. Приходько рванул вдоль состава, не упуская худенькую фигурку из виду, а навстречу уже неслись две фигуры в синих кителях.

Приходько показал пальцем вверх, оба остановились и задрали головы, придерживая фуражки. Один нырнул под сцепку, пролезая на другую сторону, а второй вставил свисток в рот и пронзительно свистнул. Но фигурка продолжала нестись, лихо перепрыгивая с вагона на вагон.

– Беги к концу поезда! – приказал сержант милиционеру, а сам уцепился за металлические скобы, вколоченные в деревянную обшивку. Несколько сильных движений – и вот он уже наверху. Понесся следом, громко топоча и протяжно ухая, преодолевая пустоты между вагонами.

Девчонка добежала до конца состава и развернулась, чтобы слезть. Посмотрела на приближающегося милиционера и, к его великому возмущению, показала фигу. Издевательски хохотнув, исчезла из виду. И почти сразу же внизу раздались ее отчаянный визг и довольный басистый крик:

– Ага! Попалась!

Приходько ускорился, подбежал к краю и увидел отчаянно брыкающуюся девчонку в руках милиционера.

– Ну, чистый волчонок! Не удержу! – кричал милиционер. Приходько, несмотря на свою внушительную комплекцию, проворно спустился и кинулся на помощь коллеге, который уже успел потерять фуражку и получить в ухо.

– Не удержу, Микола! – хрипел из последних сил милиционер.

Приходько попытался ухватить ее за ноги, но она с таким остервенением сопротивлялась, что в руках остались лишь тапочки. В следующий момент не совсем чистая пятка угодила ему точно в глаз.

Звезды, сине-красно-белые, вспыхнули и закружили в бешеном хороводе.

Сержант осел и схватился за подбитый глаз. К счастью, к ним уже бежал третий сотрудник станционной милиции. Втроем кое-как скрутили нарушительницу и доставили в отдел.

***

– Фамилия, имя, отчество, – ручка замерла над журналом учета задержанных.

– Анна Аркадьевна Каренина, – буркнула Капа и отвернулась.

Дежурный офицер отложил ручку и хлопнул по журналу.

– Ты мне тут шутки шутить будешь?! Анна Каренина, ага! С какой целью оказалась на платформе?!

Капа улыбнулась.

– А что еще Каренина могла делать на платформе?

– Роман читала? – недоверчиво прищурился милиционер. – Не слишком рано?

– Читала, – со вздохом ответила она. – Да-с-с.

Капа соврала: роман, взятый в детдомовской библиотеке, она не осилила – в силу возраста, наверное. Сдалась на третьей странице, так ничего не поняв, но все-таки поинтересовалась у воспитателей насчет краткого содержания. Трагичный уход Анны, конечно, потряс до глубины души, поэтому Капа дала себе слово обязательно прочитать роман позже и самой выяснить, что же заставило главную героиню поступить так, как она поступила…

Лейтенант еще раз бросил в нее недоверчивый взгляд и неожиданно засмеялся, и смех его был настолько усталым и совсем незлобивым, что у Капы дрогнуло сердце. Ей вдруг стало жалко этого дяденьку в погонах, совсем молодого, но уже с такими старыми глазами, словно он ими видел такое, что не дай бог никому. Продольный шрам на правой щеке и отсутствующий мизинец на левой руке лишь подтверждали догадки.

«Наверное, был на фронте», – с сочувствием подумала Капа.

Лейтенант прекратил смеяться.

– Мы же все равно узнаем, – миролюбиво сказал он. – Детдомов у нас не так много – найдем. Утром наверняка поступит сигнал о твоем побеге.

Капа это понимала, поэтому призналась нехотя:

– Градова Капитолина Алексеевна. 10 лет. Детский дом номер 5.

– Ну, вот видишь. А то – Каренина! – удовлетворенно сказал дежурный и сделал запись в журнале. – Что делала на вокзале? Почему скрывалась от милиции?

– Искала поезд до Севера, – пожала плечами девочка.

– Зачем?

– Решила покорить Северный полюс, – ответила она и добавила с вызовом. – Имею право!

– Северный полюс?! – лейтенант аж привстал.

