Читать книгу Дети мертвого Дракона - Денис Бушлатов - Страница 3

1

Дом стоял на самом краю кладбища, отделенный от кладбищенского забора лишь узкой дорогой. Двухэтажная постройка из выщербленного временем ракушечника квартир на десять, не более. Вадиму всегда казалось отчего-то, что в таких вот покосившихся, ветшающих жилищах обитают исключительно бородатые геологи да барды-любители в растянутых свитерах под горло. Он даже представлял себе запах захламленных крошечных квартир – сыроватая затхлость. Так пахнет давняя болезнь. Так пахнет безнадега.

Он задумчиво посмотрел на дом, который беззастенчиво пялился на него черными, без проблеска света глазками-окнами. Одно из них было плотно забито почерневшими сырыми досками. На втором этаже впрочем, тускло светились сразу два окна. Вадим испытал внезапную сильную гадливость и отвернулся. Теперь он смотрел на кладбищенский забор – серовато-черный в сумерках. На грязном камне кто-то большими детскими буквами написал: «Жгите плющ! Он душит деревья!» Над забором возвышалось несколько совсем уж черных статуй с отбитыми головами. Словно в насмешку над неизвестным автором, все они были увиты тем самым плющом-душителем.

Он снова повернулся к дому. Двери единственного подъезда были нараспашку. За ними едва угадывалась площадка первого этажа, погруженная в вязкий, густой как патока мрак. Дом казался Вадиму мертвым. Мертвым… и в то же время… затаившимся, хищно подглядывающим светящимися гнилью окнами.

Он прищурился, и ему показалось, что там, на втором этаже, за полупрозрачным тюлем неподвижно стоит гротескная фигура с двумя головами. Но стоило ему моргнуть, как морок пропал.

Равно как и желание идти в этот чертов дом.

Сумерки сгущались. В воздухе повис тонкий, едва заметный запах мокрого асфальта, должно быть, где-то пролился дождь. И все же воздух был совершенно неподвижен; густая зелень за кладбищенским забором стояла не шевелясь.

– Вот же чертов дед! – Вадим и сам не понял, как сказал это вслух. Собственный голос показался ему тонким и невероятно жалким.

Он развернулся и пошел прочь от дома. Буквально метрах в трех от него узкая дорога упиралась в широкое и совершенно пустое полотно скоростного шоссе. За последние пару минут здесь не проехал ни один автомобиль. Несколько автомобилей было припарковано на другой стороне шоссе, возле слабо светящейся рекламы заправки, но они выглядели заброшенными. Даже не давая волю воображению, можно было представить себе, что в мире не осталось ни одного человека. Даже шум машин, доносящийся издалека, казался призрачным эхом.

Ни машин, ни людей… Он снова повернулся к дому (и к кладбищу) лицом. Как такое вообще может быть?

Впрочем… Поначалу ему показалось, что сумерки и близость кладбища сыграли с ним дурную шутку. Вадим прищурился… Так и есть – метрах в двадцати, у самого забора, прямо на пожухлой траве стоял низенький табурет, на котором примостилась женщина в черном платье и черном платке. Перед нею у самой дороги на земле стояло металлическое ведро, из которого бесформенными кляксами в темнеющем воздухе торчали цветы.

Вадим с трудом поборол желание протереть глаза, как в детстве. Он готов был поклясться, что еще минуту тому назад никакой старухи у забора не было. Да и кому вообще взбредет в голову продавать цветы на ночь глядя? Тем более так далеко от входа… Нет, дорогие товарищи, вся эта история из рук вон!

Он сделал несколько шагов к старухе, скорее удивленный, чем напуганный, и споткнулся, когда навстречу ему из густой травы выросла черная тень.

Он остановился, ощущая все то же удивление, смешанное с растущим страхом. Существо, напротив, сделало шаг навстречу, оказавшись между ним и старухой.

– Сидеть! Сидеть!

Вадим опешил от совершенно нелепой команды в свой адрес, но почти сразу сообразил, что она относится к крупному, несуразно длинному псу, напоминающему таксу-переростка.

Пес тотчас же сел, все еще оставаясь прямо на пути Вадима, и широко зевнул.

– Вы не бойтесь его! – высокий женский голос неприятно вибрировал в тишине, – не тронет. Он вас не тронет! Идите, всем нужны цветы!

Не совсем понимая, зачем он это делает, Вадим приблизился к женщине. Проходя мимо пса, он постарался не выдавать страха; животные его чуют за версту.

Впрочем, животное и ухом не повело. Пес, демонстрируя полное равнодушие к происходящему, уставился на забор и более напоминал статую, выполненную скульптором-дилетантом, не разбирающимся в пропорциях, чем живое существо. В сгущающихся сумерках его шерсть казалась почти черной и почему-то мокрой. Вадим поборол бредовое желание прикоснуться к собаке и прошел мимо.

– Ну же, – зачастила, не давая вставить и слова, старуха, – выбирайте гвоздички! Вам кому? Матушке? Или сестре? Кто умер?

Вадим уставился на нее, не веря собственным ушам. Теперь, когда он подошел почти вплотную, оказалось, что перед ним вовсе не старуха. Женщине было немногим более тридцати – сумерки и платок, скрывающий волосы и большую часть лица, создавали обманчивое впечатление. Вадиму показалось, что правая щека женщины была несколько деформирована, словно ее кто-то жевал.

– Умер?

– Кто? – продолжала допытываться с пристрастием она.

Вадим смотрел на черные кляксы цветов, торчащие из ведра. Поначалу он думал, что это гвоздики, несомненно гвоздики. Но стоило присмотреться…

Вновь накатило отвращение. Цветочный запах был невероятно сильным, забивался в ноздри плотным, вязким комом. Ему стало тяжело дышать.

– Никто не умер, – наконец ответил Вадим. Теперь ему очень хотелось уйти, но отчего-то он был уверен, что стоит ему отвернуться, как старуха… или все же – не старуха… натравит на него свою дворнягу.

– Обязательно кто-то умер, – настырно продолжала уговаривать женщина, – всегда кто-то умер. Вот! – она протянула тонкую, неестественно белую руку и выбрала несколько гвоздик из ведра, – возьмите эти. Они прелестны, не правда ли? – она протянула цветы, и Вадим инстинктивно сделал шаг назад, оказавшись одной ногой на дороге.

Женщина рассмеялась.

– Всегда нужно иметь под рукой гвоздики, – выдохнула она, – вы пробовали есть кладбищенские цветы?

– Я опаздываю… – Вадим и сам понимал, как нелепо и жалко звучит его голос. Спиной он ощущал упрямый, злой взгляд дома. Он сделал еще шаг назад и теперь находился прямо на полустершейся линии, разделяющей дорогу на две части. Сквозь растрескавшийся асфальт тут и там пробивалась редкая трава.

– Простите… – ему не хотелось поворачиваться спиной к женщине, все еще протягивающей ему цветы. С длинных стеблей вяло стекали черные капли.

– Обязательно попробуйте! Берите их с детских могил! Детские трупы пахнут увядшей радостью! – женщина снова рассмеялась и поднесла цветы к лицу. Вадим было подумал, что она собирается нюхать эти странные, не похожие ни на что гвоздики, но она широко раскрыла рот и, откусив от бутонов, принялась жевать.

Он буквально ощутил холодную, скользкую мякоть во рту. Плохо контролируя себя, повернулся спиной к женщине и быстро пошел в сторону дома. Черная пасть подъезда приветствовала его улыбкой слабоумного.

2

«Чертов дед! – сама мысль о том, что ему придется войти в этот подъезд, теперь казалась совершеннейшим абсурдом. – Да и какие гарантии? Врет, поди, старик – сейчас полно всяких шизиков, психопатов. Особенно среди старичья. Как рухнул их Союз, так и успокоиться не могут. Кто в коммунисты подался, а кто… в сатанисты» – добавил он вслух. Поднял левую руку к глазам. Бафомет[1], вытатуированный между большим и указательным пальцами, ухмылялся из черной пентаграммы. Вязь между лучами звезды была едва видна в неверном сумеречном свете. Но вот морда козла, его… Вадим поежился… Лицо, лицо Хозяина было очень хорошо видно. Козел смотрел прямо ему в глаза с упрямой, звериной яростью.

Он еще раз посмотрел в сторону женщины. Она неподвижно сидела у забора. На расстоянии было сложно определить – продолжает ли она пожирать собственный товар или нет. Пес трафаретом застыл в нескольких шагах от нее.

А и хрен с ней! Весь этот мир наполнен болезнью… как ведро кладбищенскими цветами.

