Читать книгу Цветы для Элджернона - Дэниел Киз - Страница 11

21 апреля

Я придумал, как заставить тестосмесители работать производительнее. Мистер Доннер сказал, что это весьма прибыльно, можно сэкономить на рабочей силе. Он выдал мне премию в пятьдесят долларов и прибавил десять долларов в неделю.

Я хотел пригласить Джо Карпа и Фрэнка Рейли отпраздновать это событие, но Джо нужно было что-то купить для жены, а к Фрэнку внезапно приехал двоюродный брат. Да, наверно, потребуется немало времени, чтобы привыкнуть ко мне.

Все меня боятся. Когда я подошел к Джимпи, чтобы о чем-то спросить, и тронул его за плечо, он подпрыгнул, уронил чашку с кофе и облился с ног до головы.

Джимпи все время украдкой посматривает на меня. Никто больше не разговаривает со мной, как раньше. Работать стало одиноко и неуютно. Размышляя об этом, я вспомнил, как Фрэнк ударил меня под коленки, когда я уснул стоя. Теплый сладкий запах, белые стены, Фрэнк открывает печь, и оттуда доносится рев огня. Я падаю… выгибаюсь… пол вылетает из-под ног… вспышка боли…

Это я – и все же это кто-то другой лежит на полу, другой Чарли. Он растерян… он трет ушибленное место… смотрит на Фрэнка, долговязого и тощего, и на стоящего рядом Джимпи – огромного, заросшего волосами. Его голубых глаз почти не видно под нависшими бровями.

– Оставь парня в покое, – говорит Джимпи. – Боже, Фрэнк, ну почему ты все время цепляешься к нему?

– Пустяки, – смеется Фрэнк, – я же не убил его. Ему ведь все равно. Правда, Чарли?

Чарли съеживается. Он не понимает, чем заслужил такое наказание, но понимает, что это еще не конец.

– Но тебе-то не все равно, – говорит Джимпи, скрипя ортопедическим ботинком. – Как же ты можешь издеваться над ним?

Они садятся за длинный стол и начинают раскатывать тесто для булочек, заказанных к вечеру. Некоторое время они работают молча, потом Фрэнк останавливается и сдвигает на затылок свой белый колпак.

– Слышь-ка, Джимп, давай научим Чарли печь булочки.

Джимпи ставит локти на стол.

– Давай лучше оставим его в покое.

– Нет, Джимп, серьезно. Спорим, его можно научить чему-нибудь простому – например, делать булочки.

Кажется, мысль начинает нравиться Джимпи, и он, повернувшись, внимательно смотрит на Чарли.

– В этом что-то есть. Эй, Чарли, поди-ка сюда на минутку.

Чарли стоит, уставившись на шнурки своих ботинок, – он всегда так делает, когда другие говорят о нем. Он знает, как шнуровать ботинки и завязывать шнурки. Он может делать булочки. Его можно научить, как взбить, раскатать, свернуть тесто и сделать из него маленькие круглые булочки.

Фрэнк с сомнением глядит на него.

– Может, не надо, Джимп? Чего ради нам возиться с этим придурком?

– Предоставь это мне, – говорит Джимпи, которого уже захватила идея Фрэнка. – Мне кажется, у него пойдет дело. Чарли, хочешь научиться делать булочки, как я и Фрэнк?

Чарли смотрит на него, и улыбка медленно исчезает с его лица. Он знает, чего хочет от него Джимпи, и чувствует, что его загнали в угол. Он хочет услужить Джимпи, но в словах учить и учиться есть что-то зловещее, за ними ему видится высоко поднятая тонкая белая рука, бьющая его, чтобы он выучил то, чего не может понять.

Чарли отступает на шаг, но Джимпи хватает его за руку:

– Не бойся, парень, мы не сделаем тебе ничего плохого. Глянь-ка, ты весь трясешься, как будто собираешься развалиться на куски. Смотри, что у меня есть. – Он раскрывает ладонь, а на ней лежит медная цепочка, к которой прикреплен сияющий диск с надписью: «Старбрайт полирует до звездного блеска». Джимпи поднимает цепочку, и золотистый кружок начинает медленно вращаться, отражая свет люминесцентной лампы. Такой блеск Чарли уже видел, хотя и не помнит, где и когда.

Чарли знает: возьмешь чужое – будешь наказан. Если вложат что-то прямо в руку – все в порядке. Только так. Но ведь Джимпи хочет отдать ему висюльку… Чарли кивает и улыбается.