– Ага, – грустно подтвердила она, понимая, что Север ее уже не дождется, а вот грязные кастрюли и закопченные казанки в детдомовской столовой – вполне.

Через час за ней пришел воспитатель Ефим Никанорович. Он забрал Капу и пообещал, что руководство детского дома сделает все возможное, чтобы подобные случаи не повторились. На прощание пожал руку сержанту Приходько, сверкавшему свежим синяком, и вместе с воспитанницей вышел за дверь.

Она медленно шла по темной улице и тоскливо слушала нравоучения воспитателя о том, что ее вопиющее поведение и неслыханной дерзости проступок подрывают все общественные устои советского общества. И что-то там еще про свой аморальный моральный облик…

***

Капа не могла уснуть. Она просто лежала и смотрела в потолок, на котором в причудливом танце мелькали тени деревьев. Сильно болело колено, а душу терзало сожаление по несбывшимся надеждам.

В попытке уснуть она начала считать баранов:

– Раз баран, два баран, три баран…

Закрыла глаза, продолжая шевелить губами. Наверное, ей бы даже удалось уснуть, если бы в коридоре не поднялся странный шум, топот ног и беспокойные голоса.

Капа открыла глаза и минуту лежала прислушиваясь. Голоса она узнала без труда: требовательный – старшего воспитателя Зинаиды Аркадьевны, грубоватый басок – дяди Феди, а ровный и обстоятельный принадлежал Никанорычу. Слов было не разобрать, но по общей повышенной интонации стало понятно: что-то случилось.

Капа рывком откинула одеяло, сунула ноги в тапочки и украдкой подкралась к выходу. Прислонила ухо к обшарпанному полотну некогда красивой резной двери и затаила дыхание.

– Никто из мальчиков ничего не знает, – сказала Зинаида Аркадьевна.

– Ага, так они тебе и сказали! – фыркнул дядя Федя. – Да и я тоже хорош – думал, собака какая в кустах шебаршит, а туточки вон оно что… Эх, растуды его в бока! Есть у меня мысля профилактическая, могу поделиться, ежели интерес есть.

– Любопытно послушать, – поддержал Никанорыч.

– А что туточки слушать-то?! Поймать сопляка и выпороть как следует! Вот такая моя мысля! А что вы на меня так смотрите?!

– Федор Иванович, мне непонятна ваша позиция, – строго сказал Никанорыч. – Градову вы всегда защищаете, а почему к Семенову такое отношение?

– Ну, Капка – это Капка! – философски изрек дядя Федя. – Капка – это характер! А ваш Семенов – кисель сопливый! Я вообще в толк не возьму, как он сбежать решился? Наверное, двадцать раз в штаны навалил перед этим!

– Федор Иванович! – в один голос упрекнули Зинаида Аркадьевна и Никанорыч.

– А что Федор Иванович?! Я уже шестьдесят пять годочков Федор Иванович! И говорю, как есть: Семенов ваш этот – трус и размазня! А Градову вы не трожьте!

– Ну, это не мы решаем… – со вздохом ответил Никанорыч. – Руководство утром приедет, а там посмотрим… Зинаида Аркадьевна, покажите мне тумбочку Семенова.

Шаги и голоса стали удаляться.

Капа минуту стояла в задумчивости.

Значит, Семенов сбежал… Интересно, куда…

«В Ташкент! – пронзила догадка. – Вокзал!»

Капа подбежала к своей кровати, молниеносно напялила платье и осторожно приоткрыла дверь. Голоса доносились из левого крыла, там, где спали мальчики. Капа на цыпочках подкралась к лестнице, сбежала по ступенькам и толкнула широкие двери. Но они были, как и положено, заперты.

Черт! Опять прыгать из окна?

Все окна первого этажа, хоть и были красивыми и витражными, имели один большой недостаток – они были глухими, поэтому ей пришлось подняться по лестнице и повторить прыжок со второго этажа. Оказавшись на земле и чуть не вскрикнув от боли в коленке, она пересекла двор и втиснулась в тайный лаз в заборе.

А на сереющем в предрассветной дымке небе уже таяли звезды. Капа поежилась от моросящего дождя и побежала по улице в сторону вокзала. Она бежала знакомым маршрутом, будучи не совсем уверенной, что именно таким путем двигался Семенов. Хотя, тут все дороги ведут на вокзал, без разницы, куда ты направляешься: в суровую Арктику или ласковый Ташкент.

