Читать книгу Пророк - Денис Миронов - Страница 3

Грёбаное пятничное совещание. Скукота.

Слава богу, у меня беспроводная гарнитура в правом ухе. Все думают – это для того, чтобы быть всегда на связи, да и выглядит по-деловому, а мне из неё Хендрикс орёт: «All Along the Watchtower» – только это и спасает от желания вышибить себе мозги. Боб – один из старших партнёров, крупный мужик средних лет, – как школьник, стоит с листком и что-то мямлит типа: «…доходы падают, расходы растут…». Мистер Гарбидж, толстый хер, под чью жопу просится второе кресло (тоже старший партнёр), сидит на другом конце стола размером с теннисный корт и чавкает. Он подтянул к себе вазу с печеньями и уплетает одно за другим. А за ним через весь стол наблюдает грозный седой мужик с орлиным взглядом. Все остальные старпёры в модных, дорогих костюмах – а их здесь больше двадцати штук, – видят это, только один тупорылый Гарбидж нихера не замечает. Грозный седой мужик во главе стола – это зам председателя. По натуре крутой мужик, несмотря на то что компания говно. Ну как говно: одна из самых крупных в Городе. А вот кстати и он, смотрит на меня через окно во всю стену напротив – этот чертов сраный Город.

Он залит полуденным солнцем, и здания из металла и стекла отбрасывают световых зайчиков мне в глаза. Я щурюсь. Очки бы сюда. На сгибе левого локтя чувствую тянущую боль. Разминаю его, пока сеньор-помидор Боб болтает. Это всё из-за укола – в вену неудачно попал. Не подумайте, я не гоняю хмурого. Просто после таких мозговыносящих вечеринок, как вчера, наступают мозговыносящие бодуны, как сегодня, от которых пара чашек кофе тебя точно не спасёт. Здесь нужна тяжёлая артиллерия – детоксикационный раствор: аминокислоты, соли, магний, витамины всех групп, макро, микроэлементы, диуретики, препараты, укрепляющие сердце, никотиновая и гора ноотропов. Рецепт мне как-то одна симпатичная медсестричка подсказала. Но с тех пор я многое в нём изменил, так что уже и не знаю, совместимо ли всё это.

Я даже специальную стойку прикупил, вешалка такая с колёсиками, чтобы пакетики подвесить и ходить. Очень удобно. Ходишь-бродишь по квартире, а она всё: «кап-кап». Поначалу я в частных клиниках прокапывался, но эти животные за услуги похметолога по 250 зелёных берут. Подумал – дороговато как-то. Посмотрел ролики в интернете, пару неудачных попыток, но на своей боли быстро учишься, так что сегодня могу засаживать иглу, не глядя. Тут только одна проблема – после таких вечеров руки дрожат, но и к этому привыкаешь…

– Джейк…

– Джейк!..

Шёпотом зовёт меня Дилан, мужик справа, и толкает локтём.

Я поворачиваюсь к нему:

– Что?

Но тут же замечаю – ястребиный взгляд зампреда направлен прямо на меня.

Он спрашивает:

– Джейк. Ты о чём там задумался?

Смотрю: Боб уже сидит. И сходу отвечаю:

– Да всё над докладом Мистера Джонса.

А сам думаю, как же хорошо, что я залип с серьёзной рожей, а не с идиотской улыбкой какую-нибудь хрень вспоминал. Если что: Мистер Джонс – это Боба так зовут. Роберт Джонс. Он тоже смотрит на меня, красный такой. А зам председателя продолжает:

– Ну так выскажись. Сам знаешь, Мне интересно мнение молодой крови.

Он подносит руки, сложенные в замок, к лицу. И выглядывая из-за них добавляет:

– Уверен, тебе есть, что сказать.

Ему просто нравится, когда я выступаю. Впрочем, он не один такой. Я киваю и перевожу взгляд на город за окном. Небо синее-синее, ни облачка. И думаю:

«Ну что ж, весь мир театр, а это, кажется, мой выход…»

Я поднимаюсь, обеими руками навалившись на стол. Как раз в наушнике начинается новый трек. Это лайв. Пока я осматриваю конференц-зал, в ухе раздаётся визг приветствующей меня толпы, но глаза присутствующих – престарелых боровов, выросших папиных сынков и потрёпанных временем дам с перетянутыми лицами, – все их взгляды устремлены кто куда (кто смотрит в стол, кто в потолок, кое-кто изредка поглядывает на меня). Но это пока. В наушниках раздаётся разогревочное гитарное соло, а я делаю глубокий вдох и вступаю в игру:

– Я услышал в докладе Мистера Джонса одну важную мелочь. Вы, наверно, не обратили на неё внимания…

Тут включаются ударные – бас-бочка отбивает чёткий ритм. Я говорю медленно и крайне снисходительно, как бы пытаюсь донести свою мысль каждому из них:

– Дело в том, что экономика страны стоит на грани катастрофы. Мы продолжаем видеть экспоненциальное падение покупательской способности одновременно с экспоненциальным ростом производства. И, разумеется, производители слышать об этом не хотят…

Я что-то показываю руками и продолжаю говорить, а слова сами собой начинают литься из меня. Взгляды присутствующих постепенно приковываются ко мне:

– Расслоение растёт. Оно становится всё больше и больше, и скоро его будет уже не остановить…

В такие моменты, как этот, мне кажется, что за меня говорит кто-то другой. В такие моменты и я сам не знаю, что скажу дальше. Я даже могу параллельно думать о чём-нибудь другом. Слушать, как мой собственный голос, вышедший из-под контроля, раздаётся между стен просторного помещения в полной тишине. Наблюдать, как он становится из спокойного и мягкого – жёстким и бескомпромиссным. Как его слова отражаются реакцией на лицах людей.

Наблюдая за всем этим, я даже не замечаю, как начинаю расхаживать по конференц-залу. Как заглядываю в лица людей, чтобы подобрать ключ к каждому, кто ещё со мной не согласен… А когда их внимание всецело принадлежит мне, я больше не смотрю на них. Но продолжаю говорить…

Я говорю, когда подхожу к окнам, за которыми виднеется город. Он переливается на свету. Я говорю, когда наваливаюсь рукой на одну из рам, что режут стеклянную гладь по вертикали. Моё лицо отражается на залитом солнцем отражении, а губы продолжают шевелиться. Они шевелятся даже тогда, когда я замечаю, как по перекладине под моей рукой пробегает вибрация, а через несколько секунд – ещё раз. Губы не прекращают шевелиться, даже когда я отдёргиваю руку от рамы, как от горячего, испуганный воспоминанием о вчерашнем, и даже после того, как я опускаю взгляд и понимаю, – потоки людей и машин, переполняющие улицы, тоже подчиняются этому ритму… Но позже я возвращаюсь к людям в зале, вновь ощутив на спине их взгляды.

Человек во главе стола с суженными от солнца зрачками, не моргая, смотрит на меня. Он лишь на мгновение отрывается, когда я обхожу его со спины, и ему приходится практически вывернуть шею, чтобы снова встретиться со мной взглядом. Мой спокойный и уверенный шаг заставляет ощущать себя зверем, загоняющим стадо беззащитных ягнят.

Я говорю минут семь или восемь, а когда заканчиваю – гитары в моем ухе делают завершающий аккорд. Я снова у своего кресла и произношу:

– Поэтому мы обязаны идти в ногу со временем, иначе история не оставит о нас памяти даже в веках…

После моих слов на несколько секунд воцаряется молчание. Ошарашенные люди всё ещё смотрят на меня. Раздаётся шквал аплодисментов, но это в ухе, в конференц-зале происходит ещё более удивительная фигня: люди начинают аплодировать мне глазами – они принимаются растерянно моргать и озираться по сторонам, будто только что очнулись и оказались там, где совершенно не ожидали обнаружить себя.

Когда все окончательно приходят в сознание, я добавляю:

– Мы не раз обсуждали это Мистером Альваресом, – указываю кивком головы на мужика напротив. Он ошарашено смотрит на меня. – Думаю, он со мной солидарен. Может быть, ему есть, что добавить?

И плюхаюсь обратно в кресло, а Питер – Мистер Альварес, – поднимается, словно обосравшись, и переводит потерянный взгляд с меня на зампредседателя. Пусть отдувается. Ха-ха.

* * *

После совещания зампред хлопает меня по плечу и хвалит. Мы идём с ним по коридору. Он улыбается. На его лице с большим крючковатым носом редко заметишь улыбку, но со мной он расплывается во все 32 своих винира. А я слышу, как другие партнёры, идущие чуть впереди по длинному коридору в стиле хай-тек, во всю обсуждают, где будут играть в гольф на этих выходных. Старпёры.

Зампред говорит мне:

– Я очень доволен твоими результатами, Джейк!

Он всегда такой после моих выступлений. Впрочем, как и все остальные. У меня просто дар к публичным выступлениям.

– Спасибо, Господин Зам Председателя.

И почтительно киваю. Я говорю нарочито вежливо и увлечённо, как настоящий имбецил. Но этим старикам только это и надо – демонстрируешь им капельку респекта, и они тут же тают на глазах. Наверно, именно этого им не хватает в общении со своими детьми.

Зампред продолжает, он говорит:

– Ты очень неординарно мыслишь.

Я скромно улыбаюсь и снова киваю, а сам думаю: спасибо – это микродозинг псилоцибина.

– Ты замечаешь то, чего не замечают другие, – говорит он.

Я смотрю на него, а сам думаю: спасибо – это аддерол.

