Читать книгу СРО - Денис Александрович Дробышев - Страница 3

Аматидис недоуменно листал досье:

– Ты даже не свободный гражданин? Пришелец жалкий? Действительно, лицо землистое твое, но так бывает ― у людей, страдающих запором. Ты гуманоид? Но возможно ль, чтобы разведка ошибиться так могла? В докладе нет об этом даже слова!

Хлопотову показалось, что мысль о его инопланетном происхождении, пришедшая в голову похитителю, может поменять ход дела.

– Но как же мог ты получить образованье? И в паспорте твоем пометок нет о том, что ты с планеты прилетел. Постой, наверное, ты полукровка, а записали человеком по отцу? Или фиктивный брак с землянином был заключен твоей мамашей?

«Притворяться гуманоидом или нет? Черт его знает, к кому этот грек относится лучше: к людям из компании Охальника или к бесправным пришельцам? Хотя, если решили убить, все равно убьют. Будь что будет», ― подумал Хлопотов и сказал правду:

– Нет. Я ― человек. Просто у меня поры сильно забиты, оттого и лицо кажется серым. Я тональным кремом пользуюсь, а сейчас он потек от жары.

– О чем ты говорил тогда, безумец, когда приплел пришельцев в разговор?

– Я с ними работал в цехах на железной дороге. Когда я был еще совсем мальчишка, отец определил меня в ремонтную бригаду на вагонный участок.

– Зачем? В Москве немало мест рабочих, достойных расы человечьей.

– Каприз упрямца. Отец не верил в успех СРО-проекта, а всех финансистов считал его приспешниками. Вот он и заставил меня работать в депо за то, что я против его воли поступил на экономический факультет.

Хлопотов вспомнил фразу, часто повторяемую отцом в подпитии: «Юношам, вместо того, чтобы считать чужие барыши и глядеть в звездные дали, нужно учиться крепче стоять на земле». Наглое похищение подтверждало правоту отца и насчет неустойчивости положения космического менеджера, и насчет изнанки СРО-процесса.

Но это теперь было очевидно, а десять лет назад студент экономфака Витя Хлопотов изучал биографии СРО-магантов и мечтал оказаться рядом с ними. Саморегулируемые организации (сокращенно ― СРО) зарождались полвека назад как профессиональные союзы коммерсантов. Организация профсоюзного движения среди бизнесменов происходила под пристальным взглядом правительства. Главари ассоциаций собирали дань со всех предприятий своей отрасли и часть прибыли несли депутатам и чиновникам, чтобы те принимали выгодные им законы и указы. Проработала эта штука не долго. Хлопотов не помнил, какой именно президент подписал соглашение о вступлении России во Всемирную торговую организацию, но помнил вывод, который был жирным шрифтом обозначен в учебнике: «ВТО погубило российскую промышленность, которая не выдержала конкуренции с захватившими рынок иностранными конкурентами».

Дальнейшую историю саморегулирования Хлопотов изучал уже в корпорации Охальника на курсах повышения квалификации. «Банкротство предприятий, по идее, должно было привести к развалу профессиональных ассоциаций. Нет производства ― нет промышленного лобби. Логично? Но заводы заросли таежным лесом, а СРО до сих пор процветают. Как так?» ― недоумевал Хлопотов, будучи СРО-шным новобранцем. Противоречие разрешилось, когда начальство посвятило его в секреты программы космической колонизации. За прозрение пришлось заплатить подпиской о неразглашении государственной тайны и возможностью выезжать за границу. Однако сегодня утром выяснилось, что за комфорт, обеспеченный господином Охальником ― ведущим игроком СРО-проекта, придется платить дороже.

– Не останавливай рассказ, я это не люблю. Ты начал про отца, продолжи!

Аматидис нахмурился, и Хлопотов тут же прервал размышления:

– Мама рассказывала мне, как взлетели первые ракеты, тогда они с отцом только начали встречаться. Он был чуть ли не единственным из ее знакомых, кто не радовался и не ликовал вместе со всеми. Папаша говорил, что челнок «Буран» тоже один раз слетал, а после этого по всей стране ввели талоны на продукты.

– Я сам отец, ― перебил Аматидис, ― и не могу понять, как любящий родитель мог сына своего в одну бригаду к нелюдям определить?