Через десять минут вдали показалась знакомая вокзальная башенка с часами, и Капа, превозмогая боль в коленке, прибавила ходу.

Волновала ли ее судьба Семенова? Наверное, да. Пусть он доносчик и жадина, но все-таки свой, детдомовский. Насколько она знала, Семенов не был круглым сиротой, точнее – никто не знал, где его родители и живы ли вообще. Его, совсем еще младенцем, нашли у ворот детского дома холодным январем 1941 года, нарекли Вячеславом, фамилию дали обычную, распространенную – Семенов.

Капа была совсем не против, если бы он добрался до Ташкента и катался там на своем ослике по бахче, но только уверенности в том, что он вообще туда доберется, а не сгинет по пути в силу своей непрактичности и слабого характера, – не было. А еще, Капа чувствовала ответственность и даже вину: это именно она своим побегом подала пример – сам бы он вряд ли додумался. И еще, она его жалела. В отличие от него Капа помнила своих родителей: высокого отца с натруженными сильными руками и мать, худенькую и светловолосую, с тихим голосом. Оба работали на трубном заводе, там же и погибли во время бомбежки. А ее, совсем маленькую, сначала отправили в детский дом, а потом и вовсе эвакуировали из Ленинграда. Так она оказалась здесь, среди таких же детей войны.

Капа перелезла через вокзальный забор и оглянулась. Надо как-то незаметно проникнуть в здание и посмотреть расписание поездов на Ташкент. Главное – не нарваться на Приходько.

Она уже приготовилась преодолеть насыпь и спуститься к путям, как вдруг услышала чей-то плач. Где-то совсем недалеко.

– Кто здесь?! – громким шепотом спросила она, всматриваясь в темные кусты. Хныканье усилилось.

Тропа из примятой травы вела в густые заросли, Капа сделала несколько шагов и наткнулась на валяющийся игрушечный самолет.

– Семенов! – громко позвала она. – Ты?!

– Капка-а-а-а! – хныканье переросло в вой. – Капка-а-а, я ногу подвернул! У-у-у-у!

Капа раздвинула кусты: Семенов сидел у дерева, обнимая ногу и выл. Слезы катились по его смуглому лицу, смешиваясь с каплями усилившегося дождя.

– Капка-а-а!

Она присела рядом, задрала его штанину и увидела синюю ногу.

– Как?!

– Через забор перелеза-а-ал! Капка-а-а!

– Да не реви ты! Дай подумать! – с досадой оборвала она, лихорадочно соображая

– Думай быстрее, Капка! – совсем уж разнылся Семенов. – Знаешь, как больно-о-о?!

Капа встала и внимательно изучила забор. Тот был крепким, хоть и ржавым, с толстыми частыми прутьями и без намека на дыру.

Что делать? Идти на вокзал – так там Приходько, он, вроде, дядька добрый, но второй раз лучше не попадаться. А помочь Семенову преодолеть забор – дело совсем уж провальное.

Одни проблемы! Прав был дядя Федя – размазня этот ваш Семенов!

«Дядя Федя!», – пришла спасительная мысль.

Капа повернулась к плачущему Семенову и сказала тоном, не терпящим возражений:

– Сиди здесь и не вой, понял?! Я быстро!

Семенов что-то хотел сказать, но увидел лишь ее легкую фигурку, перемахнувшую через забор.

В который раз за сегодняшнюю ночь Капа бежала по одному и тому же маршруту. Через десять минут она уже влезла в дыру в заборе и кинулась к кочегарке. Распахнула покосившуюся дверь – к счастью, дядя Федя был на месте. Сидел за обшарпанным столом и крутил ручку приемника.

– Капа, ты чего здесь, а?!

– Дядя Федя! – Капа уселась на скамейку, пытаясь отдышаться. – Семенов!

– Что Семенов? Милиция поймала? Быстро, однако. Десять минут назад только позвонили.

Капа помотала головой и сбивчиво рассказала ему о злоключениях Семенова. Через две минуты они уже шли быстрым шагом к вокзалу под тарахтенье садовой тележки в руках дяди Феди.

