Читать книгу Проект 2012 - Дэн Юлин - Страница 3

Ветер с пылом гонял по асфальту пластиковые бутылки, выцветшие пачки сигарет и обрывки газет. Мышиное небо собирало тучи – замышляло дождь. Сыро, хмуро, тоскливо, привычно пахнет гарью и полынью, поздний летний вечер – тепло.

На земле три полосы – фосфоресцирующие ленты: зелёная, оранжевая и красная. Холодно отсвечивают в лучах прожектора, точно светофор: «Внимание, осторожно, стой» – предупреждение, за которым в темноте ночи теряется стена. С колючей проволокой, датчиками, вышками. На стене надпись: «Запретная зона, проход запрещён». А за стеной… никто из горожан не знал таящегося по другую сторону бетонных плит.

С другой стороны…

Жалея, что залез отлить в самые заросли – повыше колена расползалось мокрое пятно – Дмитрий Костров удручённо вздохнул и повернулся к другу:

– Нарваться хочешь? Знаешь, что будет?

Михаил пнул мятую жестянку пивной банки, глаза проследили кувырок, равнодушно брякнул:

– Пятнадцать суток.

Дмитрий криво улыбнулся. Прекрасно зная ответ, он или заразился занудством у Спирина, или становился таким же брюзгой, взрослея, но каждый раз, оказываясь у стены, начинал до друга докапываться. К тому же Аспирин до сих пор не мог (или не хотел) объяснить, зачем они сюда мотались.

– И всё?

– Ну, с работы вылечу, оштрафуют… Отец, наверняка, убьёт.

– А со мной? – не без злорадства поинтересовался Костров. Заметил недовольный взгляд друга и подумал, что когда-нибудь доиграется. – Обо мне ты подумал?

Ответа не дождался.

Тема была неприятной (Дмитрий знал, в каких условиях живёт Михаил) и раздражение, как всегда оставляя на душе неприятный осадок, быстро сменилось грустью.

– Я, между прочим, могу на переработку загреметь… – нахмурившись, решил оправдаться он. – Или тебе плевать?

– Да знаю. – Болезненного вида невысокий молодой человек прислонился к неровной кирпичной кладке полуразрушенного дома. – Чего прицепился? Тянет меня сюда.

– Неужели?

– Отвали. Сам ничего не знаю. – Взбрыкнул Аспирин, и не солгал. Только спустя несколько недель он поймёт причину странных снов, и ещё более странное желание видеть Стену.

Диман устал стоять и опустился на корточки, глаза выхватили в грязи что-то мерзкое, брезгливо поморщившись, снова поднялся:

– Отсюда туда не попасть. – Поёжился от налетевшего ветра. – Ты же знаешь.

– Чувствуешь запах? – Проигнорировал замечание Спирин, в красивых серых глазах отразились цветные полосы. – С той стороны?

– Не-а. – Крепкий жилистый парень взъерошил русые волосы, бездонной смолью блеснули в темноте глаза. – Воняет везде одинаково.

– Неправда…

Дмитрий сплюнул: спорить он не хотел, да и не умел.

Снова влажный шум ветра и бумажный шорох мусора, далёкий одинокий стук не запертой двери. Знакомые звуки, но если прислушаться… можно услышать тревожный гул запрятанного в два оголённых провода смертельно-высокого напряжения. Исчезая слева и справа, провода темнели на светлом фоне бетона, придавая ему сходство с тетрадным листом. Только если линии в тетради ещё можно пересечь, эти – никто и не пытался.

Бросив на друга виноватый взгляд, Михаил как загипнотизированный уставился на яркий прожектор, осветивший близлежащие дома, заросшую площадку и снова нащупавший парней. Поёжился. Теперь по ним запросто могли открыть огонь, но Спирину, похоже, было наплевать.

Костру, по-видимому, тоже…

Сколько раз они приходили на этот колодец-пустырь, зажатый между одноэтажными кирпичными коробками, по непонятной прихоти древних строителей упиравшихся прямо в Стену. Сколько раз стояли на чудом сохранившемся пятачке апельсиновой корки асфальта: старом и рыхлом, потрескавшемся, заросшем травой и кустарником. И сколько раз, чувствуя на себе внимательные до дрожи взгляды, гадали, что находится с другой стороны.

Мечтали…

Когда-то давно здания были складами, теперь – превратились в развалины, памятники прошлой жизни, в полуразвалившиеся склепы с темнеющими провалами окон. С одной стороны грязная и отравленная промышленная зона, с другой… никто толком не знал о скрытом за «краем», как называли бетонную стену, возведённую больше двухсот лет назад и отделившую старые пятиэтажки и такие же заводы от внешнего мира. По слухам, там всё было по-другому: красивые города, чистые улицы, богатые и воспитанные горожане. Примерно как в изолированном районе родной крепости, где проживали разбогатевшие владельцы предприятий, удачливые коммерсанты и чиновники.

Не веришь слухам – смотри телевизор с ежедневными передачами о победивших в Игре счастливчиках, правдивыми картинками и прочей чепухой.

Телевизор – это серьёзно. Если верить, конечно…

Отец Дмитрия не верил. В те редкие минуты, когда находил время для разговора с сыном, бывший начальник производства твердил, что картинки можно подделать, и за Стеной ничего нет.

Ничегошеньки…

А Дмитрий не верил отцу. Незачем тогда ходить на работу, копить деньги и мечтать о свободе. Надежда, как известно, умирает последней. Как бесплатные психологи, расплодившиеся в последнее время подобно тараканам.

