Читать книгу Кваки против слепой старухи - Денис Александрович Игумнов - Страница 1

«Того света не существует» – моя первая осознанная мысль после возвращения из тьмы. До этого я блуждал в потёмках невесомости и через меня текло и проходило, проносило и пробивало что-то огромное и необъятное, как сама вселенная. Я растворялся в этой великой неопределённости, не спал и не бодрствовал, и даже не осознавал, что всё это со мной происходило, пока не вернулся в яркий свет реальности, пока в меня не вернулась боль. Я жив! И значит, загробного мира не существует. Поспешный вывод, но тогда он мне показался глыбой истины, поправшей и похоронившей под собой все мои сомнения, все мои надежды.

Рядом со мной присутствовал человек. Я видел чётко его силуэт на режущим глаза своей яркой чистой снежной белизной фоне. Сквозь туман слёз, как защитной реакции моего организма, пытающегося защитить зрение от возможной слепоты, не сразу, постепенно, силуэт начал приобретать индивидуальность черт, окончательно убедивших меня, что не всё ещё кончено.

Лиля. Так звали моего ангела спасителя. Влюбился я в неё сразу. С первого взгляда. Оказалось, что так бывает, что такое чувство не поэты выдумали. Они подсмотрели и описали, первыми прочувствовали, а мы, грешные, пошли за ними следом. Сам писать стихи не умею (хотя, будучи юношей, пытался пару раз что-то такое наваять на фоне переизбытка половых гормонов в крови), но поэтов уважаю, особенно Есенина.

Я лежал, видимо на койке, в комнате с тёмными голыми стенами и без мебели (не считая моей кровати, стула и тумбочки), а она, одетая во всё белое, склоняясь надо мной, с тревогой всматривалась, выискивая на моём лице признаки изменения состояния к лучшему. Кома, как я подозреваю, во власти которой я оказался по своему горячему желанию закончить все дела на земле и уйти, как я надеялся, на небо, – не самая дружелюбная леди на свете. Кости моего черепа, армированные усилиями современных докторов Менгеле и их бесовским эликсиром, выдержали выстрел в висок с расстояния всего в пару сантиметров. Кожу снесло, мясо выжгло, кости вдавило в мозг. Дальше не помню, но предположить не сложно. После моей неудачной попытки суицида, когда сознание меня покинуло, осиротевшее тело полетело с обрыва в пропасть. То, что не смогла сделать пуля, предстояло закончить острым камням скал. И здесь моё многострадальное тело выручило своего безалаберного хозяина. Падение со стометровой высоты доконает любого – и меня поломало, скрутило, ошкурило.

Потом мне рассказали, что нашли меня висящем на ржавых иглах ежа, скрученного из арматуры и ждущего жертвы на дне пропасти. Как здесь, рядом с горной речкой оказалась эта груда металлолома никто не знал. Те, кто спасли меня, оказались людьми пришлыми в этих местах, а местных теперь днём с огнём не сыщешь. Лиля мне подробно рассказала, где меня нашли и что там было. Это её приёмный отец, Мирон Григорьевич, заметил человека, угодившего в ловушку.

Лилю удочерили, когда она была достаточно взрослой девочкой – в тринадцать лет. У неё родители погибли в той же авиакатастрофе, что и семья Мирона Григорьевича – жена и две девочки, – вот он и решил спасти девочку от детского дома, а себя – от одиночества. Таким способом можно было, если не убрать, то хотя бы унять боль ужасной невосполнимой потери близких. Полковник поступил как настоящий мужчина и отец, кем он и был на самом деле.

Должно быть выглядел я не лучше, чем труп, поэтому Мирон Григорьевич с его людьми вначале вообще хотел пройти мимо. Мало ли по нынешним временам мертвецов гниёт на дорогах. Не сосчитать. Всех не перехоронишь. Но, на моё счастье, я привлёк – уж не знаю чем – их внимание. Осмотрев меня, разведчик с удивлением обнаружил, что я живой. Меня сняли и принесли в их родной анклав «Журавль».

Сколько я провисел там, в горах на крючьях арматуры, сказать сложно. Судя по событиям, произошедшим в мире, не меньше недели. Без сознания в анклаве я пролежал ровно 99 дней. И всё это время Лиля за мной ухаживала, смотрела, перевязывала, ставила уколы, мыла и выносила из-под меня нечистоты. Не самое лучшее занятие для двадцатилетней красивой девушки. Даже трудно представить, что она испытывала, когда видела всю эту грязь и нюхала всю эту вонь. Доброе сердце, нежные руки, сострадание к раненному, но, наверное, и что-то ещё.