– Ох уж этот Семенов! – пыхтел дядя Федя. – Даже сбежать не сумел! Ни на что не годится!

Капа шла рядом, отмалчиваясь: ей тоже похвастаться было нечем.

Семенов лежал там же, где его и оставила Капа. Та же страдальческая поза, то же плаксивое выражение лица, разве что нога стала более синей.

Дядя Федя почесал макушку, взвалил на себя стонущего воспитанника и скомандовал Капе.

– Лезь через забор, я его тебе сейчас перекину!

– Не надо меня кидать, дядя Федя! – запаниковал Семенов.

– Цыц! Тебя вообще никто не спрашивает!

Разумеется, он никого кидать не собирался. Наоборот, бережно положил его на забор, перелез сам и вместе с Капой стянул его на другую сторону. Погрузили в тележку и покатили в детдом.

– Вот ты мне скажи, Семенов, за каким сельдереем тебя в Ташкент понесло, а? – спросил дядя Федя, толкая тележку.

Тот не ответил, морщась от тряски.

– А ты вообще в курсе, что тебе пришлось бы в Москве пересадку делать? Прямых маршрутов в Узбекистан отсюда нет. А в Москве бы тебя милиционер – цап и в интернат!

– Я бы сбежал! – угрюмо ответил Семенов.

– Ну, хорошо, – добродушно согласился дядя Федя. – Сбежал бы. А дальше? Вот приехал ты в Узбекистан и что? Думаешь, ради тебя бы там дастархан сразу накрыли? Мол, добро пожаловать в наш солнечный край, дорогой Семенов, вот тебе инжир, а вот дыня сахарная, а вот тебе корзина абрикосов! Ты так думаешь?

Наивный Семенов кивнул.

– Ага, сейчас! – злорадно ответил истопник и подмигнул идущей рядом Капе. – Тебя бы, Семенов, на хлопковые поля отправили сразу! И собирал бы ты там хлопок от зари до зари! И вспоминал бы наш детский дом и плакал бы!

Семенов заплакал.

– Капке можно, а мне нельзя, да-а-а?! – провыл он.

Дядя Федя остановился, снял линялый картуз и почесал седую макушку.

– А знаешь, Семенов, туточки соглашусь с тобой! Капе тоже нельзя. Но тебе – нельзя вдвойне. Тебе это просто противопоказано!

Остаток пути провели в молчании. Семенов думал о несправедливом устройстве мироздания, где одним можно почти все, а другим – вообще ничего; Капа думала о том, что, пожалуй, Арктика пока подождет; а дядя Федя думал о том, что да, было бы неплохо махнуть в Узбекистан – страну горячего плова и холодного айрана…

Через десять минут дядя Федя открыл двери детдома и шепнул Капе:

– Капа, ты давай шуруй в кровать, хватит с тебя приключений, а Семенова я медсестричкам сдам.

Капа осторожно поднялась по лестнице в девчоночье крыло и прыгнула в кровать. Она так устала, что сразу уснула. И снился ей огромный корабль – многотонный исполин с вертолетными площадками и натянутыми струнами вант, с треском пробивающий путь сквозь толщу полярных льдов. Потом, спустя несколько лет, она вспомнит этот сон, когда прочтет в газетах о первом в мире советском атомном ледоколе «Ленин».

Дребезжание электрического колокольчика провозгласило о начале нового дня. Девчонки зашевелились и стали медленно выползать из кроватей. Позевывая, выстроились по ранжиру в проходе. Капа встала последней – она была самой маленькой.

Дверь открылась, и зашла воспитательница Роза, энергичная двадцатилетняя девица с мощным торсом и удивительно нежным лицом.

– Так, девочки, живее! Просыпаемся, просыпаемся! Бодрее, бодрее! Градова, ну что ты как сонная тетеря?! Не спала ночью, что ли?!

– Бессонница, – хмуро ответила Капа.

– Молодая еще для бессонницы! Так, девочки, начинаем утреннюю зарядку! Ноги на ширину плеч, руки вытянуты в стороны…

Через полчаса все дружно умывались под струями ледяной воды, затем, так же дружно, пошли на завтрак.