Костров-старший, рискуя загреметь на переработку, психиатров избегал, и запрещал посещать сыну, но мозгоправы так правдиво рассказывали о «другой» жизни, что ради этого стоило их слушать. Нет, он отцу не верил, а если и пробовал – не признавался даже себе.

Трусил…

А вот Мишка не верил точно. Не пропускал ни одной передачи и зачем-то таскал сюда. Чуть ли не каждый выходной. По вечерам, когда остальные шли в кино или на дискотеку, или, напившись до безобразия, тискали по подъездам девчонок. Не верил и надеялся когда-нибудь из города выбраться. Работал сразу на двух работах, учился и играл во всевозможные лотереи. Зарабатывал горб, как говорил Костров-старший, правда, тоже где-то с утра до вечера пропадавший, но не ради «счастливого билета», а чтобы прокормить семью: Димку, младшую сестру и прикованную к постели после ранения супругу.

Взгляд упал на едва различимые на закопчённой стене слова, кажется, детское стихотворение. Интересно, откуда? Люди возле «края» не жили, а если появлялись, то лишь бандиты или отморозки. Они постарались? Вряд ли. Писать не умеют, и небезопасно: подстрелить могли запросто. По-видимому, стихи остались с тех времён, когда рядом располагалось общежитие, и мир не делился на части.

Заставляя зажмуриться, грязную стену ожёг луч прожектора.

Интересно, если прийти сюда днём, на асфальте тоже можно надписи разглядеть? Какие-нибудь рисунки?

Глаза заслезились. Костёр понадеялся – от ветра.

Какие, к чёрту, надписи? Какие рисунки? Их давно смыло дождём, сдуло ветром и стёрло градом. Единственным богатством запретной зоны были большие неприятности: кроме возможности загреметь в кутузку, по пути к дому требовалось пересечь контролируемый враждебными группировками квартал; попадутся местным – «обезьянник» станет мечтой.

Если выживут…

– Про шоу слыхал? – Вопрос друга отвлёк от мыслей и заставил нахмуриться: про шоу слышали все.

– Игру?

– Как думаешь – шанс есть?

– У тебя? – Диман от удивления повысил голос, до этого они говорили полушёпотом. – Железякой решил стать?

Молодые люди встретились взглядами.

– Не могу больше…

– Да ну? – Михаил капризно поджал губы, и Дмитрий быстро поправился. – Забудь, вырвалось… у тебя и так получится.

Но Спирин уже завёлся:

– Думаешь, если в семье один, и мать не болеет, легче?

Началось…

– Да ничего я не думаю. Не то хотел сказать. Остынь…

– Остынь? Иди знаешь куда?

Диман пожал плечами:

– Как скажешь. – Раздражённо сплюнул в густую траву и повернулся, собираясь уйти. И замер: вдалеке прыгал луч фонарика.

– Ладно, проехали… – стал успокаиваться Михаил, и увидел, как напрягся друг. – Ты чего?

Диман предостерегающе поднял руку:

– Заткнись. Доигрались, мать твою, идёт кто-то.

– Сюда?

– Угадай.

– Менты?

Костров поморщился:

– Я знаю? – И быстро оглядел пустырь.

Валить нужно…

Сердце забилось сильнее, под рубашкой стало жарко.

– Что делать? – в голосе Спирина больше не было злости, скорее испуг.

– На склад нужно, спрячемся там. – Диман торопливо двинулся к темнеющему прямоугольнику двери.

Сзади раздался испуганный вздох…

Пробираясь сквозь заросли крапивы и лопухов, Костёр старался не думать о заброшенном доме. Говорили всякое. И чаще о разной нечисти, обитавшей вдоль «края». Разумеется, он в эти россказни не верил, всё-таки взрослый детина, но всё равно при одном взгляде на колодцы окон, куда не мог пробиться мощный луч прожектора, становилось не по себе, не говоря уже о Мишке с его богатым воображением.

Пятно фонарика приблизилось.

– Чёрт, – прошипел Диман, белея зубами. – Шевелись.

Сзади послышалось торопливое шуршание: худенький товарищ вышел из ступора.

Хорошо, теперь главное… Дмитрий остановился в метре от покосившегося крыльца. Замер. Предчувствие беды ледяным ветром перехватило дыхание: спасительная дверь могла оказаться закрытой. Вдоль позвоночника скатились зябкие металлические шарики пота.

Влипли…

С трудом подавив болезненную судорогу, Костёр попытался оценить обстановку. Не получилось – мысли тонули в адреналине. Хотя нет, одна чудом выплыла. Он вдруг на полном серьёзе подумал, что если попытается спрятаться в траве, навсегда испачкает новые джинсы.

Зубы до боли впились в губу.

О чём он думает? А если им до кучи два чёртовых нароста оторвут? Головы их безмозглые! Если пожаловала одна из уличных банд, или охрана?

Джинсы…

Молодой человек одним прыжком преодолел расстояние до двери, руки ухватили приваренную вместо ручки скобу, и со всей силы рванул. НИЧЕГО! Лишь живот закрутило и в панике зашлось сердце. Уже не думая, что выдаст себя шумом, плевать, Костёр с остервенением дёрнул сильнее. Давай же! Ну! Есть… Немного, совсем чуть-чуть, ржавая створка сдвинулась и отошла, открывая узкую щель. Потянуло плесенью, кисловатым запахом истлевшего дерева и какой-то тухлятиной. Но думать некогда… время кончилось. Или он сейчас сдвинет этот сраный, точно язвами покрытый ржавыми наростами лист железа, или кончиться всё остальное.

Навсегда…

Сзади послышалось учащённое дыхание, и Диман вздрогнул, резко развернулся, привыкшие к «груше» кулаки в защитном движении застыли на уровне груди.