– Это он понимает, – смеется Фрэнк и окончательно передает проведение эксперимента в руки Джимпи, – любит, чтоб ярко блестело. – Он взволнованно подается вперед. – Если эта безделушка так уж нужна ему, может, он и научится лепить булочки.

Два пекаря всерьез принимаются за Чарли, и вся пекарня собирается вокруг. Фрэнк очищает участок стола, а Джимпи шмякает на него средних размеров кусок теста. Зрители заключают пари.

– Следи внимательно, – говорит Джимпи и кладет цепочку с диском на стол. – Следи и повторяй за нами. Научишься делать булочки, и эта штука твоя. На счастье.

Чарли, сгорбившись на стуле, смотрит, как Джимпи берет нож и отрезает кусок теста. Ему видно каждое движение – вот он раскатывает тесто в длинную колбаску, отрывает от нее кусок и сворачивает в кольцо. Время от времени Джимпи посыпает тесто мукой.

– Теперь смотри сюда, – говорит Фрэнк, проделывая то же самое.

Чарли смущен – в их действиях есть разница. Катая тесто, Джимпи растопыривает локти, как птица крылья, а Фрэнк прижимает их к бокам. Джимпи держит все пальцы вместе, а у Фрэнка большие пальцы задраны вверх. Джимпи говорит:

– Давай, Чарли, попробуй.

Чарли отрицательно качает головой – неуверенность в мелочах пригвождает его к месту.

– Смотри, Чарли, я сейчас сделаю все медленно. Следи и повторяй движения за мной. Договорились? Попробуй запомнить все как следует, чтобы потом сделать самому.

Чарли морщит лоб, наблюдая, как Джимпи отрезает кусок теста и скатывает его в шар. Он медлит, потом берет нож, тоже отрезает кусок теста и кладет его на середину стола. Медленно, отставив локти, как Джимпи, он скатывает шар. Смотрит то на свои руки, то на руки Джимпи и старается держать пальцы так же, как и он, – вместе. Нужно сделать все правильно, потому что Джимпи хочет этого. В голове что-то шепчет: сделай все правильно, и они полюбят тебя. Чарли очень хочется, чтобы Фрэнк и Джимпи полюбили его.

Джимпи выпрямляется, и то же самое делает Чарли.

– Вот это здорово. Смотри, Фрэнк, он сделал шар. Фрэнк кивает и улыбается. Чарли вздыхает. Он весь дрожит от напряжения. Успех непривычен для него.

– Хорошо, – говорит Джимпи, – а теперь будем делать колбаски.

Неуклюже, но очень внимательно Чарли повторяет каждое его движение. Несколько раз дрожание рук сводит все его усилия на нет, но в конце концов он ухитряется скрутить кусок теста в кольцо. Он делает шесть колечек и кладет их на большой посыпанный мукой противень рядом с теми, что сделал Джимпи.

– Отлично, Чарли. – Лицо Джимпи серьезно. – А теперь сделай все сам, без меня. Давай.

Чарли смотрит на огромный ком теста и на нож, который сунули ему в руку. И сразу же им овладевает отчаяние. Что он делал сначала? Как держал руку? Пальцы? Как скатать тесто в шар? Тысячи вопросов роятся у него в голове, а он стоит и улыбается. Ему хочется, чтобы Фрэнк и Джимпи были рады и полюбили его, ему хочется получить обещанную цепочку на счастье. Он снова и снова переворачивает тесто, но никак не может заставить себя начать. Не может отрезать кусок, потому что знает, что ошибется. Ему страшно.

– Он уже забыл, – говорит Фрэнк. – Ничего в голове не держится.

Чарли сосредоточенно хмурится и пробует вспомнить: сначала отрезаешь кусок. Потом скатываешь из него шар. Но как он становится колечком, как те, на противне? Дайте ему время, и он вспомнит. Вот рассеется немного туман, и он сразу вспомнит. Он отчаянно борется с собой, чтобы удержать в голове хоть чуточку из того, чему его учили. Он так старается…

– Ну что ж, Чарли, – говорит Джимпи, отбирая у него нож, – не мучь себя понапрасну. Все равно это не твоя работа.

Еще минута, и он вспомнит. Если бы только они не торопили его. Куда все так спешат?

– Иди, Чарли. Иди посиди и посмотри комиксы. Нам надо работать.

Чарли улыбается и вытаскивает из заднего кармана журнал со смешными картинками. Он расправляет его и кладет себе на голову, как шляпу. Фрэнк хохочет, да и Джимпи наконец улыбается.