– Он называл это «пощупать жизнь». Предполагалось, что через тяжелый труд мне откроются истинные ценности, я отброшу ложные ориентиры и выучусь на инженера.

– Довольно странно это! Даже для меня.

– Да уж, батя был самодур, но мужик он был добрый ― с самого начала сочувствовал гуманоидам. Теперь это даже модно в либеральных кругах ― говорить о правах пришельцев. Но отец все видел по-своему, говорил, что между нами и ними нет никакой разницы: пока не пригнали переселенцев с других планет, принято было оскотинивать людей.

– И что ты мыслишь о родительской науке? Кем стал ты ― человеком? Иль приблизился к скотам инопланетным?

– Не знаю, ― Хлопотов про себя отметил, что лицо Аматидиса смягчилось. Подумалось даже, что его не убьют. Может только ребра сломают. Он продолжил:

– Я тогда о личностных деформациях не задумывался. Меня занимал только один вопрос ― сексуальный. Я был девственник и находился в состоянии постоянного возбуждения. Папа отправил меня туда, где, по его представлениям, пахнет солидолом и трудовым потом. Но воздух над вагонным участком отчего-то был пропитан запахом мужского семени и несвежего женского тела. Так пахла жизнь, но не та, абстрактная, которую хотел показать отец, а настоящая, животная жизнь ― жизнь под небом и на колесах.

Аматидис оторвался от этюдника. Хлопотов продолжил:

– В первый рабочий день я еще не знал, что проработаю в депо до окончания вуза. Я думал, это временно, пока отец не забудет свою блажь. Блестели рельсы, посвистывали маневровые локомотивы, гуманоиды тащились к цехам. И еще повсюду сновали пришелицы. Проводницы! Я даже остановился посмотреть, как одна залезает на вагон. Она приподняла юбку, задрала ногу на ступеньку и лихо запрыгнула в тамбур. Я видел ее белое бедро!

Под воздействием пережитого шока Хлопотов разговорился. Он уже не думал о реакции похитителя. Он вспоминал:

– В первый день я остановился перед входом в ремонтный корпус. Из ворот пахнуло сыростью. Было жутковато. И вдруг ― рука! Я обернулся ― какой-то маленький усатый гуманоид трепал меня по плечу:

– Новенький? ― спросил он меня, а я смотрел на его руку. Ногти его были изъедены грибком и походили на звериные когти.

– Не бойся, ― говорил он, ― здесь только первые десять лет тяжело, а потом привыкаешь. Я не успел ответить, как он утянул меня за собой, во мглу корпуса. Мы познакомились ― пришлось пожать его страшную руку. Представился он необычно ― Рейган. Во времена разборок за нефтяные планеты он был пулеметчиком лазерной установки на орбитальной станции. Я слышал, что ветеранов той кампании в шутку зовут джедаями или уважительно ― Звездными войнами. Но этот гуманоид был смешной и безобидный, вот его и прозвали Рейганом в честь американского президента, грезившего космическими баталиями.

Хлопотов говорил о самой тяжелой в своей жизни работе, но на душе почему-то стало легче:

– Лицо мое было тогда совсем светлым и даже розовым. Рейган догадался, что я человек, что студент и что устроился на временную подработку. Он хвалил меня: «Правильно. Закончишь учебу ― и в кабинет. А мы ― волы. Отцы наши прилетели сюда в надежде на лучшее. Но прожили как каторжники. Теперь мы за них лямку тянем, пока не положат в гроб и не забросают глиной». Эти слова запали мне в душу. Я их всегда вспоминаю, когда стою в пробке и встречаюсь глазами с дорожным рабочим или вижу, как пришелица треплет заснувшего на скамейке пьяного мужа.

– Воистину ты ― жалкий пораженец. Сочувствие к пришельцам ― первый признак духовного недуга. В движении «Галактика свободы» ты случаем не состоишь? О, знал бы ты, как ненавистно племя ваше мне и Зевсу ― отцу людей, пришельцев и богов!

Хлопотов уже не обращал внимания на реплики Аматидиса:

– Помню, как впервые зашел в мастерскую. В сигаретном дыму сидели гуманоиды. У мастера была борода, он кашлял, матерился, и непонятно было, человек он или пришелец. Мне дали ящик для инструментов, но Рейган высыпал из него весь инвентарь. Я удивился, но спорить не стал ― мастер определил его в мои наставники.