– Ты… – выдохнул Костёр, замечая перед собой бледное луноподобное Мишкино лицо. – Ё…

Михаил его испуга не заметил, сам трясся от страха.

– Их много. – Глаза друга, и так большие, теперь казались просто огромными. – Человек десять… не меньше.

Десять, не меньше…

Костёр отвечать не стал. Язык не слушался. Лучше несколько секунд постоять в тишине. Подождать. У него всегда так, даже отец соглашался: стоило перенервничать, как та фигня, от которой мысли путаются, исчезала по-быстрому. Вместо неё нарисовывались холодная собранность и граничившая с пофигизмом решимость. А следом – спасительное решение. Вот и сейчас, взглянув в испуганное лицо Аспирина, Костёр словно вышел из тела, другими глазами разглядывая пустырь, не обращая внимание на приближающиеся шаги и обрывки фраз.

Искал выход.

У них полминуты. Всего тридцать секунд… Бежать к другим дверям поздно, услышат или увидят, и неизвестно насколько другие подъезды заросли травой.

Есть!

Снова, более внимательно изучив крыльцо, Костёр убедился в отсутствии запоров и замков. Дверь просто крепко заросла лопухами и нужно лишь сильнее дёрнуть за ручку. Резче, не нервничая, и в правильном направлении.

– Хватайся. – Дмитрий посмотрел на друга. – Тяни вверх и на себя.

Друзья изо всех сил напряглись и осторожно потянули. Дверь медленно, с противным скрипом и сочным хрустом рвущихся сорняков, начала уверенно открываться. Прошло несколько секунд, и чёрный зев прохода оказался способен проглотить двух ненормальных (раз решились на такое) молодых людей.

Хорошая мысль, насчёт «проглотить». Насчёт «ненормальных» – тоже.

Вперёд…

Недолго думая, чего уж теперь, Диман решительно шагнул в темноту. Повернулся, не глядя, схватил друга за рубашку и потянул за собой. Вскрикнув от неожиданности, Спирин подался вперёд, его дрожащие ноги заплелись и парень споткнулся. Костёр представил, как товарищ, пытаясь сохранить равновесие, пропеллером машет руками, как в камень свело мышцы живота.

Плюх!

Громкий плеск и влажное шевеленье.

Чёрт…

Дмитрий машинально присел, сдерживая вскрик, вытянутые перед собой руки нащупали друга:

– Живой? – Вздрогнул, касаясь льда мокрых пальцев товарища. – Какого…

– Я…

Диман зажал парню рот:

– Тихо.

За дверью послышались шаги, и в проём проскочил жиденький лучик света.

Не могли фонарик лучше найти. – Возникла дурацкая мысль, и следом. – Ничего, тебя заметить хватит.

– Вставай, придурок. – Митяй рванул Аспирина так, что затрещали швы. – Клянусь, это последний раз, когда тебя послушал.

Михаил попытался ответить, но губы не слушались, и получилось какое-то мычание, но поднялся, жить-то хочется, и следом за Дмитрием сделал несколько неуверенных шагов. Глаза немного привыкли, и очертания комнаты стали видны лучше. По крайней мере, достаточно, чтобы завернуть за угол и спрятаться. Вот только прятки совсем не та игра, в какую хотелось сейчас играть. Ночью, возле Стены, когда бухающее сердце заглушает шум собственных шагов, уши пытаются уловить малейший шорох, а живот сводит от каждого шага. С прятками у него всегда были нелады… с того самого раза, когда в шестилетнем возрасте спрятался в школе.

– Помнишь? – Он даже представить не мог, что друг думает о том же. – Тогда…

– Помню. – Диман вытянул перед собой руки. – Видишь меня?

– Вроде… – В спину ткнулись ледышки грабок.

– Ой…

Теперь, как всегда, всё зависело от него, на Михаила надежды мало.

Десять шагов вперёд… осторожно… ещё три шага… стоп… кажется, впереди дверь. Костёр остановился, тронул матовый блеск, провёл пальцами по ржавому металлу. Ногти коснулись шершавой поверхности, бр-р… парень вздрогнул, вспоминая…

Пятнадцать лет назад они с Мишкой играли в прятки. В старой школе. Почему – уже не вспомнить, то ли дежурили, то ли ждали отлучившегося по делам отца. Но количество раздолбаев (пятеро), и среди них одну оторву – помнил прекрасно. Машка – безлунная ночь волос, курносый нос и два огромных небосвода хитрющих глаз…

– Чего встал? – Хрип Аспирина грубо выдернул из воспоминаний. – Не слышишь?

Отвали… слышит он всё, не глухой. Вспомнил просто. Кое-что странное, на что раньше не обращал внимание. Фразу, подслушанную в подвале школы, когда по глупости решил спрятаться «так, чтобы никто не нашёл».

– Они у двери… – Конец фразы Костёр не услышал, а додумал. – Иди же… – Михаил вцепился ему в плечо, словно хотел сломать ключицу.

Иди… вот сам и иди. Дмитрий нащупал ручку и с силой зло дёрнул. Возмущённо лязгнув, дверь плавно открылась. Слишком плавно…

Стало ещё светлее, похоже, в потолке и крыше находился пролом, через него и проникал свет с улицы. Сзади послышались удивлённые голоса преследователей и знакомый скрип входной двери.

– Я тебе говорю, открыта, – тихо сказал мужчина.

– Дай посвечу, – басом огрызнулись в ответ. – Отодвинься, придурок.