Её образ, почти что святой для меня, врезался в память навечно. Русые длинные волосы, забранные в толстую тяжёлую медовую косу, ямочки на розовых щёчках, всегда появляющиеся, когда её и без того светлое лицо озаряла лучезарная улыбка. А, боже мой, какие у неё были глаза! Большие и не просто зелёные, а изумрудные, излучающие мягкий, завораживающий своей красотой свет. Лилия полностью соответствовала своему имени: небольшого роста, стройная и токая, как цветок, невесомая, прекрасная и без анатомических излишеств. Точёная фигурка.

Первое, что Лиля мне сказала, было почти материнское:

– Ты проснулся…

Мне особенно понравилось, что она сразу обратилась ко мне на «ты». Я никогда не нуждался в ложных проявлениях уважения, доверие – вот что меня привлекало в людях. Из её слегка выдвинутых вперёд губок такое обращение звучало органично, сразу же располагало к доверительному общению и показывало отношение к миру в целом.

На первые слова Лили, обращённые ко мне, я хотел ответить: «Я в норме», – и не хотел показывать девушке слабость, но у меня ничего не вышло. Даже хрипов я не сумел из себя никаких выдавить. Я бы и писку был бы рад, так нет, а значит, я далеко не в норме, как заносчиво хотел показать моему ангелу спасителю.

– Не беспокойся… – Лиля, поняв по моим глазам, что я, напрягаясь, хочу ей что-то ответить, да не могу, пришла на помощь: – Тебе рано ещё. Не волнуйся. – После последних слов она положила мне свою прохладную узкую ладонь на лоб. И тут я почувствовал, насколько я действительно не здоров. Мой лоб раскалился, как печь, а лёгкое прикосновение руки Лили принесло мне несказанное облегчение. Я отвёл от её лица взгляд, хоть мне это было и нелегко, и посмотрел на себя. М-да. Меня замотали наподобие мумии, обложили гипсом, и моя многострадальная голова тоже сейчас наверняка походила на ватный забинтованный-перебинтованный шар с червоточиной лица ровно посередине. Кстати, голова у меня не болела совсем, как будто её не существовало, а всё остальное тело ныло, как прогнившей до корней старый зуб мудрости.

Вот и весь разговор. Погладив лоб, Лиля отошла, выпала из моего поля зрения. Её успокаивающий образ уступил место бородатому угрюмому мужику, который грубо, как мне показалось, схватил меня за предплечье и сделал больно. Укол. Всё же здорово я расклеился, раз игла шприца принесла мне такое ощущение, словно меня на пику насадили. Теперь боль я переносил не так, как раньше. К счастью для меня, через минуту после инъекции, меня посетило блаженное забвение.

По моим подсчётам прошло не меньше двух недель до того дня, когда издаваемое мной мычание стало походить на человеческую речь. Я всё ещё был слаб, но уже мог разговаривать с Лилей, а это самое главное. Она всё так же ухаживала за мной, не допуская других, лично кормила и прочее. Одно её присутствие уже создавало оздоровительный эффект. Жаль уколы и капельницы мне продолжали делать нелюдимые бородачи. По названию их анклава я про себя всех их называл – Журавли. Бородатые Журавли. А что? И не такое бывает. Здесь все мужчины носили окладистые бороды, а женщины выглядели, как женщины, а не как бесполое недоразумение, порождённое агонией современной цивилизации. Но с течением дней мне становилось лучше и их пытки иглами и катетерами я переносил всё легче и легче. Способность к ускоренной регенерации постепенно возвращалась в тело. Главная проблема состояла не в возможностях тела, а в силе моего духа. Я до того как, открыв глаза, увидел Лилю, не хотел жить. Большинство привитых моей плоти механизмов защиты принудительно отключил разум, а теперь системе организма их приходилось реанимировать, очищая от ментальной ржавчины. Процесс оживления буксовал, жизнь возвращалась в члены не охотно, но главное, что он, этот самый непостижимый для моего ума процесс шёл. Мне хотелось поскорее выбраться на свежий воздух, погреться под весенним солнышком, а то в том помещении, где меня разместили, отсутствовали окна. Оно и понятно, львиная часть анклава пряталась под землёй, скрывая людей от гнева звероморфных врагов.