Он говорит:

– Тобой даже доволен сам Господин Председатель.

А вот тут у меня с лица как будто смахивает улыбку.

Зампред ещё что-то говорит, но я не слушаю его:

– Господин Председатель очень заинтересован в таких молодых кадрах. Он впечатлён твоими способностями, Джейк. Так держать!

Мы идём по коридору, зампред всё болтает, а я думаю о председателе. Я разговаривал с ним всего два раза, но мне и этого хватило с головой.

Скоро мы расходимся. Зам налево, я направо. Перед этим почтительно пожимаем руки. У обоих из-под пиджаков выглядывают белые сорочки с модными запонками. Серебро и платина. Моя ладонь тонет в его – у него настоящие лапища. Но на полпути к кабинету, я приостанавливаюсь, вскидываю рукав и смотрю на свои новёхонькие Jaeger-LeCoultre. Это швейцарские часы люксовой марки, у меня таких целая полка дома на выбор в шкафу. Длинная тонкая стрелка с отверстием как в угольном ушке показывает – почти час. Это значит – пора на обед. Я же так уработался. И с довольной рожей разворачиваюсь обратно.

Я стою на пересечении 2-ой и 101-ой улицы в очереди у передвижной тележки с надписью: «Корейская капуста и лучший бургеры, прямо из Кореи» и куча иероглифов вокруг. За стойкой полуседой дедуля-азиат, ловко делает своё дело – на клиента и полминуты не уходит. Я поднимаю взгляд над головой, там бесконечные здания из белого камня и стекла, над которыми лишь бледный небосклон с одинокой полосой от пролетающего самолета. А когда опускаю глаза, уходит ещё один клиент – передо мной остаётся четыре клерка. Позади – ещё три прибавилось. На всех костюмы не дороже двухсот баксов цвета мокрой крысы, и Я – самый перспективный специалист этой улицы, а то и всего города – Джейк Салливан, стою, как белая ворона в чёрном приталенном пиджаке, сшитым под заказ. Даже люди, проходящие мимо, странно косятся на меня.

Однажды Броук, тоже партнёр фирмы (он сидел на совещании тише воды, ниже травы, через два места слева от меня) спросил:

– Джейк, на хрена ты жрешь в этой мусорке у этого Ван Чуна?

Мы сидели с ним и другими стариками в баре после трудового дня.

– Эдди, – говорю я ему. – Я кое-что смыслю в мясе… – Я встречался в старшей школе с дочкой фермера. (Да, уже тогда все девчонки были без ума от меня). Девчонка была симпатичная, но туповатая, а вот отец у неё был, что надо. Так вот, я говорю Эдди: – Я кое-что смыслю в мясе, и у этого… как ты выразился? Ван Чуна? Мясо самый смак, – я говорю ему и смотрю прямо в глаза. А взгляд у него, надо сказать, тупой, как у осла: – И когда ты, Эдди, будешь подыхать от неоперабельного рака желудка, помни: в этом виноват твой сраный «Алан де Круз» с шестью звёздами Мишлен, в котором ты оставил ВВП небольшой европейской страны за дешманское мясо из Макдака.

Эдди так меня достал в тот вечер, что я втихаря подсыпал в его пойло чуток белого порошка. Так он чуть не отъехал, придурок.

– 언제나처럼 나에게 안녕[1], – говорю фразу, которую выучил из гугл переводчика, когда подхожу к передвижной тележке.

Старик-азиат за прилавком улыбается мне так, что глаз не видно:

– もちろんこんにちは[2], – отвечает мне.

Я улыбаюсь и конечно же нихрена не понимаю. Остаётся надеяться, что он не называет меня каким-нибудь гайдзином или сукиным сыном. Старик быстро орудует щипцами и, только взяв в руки пачку соуса, переспрашивает:

– BBQ?

Киваю ему.

– 감사[3], – говорю я, когда он протягивает бургер в бумажном конверте. Аппетитный такой. Этот Ван Чун всегда выбирает для меня самый сочный и здоровый кусок мяса.

Утром я толком не ел (ничего в горло не лезло), так что первым делом сглатываю хлынувшую слюну, забираю свёрток и кладу деньги на стойку – тройную цену, как всегда, – он пытается отказаться, но не настойчиво, и я уламываю его. Он говорит мне на своем:

– ジェイクさん。私は日本人ですが、あなたのお金のためにベトナム人になることができます[4]

Я улыбаюсь, как идиот, беру несколько салфеток, а он кланяется мне.

А я думал, так только японцы делают…

Как только я отхожу от тележки, поток людей, переходящих перекрёсток на зеленый, чуть не сбивает меня. Я уворачиваюсь от пролетающих мимо фигур, держа в губах натертую морковку, которая неаккуратно торчала из бургера, пока не натыкаюсь на сногсшибательную даму. Она тоже замечает меня. Мельком оцениваю её, она меня, пропускаю её перед собой вежливым жестом, смакуя морковку, а она проходит мимо и оборачивается уже через другое плечо, провожая меня взглядом. У неё ярко-чёрные глаза, а шов тугой юбки спускается прямо между ягодиц. Красивая… Но кайф ломает телефон, завибрировавший у меня в кармане – я отвлекаюсь на него.

Смотрю на экран: снова Нельсон – что-то хочет от меня. Целое утро названивает, а мне не охота отвечать. Он снял домик на побережье на два дня, так что вечером туда…

Перехожу дорогу и располагаюсь на ближайшей скамейке в небольшом скверике так, чтобы никто больше не подсел. А то бывает, какой-нибудь придурок сядет – а то и не один, – и начинает по телефону болтать, а ещё хуже, если с тобой попытается завести беседу. Впиваюсь зубами в сочный кусок мяса. Ммм, мой любимый BBQ… оп, чуть на штаны не капнул. Напротив меня, сквозь редкие деревья и помехи проезжающих в плотном трафике машин, виднеется улица из стекла – ряды магазинов и ресторанов. Народу, как говна. Все толпятся у паршивых, но дорогих забегаловок. Модные чики со здоровенными пакетами перетекают из бутика в бутик. Balenciaga, Stuart Weitzman, Eton. Но мой взгляд цепляется за парочку ребят. Это молодые люди, они скромно стоят и смотрят с улицы на витрину, заваленную кучей барахла. Их силуэты отражаются на стекле, и где-то там в глубине на заднем фоне даже виднеюсь я. Такие ребята, как эти, – мой самый любимый тип потребителя. Потребителя, который спит и видит, как потребляет, но ещё нос не дорос. И по статистике – может никогда и не дорастёт.

Вообще с точки зрения маркетологии (эт я так маркетинг называю, поскольку в рамках нынешнего рынка с его засильем рекламы, информации и знаков любая маркетинговая стратегия превращается в угадайку в стиле: «водолеи под влиянием Меркурия имеют большие шансы на успех», только в отношении компаний и с использованием экономических терминов и взятых с неба процентов). Так вот для маркетологов и экономистов по большему счёту существуют четыре типа людей. Первый, в принципе вообще не люди, – назовем их человеческие существа без покупательской способности: бомжи, бедняки и прочие нищеброды. Кстати, один из них разлёгся на скамейке неподалёку и спит. Живые мертвецы. Как же я раньше этого не замечал?.. Так, о чём это я? Да, короче, дальше идёт основной потребитель – люди среднего достатка, за чью душу и карман ведётся вселенская борьба. Толстосумов и их зачаточные формы мы выбрасываем из списка – там совсем другие правила игры. Но остаётся ещё один тип (он стоит немного особняком): мой самый любимый – личинка основного потребителя.

Как сказал один известный маркетолог-экономист Клод Смит: «Хочешь получить хорошего покупателя, расти его с детства». И именно так мировые конгломераты – эти тысячеглавые гидры экономического болота, – сегодня и поступют. Они прекрасно понимают, дети – это будущее, и они втюхивают миллиарды, чтобы обеспечить его себе. Вы, наверное, стараетесь и вкладываете немало сил, чтобы вырастить хорошего сына или умную дочь, но как только вы отворачиваетесь, маркетологи растят из него идеального потребителя. И поверьте, в этом они намного эффективней вас – они настоящие профессионалы.

Сегодня продолжает набирать популярность специализация – детский нейро-маркетолог. В эту отрасль набирают самых отмороженных и тех, у кого своих детей нет, чтобы они без зазрения совести могли массово лоботомировать чужих. Основная их задача – разжижать детские мозги до такой степени, пока из всех когнитивных способностей у них не останется умение различать марки и лейблы, а также способность максимально импульсивно реагировать на рекламные призывы.

Но не стоит гнать на корпорации и маркетологов – это всего лишь их работа, а вот кто родителей заставляет детям в голову вдалбливать всякую чушь и дарить им игрушечные машинки люксовых марок? Правильно, малыш должен знать с пелёнок, что красная Феррари круче синего Ниссана! Слышал, что когда-то дети мечтали стать космонавтами или инженерами, но сегодня они знают, какую тачку купят, когда вырастут. Возрастной разброс таких недо-амбистом[5] от 0 до 29 лет. И с каждым годом верхний порог стремительно растёт. На 0,7%, если быть точным. И если ты родился в цифровую эпоху, и тебе ещё нет тридцати, поздравляю: ты – личинка потребителя. По данным соцопросов пределом твоих мечтаний является клёвая тачка, шикарная хата и тёлки вокруг. Вот только вряд ли ты сможешь себе это позволить. И да, только не думай, что ты сам это придумал, у тебя бы даже на это мозгов не хватило. Нам всем это втюхали, впрочем, как и все остальные атрибуты «достойной жизни».