– Иди, беби, – фыркает Джимпи. – Посиди, пока не позовет мистер Доннер.

Чарли улыбается ему и бредет в угол, где сложены мешки с мукой. Ему нравится сидеть на них скрестив ноги и разглядывать картинки в журнале. Он начинает переворачивать страницы, и им вдруг овладевает желание заплакать. Он не понимает почему. О чем печалиться? Туман густеет, потом снова рассеивается. Он предвкушает удовольствие от ярких картинок, виденных им уже тридцать, сорок раз. Он знает, как кого зовут и что белые пузыри с буквами над головами фигурок означают, что они разговаривают. Сможет ли он когда-нибудь прочитать эти буквы? Дайте ему время, не торопите, не толкайте его – и он сможет. Но все куда-то спешат…

Чарли подтягивает к себе колени и открывает журнал на первой странице, где Бэтмен и Робин раскачиваются на длинной веревке, свисающей с крыши какого-то здания. Когда-нибудь, решает Чарли, он обязательно научится читать и узнает, что тут написано. Он чувствует руку на своем плече и поднимает голову. Это Джимпи, он протягивает ему цепочку. Медный диск крутится, поблескивает…

– Возьми, – ворчит он, бросает цепочку Чарли на колени и, хромая, уходит.

Теперь я понимаю, что для него это был весьма необычный поступок. Почему он сделал это? С той поры, благодаря профессору Немуру, доктору Штраусу и другим людям, работающим в колледже, я проделал долгий путь. Но что думают обо мне Фрэнк и Джимпи? Ведь я стал совсем другим…

22 апреля

Народ в пекарне здорово изменился. Они не просто игнорируют меня, я чувствую настоящую враждебность. Доннер хочет, чтобы я вступил в профсоюз, и еще раз повысил мне зарплату. Самое паршивое, что я не получаю от всего этого никакого удовольствия, потому что люди обижены на меня. Что ж, не могу винить их – они не понимают, что произошло со мной, а я не могу объяснить им. Раньше мне казалось, что они будут гордиться мной. Но это не так. Правда, мне есть с кем поговорить. Завтра вечером приглашу мисс Кинниан в кино отпраздновать прибавку. Если отважусь.

24 апреля

Наконец-то профессор Немур согласился со мной и с доктором Штраусом, что мне совершенно невозможно записывать свои ощущения, зная, что их будут читать другие. В своих записях я всегда старался быть абсолютно честным, но есть такое, что мне не хотелось бы делать всеобщим достоянием. По крайней мере, сейчас.

Теперь я могу оставлять у себя записи о самых тайных переживаниях, но при условии, что, перед тем как представить окончательный доклад в фонд Уэлберга, профессор Немур прочитает все и сам решит, что может быть опубликовано.

Сегодня произошло довольно неприятное событие. Я пришел в лабораторию пораньше, чтобы спросить доктора Штрауса или профессора Немура, можно ли мне пригласить Алису Кинниан в кино. Я уже собрался было постучать в дверь, но услышал, как они спорят друг с другом. Очень трудно справиться с привычкой подслушивать, ведь раньше люди всегда говорили и действовали так, словно я – пустое место, словно им наплевать, что я о них подумаю. Кто-то из них стукнул ладонью по столу, и профессор Немур закричал:

– Я уже информировал оргкомитет, что мы представим доклад в Чикаго!

Потом я услышал голос доктора Штрауса:

– Ты не прав, Гарольд. Шесть недель – слишком короткий срок. Он все еще меняется.

Потом опять Немур:

– До сих пор мы ни разу не ошиблись в своих предсказаниях и тем самым получили право обнародовать наши результаты. Повторяю, Джей, бояться абсолютно нечего. Все идет по плану.

Штраус:

– Эта работа слишком важна для всех нас, чтобы трезвонить о ней прежде времени. Ты берешь на себя смелость…

Немур:

– А ты забываешь, что руковожу проектом я!

Штраус:

– А ты забываешь, что тут замешана не только твоя репутация! Если результаты не подтвердятся, под ударом окажется вся теория!

Немур:

– Я проверил и перепроверил все, что можно, и думаю, что регрессия нам больше не грозит. Небольшой доклад не повредит нам. Я просто уверен, что все будет в порядке!

Потом Штраус сказал, что Немур метит на пост заведующего кафедрой психологии в Гэлстоне. На это Немур ответил, что Штраус вцепился ему в фалды и тащится за ним к славе.