– Ты уже можешь и вставать, – говорила мне Лиля, помогая мне подняться с постели на ноги. – Всё будет хорошо, скоро ты и бегать начнёшь. Ты же крепкий, я это сразу поняла. Никто из братьев верить мне не хотел. Даже мой отец и тот, сняв тебя там, в горах, поначалу, хотел оставить. Шансов не было. Ему наш врач сказал, что до анклава ты точно не дотянешь, скончаешься в пути. Хорошо, что папа не привык так поступать. Он рассудил, что, если ты умрёшь в дороге, значит, так бог рассудил, а он грех на душу не возьмёт. Хотя тоже в тебя не верил.

– Неважнецкий у вас врач. Мне приходилось разных лепил повидать, ваш не из лучших.

– Что ты! – брови Лили удивлённо приподнялись. – Виталик хирург волей божьей. Он тебя вытащил с того света. Оперировал семь часов без отдыха, собирал тебя по частям, старался. Обязательно, не забудь, скажи ему спасибо.

Дыша, как запальный конь, повиснув на хрупких плечах Лили, я обходил кругом мою койку, пыхтел и понимал, что она права, а я нет. Тот самый бородач, что вкалывал в меня ежедневно по сто граммов, а вначале и больше, разных медикаментов, спас мне жизнь и, на моё счастье, оказался искусным полевым хирургом. Да, но вот только это не его заслуга, что я дышу. Без внимания Лили и её заботы, я бы, несмотря на все старания мастера хирургических дел Виталика, не выжил. Брык – и под землю спать беспробудным сном.

– Как скажешь. Не думай, я ему благодарен, а больше тебе. Лиля, ты моя спасительница. Мой ангел.

После моих слов Лиля зарделась. Ей было приятно, и она стеснялась того, что ей приятно. У неё так соблазнительно краснели щёчки при этом, что мне захотелось её поцеловать.

– Ну что ты… Я как тебя увидела, так сразу поняла, поверила…

– Во что?

– Да так, ничего, – Лиля опять смутилась. Ну что за чудо? Она лучшая девушка на земле.

Сделав два круга вокруг кровати, я с помощью Лили улёгся обратно. Устал: какой же я паралитик немощный, а хотел ещё её поцеловать. И как ей не противно ко мне прикасаться? Что она во мне нашла? Нет, ну нашла ведь, разглядела в полутрупе нечто такое, что сделало её моей седелкой. И не говорите мне, что это просто от доброго сердца. От этого, конечно, тоже, но что-то было ещё. Большое и недоступное большинству людей. До встречи с Лилей я думал, что и для меня недоступное.

Стоило мне немного отдышаться, как меня пришёл проведать Мирон Григорьевич – глава анклава.

– Дочка, – обратился он к Лиле с самого порога, – оставь мужчин наедине, нам поговорить надо.

– Хорошо, папа, – скромно опустив глаза, Лиля покинула комнату.

Мирон Григорьевич, пододвинув стул к изголовью кровати, степенно уселся. Здоровый такой мужик, на медведя похож. До бровей зарос коричневым, с серебряными нитями благородной проседи волосом, всегда суровый, со сведёнными к переносице толстыми гусеницами бровями на широком, как лопата, загорелом лице потомственного пахаря. Приёмный отец Лилии и глава, а по совместительству и духовный пастырь всех братьев и сестёр анклава, внушал уважение всем тем, кто с ним имел дело. Иначе и быть не могло. В прошлом боевой полковник, в составе объединённого отряда спецназа прошедший через горнило нескольких локальных войн и нашедший в конце времён собственного бога, выведшего его самого и людей, ему поверивших, из кромешной тьмы к свету. Мне он напоминал такого основательного кержака старообрядца, которого невозможно согнуть и нельзя подчинить. Мирона Григорьевича можно было только уничтожить, но его дух остался бы невредим и в пламени огня инквизиции – я уверен. Таких, как он, убить нельзя. Тело умрёт, идея останется, будет стучаться в сердца людей, пока добро не победит, или сама вселенная не свернётся обратно в точку.

– Как здоровье?

– Вашими молитвами, – в тон ему ответил я.