Костёр нырнул в проём. Следом метнулся Мишка: в этот раз тащить его не пришлось. Друзья прикрыли межкомнатную дверь, и, не чувствуя острых углов отвалившейся штукатурки, прижались мокрыми спинами к прохладной стене. Наступила тишина: похоже, незваные гости сомневались, стоит ли заходить внутрь.

В темноте зашуршало.

Диман вжался в стену, словно хотел в ней раствориться.

– Ты слышал?

Почему-то Дмитрию захотелось другу врезать.

– Заткнись, – едва слышно прошептал он. – Ради Бога, заткнись…

Шорох приблизился. Шорох? Не шорох, шаги… Дмитрий понял, на что это похоже. Так ходил сосед, древний старикан по прозвищу Борода. Шаркал по подъезду, не поднимая ног и оставляя в пыли смазанные следы. Они играли в следопытов и легко обнаруживали, где прошёл немощный дед.

Они любили играть в разные игры, например – прятки…

В подвале было темно. Наверное, как здесь, но скорее всего, светлее, в детстве всё кажется иначе. Но то, что они два маленьких придурка, Костёр не сомневался даже тогда. После того, как дверь с издевательским щелчком захлопнулась перед носом, и он убедился: изнутри её не открыть…

Ему показалось, или вонь стала сильнее?

В подвале школы так не пахло. Пахло ванной, вернее, паром, или сыростью, как говорил Костров-старший. Раньше он говорил, в ванной пахло мылом и туалетной водой (странно, Димка всегда думал, воняет мочой). Но после того, как мыло осталось только «хозяйственное», а туалетной воды не стало вовсе (парень не знал, что это такое, иногда смеялся: вода из бачка унитаза), в ванной стало пахнуть мочой, или, как говорил отец – паром, или сыростью.

Что это за звук?

Стучали Мишкины зубы, мерзкий костяной стук бильярдных шаров или перебираемых пальцами чёток.

В другой ситуации Костров рассмеялся бы: надо же, Спирин от страха трясётся, не хватало ещё обделаться (хорошо, что приятель упал в лужу – не заметно… в отличие от него), а теперь только удивился, почему не стучат у него. А разве должны? А разве нет? Разве он не уверен, что из темноты кто-то смотрит? И не просто смотрит, а разглядывает. Видит, несмотря на темноту, а возможно – благодаря ей.

Костёр мог поклясться: в комнате кто-то был.

И убедиться в этом легко. Достаточно протянуть руку и коснуться. Дотронуться до того, кто стоял напротив. Стоял, разглядывал, дышал в лицо. Парень буквально чувствовал мерзкое дыхание, яд, сочащийся из пришельца. И видел! ВИДЕЛ очертания твари… лишь отдалённо похожей на человека.

– Как мы выберемся?

Это Мишка спросил сейчас, или когда застряли в подвале школы?

– Как мы выберемся?! – Закричал он.

Значит, тогда.

– Не надо… – А это уже сейчас.

Действительно, не надо, отстань, прочь…

К горлу подкатил ужин, и Диман согнулся, сблёвывая не переваренные до конца макароны.

– Не-ет. – Содержимое желудка с омерзительным хлюпаньем выплеснулось на пол, в нос ударило кислятиной. – Господи… – Парень вытер губы тыльной стороной ладони, и с дрожью сплюнул попавшие на язык скользкие кусочки.

– Ушёл… – прошептал товарищ. – Ушёл.

– Это…

– Кто здесь?! – Голос из-за двери заставил подпрыгнуть. – Выходите, милиция!

Дмитрий начал дрожать. Может, от страха, а может, от нервного возбуждения, хотя какая к чёрту разница?

– Скорее, – с трудом проговорил он, понимая, что существо, находящееся в комнате, нападать не собирается. – Туда. – И вытянул перед собой руку, не думая, что Мишка не видит. Быстро пересёк комнату и нырнул в ближайшее ответвление.

Коридор…

В школе они тоже шли по коридору. На свет, думали, там люди. И не ошиблись. Только сначала услышали странный разговор, навсегда врезавшийся в память. И что они услышали? Что сказал незнакомый мужчина в тёмных (в подвале!) очках и с капюшоном на голове, обращаясь к директору школы? И что ответил директор?

– Помоги мне… – прошептал Михаил, хватая Дмитрия за плечо. – Ноги не идут. – Правда, сказал, проглатывая окончания слов и почти без остановки. Вроде: «Меногидут», но Дмитрий понял, пока затаскивал друга в коридор.

Вовремя.

Дверь в комнату резко открылась, и в сумрачный зал с шумом ввалились преследователи. Топот тяжёлых тел и шарканье споткнувшихся ног, мат сквозь зубы и нервные смешки. И снова тишина, затем – щелчок взводимого курка: по крайне мере у одного из незнакомцев имелся «ствол».

«И это всё»? – Голос мужчины в капюшоне казался знакомым. – «Больше ничего»?

«Ничего». – Голос директора школы дрожал.

«Значит, бесполезно».

«Бесполезно»… – Услышали затаившиеся ребятишки. – «Никто не выживет».

Вот, что он ответил.

«Бесполезно» и «Никто не выживет». Никто.

Это тогда, в подвале школы.

Диман начал боком, упираясь спиной в стену, осторожно красться вдоль коридора.

– Посвети туда.

А это сейчас.

Под ноги попала какая-то дрянь и с каменным шорохом откатилось. Парень сделал ещё два шага, прежде чем штука перестала катиться и остановилась. Затем задел снова. Опять что-то покатилось, звонко стукнулось, и гулко (дых, дых) застучало, скатываясь по ступенькам. Ступеньки? Дмитрий не стал останавливаться, продолжая идти, и одной рукой направляя семенящего следом друга.