Более не задумываясь, он решительно пошел в сторону дома, и вскоре разверстый черный зев подъезда проглотил его без следа.

3

Они познакомились на концерте «Скелетон Крю». Постфактум Вадим вспомнил, что видел старика и до этого по меньшей мере дважды. Он мелькал на сейшенах и захаживал в «Таверну». Должно быть, старик заприметил его именно там.

– Ты представляешь, вообще, кто это? – восторженно шепчет Череп, бессменный фронтмен «Скелетон Крю», в перерыве между песнями. Вадим непонимающе пожимает плечами – ремень соскальзывает, и он едва успевает подхватить басуху. Он почти ничего не видит – зал задымлен настолько, что люди кажутся тенями, то материализующимися из пустоты, то исчезающими в клубящемся сизом чаде. Зал в «Космо» маленький, не приспособленный для рок-концертов даже столь нераскрученной группы. Акустика… О какой акустике вообще может идти речь в заведении, которое еще три года тому назад было общественной столовой? Вадим прищуривается. Зал наполовину пуст – он был уверен, что придет куда больше людей. Складывается впечатление, что местная публика вообще не за музыкой в «Космо» пожаловала – в дальнем углу зажимаются парочки неопределенного пола; посреди танцпола, покачиваясь, как под напором сильного ветра, стоит группа грязнючих панков; у одного из них на разорванной футболке написано красным: «Tell me that Satan loves you toо!»[2] Прямо под сценой, на полу, сидит толстый мужик в кожаной куртке и нехорошо мокрых в паху штанах. Перед ним валяется пустая бутылка из-под пива. Он снова пожимает плечами – свет, как всегда, выставлен через то самое место, что, по слухам, так любят целовать рогатому Хозяину на оргиях. Мониторы ревут, несмотря на то что они ничего не играют – так, подстраиваются. Сзади невпопад бухает по ударной установке Рябой.

– Вот тот дед, видишь? – Череп вытягивает руку вперед, и несколько человек-призраков из зала, неверно истолковав его движение, орут и толкают друг друга.

– ХэМэРэ! – хрипит вусмерть пьяный мужик под сценой. Метрах в двух от него небрежно привалился к стене небритый толстый охранник. Он увлеченно ковыряется в носу.

Вадим вытягивает шею и, да, видит. У выхода, прямой как палка. Высокий такой старик в нелепой совершенно шляпе и… что это, плащ на нем? Точно, плащ. Выходец из прошлого прямо. Дед стоит неподвижно, скрестив руки на груди, и смотрит… Вадим внезапно чувствует легкое недомогание – зал плывет в сторону, и на мгновение все становится зыбким, сотканным из тонкой, рвущейся паутины…

– «Скелетон Крю-у!!!!» – Череп ревет в микрофон на пределе легких.

– Рок, сука, давай! – кричит кто-то из толпы.

– Покажи фанатам… сиськи, детка! – бормочет алкаш под сценой. Вадим удивляется, как он мог вообще услышать эту фразу: звуки давят на него со всех сторон, ему душно. Он снова упирается взглядом в старика – тот улыбается и приподнимает шляпу.

– Так кто это? – он поворачивается в сторону Черепа, но Череп уже шепчется с Зайцем, высоким, нескладным парнем с огромным зеленым ирокезом. Заяц кивает, улыбается, показывая черные совсем зубы, и выдает несколько ревущих аккордов.

– По просьбе наших фанатов!.. – многообещающе орет Череп в микрофон, – «Дооооом тысячи трупов»! Аве, Сатани!

Вадим смотрит вниз, под сцену. Их самый преданный фанат заснул или потерял сознание. Он неловко распластался на боку, из-под штанов натекла совсем уж недвусмысленная лужа.

Когда он переводит глаза в противоположный конец зала, старика уже нет.

4

– Так кто это был-то? – концерт закончился после того, как Заяц в попытке выдать пого[3] выдернул шнур и они лишились ритм-гитары. Они быстро собрались и уступили место Ташлинским «Волкодавам» – скинхедам, играющим в духе раннего «Burzum»[4]. Впрочем, фашики были настолько обдолбаны, что вот уже десять минут безуспешно пытались подсоединить гитары к усилкам.

– Гаргарот… – таинственно хрипит Череп и тотчас же отвлекается, – у, сука! – замахивается он на Зайца, что стоит чуть поодаль, придерживая одной рукой гитару в чехле, а другой нежно сжимая полупустую бутылку, – падло, испортил все!

– А че я испортил? Я тебе говорил: «шнур – говно», – равнодушно отвечает Заяц, – надо было не жмотить, а купить шнур нормальный.

– Виталь! – Вадим дергает Черепа за плечо. Тот поворачивается, смотрит на него глуповато.

– Какой на фиг Гаргарот? Древний демон, этот?

– Этот, точно… Ты что… Ты дурак, да?

Вадим чувствует растущее раздражение. Он еще не совсем отошел от давешнего помутнения на сцене – в голове шумит, спертый воздух давит.

– Я пошел домой, – он и вправду почти поворачивается спиной к Черепу, но тот хватает его за рукав.

– Этот дед… Он отец местного Сатан-движения.

– Так он отец или дед?

Череп злобно сопит:

– Он диалектик! Про него говорят, что еще в девяностых он привез сюда книги Ла Вея. Сам и переводил, прикинь? И потом… не только Ла Вея, чувак. Кроули… шмоули, у него все есть! Он даже… – Череп осекается на полуслове. Вадим терпеливо ждет.

– Про «Черную книгу» Ди слышал? – Череп выразительно хмурится и бросает осторожный взгляд на Зайца. Тот, впрочем, старательно делает вид, что его все происходящее не касается.

– Про… Ты имеешь в виду Джона Ди[5]? «Енохианские ключи»?

– Да в сраку «Енохианские ключи»! «Черная книга»! Его последний… – Череп морщится в попытке подобрать нужное слово, – …манускрипт!

– Ага, инкунабула. Чес это все! Нет такой книги!

– А он говорит, что есть! У него есть…

– У кого?

Вместо ответа Череп хватает его за затылок и с силой поворачивает голову.

– Вот у него…

5

Старик, тот самый Гаргарот, стоит в двух шагах. Все в той же нелепой шляпе и плаще, застегнутом наглухо. Он приветливо улыбается.

– Вы позволите, молодые люди? Я, вынужден признаться, краем уха прислушивался к вашей беседе… Выходит, мы знакомы заочно. А вот я… не имею чести знать…

– Череп… Виталик, – неловко бурчит Череп. Кажется, ему не по себе.

Но старик смотрит не на него. Он смотрит на Вадима.

– Я вижу, у вас татуировка любопытная, – снова улыбается он, – интересуетесь или просто так, по молодости?

– Интересуюсь и весьма, – откуда это «весьма» появилось вообще? – Мы… сатанисты. – сказал и осекся, поражаясь глупости и неуместной высокопарности вылетевших из него слов.

– Вот оно как, – вежливо кивает старик. – ну, что ж, добро пожаловать в клуб по интересам. Вас как звать-величать?

И вот тут Вадим понимает, что ему совершенно не нужно отвечать старику. А нужно немедля повернуться спиною и уйти, уйти быстро, пока еще не слишком поздно… Ощущение приходит и уходит, оставив после себя липкий неприятный след.

– Вадим он! Ну или Аль-Хазред[6] – это как вам угодно! – орет Череп и хлопает старика по плечу. Тот отстраняется, и Вадим с удивлением замечает, что люди за его спиной инстинктивно отступают, словно боятся, что старик прикоснется к ним.

– Аль-Хазред это славно, славно! – разулыбался старик, – послушайте, ребята, вы не против, если мы переместимся куда-то в более… тихое место? Здесь сильно уж накурено и… – он болезненно морщась, кивает в сторону сцены, на которой нелепо мечутся бритые и упоротые «Волкодавы», – вся эта суета… Там и пообщаемся, лады?

«Не лады! Вовсе не лады!» – хочет сказать Вадим, но Череп уже шумно соглашается и снова хлопает старика по плечу, словно и не замечает, что все это неправильно: и плащ этот, и шляпа дурацкая, и этот необычный сладкий запах увядших гниющих цветов, исходящий от старика.

Они выходят из зала. Уже в дверях мужчина останавливается и, приподняв шляпу, произносит:

– Кольцов. Юрий Владимирович! К вашим услугам, господа.

6

А потом… Потом было все страньше и страньше. Они встречались поначалу в «Таверне», и как-то раз Кольцов пригласил их на… Вадим так и не понял – что это было… на семинар, должно быть. Кроме него и Черепа там находилось еще человек десять – никого из них он не знал, да и не хотел знать, столь нелепо – несуразно они выглядели. Более того, его не покидало ощущение, что люди эти были просто статисты, не более того. И присутствовали они на семинаре исключительно для того, чтобы создать видимость… Но зачем?