Ко мне глава анклава «Журавль» стал регулярно приходить после того, как я начал осмысленно воспринимать мир. Он вёл со мной беседы за жизнь, даже когда я не мог ему отвечать, он объяснял, рассказывал, аккуратно вводя меня в курс дел изменившегося до не узнавания во время моего вынужденного отсутствия мира. То, что я узнал, оптимизма не вселяло. Всё началось примерно за неделю до того, как я пустил себе пулю в висок. Я ничего об этом не знал, потому что всю эту злосчастную неделю блуждал в горах в поисках места моего прощания с жизнью. Получалось так, что, когда я упал с обрыва, мир людей уже начал соскальзывать в запредельное безумие непостижимого ужаса.

Мои старые знакомые крысы оборотни, строители Веррата Рейха, всё же применили своё безбожное климатическое оружие. По земле прошёл отравленный спорами геномодифицированной амёбной ликогалы ливень. Изрядно, в одночасье, поредевшее от пандемии скоротечно протекающего рака вида «нома», человечество вынужденно уступило пальму первенства доминирующего на планете вида.

Человека сбросили с пьедестала, но за осиротевший трон разгорелась третья мировая война между крысами оборотнями и моими бывшими хозяевами рептилоидами. По неизвестным причинам природа на применение с той и другой стороны невиданных доселе систем новейшего вооружения, созданного нечеловеческим разумом, отреагировала по-своему – некой аллергической реакцией. То там, то здесь возникали места местного воспаления реальности, в которых неизвестно из каких дьявольских вселенных появлялись настоящие монстры, которым было совершенно безразлично, кого убивать и кого пожирать – будь то люди или представители конкурирующих с ними рас. Зараза расползалась. Оставшиеся в живых после пандемии водяного рака, фантастически заразной амёбной онкологии, люди сбивались в стаи, группы, общины. Самые сильные группы создавали анклавы – подземные крепости – и там держали оборону. Веррата и рептилоиды продолжали вести войну друг против друга, а людей и та, и другая сторона периодически использовала, как временных союзников (пушечное мясо) в битвах. Но и на рептилоидов и крыс вели охоту пришельцы из темноты.

– Егор, продолжая вчерашний разговор, скажу, что у нас осталась последняя надежда. Дела людей плохи. В наступившей эре хауса расовых войн нам не выжить, к какой бы стороне мы не прислонились. Ни ящеры, ни крысы нам не союзники. Для нас есть единственный выход – консолидироваться и драться за себя, а не за кого-то.

– Повстанцы?

– Да, я тебе о них рассказывал. Под Москвой, в области, действуют повстанческая армия. Насколько я знаю они единственные, кто оказывает активное сопротивление звероморфам. Вчера на общем собрании актива мы приняли решение идти на соединение с повстанцами.

– Правильно, конечно. Вот только далековато идти придётся. Почти полторы тысячи километров.

– По пути будем агитировать другие анклавы, думаю желающих присоединиться к нам наберётся предостаточно. Так что расстояние в полторы тысячи километров нам в помощь. В анклаве останутся лишь женщины, дети, больные и небольшое охранение. Все остальные, способные носить оружие, пойдут на соединение с повстанцами.

– Ну, а как вы их, ну этих самых повстанцев, искать собираетесь? Московская область не маленькая по площади.

– Воооот, – Мирон Григорьевич поднял руку с указующим перстом, нацеленным в потолок. – Почему я вчера и собирал анклав на общий совет. К нам на связь вышли представители повстанцев. Оказывается, их разведывательные и агитационные группы действуют по разным направлениям. Руководство армии специально высылает эти группы для вербовки новых бойцов. Командир группы, вышедший с нами на связь по рации, Эдуард Леонов, первым предложил идею совместного похода на Москву, в процессе которого мы совместно с ними будем вербовать добровольцев на дело борьбы с игом звероморфов.

– Вы их видели? Они уже здесь?

– Представителей повстанцев? Обещали к вечеру к нам прибыть. Им до нас ходу чуть меньше, чем двое суток. Позавчера они с нами связались, значит, сегодня будут.

– Жаль, что я так слаб и не смогу их вместе с вами встретить. У меня личные счёты с рептилоидами, поэтому я с великой радостью пойду с вами.

– Нет.

– В смысле – нет?

– Ты не выдержишь дороги. Я разговаривал с нашим доктором, он говорит, что велика вероятность воспаления мозга.