Капа посмотрела в сторону стола, где сидели мальчики. Семенов поглощал кашу из полбы, выставив в проход перебинтованную ногу. Вид у него был хмурым – наверное, из-за разваренной каши, которая даже отдаленно не напоминала рассыпчатый и ароматный плов, а может – из-за неизбежной выволочки у директора.

В столовую вошла воспитательница Зинаида Аркадьевна. Шум, обычно присущий столовой, стих.

– Ребята, после завтрака всем собраться в актовом зале! Присутствие Градовой и Семенова – крайне желательно!

Капа вздохнула, Семенов же, сделав страдальческое лицо, закинул в себя очередную ложку каши и тоскливо прожевал. Воспитательница ушла, и снова поднялся шум.

– Капка, ну ты даешь! Мы уже слышали! Это правда, что ты отстреливалась от милиционеров?!

– Градова, ты зачем Семенова за собой потащила? Он же ненадежный!

– А ты как собиралась добраться? Через Мурманск? Надо было на корабле! Факт!

Капа отмалчивалась: да ну вас всех, советчики!

Все торопливо доели завтрак и потянулись из столовой.

Актовый зал располагался в правом крыле первого этажа и был когда-то, при прежнем хозяине, то ли большой гостиной, то ли вообще бальным залом. Высокие потолки с лепниной и огромные окна, на которых еще висели парчовые шторы. Даже канделябры на стенах остались, хотя в них не было нужды – под потолком висели две роскошные хрустальные люстры, также оставшиеся от прежнего зажиточного хозяина. Общий вид богатого убранства портили грубо сколоченная сцена у дальней стены и длинные ряды некрашеных скамеек.

Воспитанники расселись перед сценой, Капа заняла место на самой последней скамейке, спокойно глядя в беспокойный затылок Семенова, явно пребывающего в панике. Вдоль стены уселся младший персонал детского дома: подслеповатая кастелянша Римма Захаровна, сторож-истопник дядя Федя, трудовик Степан Степаныч Трудовик, две хохотушки-воспитательницы Роза и Галя и хмурый водитель Игнат.

На сцену поднялись грузный директор в сером костюме и два старших воспитателя: Зинаида Аркадьевна и Ефим Никанорович. Они уселись за стол, директор часто застучал по графину карандашом, призывая к тишине.

– Ребята, ребята! Тише!

Гул стих.

Директор встал, одернул пиджак.

– Ребята, в нашей большой и дружной семье произошло ЧП! Градова и Семенов, прошу!

Капа нехотя встала и пошла вдоль рядов, чувствуя на себе взгляды десятков глаз. Поднялась на сцену и встала рядом со столом, за которым заседала комиссия.

– Семенов! Не скромничай! – подбодрил директор воспитанника, который продолжал сидеть.

– У меня – нога, Андрей Андреич! – аргументировал Семенов, не забыв сделать жалобное выражение лица.

– Ребята! – обратился директор к старшим воспитанникам, четырнадцатилетним мальчишкам. – Помогите страдальцу!

Двое крепких подростков под всеобщий хохот вынесли его на сцену. Третий мальчишка принес табурет и подсунул под тощий зад Семенова.

– Прекрасно! А теперь пусть Капитолина Градова и Вячеслав Семенов громко и внятно объяснят всем присутствующим, почему они решили сбежать. Начнем с Градовой!

Капа молчала. Молчала не потому, что ей нечего было сказать, а потому, что не считала нужным что-то объяснять.

– Как об стенку горох! – посетовала Зинаида Аркадьевна. – Андрей Андреевич, вы разве не видите, что ей все равно?! Градова систематически нарушает режим! Сегодня она сбегает и избивает милиционеров, а завтра что? А я вам скажу! Завтра она снова сбежит, и за ней последуют остальные! Такие как Семенов, например! Вот прямо табунами побегут, косяками понесутся! А нас с вами, уважаемый Андрей Андреевич и коллеги, снимут с должности, как несоответствующих высокому званию советского педагога и воспитателя! Своим поведением Градова дискредитирует нас в глазах социалистического общества, бросает тень на всю систему образования, позорит в глазах представителей других, не менее уважаемых профессий!

Директор поморщился.