Его страх перед стариком не исчезал, а увеличивался, холодным снегом наполняя душу. Но вместе со страхом росло и восхищение этим странным, не от мира сего, человеком. Постепенно Вадим начал понимать, что все, о чем он читал, все, чем увлекался до сих пор, – не более чем детский лепет. Потуги понять истинную природу… Тьмы.

– Это тебе не кошек к крестам прибивать, – с уважением бормотал Череп. Вадим отмахивался, в последнее время общество Виталика начало его напрягать. Он испытывал странное чувство, ближайшим аналогом которому была… ревность? Ревность, несомненно, словно вся мудрость Кольцова должна была достаться ему и только ему. Разве не к нему тогда пришел старик? Разве не ему улыбнулся на концерте?

Их встречи становились все более и более частыми и в то же время все более странными. Кольцов то приглашал его пройтись по набережной в дождливый день и подолгу болтал ни о чем, то и дело останавливаясь и вглядываясь в далекий, стонущий маяк. То звал с собой на концерт классической музыки в клуб, ни названия которого, ни месторасположения Вадим запомнить не мог. То просто звонил и рассказывал. Рассказывал много, и каждое произнесенное слово казалось Вадиму многогранным и важным.

Он несколько раз пытался расспросить старика о «Черной книге», но Кольцов все отмалчивался, кивал неопределенно. Мол, не сейчас, не время еще.

– А знаете, Вадик, – сказал он как-то, задумчиво глядя на проносящиеся по трассе машины, – ведь в каждой из этих, с позволения сказать, коробок на колесах едет живой, мыслящий человек, искренне уверенный в том, что весь без исключения мир является его вотчиной. Собственностью или плодом воображения, это уж у каждого по – своему. Но никто, ни один из этих водителей, столь искусных в маневрировании, не в силах представить себе великую человеческую общность! Да… Люди-острова… Кто это сказал… не припомню… И островов этих становится все больше и больше с каждым днем. Планета задыхается, гибнет, а острова растут и множатся. А может быть… – он неожиданно плюнул на асфальт, – может быть, и не острова это вовсе, а метастазы?

В другой раз он спросил Вадима, насколько хорошо тот представляет себе великую цель. Вадим даже и вопроса не понял. Начал было мямлить что-то, но Кольцов перебил его на полуслове:

– Все чепуха. Единственная цель всякого живого существа – внести свою лепту в Высшее Вселенское Благо. Воспринимать себя не только как индивидуум, но и как часть целого. Интересы индивидуума, сколь бы священны они ни были, меркнут перед интересами целого. И я не говорю о стране, о политике, о национализме этом вашем клятом, нет. Я говорю о человечестве как биологическом виде, постоянно взаимодействующем с иными биологическими видами. Порой даже маленький таракан куда более важен, чем целый детский дом. И если судьбе угодно пожертвовать кем-то ради блага всех, то жертва эта является искупительной – и задумываться о ней, и сожалеть о ней смысла нет.

Вадим хотел спросить – как все это соотносится с философией лавеизма[7], проповедующей прежде всего индивидуализм или, как любил говаривать сам Кольцов – разумный эгоизм, но заглянув ему в глаза, передумал.

7

Он и сам не заметил, как стал проводить с Кольцовым куда больше времени, чем с приятелями. Поначалу к ним зачастую присоединялся Череп – в свое время именно он подогнал Вадиму «Сатанинскую библию» и плохую распечатку «Сатанинских ритуалов». Он же неоднократно заводил разговор о том, чтобы открыть в их городке ковен – отделение Первой Церкви Сатаны.

– Весь прикол в том, что с Первой не берут за регистрацию. Хочешь стать священником – пишешь эссе и отправляешь в Салем. Если ты им пришелся по духу, все замечательно. А лавеисты, мать их, требуют вступительный взнос… и еще, поди, профсоюзные, – азартно бредил он в «Таверне». – А тут расклад такой. Открываем ковен. Набираем инициативную группу и начинаем вербовать молодежь. Ну как эти… Адвентисты, мать их! Чем мы хуже?

Однако чем больше Вадим общался с Кольцовым, тем более детскими и незрелыми казались ему выходки товарища. Все эти Сатанинские Церкви, ритуалы, под корень вырванные из контекста «Енохианской магии» Джона Ди… Сплошная незрелая чепуха. Кольцов же, пусть и не давал ему конкретики, будто проверяя его на здравомыслие и терпение, но… Было в старике что-то… настоящее… Словно он один постиг истинную природу… Зла? Верно, Зла, во всем его многообразии.

Лето прошло как в тумане. Он редко появлялся на репетициях; практически перестал захаживать в «Таверну». Все чаще ловил себя на мысли, что ждет звонка Кольцова как наркоман очередной дозы.

Поздним августом, когда солнце плавило асфальт и превращало город в воск, к нему неожиданно заглянул Череп. Вот уже несколько недель как Виталик не появлялся на их встречах со стариком и даже трубку не брал, а тут заявился собственной персоной.

Стоя на пороге в одних трусах, Вадим не без любопытства разглядывал приятеля. Выглядел Череп так, словно не мылся с неделю. Заплывшие глаза, под глазами черные мешки – не иначе пил, сволочь, беспробудно. И не вызывал ни сочувствия, ни желания приглашать его в квартиру, более того, Вадим испытал внезапную гадливость.

– Ты это, – Череп говорил хрипло, невнятно, – к Кольцову не ходи больше, понял?

Вадим ничего не ответил. Он боролся с желанием захлопнуть дверь.

– Ну вот… Я узнал кое-то… Он же, Гаргарот этот сраный, вообще… Это не кошек к крестам прибивать! – истерически зашептал Череп; его глаза в черных кругах все бегали и бегали, стараясь уловить взгляд Вадима, но тот смотрел скучающе куда-то вбок, словно и не видел товарища.

– Мне Сильвер рассказал… Ну я не поверил, сука… Что они… Он же раньше тоже из наших был, Сильвер-то… По кладбищам с посохом шастал, силу, типа, у мертвых крал. А потом познакомился с Гаргаротом – и все… Ну помнишь, он пропал тогда? Мы все думали, спекся, мол, Сильвер, попался на плане и сидит уже на казённых харчах? Помнишь?

– Тебе что нужно, Виталик? – скучающе спросил Вадим.

Череп отпрянул от него и даже поднял руки ладонями вперед.

– Ах, падло… Обработал он тебя, да? Слушай, Хазредыч, не ходи к нему! Знаешь где Сильвер был все это время, знаешь? – он почти кричал, – в психушке, в Ленивом переулке сидел. Они его отпустили, к маме… на поруки. Вот только все, хана Андрюхе. Он совсем неживой. Я у него был с недельку тому, до сих пор отойти не могу. Он мне все рассказал про этого Гаргарота… Ну… – Череп нервно облизал губы и неожиданно улыбнулся, улыбка получилась жалкой, дрожащей. – Он тебе уже про вселенское благо вещал, да? А, вижу вещал… Вот и Сильверу тоже. А потом как-то… Он ему нож дал! – теперь Череп кричал, его голос отражался от стен и неприятно резал уши ржавым металлом, – нож, понимаешь? С тонким таким лезвием. На, говорит, там у меня в подвале… в подвале у него, понимаешь?.. Ты уже был у него в подвале?

– Виталик, иди в жопу, – Вадим начал было закрывать дверь, но Череп вцепился в нее тонкими, черными, в земле, пальцами.

– У него там на полу бетонном лежала девочка, Вадик. Ну, лет пяти, Сильвер говорит. И вроде как спала, но и не спала. Глаза открыты, все такое, но дышит. И ни на что не реагирует. А голова у нее на такой приступочке, типа… Только это не приступочка ни хера! Это книга! Та самая, понимаешь? А Кольцов этот, Гаргарот, он ему и говорит, иди, мол, во славу общности и «Черной книги». Перережь ей горло, потому что нужно это сделать, необходимость в этом есть Вселенская.

Ну что ты смотришь на меня как баран? Ты не понял до сих пор, да? Они там людей режут как скот! И Сильвер, Андрюха наш, он ведь, сука, не договаривает, все мямлит, мол, сбежал я, то да се… Я-то ему верю, что сбежал, но он ведь видел там что-то еще, секешь? Что-то… совсем плохое… такое, от чего у него крыша поехала! Я его и так и сяк, а он молчит, глаза черные, смотрит ими, лупает и молчит.