Интересно со стороны взглянуть, – снова некстати подумал Костёр, – посмотреть через прибор ночного видения – ПНВ…

Он видел один в музее.

Как они, словно балерины или танцоры недоделанные, одновременно вытягивают в сторону левую ногу и замирают. Переносят не неё вес тела и приставляют правую. Снова выставляют, наклоняются, приставляют… как в танце, только танцуешь с липкой тьмой и своими нервами.

Плечо упёрлось в стену: танцы кончились. Глаза уловили очередную дверь, вернее, её остатки, и молодой человек смело шагнул вперёд.

Исчезновение Дмитрия заставило Михаила растеряться. На секунду. А затем он очумело метнулся следом, промахнулся и с размаха врезался в стоящий возле дверного косяка холодильник. Его корпус проржавел и стал почти чёрным.

Послышался оглушающий звон и грохот – древний агрегат впечатало в стену. Вызывающий мурашки стальной визг – металлические ножки поехали по бетону. И затравленный человеческий крик – Мишка больно ударился и испугался.

Неуклюжий…

Хотя Диман, кажется, тоже не сдержался. Но через мгновение заорал во всё горло, когда от грохота в коридоре заложило уши и скрутило живот. Глаза ослепила белая вспышка, что-то горячее (пуля?) вжикнуло рядом и с искрами врезалось в стену. В воздухе запахло дымом, а на зубах заскрипела цементная крошка. В носу запершило.

Пора делать ноги…

Как бы Костёр ни испугался, сумел сообразить, что после выстрела, а прогремел именно выстрел, никто ничего не видит и не слышит. И если надо бежать – момент настал.

* * *

Кощея считали сильным.

Несмотря на свои тридцать восемь лет, он легко отжимался пятьдесят раз и двадцать подтягивался. Правда, всегда забывал упомянуть, что никогда не приседал со штангой, и когда раздевался, смотрелся комично: развитый торс на бросающихся в глаза рахитичных ножках.

«Приседания – для слабаков» – говаривал он, и приходилось соглашаться: – «Главное – руки».

Никому не хотелось спорить с правой рукой местного мафиози. Не хочет шеф ноги качать – не надо, Бог ему судья, или Босс, как называли того самого мафиози. К тому же, если требовалось, Кощей мог очень хорошо вдарить, после чего не каждый оставался на ногах (даже у кого они были сильными), а некоторые и вовсе вырубались.

А ещё Кощей был не глуп. Не настолько, конечно, чтобы в университете учиться, или помощником директора на заводе работать, но достаточно для превращения из простой торпеды в уважаемого вора в законе. И когда один из его архаровцев выхватил пистолет и начал палить, тут же догадался: пора делать ноги. Сначала, правда, возникло сильное желание наказать кретина, но быстро исчезло. Не из-за охраны (ментам ещё надо сюда добраться), и не потому, что пришли совершить кражу. Нет… Просто громкий шум мог разбудить местных обитателей. И не мог, а точно разбудил, Кощей готов был руку дать на отсечение, или даже голову. Вот и не стал тратить время на выяснение отношений, всё равно шмальнувшего не видел, а ловко повернулся (кто теперь скажет, будто ноги слабые?) и метнулся к выходу.

Но ноги всё-таки подвели… А может, зрение.

В момент, когда до спасительной двери остался шаг, левая нога наступила на что-то твёрдое и круглое. Воображение тут же нарисовало ухмыляющийся человеческий череп, и… почти сразу забилось в панике, когда мафиози вскрикнул от боли и споткнулся.

Кощей подвернул ногу, стараясь не упасть, отклонился от намеченного курса и смаху врубился в стену. Послышался тихий, знакомый по «работе» костяной хруст, и мужчина заорал: в плече что-то сломалось. А когда упал на пол, сразу вспомнил о плохом предчувствии и нежелании идти на «дело».

А вот Ганса, кретина, заметившего Мишку, подобные мысли не занимали. Мыслительный процесс требовал усилий, и двадцатилетний преступник старался использовать серое вещество как можно реже, насколько позволяла ситуация, разумеется. И ведь, правда? Зачем думать, если руки делают всё сами? Бьют, куда надо, выхватывают пистолет и жмут на спусковой крючок. Всё очень быстро и точно, спросите у тех, кого собственноручно на свалке закопал. И дурного предчувствия у Ганса не было, потому что знал Ганс: дело прибыльное, не каждый день в Город атомные генераторы притаскивают, пускай старые и излучающие радиацию, цена от этого не уменьшалась, скорее наоборот.

Надо было видеть лицо бандюка. Улыбка осветила узкий лоб и поросячьи глазки, делая физиономию осмысленной и доброй, тьфу… но действительно, улыбка всех делает краше. Знал преступник, и что шуметь в помещении, тем более стрелять, категорически запрещено, прекрасно знал, но ничего не мог поделать с руками. Хорошие были руки, быстрые, да и зрение не плохое, сумел же Мишку углядеть. Правда, кое-что не увидел даже он, например, ещё одну фигуру в конце коридора…

Кощей попробовал подняться. Чёрта с два… И чуть не взвыл от отчаянья. Всё! Амбец… втихаря не смоется. А если позовёт – его, наверняка, в панике бросят.

Рука скользнула к кобуре.

Был у Кощея и ещё вопрос. И тоже не очень сложный. Кого он заметил слева, когда падал? Одного из своих головорезов…

С той стороны твоих людей нет.

…или стражей?

Шершавая рукоятка с самодельными углублениями под пальцы удобно легла в ладонь.