– Мне кажется, вы немного сгущаете краски, Зинаида Аркадьевна. Градова, конечно, не подарок, но что-то вы уж совсем мрачно смотрите на вещи. Ей всего десять…

Воспитательница недоуменно уставилась на директора.

– Андрей Андреевич, я не понимаю! Я вас решительно отказываюсь понимать! Да, ей всего десять лет, и уже четко прослеживается незавидная перспектива! Такие как она только к старости успокаиваются, и то – не факт! Я считаю… нет… я настаиваю на переводе Градовой в специнтернат для трудновоспитуемых! Так будет лучше для всех!

Она замолкла под неодобрительный гул в зале. Воспитанники самого разного возраста, от шести до восемнадцати лет, бурно выражали негодование.

– Зачем?!

– Нет произволу! Капа, мы с тобой!

– Отстоим Капку!

– Градову отправить на кухню, Семенова – в угол! Вот и все наказание! Зачем сразу в интернат?!

– Макаренко на вас нет!

– Ребята, ребята, давайте напишем Сухомлинскому!

Директор снова постучал карандашом по графину, призывая к тишине. Понадобилось около минуты, чтобы стих последний возмущенный крик.

Тут поднялся Ефим Никанорович.

– Хочу сказать несколько слов в защиту Градовой. Давайте признаем, товарищи, что во всем остальном девочка ведет себя примерно…

– Примерно?! – Зинаида Аркадьева аж привстала. – Уж не знаю, какой смысл вы вкладываете в это слово, уважаемый Ефим Никанорович, но в моем понимании Градова и «примерно» – это два несовместимых понятия!

– Я хотел сказать, что в плане успеваемости и взаимоотношений с другими детьми у нее проблем не наблюдается. И потом, у Градовой есть замечательная черта – готовность всегда прийти на помощь товарищу. Вспомните, как мы ездили в колхоз. Вспомнили? Привалов и Зайцев, встаньте!

Встали двое мальчишек.

– Подтвердите мои слова, – сказал Никанорыч.

– Было дело, – с неохотой пробурчали они и сели, красные от стыда и пряча глаза от летящих со всех сторон насмешек.

– Русалки наши! – смеялись воспитанники.

– Ага, открыватели купального сезона!

– Ха-ха, нимфы болотные!

– Хи-хи, купальщицы!

Привалов и Зайцев сконфуженно отмалчивались, лишь только вздыхали и благодарили судьбу за то, что никто из них не в курсе всей подноготной произошедшей с ними истории – иначе бы совсем засмеяли. А то и наказали. А то, что случилось на самом деле, знали только четверо: они, Капа и дядя Федя.

Год назад воспитанники поехали на сбор урожая в колхоз, на балансе которого находился детский дом. Там двое, тринадцатилетний Привалов и двенадцатилетний Зайцев, решили попробовать французскую кухню, а именно – наловить лягушек и сварить их в походном котелке. Котелок у гурманов был, горячее желание отведать деликатес – тоже, даже заболоченное озеро поблизости нашлось, а вот с мозгами прямо беда приключилась: обнаружив, что лягушек на болоте нет, зато в избытке водились жабы, оба решили, что и те тоже сгодятся.

Решив выбрать земноводных пожирнее, оба храбро зашли в болото по пояс и принялись собирать жаб в котелок. Но тут Зайцев угодил в трясину, задергался и запаниковал, чем только усугубил ситуацию. Пришедший ему на помощь Привалов тоже стал тонуть. Хорошо – глотки молодые, мальчишки орали так, что их услышали в колхозе. Капа прибежала первой, протянула им ветку ольхи, несчастные уцепились за нее и тем самым спаслись. Когда Капа спросила, за каким чертом их туда понесло, оба ответили, что во всем виноваты дядя Федя и француз!

Дядя Федя во время войны служил механиком на аэродроме и встретил там французского летчика из истребительного авиаполка «Нормандия-Неман». Оба при встрече на радостях обнялись (союзники как-никак), дядя Федя щедро отсыпал французу забористой махорки, а тот подарил ему пачку «Житана». Покурили, поговорили о скорой победе над Гитлером, обсудили достоинства и недостатки русских и французских женщин, далее перешли к кулинарным изыскам: советский авиамеханик хвалил студни с хреном, а французский пилот – труднопроизносимые блюда своей страны. Так дядя Федя узнал о супе из лягушачьих лапок, и по уверениям иностранного летчика – это был деликатес, очень питательный и вкусный.