А я вот что думаю, Вадик… Он там не только смерть увидел. И то, что он разглядел, ему мозг выжгло как от электрошока. Ему теперь только в телик пялиться.

Вадим пожал плечами.

– Все сказал? – вяло-равнодушно протянул он. Ему было противно стоять рядом с Черепом. Он боялся, что тот коснется его своими черными пальцами или протянет руку, что в принципе одно и то же.

– Вадик… Это не шутки…

– А кто тебе сказал, что я шучу? Это ты со своим ковеном в песочницы играл. А здесь все по – взрослому. Сам виноват, Виталя. Не надо было меня с ним знакомить!

Череп устало как-то вздохнул и сразу постарел, скукожился.

– А, все равно, – пробормотал он, – если бы я тебя с ним не познакомил, он бы сам тебя нашел. Ведь не я ему нужен, а ты… Только с тех пор как я с Сильвером поговорил, Гаргарот все названивает мне домой, прикинь? А я ему домашнего не оставлял. С мамой моей говорил… Мол, у нас кружок… – Череп хихикнул, – … по интересам!

– Иди домой, Череп. И вообще… забудь. Играй свое панк-говно. Мне не до тебя теперь.

Вадим с силой потянул дверь на себя – Череп еле успел выдернуть пальцы. Постоял в полутемном коридоре, испытывая сложную смесь эмоций – было ему и жалко Черепа, который явно спятил или обкушался чего-то, но всяко был слабым, никчемным и, соответственно – ненужным человечком. И в то же время ему хотелось снова распахнуть дверь, догнать приятеля, ухватиться за его патлы и приложить его хорошенько о стену да так, чтобы что-то хрустнуло, сломалось в его немытой башке. Вот только сама мысль о том, что придется прикасаться к сальным волосам, вызвала сильную гадливость. Нет, пусть идет в жопу. Алкаш, бомж вонючий!

– Это не кошек к крестам прибивать! – донеслось из-за двери. Череп еще что-то кричал, захлёбываясь, сбивчиво, но Вадим повернулся спиной и побрел в ванную комнату – нужно было отмыть руки от… всей этой мерзости.

8

Осень пришла неожиданно, принеся с собой дожди и долгожданную прохладу. Вадим больше не виделся с Черепом, даже и не звонил ему ни разу. И не испытывал по этому поводу ни малейшего сожаления. Теперь он проводил с Кольцовым все свободное время, ни разу даже не посетив институт с начала семестра. А и пусть отчисляют! Все это пустое и никчемное по сравнению с той силой, что исходила от старика.

Как-то поздним вечером они сидели на скамейке в темном запущенном парке, более походившем на лес. Кольцов неожиданно достал из кармана пачку сигарет, и задумчиво посмотрев на нее, открыл, понюхал зачем-то и протянул Вадиму.

– Я же не курю, Юрий Владимирович… – его брови взметнулись вверх от неожиданности, – а вы разве…

– Я тоже, как правило, не курю, Вадик, – Кольцов улыбнулся, – но тут, видишь, какой коленкор. Иногда нужно. Он извлек из пачки сигарету, вставил ее в рот, побил себя по карманам и хлопнул себя по колену.

– Вот шляпа! Спички забыл! Слушай, старик, а может быть, ты попросишь у кого подкурить?

Все происходящее казалось Вадиму каким-то бредом. Он уставился на Кольцова, но тот, судя по всему, не шутил. Старик смотрел на него спокойно, без улыбки. Зачем он это делает?

– Ну ладно, хорошо… – он взял сигарету и вышел на совершенно пустую и темную аллею. Огляделся, не увидел никого и пошел было назад, но вспомнив про взгляд Кольцова, остановился. «Нет, определенно, старый хрыч хочет, чтобы он эту сигарету подкурил. Стало быть, для него это важно… Ну и хер с ним, сделаем!» Он быстро пошел вперед. Кругом черными неподвижными стражами стояли деревья.

Метрах в тридцати, под неработающим фонарем вросла в землю очередная скамья. На ней сидели двое – тени, а не люди. Сидели абсолютно неподвижно, молча. Вадим подошел поближе и увидел, что во рту того, что ближе к нему, едва курилась зажженная сигарета.

Оказавшись у скамьи, он улыбнулся и тотчас же осёкся, понимая, что в такой темноте улыбку могут и не разглядеть.

– Вечер добрый, уважаемые!

Двое не ответили. Стоя прямо перед ними, Вадим понял, что оба пьяны. На том, что с сигаретой, была нахлобучена кепка. Его приятель был лысым, массивным. Он чем-то напоминал медведя, замершего перед нападением.

– Я говорю, можно подкурить?

– Ну можно, разумеется, – сонно произнес медведь. Он порылся в карманах, достал зажигалку. Вадим протянул руку, но медведь отвел свою в сторону:

– Надо бы подогреть нас чем. А, студент?

Кепчатый с сигаретой, хрипло заржал.

– Ну, там, лаве есть? Мы тебе огонь, ты нам лаве, типа бартер, да? – медведь неожиданно быстро встал и оказался прямо перед Вадимом. Он был на голову выше и шире в плечах. Второй продолжал сидеть, но было в его позе что-то нехорошее – казалось, он в любую секунду готов броситься на Вадима без предупреждения. Окурок тлел между губами и каждый раз, когда он затягивался, огонь отражался в его глазах.

Почему-то Вадим ни на секунду не усомнился в том, что просьбу Кольцова… скорее приказ, чем просьбу, судя по выражению лица, нужно выполнить. Более того, несмотря на агрессию, исходящую от этих двоих, он не испытывал страха. Легкое любопытство, не более.

– Дело должно быть сделано, – произнес он, сам не понимая, зачем.

Кепчатый ухмыльнулся. От него разило водкой и застарелым потом.

– Слыхал, Даня! «Дело должно быть сделано».

Курец выплюнул окурок и тот разбился в искрах о грудь Вадима.

– А если мы тебя… – лениво произнес он, и неожиданно в правой руке его блеснула сталь, – щас распотрошим чутка? Ты как, студент?

Вадим стоял, не шелохнувшись. У него не было и шанса против этих двоих, но…

«… Дело должно быть сделано…»

Некая часть его, возможно, последние крохи рационального «Я», надежно спрятанные за каменной стеной безумия, отчаянно сопротивлялась. Сейчас он умрет, умрет глупо и позорно. И ради чего?

– Позвольте мне подкурить? – сказал кто-то.

«Нет, это ведь он сказал, и это будут последние слова в его глупой никчемной жизни! Прав был Череп – Кольцов аферист и, возможно – маньяк! Но все это уже неважно… И «Черная книга» эта сраная и…» – он замер, ожидая первого касания ножа.

Но вместо этого верзила в кепке протянул ему зажигалку.

Вадим уставился на него, не веря своим глазам. Тот ухмыльнулся и чуть ли не с силой впихнул зажигалку ему в руку.

– Наше вам, уважаемый, – медведь карикатурно поклонился, разведя руки в стороны, – мастеру передавайте большой привет.

– Шемхамфораш[8], брат! – прохрипел курец, – иди с миром…

Оба повернулись как по команде и быстро пошли прочь.

Вадим постоял в темноте, чувствуя, как прохладный ночной ветер треплет длинные волосы. Посмотрел на зажигалку – на ней был изображен Микки-Маус, расплывшийся в широкой дегенеративной улыбке, и написано что-то неразборчивое. Сунул ее в карман и побрел обратно к Кольцову.

Тот сидел на скамье прямо, словно аршин проглотил и Вадим задался вопросом: «сколько же лет Гаргароту на самом деле? – Он привык про себя называть его стариком, но так ли это? – Кольцову могло быть как пятьдесят, так и семьдесят – на лице почти не было морщин; глаза смотрели ясно, а тело под этим нелепым плащом вполне могло принадлежать борцу».

– Ну что, Вадик, принес огня-то? – елейно спросил Кольцов.

Вадим молча протянул ему зажигалку. Тот принял ее, едва взглянул и отшвырнул в кусты.

– Молодец, – тихо произнес Гаргарот, – справился. Пойдем домой, что ли? Поздно уже, да и сквозит. Не для моих костей погодка…

9

Телефон зазвонил ранним утром следующего дня. Пребывая в полусне, Вадим слышал, как мать взяла трубку, произнесла дежурное «Алло», а потом, словно задохнувшись, пробормотала несколько невнятных совсем уж слов и, судя по звукам, бросив трубку прямо на столик, поспешила к его двери, но, против обыкновения, не распахнула ее настежь без предупреждения, а остановилась под дверью, переминаясь с ноги на ногу.

– Что? – пробормотал он, приоткрыв один глаз.