Ганс успел выстрелить три раза, прежде чем сообразил: происходит странное. Во-первых, стало темнее, кто-то из ребят с фонариком перестал светить; во-вторых – почувствовал в темноте подозрительное шевеленье; ну и, в-третьих, вспомнил наконец, что шуметь в доме нельзя.

Не думая, Кощей выхватил «Беретту» и открыл огонь, одновременно начиная кричать, когда в жёлтых всполохах увидел, в кого стреляет. А затем, уцепившись свободной рукой за дверную коробку, попытался подползти к выходу. Ну же! В следующий миг кто-то с лёгкостью (не помогли бы мощные ноги) оторвал мафиози от пола и швырнул в темноту.

– Не-ет!!! – заорал Кощей, и темнота пришла в движение.

Яростными вспышками стробоскопа в темноте разразилась беспорядочная пальба. Бандиты поняли, что случилось, и стали вырываться из западни.

Западня не пускала…

Ганс развернулся, лицо приятеля белело в темноте, с удивлением увидел в глазах напарника слёзы. Ничего не понимая, заметил на стене прыгающий луч фонарика (рука парня ходила ходуном), нахмурившись, удивлённо поинтересовался:

– Ты чего, а…?

В ответ напарник нечленораздельно промычал, словно ему что-то мешало. Затем это что-то высунулось, и Ганс подумал, будто приятель показывает язык (какого хрена?), но быстро сообразил: для языка штука слишком длинная, и… наверное, гибкая, словно язык превратился в огромного червя и зажил собственной жизнью. Ганс, наверняка, сильно удивился, хотя ничего и не понял, если бы узнал, что мыслил верно.

– Х-х-х, кх-ха-а-а… – вырвалось из раззявленного рта, а затем лицо разлетелось на куски.

Ганс глаза закрыть не успел, тем более испугаться. А когда в лицо полетели горячие ошмётки, тупо облизал губы, чувствуя мягкие, приятные на вкус сладковатые кусочки. Потому и жив остался. Его не очень мощный мозг (совсем не мощный) сумел родить единственную, но необходимую в тот момент мысль: «Это не язык, чёрт возьми, совсем не язык».

То, что напарник умер (а главное, как), в голову отморозку не пришло.

И, наверное, будет не честно, если спасение Ганса зачтётся мозгу, руки бандита тоже не подвели. Вот бы удивилась подружка, на каждом углу трубившая, что уже месяц имитирует оргазм, так как у недоумка маленький член, а руками он может только махать.

Ганс выстрелил ещё два раза, и тот, кто подкрался к приятелю сзади и разорвал несчастному голову, с утробным воем отлетел в темноту.

Сломаны нога, плечо, рука, рёбра, выплывая из обморока, дотошно и с привкусом мазохизма, перечислял Кощей свои потери, короче, изломался весь.

И болело тоже – всё.

Начиная с ногтей на пальцах ног и кончая макушкой. И, пожалуй, макушка болела больше всего – именно ею он врезался в стену. Ну да чёрт с ней, с макушкой, главное руки (не ноги же?) целы, и можно ползти. Хорошо, что можно. Другие, Кощей видел (и слышал!), как летали по комнате его ребята, превращаясь во что-то бесформенное, но уверенно мёртвое, не могли даже ползать. Уже не могли. И всё из-за одного единственного урода.

Кощей осторожно зазмеил к двери, горячо надеясь, что виновника сожрали.

В комнате творилось невообразимое. Ухали и лопались выстрелы. Заставляя вскрикивать и жмуриться, высекали всполохи рикошета, и с неслышным чавканьем влипали в людей. В глаза и нос набивались невидимый в темноте дым и поднятая в воздух пыль. Скрипел на зубах превращённый в крошку цемент. Гудело в ушах. Но весь шум не мог заглушить человеческие вопли. Здоровые мужики шатали ором стены. Наверное, кого разрывали на кусочки. Кому везло – умирали тихо и быстро. А ещё… несчастные метались. Бегали по комнатам, надеясь найти укрытие. И не могли. Лишь налетали на углы, полуистлевшую мебель, валились с рёвом на пол, пытались судорожно подняться. Чувствовали, как сзади приближается смерть, хватает и тянет, и изо всех сил пытались вырваться. Хрипели и брызгали слюной, когда «стальной трос» Ледяного и Прочного опутывал тело, сипели, когда сдавливал горло, и дёргались, когда ломал рёбра.

Умирали…

И если бы не стрельба и дикие крики, можно было услышать, как сочно трещат рёбра и звонко ломается позвоночник. Как с чавкающим звуком сворачиваются шеи и отрываются конечности… Если бы не темнота, увидеть фонтаном хлещущую кровь, забрызгивающую стены, пропитывающую превратившиеся в труху доски пола. Почувствовать, как комната наполняется запахом крови, оружейной смазки и дыма. И как к запахам примешивается вонь человеческих испражнений.

Главное, чтобы не заметили, главное, чтобы не заметили. – Птицей в клетке билась в голове единственная мысль, и заканчивалась: – За что мне это?