А для того, чтобы ты не забывал про свои имплантированные мечты, Королева потреблятства смотрит на тебя с каждой витрины и делает так пальчиком: «No-No, я тебе не по карману», а классные парни, которым хватило ума заработать на всё это дело самому, – такие классные парни, как я, – проезжают мимо на рычащей спортивной тачке, вызывая у тебя дикую зависть и желание… нет, не прикупить себе мозги, чтобы позволить всё это, а просто купить себе такую же тачку. Всё потому, что маркетологи, – как хитрые напёрсточники, – одурачили тебя, и ты считаешь, что не твои мозги могут дать тебе классную тачку, но тачка определяет твои возможности…

Пока я сижу и думаю обо всём этом дерьме, те молодые люди у витрин уже давно исчезли, а ко мне подбегает тощая собака и, как приличный, выдрессированный пёс, садится у моих ног напротив. Не то, чтобы он совсем худющий, но покормить его явно не помешало бы. С высунутым языком он поворачивает голову на бок. Глаза у него чёрные-чёрные, как у той девицы на перекрёстке. Я смотрю на бургер, от него почти ничего не осталось – на пару укусов всего. Я продолжаю смотреть на обгрызенный объедок с маленьким кусочком мяса, а сам думаю: «Над нами всеми очень хорошо потрудились. Мы все как жертвы того доктора-садюги, который над собаками измывался. Условный рефлекс. Вот только псины в его лаборатории хотя бы за это жратву получали, а что мы? Иллюзию счастья и благополучия? В таком случае дилеры из подворотен куда честнее – у них хотя бы есть товар, который они пытаются втюхать».

«Гав» – пёс напоминает о себе. Поднимаю глаза, а он всё сидит и смотрит… Да чтоб тебя! Я протягиваю остаток бургера бродяге и, почёсывая за чёрным мохнатым ухом, скармливаю ему оставшийся кусок. И да, кстати, если кому-нибудь из вас вдруг повезёт, и вы сорвёте куш, не беспокойтесь – компании продумали всё и на этот счёт. Им же нужно, чтобы вы покупали всё новее, лучше и дороже, поэтому на какой бы социальной ступени вы не оказались, вас никогда не покинет это гадкое ощущение, будто вы что-то не можете себе позволить.

Пёс облизывает мне руку, щекоча пальцы языком и счищая остатки соуса, а я вижу, как продавец-азиат, переходя на бег, везёт свою тележку по опустевшей улице. Он толкает её, держа за металлические ручки, как на строительной тачке. Это значит, обед закончился, а я и не заметил, как время пролетело…

Треплю напоследок пса по шёрстке, встаю, вытираю руки и достаю пачку сигарет из внутреннего кармана. Закуриваю и, уходя, кидаю салфетки в мусорную корзину с пары тройки метров, а бобик провожает меня голодным взглядом своих тёмных глаз.

Когда я подхожу к кабинету, приёмная оказывается пуста – помощницы всё ещё нет на рабочем месте. Её нет с самого утра. Вспоминаю и хлопаю себя по лбу: я же отпустил её. Она отпрашивалась на этот день, и уже давно – свадьба у подруги или что-то вроде того. Я даже попилил с ней расходы на платье. Не подумайте – это не по доброте душевной. Первое правило успеха: в нашем коммерчески направленном мире каждое действие должно быть функциональным и нести прибыль. Любое решение организации, государства, слово политика, партнёра, да вообще кого угодно, каким бы заявление или обещание не выглядело благородным на первый взгляд, оно всегда несёт кому-то прибыль. Только идиот работает себе в убыток. Слава богу, таких большинство. Бухгалтерия нашей организации выделяет слишком скромные зарплаты младшим сотрудникам. Поэтому за счёт таких подачек и небольших премий я поддерживаю хорошие отношения с подчинёнными и минимизирую риск, что важный кадр свинтит на сторону в неподходящую минуту. Кто же в таком случае за меня работать будет?

Захожу в свой кабинет – шикарное, просторное помещение в стиле эклектики с огромным окном в конце (то есть напихано всё подряд, но выглядит стильно). На обшитой тёмным деревом стене слева висят маски африканских племён (наверно, «сделано в Китае»), под ними низкий столик и кожаная софа для посетителей. На противоположной стене цвета слоновой кости висит мрачная картина моего приятеля художника в стиле Giacomo del Pò «Gates of hell», под ней барный шкаф. Он пуст – я не пью на рабочем месте.

А ближе к окну стоит здоровенный стол из облегчённой нержавы и чёрного эбена, к которому я шагаю.

Падаю в кресло и секунд десять тупо пялюсь в тёмный экран широченного моноблока. Да, без помощницы я даже не знаю, чем себя занять. Обычно она говорит, что мне делать. Думаю: может устроить сегодня выходной? Но потом: не, тогда у меня вся неделя сплошной выходной выйдет.

Всё же залезаю в комп. Нахожу в планировщике пару задач, которые пламенеют красным уже как целые полгода. Таких задач там на несколько страниц, но я решаю начать с самых старых.

Делаю пару деловых звонков. Оба раза слышу в трубке:

– Джейк! Ты что так давно не звонил?

Оба раза отвечаю:

– Сам знаешь, много дел…

Потом заглядываю в квартальные отчеты: у компании дела хуже, чем я ожидал. Все графики ползут вниз, за исключением одного – корпоративных трат. Так вот о чём Боб говорил, плакали мои партнёрские. Интересно, а почему другие партнёры нихрена не делают? Хотя, наверно, они задают себе этот же вопрос.

Думаю, написать пару писем по этому поводу, но на втором же слове понимаю – это суета-сует и никому в принципе не надо. Подхожу проветриться к окну. Но настроение окончательно ниже плинтуса падает. Так всегда происходит, когда я подхожу к окну, но всё время об этом забываю.

На противоположной стороне улицы стоит похожее на наше здание. И в нём целая стоэтажная стена таких же шикарных офисов, как у меня. А у некоторых они даже выше. Пока сидишь к окну спиной и наслаждаешься выверенным дизайном своего кабинета, кажется, что ты центр своей маленькой вселенной, а когда выглядываешь на улицу, возникает ощущение, будто мы все копии друг друга. Вернее, может быть, мы-то и разные, вот только кто-то очень старательно пытается стандартизировать нас. Избавиться от этих дурацких мыслей и разнообразить вид на этот убогий город помогает капелька лизергамида (LSn-5,5), хранящейся в правом верхнем ящике рабочего стола. Ну как капелька? Пол пипетки выдул.

Первые сорок минут, пока я разгребал почту, меня довольно сильно мутило. Все письма отправились в корзину – там был один лишь шлак. Нет, там, конечно, была пара важных писем, но сроки давности тех дел давно прошли. Видимо, всё как-то само решилось. А потом я заметил – все буквы на экране стали плыть и убегать. Я снова подошёл к окну и вот тут-то всё ожило и зашевелилось.

Мир стал радостней и ярче. Контрастность увеличилась в разы. Шлейфы от тачек оставались такие чёткие, что казалось, я могу рассмотреть их номера, хотя самих машин уже дано не было – они уносились вверх по улице. Мне чудилось, что соседние здания дышат со мной в такт, а африканские маски на стене неожиданно заговорили. Кабинет выглядел ещё шикарней, и казалось, что он размером с целый стадион… Помещение покачивалось и по всем поверхностям бежали волны. Но вдруг раздался странный звук. До меня не сразу дошло, что это письмо на почту пришло.

Добраться до кресла не составило труда, а вот когда я взял мышку в руку, мне показалось, что я трогаю её ногой. Всё на экране плыло и извивалось, но я всё-таки попал на нужную вкладку. А увидев знакомый, но в тоже время давно позабытый, электронный адрес, я на несколько секунд завис. Потом открыл письмо и промямлил:

– Этого не может быть…

Это было письмо от Неё… Я передумал, я сказал, что после приёма того дерьма в клубе всё покатилось к чёртовой матери. Нет, беру свои слова назад – всё пошло наперекосяк после того, как Она мне написала…

* * *

Лёгким касанием включаю поворотник (тик-так, тик-так) и обгоняю старую развалюху на своём пути. Когда проезжаю мимо, замечаю наклейку на заднем стекле с надписью: «Мы все избранные, других не бывает», а за рулем парень с усталым видом сидит. Смотрит на меня. Я выдыхаю густой белый дым в его сторону и улыбаюсь. Втапливаю педаль в пол, зверь взрёвывает, и мы оставляем беднягу позади.

Ветер бьёт в лицо и развевает мне волосы. Я опускаю стекло ниже, делаю последнюю затяжку – до самого фильтра, – и отправляю самокрутку (или петарду, называйте, как хотите) вон из салона. Открываю пассажирское окно на полную и пару раз взмахиваю рукой – помогаю дыму и запаху травы рассеяться и убраться вон из тачки.

Когда вонь исчезает, я набираю полную грудь свежего, прохладного воздуха. Не то что городской смрад.

Вечер спускается на дорогу. До побережья два часа езды. Два часа полного спокойствия и тишины. Я, пустая дорога с желтой полосой, музыка и всё. Да, чуть не забыл: ну и конечно же мой рычащий зверь. Шум мотора перемешивается с ветром. Тянусь к приборной панели и включаю музыку погромче.