– Тебя… нужно к телефону… – фраза прозвучала бредово и отчего-то напугала его. Сон как рукой сняло. Вадим сел на кровати, пошарил ногой в поисках тапочек, но нащупал лишь коробку от какого-то компакт-диска. Плюнул и, как был, босой прошлепал к двери.

Распахнул ее и натолкнулся на взгляд матери. Глаза у нее были странные, поплывшие.

– Возьми трубку, Вадик, – пробормотала она и принялась пятиться по – рачьи.

Он протиснулся мимо и, подойдя к журнальному столику, испытал сильное желание вернуться в свою комнату и лечь спать. Телефон лежал в ворохе старых газет и выглядел… опасным, как притаившийся в кустах волк.

– Алло.

Поначалу ему показалось, что там, на другом конце провода, кто-то старательно надувает воздушный шарик.

– Говорите, кто?

– Вадинька… – женский знакомый голос. Секунды хватило, чтобы понять, что это мать Черепа, как ее… Лидия что-то там.

Во рту стало вязко, как после новокаина.

– Слушаю…

– Вадинька, это мама Виталика… Это Лидия… Михайловна («Ну да, разумеется, Михайловна, как он вообще мог забыть?»), тетя Лида… – почему-то именно это совершенно неуместное «Тетя Лида» заставило его испугаться всерьез.

– Что-то… нужно вам? – невпопад спросил он.

– Да… это… С Виталиком беда, – выпалила женщина и расплакалась, скорее, завыла прямо в трубку.

Странно, но в ту же секунду онемение, распространявшееся во рту, равно как и страх, принялись отступать.

– Что с Виталиком… – он помедлил и добавил: – тетя… Лида?

Рыдания и вой на другом конце трубки превратились в какое-то жидкое бульканье.

– Я не понимаю… Что вы говорите там? – теперь страх прошел полностью, уступив место раздражению.

– Виталик… упал… – Упааал… – женщина снова принялась выть.

– Куда упал? – теперь Вадиму хотелось повесить трубку и вернуться в постель. Вой действовал ему на нервы.

– С балкона упал! – взвизгнула женщина, и словно плотину прорвало, – разбился он! Прыгнул! Насмерть! Сыночек мой… Я думала, тебе нужно… Вы же друзья были…

Вадим отнял трубку от уха и озадаченно посмотрел на нее. Трубка как трубка, ничего особенного. Он осторожно положил ее на рычаг и присел рядом на низкую шаткую табуретку.

Стало быть, вот оно как…

– Вадик… – он поднял голову. Мать стояла в двух шагах, бессильно привалившись к стене, по – бабьи поднеся одну руку ко рту.

– Ты в порядке, сынок?

– Спать хочу, – буркнул он и встал с табуретки.

Телефон зазвонил снова – и внезапно страх вернулся, перерос в ужас. Он уставился на аппарат, пытаясь заставить его замолчать, но тот звонил, звонил, захлебываясь.

– Ты… не хочешь брать трубку, да? – пропищала мать из-за спины.

«Да, я не хочу брать трубку, ты – старая тупая овца! Не хочу притрагиваться к этому сраному телефону, потому что мне насрать на Черепа и на его мамашу, и на всю их рабоче-крестьянскую семейку, но я боюсь, боюсь, и сам не знаю чего!» – ему хотелось повернуться и заорать прямо в лицо матери, но вместо этого он протянул руку и осторожно поднял трубку. Поднес ее к уху, ожидая услышать уже знакомое захлебывающееся бульканье Лидии, как ее там, Михалны, но подсознательно будучи уверенным в том, что это не она, о, нет, милые мои, не она это, но ее сын, еле шевелящий разбитыми губами. Звонит из морга… Ведь даже мертвецам полагается один прощальный звонок, верно? Звонит, чтобы закончить начатый на лестничной площадке разговор…

– Доброе утро, Вадим. Не разбудил?

Это был Кольцов.

Страх мгновенно перерос в панику, и он понял, что боится этого нестарого старика, боится его больше всего. Нужно было бросить трубку и никогда больше не отвечать ни на какие звонки. Уехать из города, если нужно…

Он потряс головой, удивляясь сам себе. Какая-то чушь.

– Да, Юрий Владимирович!

– То бишь, разбудил? – Кольцов звучал весело, даже игриво.

– Нет… то есть… не совсем. Меня уже до вас разбудили.

– Ну да, ну да… Бедный Виталик, правда? Такой молодой… столько всего впереди… Мои соболезнования, Вадик.

Трубка пиявкой больно вцепилась в ухо.

– Откуда вы…

– Мне сообщили прежде всех. Мы же так близки были… с по… – Кольцов словно подавился, и Вадим даже подумал, что он всхлипывает, – с покойничком… И старик рассмеялся беззаботно, будто только что отмочил удачную шутку.

– Слушай, Вадик, – не давая Вадиму опомниться, продолжил он, – насчет вчерашнего. Ты молодец. Я и раньше догадывался, что это ты… – он сделал паузу, и Вадим понял, что ему не хочется ни о чем спрашивать у Кольцова. Не мог он и положить трубку – она будто намертво присосалась к уху.

– Ну вот и славно, – продолжил Кольцов так, словно все уже сказал, – ты меня как-то спрашивал о «Черной книге». Интересно еще?

– Мне… Конечно, но Юрий Владимирович, я…

– Ты, Вадик, должен думать исключительно о двух вещах в настоящее время. Первое – своя личная выгода. Профит прежде всего. Так, кажется, рекомендует ваш Антон Шандрович[9]? И второе – общая вселенская польза. Вопрос я задам еще один только раз, и после этого у тебя будет выбор. Скажешь да – и превратишься в Алису, что падает в кроличью нору. Кто знает, какие чудеса ждут тебя там, где гудят маяки Олиума? («Боже, что он говорит, что несет?») Скажешь нет – и я повешу трубку и исчезну из твоей жизни навсегда. Но грань, Вадим, грань невозможно переступить и вернуться. Ты должен понимать, что каждое решение ведет к последствиям. Твой друг… Череп… рассказывал тебе про… – он помедлил, – девочку?

«Девочку… Он сказал – «девочку». Ведь он говорит про… Про что он говорит этот мерзкий старикан, про что же?»

Он кивнул.

– Отлично, – тотчас же отреагировал Кольцов, и Вадим испугался так сильно, что вынужден был опереться свободной рукой о столик. – И ты помнишь про общее вселенское благо, верно?

– Да… – выдохнул он.

– Так что там с «Черной книгой»? Хочешь попасть в нору, ученик?

– Да, учитель… – прошептал Вадим, ощущая, что с каждым словом на него наваливается совершенно неподъёмная ноша.

– Выбор сделан, – хихикнул Кольцов, – записывай адрес. Это… моя квартира. Не бог весть что, но, все же, своя. Я бы хотел пригласить тебя на… чай, словом. Сегодня, к восьми, ты свободен?

– Да.

– Хорошо. Ручка есть? Пиши… Это… рядом с Центральным кладбищем. Осиповское Шоссе, 12. Там скоростная, ты можешь на 146 – й маршрутке до Брюллова, потом просто переходишь через дорогу, и все. Прямо напротив кладбища, я сказал уже, да? Квартира три. Два раза постучишь, трижды позвонишь… – он помолчал немного, ожидая реакции, и расхохотался: – да шучу я, что ты как дурак там сопишь? Понял все?

– Все… понял, – заученно повторил Вадим.

– Хороший мальчик. Жду. И вот еще, Вадик. Выбор сделан, понимаешь?

– Да… спасибо, я понял.

– Очень славно… Ну, давай тогда, до встречи!

Вадим еще долго сидел так у стены, прижав трубку к уху, и слушал, слушал бесконечное низкое гудение. Мать, очутившаяся в двух шагах от него, что-то бормотала, судя по постоянно двигающимся губам, но он не мог разобрать ни слова. Она казалась ему плоской, как из картона вырезанной. Как он мог до сих пор вообще верить в то, что она его мать? Эта… эта кукла чревовещателя?

Он нашел в себе силы встать и, покачиваясь на ватных ногах, прошел мимо, толкнув ее плечом. Она зачем-то ухватилась за его локоть, но он стряхнул руку и захлопнул дверь комнаты прямо перед ее носом.

Повалился в постель и позволил угольно – черному мраку поглотить его.

Ему снились маяки.

10

В подъезде было темно и воняло чем-то сладковато-прелым. Остановившись перед едва угадывающейся во мраке лестницей, Вадим пошарил рукой в поисках перил, но тотчас же отдернул ее, прикоснувшись к чему-то неожиданно мягкому и влажному.