Кощей до ломоты сжал зубы, по лицу градом катился пот, стараясь не закричать, перекатился на середину комнаты. Огляделся, на миг глаза застила пелена, и, холодея, заметил наступившую вокруг тишину. Хотел облегчённо выдохнуть, мышцы на миг расслабились, когда сообразил, что на самом деле это плохо, если не сказать хуже. Потому что не осталось больше живых, вкусно пахнущих людей, и некому отвлекать от него чудовищ. Из чего следовал вывод, не утешительный, но правдивый: если не встанет и не доберётся до выхода – домой уже не вернуться. И не только домой, его даже не похоронят по человечески, если не считать таковым тот факт, что в землю он попадёт, несомненно… После того, как его сожрут, переварят, а затем… хорошая мысль, успокаивающая. Именно поэтому Кощей снова сжал зубы, твёрже сдавил пистолет, перекатился, стуча мослами по полу и оставляя на досках капли пота, и рывком встал на ноги. Замер, напряжённо вслушиваясь и вглядываясь. Почувствовал, как что-то насторожилось, словно удивилось, как могло прозевать, а затем… неуловимо пришло в движение.

Только в этот раз Кощей оказался готов.

Бесформенное пятно вытянулось, приближаясь.

Кощей ждал до последнего, а когда до фигуры осталось меньше метра, открыл огонь.

Бах! Бах! Бах!

Раз, другой… третий… увидел мешком свалившуюся тварь, услышал стеклянный визг, почувствовал чужую боль. А затем прыгнул к двери, и чужая боль мгновенно сменилась своей. Раскалённым прутом вонзилась в ногу, проткнула тело и врезалась в макушку. Из глаз брызнули слёзы, мочевой пузырь сократился, а тело прошиб пот.

Ещё один прыжок – и рука нащупала ручку.

Кощей скорее почувствовал, чем увидел: сзади что-то подбирается, а может, учуял – воняли твари мерзко. Короче, понял и уразумел: для спасения не хватает всего нескольких секунд и одного шага.

Вперёд…

Но вместо этого отпрыгнул назад, сдуру, и снова спас себе жизнь.

Оставляя приторный запах сырого мяса, мимо пролетело что-то тяжёлое, обдав вонью застарелого пота и мочи, смачно врезалось в стену.

– Не торопись, – процедил Кощей, разряжая остатки обоймы в поворачивающегося к нему монстра.

Залетевший в открытую дверь ветер донёс запах улицы – запах спасения: по имеющимся сведениям, обрубки из дома не выходили.

Мужчина сделал последний шаг, и… увидел в проёме нечто. Разглядеть чудовище мешал бьющий в глаза свет от прожектора, но и увиденного оказалось более чем достаточно. Закричав, Кощей отпрянул назад. Выставил перед собой руки и закрыл глаза, мысленно прощаясь с жизнью.

Тварь метнулась следом.

Над головой полыхнула молния и ударил гром, что-то блестящее залетело под рубашку и с шипением прилипло к коже. В следующую секунду чьи-то руки схватил Кощея за талию, и грубо толкнули вперёд. Мужчина пробкой вылетел в дверь и свалился на агонизирующего бионита. Снова закричал, когда руки провалились внутрь, а пальцы коснулись скользких внутренностей и горячих механизмов. Замер, когда опять загремели выстрелы, и закрыл глаза.

* * *

Если у Кощея сильными были руки, то у Ганса, судя по всему, ноги. Потому что бежал он так, что вряд ли уступил кому-нибудь из бывших одноклассников. А ведь когда сдавали нормативы, подросток не входил даже в первую пятёрку. Зато сейчас пришёл бы первым. Парень нёсся, словно за ним гналась стая волков, и при этом тащил на плечах Кощея. При каждом шаге главарь громко стонал, но не ругался, хотя и хотелось. А ещё Кощей хотел вернуться к двери в дом и долго громко кричать, орать и посылать всех куда подальше, но вместо этого он стонал и плакал. А когда Ганс подбежал к машине и помог забраться внутрь, произнёс одну фразу, после чего сразу потерял сознание:

– Что за падла открыла огонь…

И Гансу хватило ума не сознаться.

* * *

Диман заставил себя пошевелиться. В прямом смысле слова. Напряг мускулы, словно подтягивался или отжимался, согнул руки. После увиденного хотелось лежать, забиться в какую-нибудь щель и не двигаться. Невозможно, в природе не существует. Пасовало хвалёное Мишкино воображение. Однако было. Он сам, да и друг тоже, своими глазами видел, как какие-то твари (не люди, точно) набросились на тех, кто выдавал себя за ментов. А затем… хорошо, что он избавился от ужина, потому что в желудке снова закрутилось. Чёрт… Полный трындец. Неужели байки про мутантов правда? Но тогда… что ещё из многочисленных ужастиков, рассказанных пацанами, существовало в реале? Пятно на стене? Призраки? Чёрный-чёрный лес или чёрная комната? Пожалуй, с комнатой он угадал, действительно чёрная – по крайней мере, ночью. А днём, скорее всего, станет красной, а потом снова чёрной, когда кровь запечётся.

Снова захотелось в туалет.

– Домой хочу, – послышалось в темноте.

– Чё? – Диман скорее пошевелил губами, чем действительно произнёс слово.

Рядом заворочался Мишка, кажется, он дрожал:

– Х-хочу домой. – Действительно трясся, дрожь накатывала волнами. – Д-домой…

– Хорошо. – Диман прикинул, где может находиться ближайшее окно, осторожно поднялся и потянул за собой товарища.

Ребята медленно, на негнущихся ногах, словно роботы с заржавевшими шарнирами, стараясь не смотреть по сторонам, но всё равно каждую секунду оглядываясь, прошли в соседнюю комнату где, как и прежде, двинулись вдоль стены. Только теперь перпендикулярно коридору, по которому крались до этого. Миновав ещё два помещения, с облегчением увидели светлеющий провал окна, без стёкол и не заколоченный: выход на улицу, где рассказывают страшные истории, но не участвуют в них.