Вокруг пустынная равнина с выжженными на солнце кустами чапараля. Такое ощущение, будто ты оказался где-то на другой планете, на грёбаном Марсе подальше от всей этой херни. Справа, где уже стемнело, над проносящимися на огромной скорости старыми деревянными столбами линий электропередач висит Луна. Белая, здоровенная такая. Иногда я смотрю на неё и задумываюсь – по накури в основном, – может, продать всё, опустить фирму на бабки и съебаться на неё… А что? Раньше кто-то хотел свалить загород и жить подальше от цивилизации, но теперь это не вариант – цивилизация тебя даже из-под земли достанет. Кто-то мечтал свалить со шлюхами и коксом на необитаемый остров, но таких больше нет – они все скуплены богачами и коммерческими организациями, а некоторые их строят специально – такие острова из мусора в открытом океане. Так что новый оплот свободы сегодня – это Луна, грёбаный кусок камня в космосе, на котором тебя никто не достанет. К тому же билет в открытое пространство сегодня не так уж дорого стоит. Думаю, можно доплатить немного, чтобы тебя подкинули дотуда и скинули с небольшим количеством барахла. Я даже местечко себе уютное выбрал. Я бы построил скромное космическое ранчо в Заливе Согласия – это небольшая восточная территория в лунном Море Спокойствия. Я бы растил продовольствие на удобрении из собственного дерьма; распечатал пару дойных коз на 3D принтере; охотился бы на луноходы с бейсбольной битой; а в свободное от работы время валялся бы на лунном песке и, потягивая через трубочку заправленный в систему водообеспечения скафандра самогон, смотрел бы, как в небе над головой, среди мрака и звёзд без устали вращается наша старушка – голубая планета с миллиардами суетящихся придурков на борту… Но позже я снова задумываюсь о Ней… И знаете, что подумал? А что мне там делать одному? Может быть, мне стоит взять Её с собой?..

Но как только в моей голове вспыхивают картинки, как мы гуляем с ней в скафандрах на фоне лунного пейзажа и вместе делаем ангелов на космическом песке, через зеркало заднего вида в глаза ударяют красно-синие мигалки, а сквозь шум ветра и мотора пробивается взвывшая, но тут же захлебнувшаяся сирена. Я оборачиваюсь через спинку кресла и сквозь полумрак спустившегося вечера различаю на капоте сине-белого авто аббревиатуру: «HPPD».

«Мать твою, копы!» И кошусь очумевшими глазами на бардачок. Начинаю ёрзать на сидении, как шальной. «Давай, давай! Думай! Думай!» Я на измене. Уверен, из тачки позади видно, как я суечусь. «Что же делать? Что же делать?»

Сейчас объясню, что происходит. Дело в том, что я из тех чуваков, которые с собой в тачке полжизни возят. В багажнике можно найти: сменную одежду (в том числе два измятых костюма Тома Форда и Ив Сен Лорана со времён, когда я ещё не шился на заказ), спортивные костюмы (пара от Серджио Тачини, которую я, возможно, никогда не стирал), плавки (со срезанным лейблом), двое очков (от Гуччи) и ласты для купания. Короче, весь гардероб. (Да, иногда, когда я сам заглядываю в тачку, мне и самому кажется, что я собираюсь куда-то сбежать). Посмотрите в подлокотниках. Посмотрите, посмотрите. Вы там найдёте кучу всего, даже немного еды. Только будьте осторожны – срок годности давно истёк. А поскольку я очень люблю веселиться, мой бардачок (а может и не только он) забит всяким дерьмом в лучших традициях «Страха и ненависти Лас-Вегаса», только эфира нет. Зато есть такие вещества, о которых мистер Томпсон и не мечтал, но очень бы захотел попробовать, если бы, конечно, не вышиб себе мозги раньше времени…

«Так, о чём я вообще?». По-видимому, ТГК в моем центральном процессоре даёт о себе знать, поэтому я не могу сосредоточиться и залипаю на всякой вот херне. «Да, точно, копы!» Снова поглядываю назад. Полицейская машина с мигалками на фоне угасающего неба по-прежнему на хвосте. А куда же ей деться-то? В голове одна за другой всплывает парочка неплохих, но несвоевременных мыслей: «Нахрена я вообще вожу с собой всё это дерьмо?» Сразу следом: «И что же будет, если они найдут всё это в салоне, а после явятся с обыском ко мне в квартиру?» Перевожу взгляд на тёмную дорогу и подвожу итог: «Пиздец».

Сейчас всё объясню. Если вы думаете, что у меня с тачкой беда, то вы ещё не видели мою квартиру. Дело в том, что моя квартира из тех, где в холодильнике между молоком и виски стоит бутылка GHB. В ящике рабочего стола, для поднятия боевого духа, можно найти полкило белого порошка. На кухне среди вилок и ножей – пара тонн шишек и камней. А вдоль здоровенного панорамного окна с видом на город у меня выставлена целая коллекция нелегальных растений, за которую какой-нибудь антрополог из 70-х впился бы мне в глотку зубами: Датура (дурман, семейство Solanaceae), Акация чёрная (Acacia melanoxylon из вида Акация), Меконопсис ощетиненный (Meconopsis horridula), Шалфей предсказателей (Salvia Divinorum) Роза гавайская (Argyreia nervosa) и мой самый любимый малыш – Лофофора Уильямса. Но я называю его просто пейотик – маленький симпатичный кактус без иголок, в котором содержится мескалин. Только не подумайте, что я собираюсь его высушить и сожрать. Нет. Если мне вдруг понадобится мескалин, то я схожу в соседний двор и куплю его у парней в форме порошка.

Снова по ушам прокатывается сирена, и голос из громкоговорителя сообщает:

– Полиция города! Остановите машину.

– Щас, щас, – бормочу я и поглядываю то на дорогу, то на зеркала заднего вида.

Cалон заполнен конвульсивным мерцанием красно-синих огней. Я включаю поворотник, сбавляю скорость и тут меня пронзает гениальная идея:

«Да пошло оно всё!»

Как только полицейская машина вслед за мной съезжает на обочину, я неожиданно вдавливаю педаль в пол и, проскочив через встречную полосу, вылетаю на бездорожье. Мотор ревёт изо всех сил, я кручу баранку и, переборов занос, выравниваю тачку. Позади запоздало взвывает сирена. Через зеркала я вижу, как полицейская тачка вылетает вслед за мной. Но она не вывозит – фонтан песка из-под колёс, – и её закручивает и чуть не переворачивает на бок. Я верещу, как сумасшедший, бью кулаком в крышу и гоню во весь опор. А для того, чтобы меня вконец потеряли, я гашу фары, габаритные и свет в салоне.

Я уезжаю во тьму, подпрыгивая на кочках, и довольный растекаюсь по креслу… как вдруг в зеркале заднего вида в упор ко мне снова вспыхивают мигалки и коротко взвывает сирена.

– Последнее предупреждение. Остановите машину!

Разумеется, я всего этого не делал. Я снова на дороге с жёлтой разделительной полосой, включаю поворотник и послушно съезжаю на обочину:

– Да щас, щас. Уже торможу!

Я не вылетал с трассы, не устраивал гонку в пустыне и не растворялся в темноте. Вместо этого я сделал несколько глубоких вдохов и решил, что в крайнем случае, как всегда, смогу всех уболтать.

Стук дубинкой в приоткрытое окно. Я глушу мотор и опускаю стекло на полную.

– Документы, пожалуйста, – раздаётся низкий голос.

Коп стоит к тачке так близко, и он настолько здоровый и высокий, что я даже не вижу его лица.

– Может быть, сначала представитесь? – предлагаю я.

Тогда здоровенная машина, на плечах которой трещат швы голубой рубашки с коротким рукавом наваливается локтями на раму окна и практически залезает в тачку головой:

– Может, тебе ещё пива принести?

Твою мать, он что следит за мной? Я натыкаюсь на этого копа в последнее время слишком часто. То просто мимо пройдёт, то тормознёт после клуба, то с дилером сделку сорвёт. И всё это на разных концах города. Точно преследует меня.

– Офицер, – я подглядываю на нашивку на его плече и на металлический бейджик с именем, как у дешевой порноактрисы: «Angel G.», – а вы не далековато от города? Разве здесь действует ваша юрисдикция?

– Моя юрисдикция действует везде, где только светит солнце, сынок.

На лице коротко стриженного здоровяка отражается сияние приборной панели. Оно переливается у него на кромке тёмных глаз и на глубоких залысинах.

– Должно быть, у вас полно работы, – говорю.

Я пытаюсь хоть немного разрядить обстановку, но пока выходит не очень.

– Именно. А вместо неё мне приходится гоняться за тобой.

Пожилой коп продолжает сверлить меня взглядом. Он принюхивается к запаху в салоне:

– Чем пахнет?

Я с серьёзным видом принимаюсь вертеться по сторонам и принюхиваться:

– Не знаю, – а потом добавляю (кто же меня за язык тянул?): – Может быть, кусты кто-то неподалёку подпалил?

Ну что за придурок? Я возвращаю взгляд на похоронное лицо мужика. Он говорит:

– Ага. И вся зелёная трава сгорела.

А я смотрю на него и не знаю, что ответить. Не каждый день встретишь копа, который цитирует Писание. Он, недолго думая, задаёт следующий вопрос:

– А с глазами-то что?

Я кидаю взгляд на отражение в зеркале заднего вида:

– Да я пока ехал, старушку Адель слушал, расчувствовался немного. Понимаете?

– Смешно, – сказал он, ни капельки не улыбаясь. – Почему не останавливался так долго?

– Я же говорю – музыку слушал на всю громкость, не сразу вас заметил.

Здоровяк недовольно покачал головой:

– Всё никак не угомонишься? – говорит он грозным голосом.