Штраус:

– Без моей техники нейрохирургии и инъекций энзимов твои теории ничего не стоят, и скоро тысячи хирургов во всем мире будут пользоваться моей методикой.

Немур:

– Эти новые методики родились только благодаря моей теории!

Они всячески обзывали друг друга: оппортунист, циник, пессимист, и я почему-то испугался. Внезапно мне пришло в голову, что я не имею никакого права стоять под дверью и подслушивать их. Раньше для них это не имело бы никакого значения, но теперь, когда они прекрасно осведомлены о моих умственных способностях, вряд ли им захочется, чтобы я узнал об этом споре. Не дождавшись конца разговора, я ушел.

На улице стемнело, и я долго бродил, пытаясь понять, что же так испугало меня. Впервые я увидел их такими, какие они есть на самом деле, – не богов, даже не героев, а просто двух усталых мужчин, старающихся получить что-то от своей работы. А вдруг Немур прав и эксперимент удался? О чем же тогда спорить?

Так приглашать мисс Кинниан в кино или нет? Спрошу завтра.

26 апреля

Наверно, не стоит мне болтаться по колледжу без дела. Вид юношей и девушек, спешащих куда-то с книгами под мышкой, звуки их голосов – все это волнует меня. Мне хочется посидеть и поговорить с ними за чашкой кофе, поспорить о романах, политике, новых идеях. Интересно послушать, как они спорят о поэзии, науке и философии – о Шекспире и Мильтоне, Ньютоне, Эйнштейне, Фрейде; Платоне, Гегеле и Канте, и о других, чьи имена отдаются у меня в голове, как звуки огромного колокола.

Слушая их разговоры, я притворяюсь, что тоже студент, хотя и много старше. Я ношу с собой учебники и даже начал курить трубку. Глупо, конечно, но мне почему-то кажется, что я принадлежу к тому же миру, что и они. Ненавижу свой дом и свою такую одинокую комнатенку.

27 апреля

В кафе познакомился и подружился с несколькими студентами. Они спорили о том, сам ли Шекспир писал свои пьесы. Один из них – толстяк с потным носом – утверждал, что все пьесы Шекспира написал Марлоу. Но Ленни – коротышка в темных очках – сказал, что Марлоу – это чепуха и все прекрасно знают, что эти пьесы написал сэр Фрэнсис Бэкон, потому что Шекспир никогда не учился в колледже и не мог получить того образования, которое прослеживается в приписываемых ему произведениях. Тогда парень в шапочке первокурсника сказал, что слышал, как ребята в туалете говорили, будто пьесы Шекспира на самом деле написала какая-то леди.

Они говорили про политику, про искусство и про Бога. Никогда не предполагал, что Бога может и не быть. Мне становится немного страшновато, ведь я впервые задумался о том, что же такое Бог.

Теперь я понимаю, что одна из главных задач колледжа – объяснить людям, что то, во что они верили всю жизнь, на самом деле совсем не так и что ничто не является на самом деле тем, чем кажется.

Все время, пока они спорили, возбуждение так и бурлило во мне. Вот чего мне хочется больше всего на свете – ходить в колледж и слушать, как люди говорят о важных вещах.

Почти все свободное время я теперь провожу в библиотеке, глотая и впитывая в себя книги. Круг моих интересов достаточно широк: Достоевский, Флобер, Диккенс, Хемингуэй, Фолкнер – любые романы, которые попадаются под руку. Мой голод из тех, что нельзя насытить.

28 апреля

Ночью мне приснилось, как мама ругается с папой и с учительницей в школе № 13, где я учился, пока меня не перевели в 222-ю…

– …Он нормальный! Он нормальный! Он вырастет и будет как все остальные! Лучше, чем все остальные! – Она пробует вцепиться учительнице в лицо, но папа крепко держит ее. – Он будет ходить в колледж! Он станет знаменитым! – Она выкрикивает это снова и снова, вырываясь из папиных рук. – Он будет ходить в колледж!

Мы в директорском кабинете, и кроме нас тут полно народу. У всех смущенный вид, и только заместитель директора слегка улыбается и отворачивается, чтобы никто этого не заметил. В моем сне у директора длинная борода, он плавает по комнате и показывает на меня пальцем:

– Его необходимо перевести в особую школу. Государственная специальная школа в Уоррене – вот что вам нужно! Он не может оставаться здесь!