– Чертов дед! Чертов дед! – шептал он скорее для того, чтобы просто слышать что-то – звенящая тишина давила на барабанные перепонки, забиралась в ноздри, лишая возможности дышать.

Он поднялся на несколько ступеней и оказался на площадке первого этажа, едва освещенной уличным светом, падающим из окна на полпролета выше. На площадке были две двери; одна полуоткрытая висела на петлях – Вадим отвел глаза, стараясь не смотреть в черный проем – манящий, завораживающий. Ему все казалось, что за дверью этой, в глубине совсем уж черного коридора заброшенной квартиры кто-то стоит.

Вторая дверь была грубо накрест заколочена досками. На стене рядом было нанесено любительское граффити, изображающее восемь стрел, разлетающихся из точки.

Вадим отвернулся и побрел на второй этаж. Оказавшись вровень с разбитым окном, он остановился, почувствовав поток неожиданно холодного воздуха с улицы. Но вместе с холодом сквозняк принес с собой уже знакомый прелый смрад.

Он быстро поднялся на второй этаж. С площадки лестница поднималась еще на полпролета и упиралась в кособокую дверь, должно быть, ведущую на чердак. У самой двери неподвижно лежала груда какого-то тряпья. На самой двери был намалеван все тот же знак – стрелы, летящие из кажущейся совершенно черной точки-глаза. Одна из них указывала прямо на тряпье. Невольно Вадим зафиксировал взгляд на куче, и ему показалось, что она чуть шевелится, ползет понемногу к лестнице вегосторону.

Усилием воли он заставил себя отвернуться и оказался перед двумя квартирами. На дверях не было номеров; в темноте они казались совершенно идентичными, более напоминая декорации к какому-то фильму ужасов.

– Ау… – неожиданно для самого себя негромко произнес Вадим.

За спиной раздался тихий, но вполне отчетливый в оглушающей тишине шорох.

Он мгновенно обернулся, подсознательно ожидая увидеть… Кого? Черепа с разбитой головой, тянущего к нему свои окровавленные руки? Или быть может…

Ничего… все та же дверь. Все та же куча, лежащая у порога. Вот только теперь она была чуть ближе к лестнице. Чуть ближе к нему.

Чушь. Он решительно повернулся спиной к куче и постучал в ту дверь, что слева. Громко, не заботясь о том, чтобы искать звонок.

Шорох за спиной повторился, сопровождаемый тихим протяжным стоном. Одновременно усилился смрад, мгновенно забивая ноздри носочной вонью.

А потом Вадим, застывший у двери квартиры, отчетливо услышал мокрое, хлюпающеескольжениеза спиной. И снова стон, протяжный, задыхающийся, полный муки и… жажды.

Он неистово заколотил в дверь. В эту секунду он совершенно не думал о том, правильная ли это квартира. Быть может, там и вовсе никого нет! Может во всем этом доме никого нет!!! Кольцов соврал, пошутил проклятый Гаргарот! Все это шутка, скольжение и бульканье ближе, ближе, и смрад, заползающий в легкие, шутка и только! Испытание, верно? Ему полагается повернуться и встретить это… этого шутника лицом к лицу и все!

Ближе, еще ближе.

– Юрий Владимирович!!! – завизжал он. Голос отразился от стен и вернулся искаженным, как плохая граммофонная запись, – Юрий…

Дверь соседней квартиры распахнулась, выпустив сноп желтого электрического света. На пороге в затрапезном домашнем халате стоял Кольцов. Из-за его плеча озадаченно выглядывала полная женщина средних лет.

– Я же сказал номер квартиры, Вадик, – сквозь зубы презрительно процедил Кольцов, – ты мне всех соседей разбудишь!

– Добрый вечер, – нелепо произнес Вадим. Он отошел от соседской двери и, не удержавшись, оглянулся за спину.

На полу лежало чье-то старое пальто. На нем уютно устроилась пегая тощая кошка – она смерила Вадима высокомерным взглядом и, задрав заднюю лапу, принялась лизать собственную промежность.

Складки пальто зашевелились, и на Вадима уставилась еще одна пара глаз, принадлежащая облезлому болезненному котенку.

– Дети подкинули, – беззаботно пояснил Кольцов, – мы подкармливаем по мере сил. По уму, надо бы выбросить на улицу, но жалко… Жалко.

Он посмотрел на Вадима с подозрением.

– Может, зайдешь, Вадик?

Вадим только кивнул, Кольцов посторонился, и он прошел мимо него в квартиру.

Дверь захлопнулась, погрузив коридор во мрак.

В темноте раздался тихий, протяжный стон. Пегая кошка зашипела ощерившись и ухватив котенка за шкирку, прижала его худое тельце к себе.

11

В тесном коридоре двоим было не развернуться. Кольцов, пропустив Вадима вперед, оказался прижатым дверью к стенной вешалке, на которой висели какие-то древние зимние куртки и набитые невесть чем кульки. Над головой низко нависали открытые антресоли и полки для головных уборов, угрожающе кренящиеся под весом огромного количества шапок, шляп и шарфов. Наклеенные в допотопные времена обои, когда-то изображавшие каменную кладку, прорвались во множестве мест, а под потолком так и вовсе отошли, обнажая болезненно – жёлтую, бугристую штукатурку. Рядом с вешалкой на стене висело простое прямоугольное зеркало без рамы. По верхнему краю стекла медленно текла муравьиная река.

Вадим остановился в замешательстве, переводя взгляд с Кольцова на полную женщину, одетую в бесформенное шерстяное платье с эмблемой на груди, отдаленно напоминающей лого «Адидас». Женщина улыбалась безжизненно и как-то нервно, будто и не уверена была, пришел ли гость к добру али к худу.

– Ну вот, вот так, – суетился Кольцов, запирая многочисленные замки на прохудившейся дерматиновой двери. На месте глазка зияла дыра, сквозь которую тянуло прелым воздухом подъезда. Вадиму даже показалось, что дыра всасывает в себя задверный мрак. Странно, что он не заметил ее с другой стороны, он просто должен был увидеть свет…

– Вот так! – снова повторил Кольцов и внезапно встал на колени перед Вадимом с болезненной, неприятной гримасой. Прежде чем Вадим успел удивиться, старик открыл полочку, расположенную прямо под зеркалом, и не церемонясь вывалил на пол груду древних дырявых тапок.

– Тут можно выбрать… по размеру, – совершенно диким голосом сказал он и, встав наконец с колен, отряхнул пыль и какую-то шерсть с халата. Робея, Вадим кивнул и не расшнуровывая кроссовки, стянул их с ног.

– Вы как обуетесь-разуетесь, проходите в гостиную! – подала голос полная женщина. Она тараторила одновременно с Кольцовым, перебивая его и натужно изображая голосом и лицом верх радушия и гостеприимства как плохая актриса.

– Да, Вадик, иди прямо за мной, – Кольцов повернулся и прошаркал в комнату, находящуюся в противоположном конце коридора.

Миновав крошечную кухню и еще одну запертую дверь, должно быть, уборную, Вадим оказался на пороге гостиной. Женщина ужом проскользнула мимо, и он почувствовал запах ее… не духов, нет, но тела – острый, приторный запах пота. Словно уловив его мысли, она повернулась и улыбнулась совершенно безжизненной улыбкой.

– Это… Ада Степановна, – донёсся голос Кольцова из комнаты, – моя супруга и верный товарищ во всех начинаниях. Да проходи же, что ты стал столбом!

Вадим и вправду испытывал некоторое смятение. Отчасти, оттого, что ему было не по себе в этой странной, какой-то совсем нежилой, мертвой квартире. Отчасти, оттого, что он уловил заминку в речи Кольцова, когда тот представлял свою жену, так, словно старик не знал, как ее зовут. Да и откуда у него жена, спрашивается? Он никогда не упоминал…

– Проходите, вы мне мешаете! – снова тот же запах. Он посторонился, пропуская женщину, и она стремглав пронеслась в сторону уборной.

Он решил больше ни о чем не думать и вошел в гостиную – небольшую комнату, по центру которой располагался круглый стол, должно быть, приготовленный для чаепития. На столе, накрытом кружевной не очень чистой скатертью, стояло несколько чашек на блюдцах. В центре торчал дымящийся самовар (Вадим с трудом удержался от нервного смеха), подле него на большой круглой тарелке лежала горка фигурных печений.

В дальнем конце комнаты, у окна, находился старый продавленный диван. Прямо возле него кособоко притулился двустворчатый некогда полированный шкаф – из полуоткрытых дверей высовывался рукав желтой рубашки и еще какой-то не то хвост, не то галстук.