Я меняюсь в лице. Вообще не понимаю, что он несёт:

– Вы о чём?

– О твоих выходках.

Старик продолжает смотреть на меня с таким серьёзным видом, будто видит насквозь. Аж в дрожь бросает. Он говорит:

– Может, стоит сунуть тебя в клетку за превышение скорости и вождение в нетрезвом виде?

– Да ладно, шеф! Пятница же! Меня друзья на побережье ждут, – показываю ладонью на дорогу, – собрались немного отдохнуть…

Но здоровяк прерывает:

– Или, может, тачку обыскать? Посмотрим, что в ней найду.

Он повернул широченную шею набок и покосился на бардачок. Не знаю, зачем я это сделал, но, словно расписываясь в собственной виновности, я тоже повернулся в сторону этого злосчастного бардачка, доверху забитого дерьмом. А когда я вернул на все 100% спалившийся взгляд, усталые глаза пожилого копа уже снова смотрели на меня. Он продолжил:

– Ты безответственно относишься к тому, что тебе дали. И ты даже не понимаешь, что из-за этого могут пострадать и уже страдают люди. Но помяни моё слово, за всё это тебе предстоит заплатить, – он с мрачным видом закусил тонкую полоску нижней губы. – Дай сюда права, проверим, не натворил ли ты что-нибудь ещё?

Я без лишних слов полез в подлокотник и достал оттуда документы, пытаясь не прихватить что-нибудь ещё. Вечер на побережье казался мне уже таким недостижимым. Я протянул карточку, держа её между двух тонких пальцев.

Здоровяк небрежно взял её, выпрямился и, зажав дубинку под мокрой подмышкой, снял с ремня планшет. Я внимательно наблюдал за ним через окно. Он стал что-то набирать, тыкая правами по экрану и время от время поглядывая в них. Но, когда мимо нас с шумом пролетела тачка по уже совсем стемневшему шоссе, старик прервался и некоторое время провожал взглядом удаляющиеся красные огни. Затем что-то не слышно пробормотал.

– Всё в порядке, офицер?

Он не сразу, но снова покосился на меня и, даже не закончив проверку документов, как прежде опустился на раму окна. Он сказал:

– Тебе повезло. Но помни, это не будет длиться вечно.

Странный мужик. Коп протягивает права, держа их между двух своих толстенных пальцев, но, когда я собираюсь взять, он выпускает карточку из рук. Она проваливается куда-то между дверью и сиденьем. «Ну спасибо, говнюк». Когда я поднимаю глаза обратно к окну, здоровяка уже нет – он идёт к своему Форду. Я засовываю руку в щель и пытаюсь нащупать права, как вдруг слышу звук глухого удара и сыплющегося на асфальт стекла. Я высовываю голову наружу: «Он что, габарит мне разбил, гандон?» А здоровяк неспешно уходит к служебной тачке, шагая прямо по жёлтой полосе и убирая дубинку в кобуру рядом со стволом.

«Да пофиг, всё равно это лизинговое авто».

Засовываю голову обратно в салон, затем залезаю в подлокотник и достаю оттуда ещё один косяк и зажигалку.

Щёлк-щёлк.

* * *

Я глушу мотор и некоторое время тупо сижу в тачке. Позже встряхиваюсь и выхожу на парковку возле загородного дома, полную других дорогих машин. Иду к крыльцу и поднимаюсь по каменным ступенькам. Ещё на подъезде к вилле, которая больше напоминает трёхпалубный корабль из стекла, я заметил мерцание светомузыки и отголосок тяжёлых ударов, приводивших в движение все валуны в ближайшие несколько миль. У самого же дома грохот становится просто невыносимым.

Звоню в дверь:

«Дин-дон»

Звук слишком милый и уютный для той вакханалии, что творится за стеной. К тому же он слишком тихий для того, чтобы кто-нибудь услышал его. Добавляю:

«Дин-дон, дин-дон, дин-дон»

Пока жду, замечаю под ногами коврик с надписью: «Home Sweet Home». Интересно, этот «Sweet Home» переживёт эти выходные? Приглядываюсь повнимательней и понимаю: да, лизергамид ещё прёт – ворсинки ковра еле заметно выстраиваются в волнообразные узоры вокруг моих тёмно-фиолетовых ботинок.

Дверь неожиданно открывается – я слегка вздрагиваю и поднимаю глаза. Передо мной… угадайте, кто? Нет, не Нельсон. Это его пассия – та самая пухлогубая евреечка Кери Хершлаг. Она отыгрывает приятное удивление своими большими чёрными глазами и вскрикивает:

– Джейк! Это чудо, что я услышала звонок!

Как же меня бесит её голос. Я переступаю порог, чуть приобнимаю её и спрашиваю:

– Ну как вы тут?

– Да как всегда, – она отступает и по-детски разводит руки, – Нельсон уже нахрюкался, а дом полон незнакомых людей. Не понимаю, откуда он их берёт? Хорошо, что ты приехал, хоть одно знакомое лицо!

– Понятно.

Я делаю шаг по длинной светлой прихожей. После здоровенного зеркала мы проходим мимо аквариума у стены. В нем половина рыб плавает кверху брюхом. Наверно, какой-то умник поделился с ними порошком. Кери спрашивает меня на ходу:

– Ты чего так долго ехал? Задумчивый какой-то, случилось что?

Неохота ей ничего рассказывать, поэтому просто отвечаю:

– Нет, просто на работе застрял. Дел много было…

Мы приближаемся к концу коридора. Я спрашиваю её:

– Так и что, где наш малыш Нельсон?

Кери отвечает перед тем, как распахнуть большие двухстворчатые двери справа от нас:

– Должен быть где-то здесь…

Перед глазами открывается огромная гостиная, доверху забитая людьми. Кто-то танцует, кто-то просто бухает, кто-то уже готов – валяется в отрубе на диване. А в уши мне с новой силой ударяет музыка в стиле Нью Дэнсхолл.

– Пойдём, сейчас найдём его! – кричит Кери и, зазывая меня рукой, идёт в толпу.

Я следую за ней. Люди вокруг качаются вместе с музыкой, но не успеваю я сделать и пяти шагов, как замечаю в толпе слева от себя парочку танцующих лесбиянок. Они целуются, а та, что ко мне лицом – девчонка-азиатка с двумя пучками на голове, как у Микки, – замечает меня. Не отрываясь от дела, она провожает меня взглядом из-за спины другой, а я не могу оторвать от неё своего. Дьяволицы. Я смотрю на них до тех пор, пока моя шея не начинает похрустывать, и перед тем, как отвернуться, вижу, как эта девчонка-самурай закатывает глаза и вскидывает руку музыке в такт.

– Когда свадьба-то?!

Кричу я в спину Кери. Я улыбаюсь, задавая этот вопрос, – это моя месть Нельсу за все его подставы. Она оборачивается и, дождавшись меня, переспрашивает:

– Чего?!

Она забавно хмурит брови, будто это помогает ей лучше слышать.

– Свадьба когда, спрашиваю?!

Подкидываю дровишек в огонь. Кажется, на этот раз Кери расслышала меня – по её лицу пробегает недовольство:

– Друга лучше своего спроси!

Кери отворачивается с постной физиономией и продолжает идти через гостиную, попутно глядя по сторонам. Она проедает плешь Нельсону по этому поводу, а он всё завтраками её кормит. Самое смешное, что он сам всё это замутил: сделал ей предложение, познакомился с её родителями (они ортодоксальные евреи). Он даже согласился на акт гиюра. Придурок даже специальную шапочку себе купил и Тору стал читать. Вот только он всё на тормоза спустил, как узнал, что ему обрезание предстоит сделать. Разумеется, его «ортодоксальные родственнички» не стали его раньше времени пугать.

– Да ладно тебе, – успокаиваю я его, а сам скалюсь во все зубы, – они же не каменным ножом крайнюю плоть тебе будут отрубать…

– А ты-то когда постоянную девушку себе найдёшь?!

Кери что-то мне кричит, но я не слышу что.

– Чего говоришь?!

Она смотрит на меня и чуть не налетает на какого-то чувака. Она повторяет:

– Отношения! Когда у тебя будут нормальные, взрослые отношения?! Тебе давно пора!

Где-то я это уже слышал? Я же говорил, они долбанулись вконец. А всё из-за того, что я постоянно сливаюсь с их семейных посиделок. Я был на парочке таких, тошно смотреть – Нельсона на них просто не узнать. Ведёт себя, как лоботомированный имбецил.

– Поверь, – я перекрикиваю шум. – Взрослые отношения никак не помогут мне повзрослеть!

– Вот, вот! Это ваша проблема: вы никак не хотите повзрослеть!

На моем лице появляется недоумение, приправленное ухмылкой: кто вообще мне это говорит? Девчонка, которая начиталась дешёвых женских романов? Ой, о чём это я, она же вообще ничего не читала! Одна из главных проблем нашего мира в том, что конченые идиоты считают конченым идиотом тебя. Слава богу, отвечать мне ей не приходится.

Кери замечает Нельсона – он с трудом удерживает равновесие на барном стуле возле стойки и болтает с какими-то молодыми девчонками по соседству.

– Посмотри-ка на него! Стоило лишь отвернуться…

Она целеустремленно подходит к нему и хватает за ухо, Нельсон начинает верещать. Эта маленькая пухлогубая евреечка поднимает его на подгибающиеся ноги и тащит ко мне. Нельс притворяется, что ему больно, а в перерыве между кривляниями сигнализирует тёлкам, с которыми болтал, типа: «Всё нормально, скоро вернусь». Но, заметив меня, он расцветает и прекращает представление, хотя Кери всё ещё держит его за ухо.