Мы долго шли по рельсам, подлезали под вагоны, продирались сквозь бурьян. Наконец, Рейган привел меня к окну вагона-ресторана и сказал ждать сигнала.

Я сидел на ящике в зарослях заляпанного мазутом репейника и смотрел по сторонам. Рейган все не свистел. Зато я успел подглядеть, как в купе резервного вагона переодевается проводница. Вдруг в окне что-то мелькнуло и тут же шлепнулось в кусты. Рейган высунул голову и велел спрятать то, что упало. В траве я отыскал добычу ― это был сырой куриный бройлер. Я сунул его в пустой ящик и залез на вагон.

К тому времени я не успел попутешествовать, поэтому в вагоне-ресторане было волнительно. Тут не оказалось белоснежных скатертей и ковровых дорожек, барная стойка была закрыта фанерным щитом, а столы сложены. Все свободное место занимали коробки с продуктами и дешевой электроникой.

Я рассматривал чудесный ящик Рейгана: трогал муфты и краники, перебирал болты и гайки, колол пальцы о жала гвоздей и заусенцы пружин. А он устранял течь в кондиционере и отпускал фразы вроде: «На семнадцать дай накидной!» ― или ― «Уснул, студент?».

Повар тыкал вилкой жарящихся кур, директор ресторана считал коробки. Наконец, Рейган спрыгнул с табурета и громко сказал, что пойдет в туалет ― мыть руки. Но я видел, что вместо этого он шмыгнул в кухню. Оттуда он вышел неестественным, спортивным шагом. Я поспешил за ним. Мы почти достигли тамбура, как повар крикнул:

– Мужики, стойте! Стой, слесарь ― ты горишь!

Мы замерли. Спецовка Рейгана и вправду дымилась. От самой кухни за ним тянулся шлейф белого пара.

– Смотри сам, гад, не сгори! ― крикнул Рейган и спрыгнул с вагона. Я за ним. Потом мы долго бежали, борясь с высокими лопухами. Когда выдохлись, легли. Оказалось, что Рейган стянул курицу прямо с вертела, и пар шел от нее. Обожженную грудь он обтер грязной тряпкой. Ту же ветошь он постелил на ящик и разломил добытую птицу. Клянусь, что в жизни не ел вкуснее этой курицы!

Я волновался, что директор ресторана пожалуется на нас мастеру, а тот сообщит о моем поведении отцу.

– О да! Он не был бы в восторге от истин, что открыл тебе тот грязный гуманоид! ― засмеялся Аматидис. Хлопотов подумал, что смех чокнутого магната ― это хорошо, и продолжил:

– Потом Рейган предложил мне выпить. Я отказался. Я вообще долго отказывался, и потом если и пил с гуманоидами, то совсем понемногу! Зря. В корпорации Охальника я понял, что люди пьют не меньше, просто употребляют дорогие напитки.

Рейган выпил залпом чекушку и спросил, есть ли у меня девушка, и я соврал, что есть, даже назвал ее имя ― Надежда. Рейган сделал вид, будто поверил, и сказал, что у него давно не было никаких надежд.

– Мы с женой уже давно не трахаемся, ― говорил он о себе, ― я, жена, теща и сын спим в одной комнате. Я иногда жене говорю: давай по-тихому! Она ни в какую: малыш проснется, увидит и испугается. «Кого? Тебя, дуру не накрашенную?» ― «Нет, ― отвечает, ― тебя, хмыря немытого». Так и засыпаем.

В обед мы вернулись в мастерскую, насадили на арматуру сырую курицу, которую я поймал в кустах, и кинули на кузнечный горн. Рейган и цеховые гуманоиды пили настой из забродивших ягод и закусывали грилем.

Я грыз прожаренные крылышки и думал о Рейгане. Его история казалась мне шокирующим эпизодом из семейного быта пришельцев. Я был уверен, что у меня в будущем все будет по-другому, по-человечески ― и работа, и личная жизнь. Просто нужно было переждать, пока перегорит отцовская дурь.

У Аматидиса зазвонил телефон, и допрос прервался.