Папа выталкивает маму из кабинета, но она продолжает кричать и плакать. Я не вижу ее лица, но огромные красные слезы капают и капают на меня…

Утром я смог не только вспомнить сон, но и снова проникнуть памятью сквозь туман – туда, где мне шесть лет и где все это случилось. Норма еще не родилась. Мама – крохотная темноволосая женщина. Речь ее тороплива, а руки постоянно в движении. Помнится, она все время трепетала вокруг папы, как большая заботливая птица. Папа очень уставал на работе, и у него не было сил отмахиваться от нее.

Я вижу Чарли. Он стоит посреди кухни со своей любимой игрушкой – ниткой с нанизанными на нее бусинками и колечками. Он вращает нитку, она накручивается на палец, рассыпая вокруг яркие вспышки. Он может играть с ней часами. Я не помню, кто сделал ее и куда она потом делась, но помню, как он восхищенно смотрит на яркие мерцающие круги…

Она кричит на него… нет, она кричит на отца:

– Я не собираюсь забирать его из школы! С ним все в порядке!

– Роза, хватит обманывать себя, будто он нормальный ребенок. Посмотри на него. Роза! Ему уже шесть лет, а…

– Он не идиот! Он как все дети!

Папа печально глядит на сына, играющего со своей ниткой. Чарли улыбается и вытягивает руку, чтобы папа увидел, как здорово она крутится.

– Выбрось эту гадость! – вопит мама и бьет Чарли по руке. Нитка падает на пол. – Иди поиграй в кубики!

Чарли напуган этой внезапной вспышкой гнева. Он не знает, что будет дальше. Его начинает бить дрожь. Родители продолжают спорить, и голоса, перелетающие от одного к другому, туго охватывают его, сжимают внутренности. Паника.

– Чарли, марш в уборную! Только посмей наделать в штаны!

Конечно, он послушался бы ее, только ноги почему-то не двигаются. Его руки взлетают вверх, защищая голову от удара.

– Ради бога, Роза! Оставь его в покое! Посмотри, как ты напугала его. Всегда ты так, а бедный ребенок…

– А почему ты не помогаешь мне? Почему я все должна делать сама? Я каждый день занимаюсь с ним, чтобы он не отстал. Он просто медлительный, вот и все.

– Не обманывай себя, Роза, это нечестно. Ты дрессируешь его, как животное. Не приставай к нему.

– Мне хочется, чтобы он стал таким, как все!

Пока они спорят, живот Чарли болит все сильнее и сильнее, будто собирается взорваться. Он прекрасно понимает, что нужно идти в туалет. Он просто не может заставить себя. Куда удобнее сделать все прямо тут, на кухне, но это неправильно, и она ударит его. Он хочет свою нитку обратно. Если бы она была у него и крутилась, он смог бы удержаться и не наделать в штаны. Но игрушки нет – колечки и бусинки разлетелись по кухне, а нитка лежит около плиты.

Странно, хотя голоса доносятся до меня совершенно отчетливо, я по-прежнему не вижу их лиц, только размытые очертания. Папа – огромный и неторопливый, мама – маленькая и быстрая. Прислушиваясь к их спору, мне так и хочется заорать изо всех сил: «Да посмотрите же вы на него! Вниз, на него! На Чарли! Ему нужно в туалет!!!»

Они спорят, а Чарли стоит, вцепившись ручонками в свою красную клетчатую рубашку. В словах, проскакивающих между ними словно искры, слышны злоба и сознание своей вины.

– В сентябре он снова пойдет в тринадцатую и проучится весь год заново!

– Ну посмотри же правде в глаза! Учительница сказала, что он не способен ни к какой серьезной работе.

– Эта стерва? О, я знаю, как назвать ее в следующий раз! Пусть только начнет, и я напишу не только в попечительский совет! Я выцарапаю глаза этой грязной шлюхе! Чарли, что ты так извиваешься? Иди в туалет. Иди сам. Ты знаешь, куда идти.

– Разве ты не видишь – ему хочется, чтобы ты пошла с ним. Ему страшно!

– Отстань! Он прекрасно сходит и один. В книге написано, что это придаст ему уверенности и создаст чувство достижения цели.

Но ужас, который вызывает у Чарли холодная, облицованная белым кафелем комнатка, превозмогает все. Он боится идти туда один. Он протягивает к маме руки и всхлипывает:

– Ту… туа…

Она бьет его по рукам.

– Хватит, – говорит строго. – Ты уже большой мальчик. Иди прямо в туалет и сними штанишки, как я тебя учила. Предупреждаю – если обделаешься, накажу.