Этой интересной историей дядя Федя и поделился с воспитанниками, на тот момент даже не подозревая, к каким последствиям это приведет. Кстати, на справедливый вопрос детдомовцев, а на каком языке они общались, дядя Федя скромно ответил, что он немного «парле франсе», и, видя недоверие в детских глазах, с многозначительным видом произнес длиннющую французскую фразу с особым носовым прононсом. Смысл этой фразы остался неизвестен, но она окончательно убедила воспитанников: да, дядя Федя не врет.

Вот так, из полного доверия к дяде Феде двух детдомовцев и занесло в болото. Капа тогда пригрозила этим любителям жаб, что если они хоть словом обмолвятся насчет дяди Феди и его лягушачьего супа, то их ждут большие неприятности. Для пущей убедительности помахала перед мокрыми носами кулаком. Те все поняли и поэтому для воспитателей заготовили официальную версию – хотели искупаться. А то, что в одежде, на исходе холодного лета и в болоте – так это только потому, что у них на двоих один разум, да и тот – канарейки.

После этого случая дядя Федя, всегда хорошо относившийся к Капе, окончательно проникся уважением к маленькой воспитаннице. А еще, тысячу раз поблагодарил судьбу за то, что мальчишки не успели попробовать вареных жаб, иначе – на две молодые души в детском доме стало бы меньше.

Вот и сейчас, на этом собрании, он был весьма возмущен несправедливостью в отношении своей любимицы.

– Слова просим! – громко объявил дядя Федя и встал со скамейки.

Директор в сомнении повел плечами.

– Что ж, давайте послушаем Федора Ивановича. Хотя, уверен, что он в очередной раз будет защищать Градову.

– Защищать не буду. Скажу, как есть, по совести, – дядя Федя поднялся по ступеням на сцену. Откашлялся в свой заношенный картуз.

– У Капы, конечно, с дисциплиной, прямо скажем, беда.

Зинаида Аркадьевна фыркнула.

– Федор Иванович, мы в курсе!

Истопник повернулся к воспитательнице.

– А ты, Зинка, помолчи! Я не посмотрю, что ты вроде в чинах, старший воспитатель и прочая морковка, я для тебя слово всегда найду. Я же тебя совсем соплюхой помню, а тут гляди: прямо мадам великосветская!

Раздались смешки, воспитатель покраснела.

– Я не мадам, Федор Иванович, а товарищ.

– Вот и веди себя по-товарищески! – рявкнул дядя Федя. – Топишь тут девку почем зря, в интернат отправить решила! Это что вообще такое?! За что?!

– Градова систематически нарушает…

– Ой, да слышал я эту балалайку! – отмахнулся дядя Федя. – Повторяю, Капа – тот еще фрукт, согласен с этим! Но, ребята, она же – надежный парень!

Капа хихикнула, но, поймав на себе строгий взгляд директора, тут же одернула себя и вернула на лицо серьезное выражение.

– Случай был один… – продолжал дядя Федя. – Летчик из боевого вылета не вернулся. Витя Самсонов, гвардии капитан. Так вот, уже стакан горбушкой накрыли, комэск представление подготовил о присвоении к награде посмертно, потому как бил немецких асов Витя жестоко, не щадя ни машину, ни себя! Один я не верил, что сгинул Витя! Не потому, что я был его механиком и машину к вылету готовил, а потому, что верил в него! Как в человека верил! В общем, через два дня сообщают из госпиталя, что жив он – военный катер в открытом море подобрал. Самолет – в решето, на куски разваливался – пришлось прыгать Вите, чутка не дотянул до берега. Так вот, Витя шесть часов в холодной воде барахтался. Шесть! В ноябре! С простреленной навылет рукой! А после госпиталя в строй вернулся! А все почему?! А потому, что характер такой! И в Капке я тоже этот характер вижу! А я не ошибаюсь, я многое повидал и в людях разбираюсь, уж будьте спокойны!

Дядя Федя тяжело вздохнул и повернулся к комиссии.