– Братан! Ты чё так долго?! И на телефон не отвечаешь!

Кери наконец отпускает его, и он лезет обниматься. Я кричу ему прямо в ухо:

– Извини, в офисе застрял! Обдолбался «LSn пять с половиной» и не мог вспомнить, как ходить!

Нельсон улыбается, от него несёт «Абсолютом». Он говорит, с трудом связывая слова:

– Прикольно! Молодцом!

Хлопает меня по плечу и орёт:

– А знаешь чё?! Знаешь, кого я вытащил сюда?!

– Ну!?

Ненавижу такие загадки. Но он не тянет кота за яйца:

– Роя!

– Ты серьёзно?!

– На полном! Я обещал сжечь всю его сраную мастерскую, если он не приедет! Так он приехал иии… Ни за что не угадаешь!

– С бабой?! – подкидываю вариант.

Нельс мотает головой и расплывается в улыбке:

– С двумя! – и показывает на пальцах: два.

Что!? Строю обалдевшую рожу:

– Я думал, он вообще не понимает, что с ними делать!

– Я тоже! А бабы-то там, надо сказать, охо-хой!

И он показывает их прелести на себе. Но тут же получает затрещину от Кери. Я даже как-то забыл, что она тут. И судя по лицу Нельсона, он тоже:

– Эй, ты чё?!

– Да ты просто охренел!

Какой же у неё писклявый голос, когда орёт. Нельсон говорит ей:

– Ну пусечка, это же шутки!

Он приобнимает её и гладит, а она, скрестив руки, смотрит в другую сторону. Он говорит:

– Ну же, Херушка! Не обижайся!

– Не называй меня так! – огрызается она.

А Нельс продолжает заискивать с таким искренним видом, что я бы давно уже его простил. Но подняв на меня взгляд, Нельсон на секунду сбрасывает маску и подмигивает ухмыляющейся рожей.

– Кирюшечка моя, ты лучше не дуйся, а сходи наверх – там твоя подружечка Ева нажралась и вот-вот расставит ноги перед каким-то мужиком! А я даже не знаю, кто он такой!

Кери поворачивается к нему с обалдевшим лицом:

– Ты чё, серьёзно?!

– Да я хоть раз в жизни тебе врал?! – Вы бы видели его лицо. Сдохнуть можно. – Вот, вот, – он тыкает пальцем куда-то вверх на балкон второго этажа. – Я же говорю! Посмотри на взгляд этого маньяка!

На втором этаже у стеклянных ограждений, пошатываясь на здоровенных каблуках, стоит баба с отвратительной модельной внешностью (то есть дама на фотках выходит экстравагантно, а в жизни на неё больно смотреть). А ещё у неё коса вокруг головы обвита. Ох уж мне эти модные причёски. Она ржёт лошадиным смехом, аж сквозь бас доносится, и наваливается на бедолагу – чёрного высокого паренька в фиолетовом свитере и золотыми часами.

Кери тоже всё это видит:

– Во даёт!

А Нельс кричит ей в ухо:

– Давай, давай! Выручай подругу!

Вот только кого тут ещё выручать надо? По парню видно, что он не знает, куда деться – вертится по сторонам, как испуганный ягнёнок.

Кери бросает на Нельсона строгий взгляд и говорит:

– Ладно, я быстро! Только не заставляй снова тебя искать!

И шагает в толпу.

Нельсон провожает её взглядом, а когда она пропадает, накидывается на меня:

– По натуре я знаю, кто это! Он работает оператором у нас! Но коли прокатило, валим отсюда, пока она не вернулась!

Хорошая работа. Он хватает меня за шею и тащит за собой:

– Давай, давай! Пойдем, Роя разыщем! Он был где-то у бассейна!

Нельсон виснет на мне, чувствуется – еле на ногах стоит, и продолжает:

– Ты вообще давно видел-то его?!

Мы идём вдоль длиннющей барной стойки к стеклянной двери во внутренний двор. Каждое мгновение перед нами промелькивают люди. Я пытаюсь вспомнить:

– Пфф. Может месяцев шесть-семь назад, если не больше! Теперь он у нас занятой парень – суперзвезда!

– Суперзвезда!? – продолжает Нельсон с дикцией заправского алкаша. – Не смеши мои Кельвин Кляйны! Он такой же асоциальный тип, как и ты, а не звезда! Вам лишь бы забиться в тёмный угол и подумать о какой-нибудь херне! Ваще вас не понимаю!

Ещё бы.

– Ну не всем же быть королями вечеринок и без устали помелом своим трясти!

– А зачем ещё нужно помело, если им не пользоваться?!

Он достает язык и трясет им из стороны в сторону. Выглядит отвратительно. Он продолжает:

– Лучше расскажи, как из Биг Сити добрался!? Пробки-то были!?

Признаться, уже задолбался его тащить:

– Ток на выезде! Но по пути я чуть в пару историй не влип!

Нельс вдруг останавливается:

– Погодь!

Он показывает мне указательный палец, типа: «минуточку», а затем отпускает меня и идет к стойке. Как неуклюжий медведь, он переваливается через неё и, разлёгшись поперёк столешницы на пузе, некоторое время шарит там. Штаны на его толстой заднице приспустились, и над торчащими Кельвин Кляйнами виднеется мохнатая копилка. Девчонки поблизости брезгливо отсаживаются подальше. Наконец Нельс достаёт оттуда полупустую бутылку скотча и с пьяной грацией разливает остатки в уже использованные стаканы, которые он взял справа от себя. Брякает пустой тарой об каменную стойку и возвращается. Он объясняет:

– Я не стал нанимать сюда барменов! Накладно выходило!

Он качается на ногах:

– Довези, комнату дай, денег заплати! Решил без них в этот раз!

Протягивает мне стакан. Я беру и осматриваю его в руке: на стекле отпечатки пальцев и розовой помады в форме отчетливо прорисовывающихся губ.

Нельс предлагает:

– За нас! Вздрогнем!

Я отвечаю тем же. Нельс закидывает в себя, пуская золотистые струи скотча по бороде, а я вслед за ним.

– Аррр! – ревёт Нельсон.

Делаю три больших глотка и занюхиваю рукавом.

На голодный желудок тяжеловато пошло.

– Так чё за истории ты говорил?! – Нельс забирает у меня стакан, возвращает на стойку, и мы идём дальше.

– Да меня коп тормознул… – отвечаю я, ещё кривясь от привкуса алкоголя в глотке, – а потом жесткую аварию на дороге видел…

Нельс шаркает ногами и качается, как на корабле:

– Авария?! Надеюсь, никто не пострадал! – перекрикивает он шум своей хрипотцой. – А копов этих драных я ваще ненавижу! Я же тебе рассказывал, как мы однажды…

И тут он начинает свою тираду. Нельсон, как всегда. Постоянно об этом забываю.

– … и вот мы возвращаемся в большой город…

Ему не интересно слушать других. Такие как он задают вопросы только для того, чтобы самому о чём-нибудь рассказать.

– …так знаешь, что я ему ответил?..

А если ему не интересно, то я попробую рассказать вам. Может, вы послушаете?

Короче, после того, как тот здоровяк-коп отвалил от меня, я пыхнул (щёлк-щёлк), повернул ключ и рванул. Вокруг совсем стемнело, дорогу освещал только свет фар, а небо справа на горизонте лишь слегка озаряла полоса потухающего зарева. Но миль через пятнадцать я заметил быстро приближающиеся красные огни. Чуть сбросил скорость. А когда подъехал поближе, увидел тачку: она носом влетела в свежеобразованный разлом на дороге (в этих широтах такое бывает, весь этот район вместе с большим городом стоит на стыке тектонических плит, поэтому сейсмическая активность здесь никого не удивляет), а жопа той тачки торчала колом вверх. Задние колёса поскрипывая всё ещё крутились… Короче, я узнал ту тачку: это была та развалюха с усталым парнем за рулём и наклейкой на заднем стекле: «Мы все избранные, других не бывает».

На встречной полосе стояла другая машина, в ней сидели люди, а водитель стоял у провала с телефоном у головы. Видимо, в скорую звонил. Он провожал меня взглядом, когда я объезжал дырень по бездорожью… Так что выходит, тот коп-здоровяк жизнь мне спас. Если бы не он, это бы мой маслкар торчал кверху задом, а моя кровь растекалась бы по торпеде и белым подушкам безопасности…

– С днём рожденья!!!

Как только Нельсон выходит из дома, он вздрагивает, как идиот – кампания справа взрывается поздравлениями и дует праздничными пищалками ему в рожу. Но он быстро находится: подпрыгивает, раскинув руки, и орёт, что есть силы, как старый пират, проглотивший пинту рома:

– Спасибо!!

Я невольно улыбаюсь, глядя на это и придерживая стеклянную дверь рукой. На ней остаётся отпечаток моей ладони, среди множества других.

Когда мы отходим, Нельс спрашивает:

– Кто, блять, это вообще такие? Они даже не знают, когда у меня день рождения!

Я хлопаю ему по плечу:

– Нельс, ты как всегда!

Мы на открытой террасе. Народу просто тьма, но музыка долбит уже потише. Люди толпятся вокруг бассейна, балансируя на краю, а кто-то уже плавает прямо в одежде. Нельсон вертится по сторонам, а потом кого-то замечает и тыкает пальцем в другой конец террасы. Он орёт мне в ухо:

– Кажись, Рой там, я вижу одну из его баб!