Позади стола у стены был сервант, в глубине которого угадывался набор хрустальных стаканов и какие-то безделушки. На серванте в совершеннейшем беспорядке пылились старые вазы (одна из них с заметной трещиной), какие-то фарфоровые куклы с одинаковыми глупыми рожами и прочий хлам.

Противоположная стена была совершенно пуста, не считая больших прямоугольных часов, остановившихся и пыльных. Гиря под ними почти касалась пола; цепь была вся в паутине.

В углу комнаты расположена была еще одна дверь, должно быть, ведущая в спальню.

– Ну что стоишь, садись, – буркнул Кольцов. В голосе его не было и следа былой суетливости.

Вадим сел, помешкав.

– Вы мне… не рассказывали про жену… – произнес он наконец.

Кольцов протянул руку и, наполнив одну из чашек, подал ее Вадиму.

– Курильский чай, – уходя от ответа, сказал он с едва скрываемым необъяснимым бахвальством в голосе, – его следует готовить правильно. Тогда и только тогда он приобретает нежный и совершенно неповторимый вкус. Попробуй.

Вадим отхлебнул дымящийся напиток и нашел его совершенно безвкусным. Он вежливо улыбнулся Кольцову.

Тот не ответил на улыбку, сосредоточенно прихлебывая из чашки.

За спиной Вадима раздалось булькающее рычание, и он подскочил, не сразу осознав, что звук доносится из уборной.

Через несколько секунд на пороге появилась женщина, как там ее, Ада… Он нахмурился. Имя казалось неприятным и каким-то… тревожным. Как и все, впрочем, в этой квартире.

«Чертов старик» – в очередной раз подумал он устало.

– Ну что, мальчишки! – с идиотским воодушевлением заявила женщина, – чаевничаем?! Я вам до поры мешать не буду, – она понизила голос до заговорщического шепота, – мне там… присмотреть надо. Кивнув в сторону спальни, она карикатурным гусиным шагом подбежала к двери и скрылась за нею.

Кольцов отложил свою чашку в сторону и через стол тяжело уставился на Вадима.

– Итак… – помолчав, сказал он, – есть два вида добродетели. И не смотри на меня этими козьими глазами. Слушай и запоминай.

Первая основана на личной выгоде и прославляется всяким, исповедующим разумный эгоизм. В частности и Антоном Ла Веем, искренне считающим, что если каждый член общества будет преследовать исключительно собственную выгоду и не мешать при этом другим – мир достигнет благоденствия. Разумеется, он прикрывается иными мотивами и высокими фразами, но суть остается неизменной.

Этот принцип, несмотря на свою логичность – в корне неверен, поскольку следующие ему неверно истолковывают саму суть вещей.

За дверью в спальне раздался негромкий звук, словно упало что-то мягкое. Кольцов невозмутимо отхлебнул чаю и продолжил лекторским тоном:

– Существует и иная, высшая добродетель. Она, и только она является верной, поскольку лежащий в ее основе принцип гласит: Человек – есть насекомое, и жизнь индивидуума не имеет смысла, если она не направлена на благо целого рода. Более того, будучи венцом природы, человек неразрывно связан с другими видами и обречён на взаимодействие. Механическая же цивилизация, построенная на использовании сил природы, обречена… Соответственно…

За дверью послышалось негромкое хныканье, и Вадим вопросительно посмотрел на Кольцова, но тот продолжил:

– Соответственно, верующий в принцип великого общего блага да обретет жизнь вечную, тогда как каждый, пекущийся о себе, падет. Разумеется, это не совсем совпадает с твоим представлением о сатанизме в целом, но кто сказал, что твои мысли и выводы, почерпнутые из книг Ла Вея, верны? Ла Вей – хм-м… популяризатор от науки, скажем так. Более того, он намеренно исказил некоторые вещи, о которых не имел ни малейшего понимания. В частности, его объяснение и попытки использования енохианской магии настолько же смешны, насколько и потенциально опасны для каждого, кто решится следовать его инструкциям.

Что подводит нас к цели твоего визита, не так ли? – Кольцов улыбнулся, отложил чашку и, порывшись в кармане, достал маленький черный футляр. Открыл его так, чтобы Вадиму было видно, и положил на стол перед собой.

На бархатной подушечке, размером не более ногтя мизинца, лежал рубинового цвета камень, напоминающий зерно граната.

– Учитель?… Юрий Владимирович?…

– Тссс… Итак, Джон Ди. Многие исследователи придают огромное значение второму участнику этого магического дуэта, а именно – Эдварду Келли[10]. Считается, что Джон Ди на протяжении многих лет безуспешно пытался связаться с ангелами, но только благодаря спиритическим талантам Эдварда Келли у него получилось. Впрочем, я придерживаюсь иной точки зрения. Эдвард Келли был фальшивомонетчиком и плутом – профессия столь же распространенная, сколь и скучная как тогда, в средние века, так и сейчас. Он прожил недолгую жизнь и умер в заточении. Не будь его, Ди и сам бы добился успеха. Так вот… Джон Ди. Философ, математик, астроном… Ты знаешь, например, что он изначально искренне верил, что вся вселенная есть акт исчисления? Магия чисел во всем. В каждом цветке. В каждой капле человеческой крови.

С ним считались, о, да. Представь себе, этот чудак, повинуясь ангельским голосам, добивался аудиенции у императора Рудольфа II в Праге году эдак в… – Кольцов зажмурился как кот, – … 1584-ом… Да, хотел прочитать ему лекцию о морали. Император вполне мог казнить его за такую наглость, но вместо этого согласился на аудиенцию и благосклонно выслушал всю эту… лекцию, словом.

На долю его выпали и страдания, чего греха таить. В частности, его арестовывали за «вычисления»! Да, да, в те времена занятия математикой считались чем-то сродни колдовству. Обвиняли и в государственной измене, но и тогда ему удалось выкрутиться. А уж после смерти Марии Тюдор его взяла под свое крыло Елизавета Английская! Да что там, Ди сам назначил дату коронации Елизаветы на основании гороскопа собственного изготовления.

Да… Он был фигурой, несомненно фигурой невероятного масштаба. Впрочем, с годами, страсть к темным искусствам, ошибочно принимаемая им за диалоги с ангелами, все больше довлела над его научными изысканиями. В последние годы жизни Ди не везло. Он с трудом получил должность ректора Колледжа Христа в Манчестере, но и там коллеги сторонились его – к тому времени за ним прочно закрепилась репутация злого колдуна. А потом… потом была чума, наш герой потерял семью, перебрался в Лондон, где и умер в нищете.

Кольцов замолчал, сонно посмотрел на камешек перед собой и неожиданно дотронулся до него пальцем. Вадим едва сдержал крик – камень ответил слабой световой пульсацией, озарившись темно-алым, практически сливаясь с бархатной подушкой.

– Келли… Келли был забавный малый. Как-то он объявил Ди, что ангелы велели делиться всем, всем без исключения, включая жен. Некоторые исследователи считают, и не без основания, что Ди последовал ангельским указаниям, несмотря на то, что души не чаял в своей жене.

Келли смог убедить Ди в том, что он и только он способен слышать ангельские голоса. Спустя год своей службы у Ди он принес хозяину Книгу Данстана и некоторое количество какого-то порошка, способного, по словам Келли, превращать свинец в золото. Разумеется, все это было полной чушью.

Истинная магия заключалась исключительно в способности Келли улавливать некие… эманации с той стороны, из миров, столь же могущественных, сколь и далёких. Джон Ди считал, что Келли практикует общение с ангелами. Но не ангелы тогда откликнулись на его зов. Не ангелы пришли в ответ на усердные молитвы.

О, нет…

Ты ведь читал про «Енохианские ключи», верно? Скорее всего, в интерпретации этого профанатора Ла Вея. Ну и, как следствие, не понял ни хера, – Кольцов ядовито ухмыльнулся в ответ на изумленный взгляд Вадима (тот никогда не слышал, чтобы старик сквернословил). Словно в ответ на бранное слово из соседней комнаты раздалось жалобное тихое хныканье.

– Принято думать, что ангелы, откликнувшиеся на магические изыскания Ди и Келли… Снова этот Келли… Так вот… считается, что ангелы следовали заветам патриарха Еноха[11] и исповедовали учение, которое должно было быть распространено среди всего населения земного шара. Все без исключения жители Земли должны были быть посвящены в заветы Еноха, понимаешь? Ангелы вели беседы на особом, ангельском языке. Диспуты с ангелами легли в основы «Енохианских ключей», или енохианской магии.

