Читать книгу Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики - Дэниел Тюдор - Страница 7

Если в Северной Корее есть два обменных курса, то и экономик тоже две: «официальная» (в которой люди работают на государственных работах и получают от государства зарплату) и экономика «черного рынка», где люди зарабатывают не то чтобы нелегально, но и не совсем в рамках закона. Эту экономику не признают официально, но при этом и не запрещают. Именно она и работает в сегодняшней Северной Корее.

Нелегальные, но допустимые рынки в Северной Корее называют чанмадан. Это старокорейское слово и означает, собственно, «рынок» (южане, отправляясь на рынок, идут на сиджан; то же слово для обозначения рынка используется и в Китае; в Северной Корее слово «сиджан» используется только для описания официально разрешенных рынков) и восходит к средневековым корейским семейным сельскохозяйственным рынкам. Чанмаданы часто стихийно возникают на оживленных перекрестках узких, извилистых, грязных улочек жилых кварталов северокорейских городков или иногда организуются в специально построенных для этого зданиях. Такие здания можно увидеть даже на картах Google Earth; характерным было здание рынка с голубой крышей в районе Чэха-дон в городе Синыйджу у китайской границы. К сожалению, здание в конце концов снесли, но это не означает, что бизнес в Синыйджу прекратился – торговля просто переместилась в другие районы города.

Люди, открывающие свои прилавки и торговые точки на чанмаданах, должны оплатить налоговый сбор за них представителям власти – так государство вовлекается в маркетизацию. На некоторых крупных рынках действуют электронные регистрационные системы, с помощью которых контролируют налогоплательщиков. Торговцы в поисках новых клиентов часто на руках перетаскивают свои грузы через горные перевалы, реки, грязные долины и пыльные проселки, стремясь таким образом избежать пристального внимания правительственных чиновников, которые могут попытаться прекратить торговлю или, что вероятнее, потребовать свою долю с прибылей.

Типичный владелец торговой точки на чанмадане – это аджумма (замужняя женщина средних лет), принадлежащая к низшему или среднему слою общества. Наиболее близкий перевод этого слова на русский – «тетушка», «тетка». После утверждения неоконфуцианства в качестве официальной идеологии страны во времена династии Чосон (1392–1910) корейская культура оставалась подчеркнуто маскулинной и патриархальной; женским идеалом считался архетип хёнмо-янчхо («добрая жена – мудрая мать»), но при этом, особенно в крестьянской среде, чаще всего именно женщины, а не мужчины брали на себя функцию рыночных торговок. В сегодняшней Южной Корее бедные пожилые женщины продают овощи и рисовые лепешки на улицах, а в дождливые дни оккупируют выходы из метро корзинками с зонтиками. Так что в том, что большинство торгующих на чанмаданах в Северной Корее – женщины, нет ничего удивительного.

Есть и еще одна причина, по которой аджуммы царят на чанмаданах. В Северной Корее все совершеннолетние граждане приписаны к своим трудовым подразделениям, несущим государственную службу в обмен на скудное жалованье. Однако замужние женщины избавлены от этой повинности, что оставляет им время для торговли на рынках. Таким образом, они могут заработать достаточно много – много больше, чем зарплата их мужей, – что превращает их в основных добытчиц и ставит традиционные взаимоотношения мужа и жены под угрозу.

При этом и многие занятые на официальной работе занимаются частной торговлей – мужчины вполне могут присоединяться к своим женам за прилавком; им просто несколько труднее это сделать. Иногда люди месяцами не появляются в своем трудовом подразделении под предлогом недомогания – в это время они торгуют чем-то где-то в других частях страны. Об этом известно всем, но это никого не волнует. После возвращения торговец отчитывается в своем подразделении, проходит «очистительную» сессию самокритики или отделывается взяткой – и возвращается к своей обычной службе и работе[14].

Ассортимент чанмаданов предсказуемо составляют в основном товары первой необходимости. Сигареты северокорейского производства идут по достаточно низким ценам, но более востребованные китайские или российские в зависимости от бренда могут обойтись в сумму от 2000 (25 центов) до 20 000 ($2,5) вон. Плитка шоколада – примерно в 3000 вон (38 центов), килограмм риса – около 5000 вон (63 цента). Американская империалистическая кока-кола доступна широко и стоит примерно 6000 за банку – около 75 центов, что не так уж и отличается от ее цены в супермаркетах по всему миру. Банка китайского пива – Tsingtao или Harbin, например, – стоит 4000 вон (50 центов), чашка лапши быстрого приготовления – 7000 вон (88 центов), а банка растворимого кофе из Китая обойдется вам в серьезные 10 000 вон (доллар с четвертью). Правда, из-за сильнейших колебаний курса воны эта информация может серьезно устареть к тому времени, как вы будете читать эту книгу.

В образе дамы средних лет, приторговывающей сигаретами и лапшой с лотка, нет ничего особенно сложного. Однако экономическую сметку торговцев‑оптовиков, у которых приобретают свой товар эти тетушки, не стоит недооценивать. Так, оптовые торговцы рисом отслеживают (нелегально) по сообщениям иностранных радиостанций даты поставок международной помощи в КНДР[15]. С распространением новостей о грядущей поставке цена на рис на рынке падает на фоне общих ожиданий, так что задача оптовиков – распродаться как можно быстрей, еще до того, как новость станет общеизвестной. Информация о готовящейся поставке большой партии удобрений вызовет на рынке тот же эффект, равно как и сведения о хорошем урожае риса. Рис по-прежнему составляет основу рациона корейцев и остается основой их существования, поэтому цена на рис всегда в центре внимания. Государственное сельское хозяйство КНДР не производит риса в достаточном количестве[16], поэтому страна зависит от международной продовольственной помощи и импорта, восполняющего дефицит[17].

Чанмаданы распространены в КНДР повсеместно. Даже в Пхеньяне, где государственный контроль и лояльность к властям наиболее сильны, практически в каждой семье кто-то да связан с этой сферой деятельности. Даже туристический гид – человек, несомненно, пользующийся доверием властей, – не будет скрывать от иностранных туристов, что кто-то из его родственников торгует на чанмадане или хотя бы отоваривается там. Если человек не торгует сам, он может заниматься транспортировкой товаров, поиском поставщиков или умасливанием чиновников в рамках торговых операций. Публичным «лицом» торгового бизнеса может быть аджумма, а ее родичи и друзья, вероятнее всего, помогают ей кулуарно. Они могут иметь даже «долю» в бизнесе: многие торговые точки на чанмаданах оплачиваются вскладчину – так проще наскрести денег на обязательный сбор и закупать товар на продажу.

Фактически не быть торговцем может оказаться даже рискованнее, чем быть им. Семьи со средним и высоким доходом, об активном участии которых в рыночной торговле ничего не известно, могут попасть под подозрение в эксплуатации куда более предосудительных источников нелегального обогащения и в результате оказаться в зоне пристального внимания властей. Их могут заподозрить, в частности, в получении денег от родственников‑перебежчиков, проживающих в Южной Корее, или в соучастии в организации таких переводов. И действительно, северяне часто доносят властям на зажиточных соседей, не выказывающих очевидных предпринимательских интересов. Известны случаи, когда некоторые северяне притворялись, что занимаются бизнесом, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания и не вызывать подозрений.