Я тоже вытягиваю шею и смотрю в том же направлении. У Роя бабы – я всё ещё в шоке, никак не укладывается это в голове. Нельс начинает проталкиваться через плотную толпу, образовывая позади себя небольшой коридор. Он раздражённо извиняется и просит прощения, а в перерывах орёт мне через плечо:

– Да, кстати! Как ты выжил то вчера?!

Мне снова вспомнился вчерашний вечер. Этот сраный клуб и сползающая кожа на лице Рейчел… Аж поплохело.

– Да никак, – отвечаю я, продолжая следовать за ним. – Приехал домой, транков проглотил и вырубился, как труп. Даже на работу опоздал.

Нет ничего лучше, чем проснуться в луже собственных слюней и сквозь дебри коматозного состояния пытаться вспомнить: где ты, кто ты, и нахрена ты вообще здесь. А в моём случае ещё тыкать иглой себе в вену.

– Да уж, ну ты и устроил там! – Нельс лыбится через плечо, он натыкается на других людей, но, по-видимому, ему уже похрен. – Ты, конечно, зря с балкона блеванул…

Перед глазами молнией вспыхивает: визжащие и шипящие твари на танцполе внизу.

Мне не по себе. Я судорожно оглядываюсь по сторонам. Кажется, меня флешбечит. А Нельсон продолжает:

– … но я поговорил с управляющими. Они не держат зла! Даже наоборот, извинения приносят! А вот Кристи и Рейч от тебя в шоке!

Нельс оборачивается и дожидается меня. Он кладет мне руку на плечо и сообщает:

– Брат, у тебя есть отвратительное свойство отталкивать людей! Тебе нужно что-то с этим делать!

Правда? А я-то думал, что всем нравлюсь.

– Чё они сказали?

Сначала Крис потом Рейчел:

– Самодовольный придурок.

– Симпатичный парень, конечно, но козёл, каких не видала.

– А вот и он! Наш Рой Макклюв! – орёт Нельсон.

Кажется, Рой – высокий худой парень у стеклянных ограждений, за которым начинается пляж, – вздрагивает от испуга. Он смотрел на океан, проступающий сквозь мрак в метрах двухстах – двухстах пятидесяти отсюда, пока его не окликнул Нельсон. Он выглядит, как испуганная лама, чего не скажешь про двух хищных дам, которые тут же оплетают его с обеих сторон, как только мы подходим. Кудрявая чёлка, большие навыкате глаза под толстенными очками и впалые щеки… И всё-таки в нём что-то изменилось. Бледное лицо, странный потерянный взгляд. На веществах что ли сидит? Так или иначе он хотя бы стал нормально бриться и носить фирменные пиджаки. Если что, Рой у нас художник – это его мрачная картина висит в моём кабинете над пустым баром.

Нельсон говорит ему:

– Что как не родной? Поздоровайся с дядюшкой Джейком!

На его лице появляется скромная улыбка. Он протягивает руку, но я хлопаю по ней и вместо рукопожатия обнимаю его – как-никак мы старые друзья.

– Здравствуй, Роюшка.

Ему неловко, он хлопает меня между лопаток.

Мы обмениваемся парой фраз:

– Ты чёт совсем похудел.

– Ты тоже.

Как только расходимся, Нельс вклинивается между нами:

– Так, теперь позволь я представлю прекрасных дам!

Он показывает на ту, что слева, но понимает, что не в состоянии:

– Девчонки, я тут немного пьян, помогите!

Они по очереди представляются:

– Марᴎ́, – подмигивает мне та, что слева.

– Катрин, – а правая деликатно прикусывает соломинку, не сводя с меня серых глаз. Навскидку у неё в стакане «отвёртка» – водка с апельсиновым соком, но по большому счёту остались одни ледышки.

Я киваю обеим. Чёрная и рыжая. Ещё одни дьяволицы.

– А это Джейк! – кричит Нельсон, повисая на мне и похлопывая по рубашке на груди. – Он у нас просто отличный парень.

Снова он за своё.

– А вы знаете, дамы, – сходу продолжает, – что Рой стал известным благодаря нам?

Девчонки переглядываются между собой.

– Ты что, не рассказывал им об этом?..

Нельс разыгрывает пьяное удивление.

– Тогда пришло время вам кое-что узнать!

И хлопает перед собой в ладоши.

Да, кстати. Тут Нельсон прав, всё так и было. Это произошло где-то три-четыре года назад, когда про Роя Макклюва ещё никто не слышал. Могу рассказать, если хотите… Дело обстояло примерно так…

– Ну что, смог бы продать это? – спрашивает Нельс, а сам задумчиво мнёт бородку и подносит сигарету к губам.

Мы стоим втроём напротив новой картины Роя в его дешёвой мастерской на чердаке какого-то разваливающегося дома на долбаной окраине большого города.

– Я могу продать всё что угодно, – задумчиво отвечаю я, покусывая губы, – кроме этого дерьма.

На изображении две трагические фигуры, чем-то похожие на осовремененных Адама и Еву. На заднем фоне творится какая-то вакханалия в стиле Босха. Холст и масло. Краски ещё не высохли и пахнут. Хотя в том помещении пахло ими всегда. И сыростью тоже – крыша текла.

– Это не дерьмо! – взрывается Рой, нервно поправляя свои толстенные очки и морща шмыгающий нос. Задрот. Он обычно тихий и спокойный, как аутист, за исключением тех моментов, когда речь заходит о его работах. – Вы просто не понимаете!.. – И, как любой в жопу ужаленный творец, Рой пускается в долгие объяснения касательно своей картины, в основе которой, по его словам, (если выкинуть всё лишнее) критика современных социальных устоев. Впрочем, эта тема общая для всех обиженных на жизнь пареньков, дошедших до ручки творчества.

– Рой, – я затыкаю его и показываю на картину. – Это всё очень сложно. Я же тебе сто раз объяснял: сегодня у большинства людей остался только рептильный мозг. Как с ним разобраться во всём этом?

– Джей дело говорит, – поддакивает Нельс, разглядывая картину уже в упор и пуская на неё дым от сигареты.

Рой только фыркает в ответ…

Не подумайте, мне очень нравятся его работы. Рой по-настоящему талантливый художник. Стиль у него такой, в лучших традициях Возрождения. Каждое движение пропитано трагизмом и античной эстетикой. Мазки – нежные, мелкие, мягкие… Но кому это нахрен нужно сегодня? Его бы лет на двести назад, и мы бы могли стоять и смотреть на эту же картину в каком-нибудь Лувре. Но сегодня это не формат. А оплачивать мастерскую и обед Рою нужно именно сейчас. Он уже тогда нам по десятке каждому торчал.

– По натуре есть у меня одна «индейка», но она не понравится тебе, Рой… – говорю я, потирая гладко выбритую щеку.

Я выложил свой план. Он основывался на стратегии уличной барыги: «Не толкнуть товар? Подмешай в него что-нибудь!»

– Эта охрененная тема!

– Вы чё, дебилы?

В двух словах, я предложил добавить несколько элементов картине:

– Короче, берём краски поярче, аж ядовитые чтобы были. Масло не пойдет, латексную или акриловую надо. Бабе, – указываю на девушку на изображении, – пририсовываем член и яйца, а ему – сиськи, и с лицом что-нибудь делаем. В углах можно надписи в стиле граффити.

Я заявил, что это будет новое художественное направление:

– Смешение классики и поп или стрит-арта. Вернее, наложение одного на другое, – я зажмуриваю один глаз и вытягиваю руки перед собой так, чтобы закрыть стены этой раздроченой халупы и представить картину на выставке-аукционе, для которого она в общем-то и была создана.

Я назвал этот стиль:

– Вандальное искусство.

Не знаю, может, услышал где-то или сам придумал.

– Мать твою за ногу! Ты гений! – заявляет Нельс и хлопает меня по спине. Больно, сука.

– Вы оба больные… – объявляет Рой.

Разумеется, он не согласился сделать это.

Тогда нам пришлось взять дело в свои руки. Мы же должны были как-то помочь другу?

– Я проконсультировался с юристом, – говорит мне Нельсон. – Если нас застукают, это квалифицируют как проникновение со взломом. Но поскольку мы будем привлекаться впервые, и мы хотели помочь другу – отделаемся просто охренительно большим штрафом!

В ночь перед выставкой-аукционом мы решили пробраться в павильон. Для смелости мы долбанули чутка, и видимо переборщили – на полдороге к месту нас убило так, что наутро мы и сами не помнили: забрались ли мы туда? Сделали, что хотели?

Словом, мы очнулись у Нельсона в квартире с диким бодуном (он в те времена ещё не снимал тот обалденный пентхауз), и добавили слегка, чтобы поправиться, а днём, когда начался аукцион, мы врубили трансляцию торгов – она шла онлайн – и, продолжая следовать моему плану, зарегистрировались в качестве участников. И вот, на лоте 86 всё стало ясно. Представьте: после кучи чёрных квадратов и прочей абстрактной мазни на стенде появляется полотно с двумя классическими фигурами, как у какого-нибудь Рембрандта. Вот только они измалёваны так, будто до билборда добрался школьник-имбецил. Я сразу признал руку Нельсона. Молодым людям на изображении яркими красками (жёлтыми, красными и фиолетовыми) пририсованы помимо кучи нецензурных словечек: усы, фингалы, сиськи и два здоровых елдака, которыми они тычут друг в друга. Выглядело эффектно.