С этим языком лингвистам пришлось поломать головы. Видишь ли, многие полагали, что Келли придумал ангельское наречие на основании английской грамматики. Но это не так, совершенно не так. Во-первых, Келли не обладал достаточными знаниями, для того чтобы провернуть такого масштаба мошенничество. Во-вторых, переводы Келли выдержаны в ином духе нежели его труды.

Кое-кто считает, что Ди был соучастником в этом лингвистическом розыгрыше титанического масштаба. К слову, небезызвестная рукопись Войнича[12], не расшифрованная до сих пор, тоже приписывается Джону Ди. В таком случае его способности к созданию языков были бы неоспоримы. Вот только…

…Учение, что принесли ангелы… Было совсем не ангельским, как ты возможно уже догадался.

Есть и еще кое-что, чего не замечал или не хотел замечать Ди.

Енохианские ключи несли не мир, но меч.

Все дуально, мой дорогой ученик, как и моя преамбула о двух благодетелях… – он прервался, шумно отхлебнул чаю и указал пальцем на камень перед собой, не касаясь его.

– Telocvovim…

Вадим вдруг понял, что ему совершенно неинтересно знать, к чему клонит старик, равно как неинтересен был шум, все чаще раздающийся из-за двери. Ему хотелось встать и уйти. Одновременно с этим другая часть его, та, что управляла телом, когда он просил огня у двух громил в парке, требовала, чтобы он оставался на месте.

Кольцов осклабился.

Внешней или видимой целью ангелов было, как я уже сказал, – распространение учения Еноха. Однако их внутренние мотивы были куда более важны. Енохианские ключи предназначались для того, чтобы запустить череду разрушительных процессов, описанных, в частности, в Откровении Иоанна Богослова. Понимаешь, о чем я говорю, да? – он неприятно хихикнул и тотчас же скривился в уродливой гномьей гримасе. Впервые за время их знакомства Вадиму открылось другое лицо старика – лицо злого, испорченного ребенка, готовящего очередную каверзу.

Кольцов закрыл глаза и нараспев, без запинки, произнес:

– Разумные твари земные, люди, да притесняют и истребляют друг друга; и жилища их да забудут имена их. Труды человека и великолепие его да будут изглажены. Строения его да обратятся в пещеры для зверей полевых[13]!

В комнате стало как-то быстро темнеть. Вадим взглянул на трехламповую люстру под потолком – две лампочки тускло светились, третья же и вовсе не горела.

– Ничего… – пробормотал Кольцов, словно и не к нему обращаясь, – страшно лишь поначалу, а потом все проходит. Истина любой магии – в добровольном подчинении ее канонам. Вот ты, скажем, сам ведь сюда пришел? Не неволил я тебя?

«Сам, не сам… встань и уходи отсюда прочь… Здесь черт-те что происходит!» – Вадим поднес чашку с остывшим чаем ко рту и сделал большой глоток – в горле совсем пересохло.

– Сам, – едва шевеля губами, почти беззвучно выдохнул он.

– Ну вот и славно. А коль сам, то продолжим.

– История говорит нам о том, что Джон Ди скончался в нищете в Лондоне, потеряв свою семью во время Великой чумы. И это правда. Впрочем, детали его кончины нас не интересуют. К старости он… как бы поточнее выразиться, начал испытывать некую неприязнь к собственному делу. К делу всей жизни. Или… был ли это страх?

Ну конечно же, страх.

– Вот это… – внезапно он снова указал на камень, – забавная штука, верно? Выглядит как… на что оно похоже, Вадим?

– На… на камень?

– Ну, может и на камень. Черт его знает. Понимаешь, черт его знает! – Кольцов расхохотался. – На самом деле, это вовсе не камень. И не зерно и… ну, словом, это куколка. Вот что это такое.

Вадим с недоумением уставился на Кольцова. Тот рассмеялся нехорошо, довольный собственной шуткой.

– Тебе знакома история замка Глэмис[14]? – он перескакивал с темы на тему с ловкостью фокусника, – ну, того самого, в котором происходят события «Макбета» Шекспира. Говорят, именно в этом замке был умерщвлен король Малькольм, году в 1034– ом, кажется, от Рождества Христова. Мол, кровавое пятно до сих пор никто не может вывести. Прямо как у Уайльда. Этот замок тулят во всех путеводителях, каждому заносчивому туристу, что приезжает на острова, в качестве чуть ли не главного аттракциона с привидениями в Шотландии. Тут целый паноптикум: Безголовые мальчики с барабанами, собаки, мужики в латах, серые леди… Все, что душе угодно. Согласно легенде, один из владельцев замка, Лорд Стратмор, будучи завзятым игроком, предложил Дьяволу партию в карты. Каково же было его удивление, когда Сатана принял его предложение! Согласно легенде, игра продолжается до сих пор в потаенной замурованной комнате, в которую невозможно попасть.

Премиленькая легенда, иллюстрирующая всю глубину человеческой глупости.

Кольцов помолчал, потянулся было за печеньем, передумал и вместо этого одним глотком допил чай.

– В средние века кто только ни баловался чернокнижием, – продолжил наконец он, – как правило, впустую. Впрочем, некоторые, по случайности ли или по допущению Великих Внешних сил, добивались успеха…

Нашего героя звали Александр Линдси. Четвертый граф Кроуфордский. Его страсть к карточной игре едва уступала другой, куда более темной страсти.

Мало кому известна вся правда, но по информации, отображенной Джоном Ди в его «Черной книге»… – он снова прервался и, не без удовольствия отметив непрекращающееся замешательство Вадима, продолжил, – … Граф Линдси, вместе с пятью своими приятелями, пытался вызвать Рогатого Хозяина, используя заклинания, поразительно похожие на те, что позже явились Эдварду Келли в его диалогах с созданиями, которых он величал ангелами. На том же языке. Сложно сказать – явился ли Хозяин Бездны на его зов или нет… В одном легенда правдива – комната, в которой происходили события, в некотором роде сместилась… Окно действительно можно увидеть снаружи, и то лишь иногда, с определенного ракурса. Однако попасть внутрь Запретной комнаты, увы, невозможно. И вовсе не потому, что слуги опечатали ее… Видишь ли… Ревнители Запретного Искусства тех времен считали, что на месте Потерянной комнаты находился портал, ведущий прямиком в ад.

Кольцов поднял пустую чашку, посмотрел на нее с недоумением и внезапно швырнул с силой о стену. Чашка со звоном разлетелась на мелкие осколки.

Дверь в спальню открылась, и на пороге показалась улыбающаяся жена старика.

– У нас все готово… – проворковала она, но Кольцов прервал ее нетерпеливым жестом.

– Позже, – рявкнул он, – мы беседуем.

Женщина кивнула и скрылась за дверью.

– Как я уже упоминал, – продолжил Кольцов как ни в чем не бывало, – последние годы своей жизни Джон Ди провел в Лондоне. Однако мало кто знает, что в году 1608– м от Рождества Христова он предпринял путешествие в Шотландию, именно в замок Глэмис, где провел более четырех месяцев в поисках Запретной комнаты.

Стоит ли говорить, мой милый мальчик, – с каким-то презрением прошипел Кольцов, – что он нашел искомое…

– Что? – туповато перепросил Вадим. Изнутри он весь горел, – что нашел?

– Затерянную комнату, идиот! Вещь, которой нет! Путь… – Кольцов снова отвлекся и уставился на дверь спальни с совершеннейшей ненавистью в глазах.

– Эти… – он ткнул пальцем в сторону спальни, – эти суки… бабы… Они ведь яйца выеденного не стоят. Вот скажи мне, милый друг, отчего мы, мужики, так чахнем по ним, по их… – он скривился, – гнилым вонючим дыркам, по этим дойкам коровьим висячим… по жопам жирным? Отчего? В чем привлекательность вечно текущей щели между ног? Молчишь? Сам не знаешь, да? А я тебе отвечу – это не любовь в нас говорит, не высокие чувства, воспетые Шекспиром, но обыкновенный инстинкт. Большая часть войн, несчастий и бед на планете случается по вине животных инстинктов и только. Но человек – животное разумное и исключительно силой разума может побороть свое безрассудство. Высшее благо! Все ради Высшего Общего Блага!

Ладно, не суть… Джон Ди… Джон Ди нашел Затерянную комнату. Более того, он провел там три дня. Не смотри на меня так, будто я с ума сошел. Здесь – соль всей истории. Он был там, где заканчивается сцена и начинается реальный мир. За кулисами. Он видел… о, Боги Тьмы, он видел Хаос воплощенный. И… он встретил кое-кого в той комнате. Встретил существо, что Эдвард Келли почитал за ангела, но ошибочно, ошибочно!