Дмитрий чуть ли не за руку подвёл Аспирина к окну. На несколько секунд заставил замереть, прислушаться: нет ли погони, затем подсадил, помогая забраться. Как только друг спрыгнул, весь обратился в слух, ожидая нападения. Ничего не услышал, в ушах звенели лишь выстрелы и крики, и схватился за обколотые кирпичи. Напрягся, из-под пальцев посыпалась штукатурка, хотел уже забраться на подоконник, когда на глаза попалась ещё одна дверь.

Подозрительно крепкая, и на вид совсем новая…

Костёр уставились на пятно света, отбрасываемое откуда-то с улицы и падающее на клёпаную металлическую поверхность.

Ровную и недавно крашенную…

Тело свела болезненная судорога, нога соскочила, и Дмитрий больно ударился о шатающуюся кладку коленом. Из груди вырвался стон, но взгляд остался прикованным к подозрительной створке.

Неужели, правда, крашеная?

Поддавшись нездоровому любопытству, согнувшись буквой «Г» и потирая ушибленное место, Костёр проковылял к двери и осторожно коснулся блестящей ручки. Провёл по свежей краске рукой, оставляя на глянце едва заметный влажный след. Пытаясь определить, есть ли кто с другой стороны, прислонился к двери ухом и прислушался.

Какой-то гул?

Металлическая дверь напоминала старинные клёпаные танки и железнодорожные мосты, и, скорее всего, прекрасно проводила звук, если внутрь не набили какой-нибудь наполнитель. Пенопласт или стекловату. Хотя зачем кому-то набивать стекловату в дверь давно заброшенного дома, и не простую, а чуть ли не бронированную? Может, затем, зачем и красить?

Из-за двери не доносилось ни звука.

Дмитрий перестал прислушиваться. Дверь была холодная, и у него замёрзло ухо. Пытаясь связать всё воедино, машинально потёр мочку пальцами. Неужели эти твари разумны? И смогли покрасить дверь? Но тогда почему не отремонтировали всё остальное? Бред какой-то, что-то (кто бы спорил) в его рассуждениях не складывалось…

Тихий свист Мишки отвлёк от мыслей.

Ладно, потом додумает, сейчас линять надо. Костёр снова сделал шаг к окну. И снова остановился и посмотрел на дверь. А… была, не была. Вернулся к двери и резко повернул ручку. Замок тихо щёлкнул и открылся. Чёрт… Не заперто. Парень замер, запоздало пугаясь безрассудного поступка. Хотя чего уж теперь. Если там кто-то есть – по-любому услышал. Так что… Дмитрий набрал в лёгкие воздуха, затаил дыхание и толкнул массивную (действительно чем-то набитую) дверь.

* * *

Позже, когда он будет вспоминать события ночи, хотя и поклянётся никогда этого не делать, придёт к выводу, что вёл себя странно. Им слишком везло, и где-то на подсознательном уровне теплилась уверенность: ничего не случится. Как будто кто-то (уж не Мишка ли?) специально заманил на пустырь, стараясь узнать, выберется ли из заварушки, и, убедившись, показал проклятую дверь.

Отец бы посмеялся над такими мыслями. Знал прекрасно: если сын остался цел, заслуга в этом не мифических существ, а силы воли и хладнокровия. Качеств, в избытке имеющихся у Кострова-младшего. Отец у Дмитрия был что надо, хоть и ворчал всё время и храпел до оконного звона.

Подумает Костёр и о том, что будет ещё, как минимум неделя, всё забыть и постараться выйти «сухим из воды». Что даже подозрительная дверь и найденное в комнате оборудование – не такой уж большой криминал.

Для него…

Хотя в тот момент разволновался сильно. И испугался… не каждый день становишься свидетелем чего-то очень секретного и опасного. За такое обычно наказывают.

Он просто исчезнет.

И друг вместе с ним.

И всё из-за нескольких ящиков, аккуратно сложенных возле стены. Не на потрескавшемся бетоне и истлевших горбылях, а на деревянном, из новеньких досок, полу. В комнате с наглухо заколоченными окнами, и с электрической (электрической!) лампочкой красного цвета под потолком, разгонявшей полумрак неярким светом и освещавшей сложенные на полу ящики, инструменты и непонятное снаряжение. А главное – ещё одну дверь, точнее, тамбур, в том самом месте, где, по Димкиным расчётам, заканчивалась территория города. И тамбур этот мог вести лишь в одно место…

Из города!

Уже после, когда они с Мишкой убегут на достаточное расстояние, озираясь, придут в себя, и Костёр всё подробно расскажет Аспирину, голову посетит мысль, что люди, выдававшие себя за стражей порядка, искали эту комнату. И никакие они не менты, а бандиты, решившие поживиться за чужой счёт; если бы ящики принадлежали им, стрелять бы они не стали, даже он догадался: мерзкие твари реагировали на шум.

Конечно, и тут не всё сходилось: например, с каким наслаждением обрубки расправились с людьми, не только убили, а ещё и съели. Из чего следовало, что тот, кто складывал оборудование и ходил на ту сторону, должен был как-то ужасных стражей контролировать. Но даже это не волновало Кострова-младшего больше, чем вопрос: почему не сожрали их? Могли же – за компанию? Могли, но не сожрали, и лишь потому, что до этого обнюхали, и… думать дальше не хотелось. Слишком уж получалось запутанно и сложно. Хотелось чего-то попроще. Неба над головой, нормального жилья, или, на худой конец, знать – где враг, а где друг. Теперь же выходило, что кто-то (явно не рядовые граждане) беспрепятственно выходит из Города, приносит из-за Края очень ценные вещи и притащил откуда-то чудовищ. И всё под носом у вездесущей охраны.

Дела…