– Вы, конечно, можете девчонку в интернат отправить, тут уж я ничего сделать не могу. Что слово сторожа супротив вашего, высокого? Да только, уверяю, она и там выживет. Вот только озлобится. Зачем человеку жизнь портить? А касаемо Семенова, то тут тоже можно поблажку сделать. Второй раз не побежит. А ежели наказать кого-то невтерпеж, то наказывайте меня, тут уж мое упущение. Не доглядел.

Дядя Федя огорченно махнул рукой и спустился со сцены. Стало совсем тихо, только слышны его тяжелые шаги по стертому паркету.

– Подумаешь, побегали немного, – жалостливо в один голос сказали воспитательницы-хохотушки Роза и Галя. – В остальном же нормально все.

– Капа мне всегда помогала простыни и наволочки перебирать, каждую дырдочку видела. Я-то уже старая, глаза слабые, могла и пропустить дырдочку, а она видела, – вздохнула кастелянша Римма Захаровна. – Жалко девочку.

– Да что дырдочки?! – провел ладонью по лицу водитель Игнат, оставляя под носом жирную черту машинного масла. – Вот полуось на заднем мосту менять – это полная задница, а все эти ваши дырдочки в наволочках…

– Градова меняла полуось?! – изумился директор.

– А при чем тут Градова? – удивился Игнат.

– Это я тебя спрашиваю, при чем тут Градова?!

Игнат в замешательстве почесал под носом.

– Градова-то… Откуда я знаю?! Мне машина новая нужна!

– Игнат, давай по существу! – устало попросил директор.

– Так я и так по существу! Вон, третьему детдому трофейный «Опель» выделили – чудо, а не машина!

– Игнат, я тебя понял! – в нетерпении прервал его директор. – Кто-нибудь еще хочет высказаться? Только по существу вопроса, товарищи!

Поднялся трудовик Степан Степанович. Потер могучую шею огромной рукой и сказал.

– Насчет Градовой… там уже начальство пусть само решает, но в интернат – это, конечно, сильно. А вот Семенова мне отдайте, на перевоспитание. Молотком, рубанком поработает – мозги на место встанут. Труд физический – он дурь вышибает махом!

Семенов, совсем приунывший, выпрямился и согласно закивал. Капа стояла рядом со спокойным взглядом. О чем она думала, боялась ли наказания – определить было невозможно.

– А что с Градовой делать? На кухню, как всегда? – задумчиво спросил Андрей Андреевич воспитателей. Никанорыч развел руками, Зинаида Аркадьевна, растерявшая воинственную решимость, пожала плечами.

– А мне можно тоже молотком и рубанком? – вдруг спросила Капа.

В стенах зала пронесся удивленный выдох.

– Девчонке? – растерялся Степан Степаныч. – Девчонки вроде как шитьем должны заниматься. Ну, или штопкой. Занозу поставишь, что я потом с тобой делать буду?

– Степа! – зашипел дядя Федя и дернул его за рукав. – Не выводи меня!

Трудовик вздохнул и сдался.

– Если начальство не против, то и я не против.

Начальство было не против. Начальство устало.

***

Тук-тук! Тук-тук-тук!

Финальный гвоздь под сильными ударами вошел прямо. Степан Степаныч взял табуретку, покрутил в своих могучих руках и одобрительно поцокал языком.

– Ты, Градова, прямо скажем, талант!

Капа стряхнула с волос завиток стружки и широко улыбнулась. Подбоченилась, держа в правой руке молоток.

– А то!

– И скромная, – вздохнул трудовик.

Поставил табуретку и посмотрел на жужжащего ножовкой Семенова. Тот с инструментом управлялся неплохо, ему это даже как будто нравилось. Вечно плаксивое лицо теперь раскраснелось от азарта. Аж язык высунул от усердия.

– Молодцы, ребята! Теперь наша задача – отремонтировать парты.

Трудовик показал на стоявшие в углу мастерской три поломанные парты.

– Будем чинить? – спросил он воспитанников.

– Будем! – одновременно и с энтузиазмом ответили они.

– Лады! – одобрительно ответил Степан Степаныч. – Давайте покажу, что да как.

Капа оглядела мастерскую, запорошенную мелкой древесной пылью и вкусно пахнущую сосновой смолой.