– Да что этот ваш лепила понимает вообще! – Я возмутился. Ещё бы! Меня оставляют с бабами, а сами идут на войну. Я мечтаю отомстить обманувшим меня ящерам, да и крысюкам тоже. – Моё тело регенерирует не так, как у обычных людей. Вы же знаете, меня пять лет назад изменили. Теперь я идеальный воин, буду незаменимым для вас в любом бою.

– Егор рисковать твои здоровьем мы не собираемся. Именно потому, что ты ценен для нас, да и для людей в целом. Не беспокойся, присоединишься к нам позже. Есть всего два по-настоящему больших народа на земле – китайцы и мы русские. В истории обоих народов часто случались вторжения и битвы. История их приучила жить рядом с не такими, как они, людьми иной породы. Китайцы так те вообще на завоевателей, по большому счёту, внимания не обращали. Они могли это себе позволить. Их всегда было больше в несколько десятков раз, чем тех, кто приходил к ним с огнём и мечом. Они просто переваривали завоевателей, как этнос, делая их через пару веков настоящими китайцами. Мы же в основном уживались и с теми, кто хотел нам зла, и с теми, кому мы делали добро, что просто только на первый взгляд. У русских выработался природный механизм коллективной терпимости к чужому способу существования. Мы научились жить вместе с представителями совершенно разных генотипов человеческого рода.

Европейцы, например, до последних пор понять не могли и не хотели, как это мы умудряемся терпеть некоторые вещи от других нетитульных наций, живущих в нашей стране. Да вот так и терпим, и дружим, и воюем вместе, праздники справляем. Ссоримся иногда? Ну, а куда же без этого? Даже ссора, которая оканчивается межнациональным конфликтом с тысячами жертв, не повод устраивать нам, русским, этническую резню малым народам. Мы учим любви, а не смерти. Нам удалось и с рептилоидами войти в тысячелетний симбиоз. Взаимовыгодный обмен знаниями и силой. Русский народ – светлый, мудрый народ.

– Вот они нам и оплатили.

– Что поделаешь, – Мирон Григорьевич развёл руками. – Выживает сильнейший. Но запомни: нас хоронить ещё рано. И себя не хорони, не надо.

Давая мне понять, что разговор окончен, полковник встал, кивнул мне – мол, держись, и ушёл. Не прошло и трёх минут после его ухода, как ко мне вернулась Лиля. Она принесла завтрак.

– Ты знаешь, у нас событие, мы ждём гостей.

Лиля выглядела оживлённой. Ей, как и любой девушке её возраста, хотелось праздника, танцев, ухаживаний. Мне стало немного обидно: я уже заочно её ревновал к этим пришлым повстанцев. Ну, конечно, зачем ей инвалид, когда есть бравые бойцы, не боящиеся ничего на свете. Не справедливо по отношении к ней, но с чувствами я ничего поделать не мог. Вот выздоровею, тогда и возьму все эти сопли под контроль.

– Знаю, твой отец рассказывал.

– Ты чего такой хмурый сегодня? А, Егорушка?

– Ничего. – Я прям себя не узнаю: надулся, как маленький, и чую – слёзы на глаза наворачиваются. Не в порядке моя нервная система, вредно, знаете ли, в голову себе стрелять, приводит к таким вот нежелательным последствиям. Вдруг я так до конца и не восстановлюсь, и навсегда останусь таким вот плаксой. Фу. Самому от себя тошно. – Нет, правда, тебе, наверное, надо готовиться ко встрече с гостями? Так ты иди, я тут сам как-нибудь справлюсь.

Лиля, немного опешила от такого моего отношения, несправедливого, надо сказать, отношения. Ресницы захлопали у неё, как крылья, глаза стали большими и затуманились.

– Егор, ты подумал, что я тебя брошу?

– Да нет, – начал я юлить.

– Ну хочешь, я вообще никуда не пойду, с тобой останусь.

– Нет уж, иди, раз так хочется.

– Глупый какой. Какие же вы мужчины всё же дети…

Лиля повернулась ко мне спиной и пошла к двери. Сердце моё ушло в пятки. Что я натворил! Или я оказался прав, и Лиля просто меня жалела? Лиля подошла к двери, закрыла её на щеколду и вернулась к моей постели. Она снова улыбалась. Шнурки на платье поддались её ловким пальцам на удивление легко…