Даже через динамики ноутбука было слышно, как в зале воцарилась гробовая тишина. И только через секунд пять лихорадочно замерцали вспышки фотоаппаратов и зашушукались репортеры. Это был фурор. Нельс по моему сигналу дважды зарейзил ставку в ответ на мою, а потом дело само пошло. Конечно, это был риск – можно было обменять все свои кровно заработанные на эту мазню. Я чувствовал, как у Нельсона яйца втянулись, когда аукционист чуть не объявил на его ставку: «Продано!»

Да, таким когда-то был мой старый Нельсон, теперь же его яйца в руках этой пухлогубый евреечки Кери Хершлаг.

«… это новое направление. Классический стиль, с нотками ультрасовременного бунтарства…» – говорит какой-то ценитель в интервью после ивента.

Нельсон ржёт, чуть ли не задыхается. Он издаёт звуки, как подыхающая чайка, и сквозь них говорит, что жалеет о том, что его не было в зале:

– Я бы хотел увидеть лицо Макклюва!.. Сначала, когда вынесли картину.. а потом, когда её продали за четыре ляма!..

Но самое смешное было впереди. Когда интервьюировали самого Роя – «Человека-сенсацию».

Нельсон всё ржёт. Я тоже бьюсь в истерике.

Девушка репортёр спрашивает какую-то фигню, а Рой отвечает:

«Это мой протест», – у него нервный, сдавленный голосок и взгляд «на две тысячи ярдов» мимо камеры, а шея вытянута, как у индюка.

Нельс никак не успокоится. Его смех напоминает скрип несмазанных дверей, а я больше не могу…

«Общемировой порядок меня доконал», – говорит Рой. У него усики, как у девственника, и здоровенные очки, да и вообще он выглядит, как школьник на выпускном в папином костюме (кстати, костюм одолжил ему я).

Нельс всё смеётся, а я задыхаюсь.

У меня больше нет воздуха…

Я умираю…

Умираю…

Что за идиоты?

Вот как-то так. С тех пор Рой Макклюв – общемировая звезда…

Нельсон толкает меня локтем в бок, возвращая моё сознание на террасу близ океана. Я поворачиваюсь к нему, слышу, как девчонки хохочут сквозь удары баса, а Рой стоит с лицом, будто ему на ногу кто-то наступил. Нельс подбирается к моему уху, он орёт в него так громко, но остальные, кажется, его не слышат:

– Джейк! Мы должны трахнуть их, чтобы насолить Рою! Ты одну, я другую! Согласен?!

Я не успеваю ничего ответить, как он вдруг вздрагивает, а затем сгибается пополам. Он во всеуслышание объявляет:

– Блин, чёт совсем хреново!

Хватается за рот и ещё раз вздрагивает, сопротивляясь рвотным позывам. Позже сдавленным голосом добавляет:

– Скоро вернусь!

И в этом полусогнутом положении смывается.

Я провожаю его взглядом, а потом возвращаюсь к остальным:

– Ну что, девчонки, выпить хотите?.. Жаль, а я вот сегодня напьюсь.

* * *

Я лежу на берегу океана на влажном от ночи холодном песке. Где-то слева в полутьме волны разбиваются о скалы с этим звуком: «Бдуф-ф-ф…» А потом снова: «Бдуф-ф-ф…»

Когда я только пришёл сюда, минут, наверно, сорок назад, я снял обувь и носки, и сложил один в другой, как учила мама. Я подвернул брюки и лёг здесь. На берегу океана. Вдали на горизонте виднеются грозовые облака. Кажется, они пучатся и медленно ползут навстречу. Изредка их озаряют вспышки молний, а за ними уже начинает набирать силу заря. Волны продолжают бить так ритмично, и солёная вода уже почти докатывается до меня…

Когда я пришел сюда, я начертил на песке лицо человечка, но его уже давно смыло. Такой счастливый, улыбающийся смайлик. Вышло не очень, но какая разница, его больше нет. Заря всё растекается, очерчивая тучи, но звёзды ещё виднеются над головой. Спокойно, только где-то там, позади, грохочет музыка, но удары баса развеивает лёгким ветерком.

Ухх, – прибойная волна обожгла льдом пальцы на ногах, а мазки перистых облаков высоко над горизонтом озарило красным. Я отползаю назад. От моей задницы на песке остаётся борозда, но ничего – её тоже смоет. Я снова укладываю под голову пиджак, который не снимал с самого утра, и располагаюсь поудобней. Но вскоре слышу скрип песка и голос вдали, слева от меня. Это Нельсон. Он разыскал меня:

– Вот ты где!

Когда он подходит ближе, то первым делом метает в мою сторону горсть песка. Но на меня ничего не попадает. Он обходит и, немного постояв, ложится в паре метров от меня:

– Куда снова пропал? Тебя там все ищут.

Он валяется на боку и подпирает голову рукой. Кажется, Нельс даже отрезвел слегка.

– Да я что-то подустал немного, – говорю я.

И перевожу взгляд на небо.

– Понимаю, тяжёлая неделя.

Я лишь усмехаюсь в ответ. Неделя. Если бы…

– Ты в последнее время совсем сдулся, – продолжает Нельсон.

Не сводит с меня взгляда. Чувствую это боковым.

– Не знаю, может быть.

– Не может быть, а точно! – уверяет он. – Это видно со стороны. Постоянно бродишь загруженный, всё время где-то в стороне. Если бы не я, ты бы уже давно ни с кем не общался.

Тут он прав.

– Так а нахрена это вообще надо? По правде сказать, эти игры в людей меня порядком задолбали.

Он продолжает говорить, а я бы посидел и послушал волны:

– Вот, об этом я и говорю. Брат, у тебя голова всякой ерундой забита. А тебе нужно расслабиться. Жить начать, понимаешь?

Опять он об этой фигне.

– Нет, не понимаю.

Вяло качаю головой.

– Я ж говорил, надо уметь радоваться тому, что имеешь. Оглянись вокруг, – невольно делаю это: сумрачный пляж, в небе над головой промелькивают тени чаек. – Завтра всего этого может не быть, чего тут непонятного?

Это как раз-таки и понятно.

– Вот только, Нельс, мне кажется, что у меня и так ничего нет.

Он немного затупил.

– Ты о чём вообще? У тебя есть дом, работа, друзья…

Перевожу на него взгляд:

– Я говорю о том, что не понимаю, правильно ли я иду.

Нельс задумывается:

– Так а кто это вообще знает?

Я возвращаюсь к мерцающим тучам вдалеке. Мне нечего ему ответить.

– Джейк, – продолжает он спустя некоторое время, – тебе нужно привести голову в порядок. Развеяться, отдохнуть по-нормальному, может, подлечиться немного… а потом глядишь, и всё наладится само. Девушку хорошую найдёшь, семью с ней заведёшь…

Господи, что он несёт?

– Семью? – с недоумением поворачиваюсь к нему.

– Ну да, а что тут такого?

– Блин, Нельс, ты вроде взрослый парень, а до сих пор веришь в эту херню…

Грубовато вышло. Зря я так. Как-то само вырвалось.

Он не отвечает. Обиделся – видно по лицу.

Я снова смотрю на небосвод. Он светлеет, но звёзды кое-где ещё горят. Тучи, кажется, всё ближе. Они разражаются молниями, и, вроде бы, их рокот уже доносится до нас. Или это бас?.. Я снова задумываюсь о Ней… Чуть позже вспоминаю, что Нельсон рядом (мне всё ещё неудобно перед ним) и спрашиваю:

– Знаешь, кто мне сегодня написал?

Он не сразу, но отвечает:

– Ну? – коротко так бросает.

– Ни за что не угадаешь,

Поддразниваю его.

– Чё тянешь-то?

– Элизабет, – отвечаю.

Нельс секунду морщится, но потом понимает, о ком я:

– Ты серьезно? – на его лице проступает искреннее удивление. – Сколько же вы не виделись? Лет семь?

– В точку.

Не понимаю, как у него иногда так выходит?

– Обалдеть – не встать. И чего хочет?

– Встретиться, – говорю. – Она вроде как в большой город недавно перебралась…

Но Нельсон лежит и ничего не отвечает. Я поворачиваюсь к нему и вижу на его лице сквозь полутьму широченную улыбку. Он всё лежит и смотрит на меня, но потом неожиданно закидывает голову, бросив руку вверх, и, фальшивя на каждом слове, начинает горланить:

– Can you feel the love tonight!

Вот придурок.

– It is where we are!

Секунду назад он дулся, а теперь это.

– It’s enough for this wide-eyed wanderer…

Он перекатывается на спину и, зажмурив глаза, трясет кулачками перед лицом.

– That we’ve got this far!

Хватаю пригоршню песка, и кидаю ему в ноги:

– Слышь, заткнись!

– Да ладно, ладно! – он смеётся.

Я укладываюсь обратно на пиджак. Холодные влажные гранулы остаются у меня на ладони. Смешки Нельсона постепенно утихают, а позже, когда и с моего лица сходит ухмылка, спрашиваю его:

– Слышишь, Нельсон?

– Что?

Он снова переваливается на бок и ладонью упирается в висок.

– Да я хотел спросить. У тебя когда-нибудь бывает такое ощущение, будто мы все полые внутри?

– Ты о чем?

– Не знаю. Просто иногда мне кажется, что мы все пустышки. И на самом деле нас никого нет, – я ненадолго задумываюсь, прислушиваясь к себе. – Иногда у меня возникает такое чувство, будто мы все – чья-то дурацкая выдумка. Что настоящая жизнь где-то там, далеко, а это всё просто дурной сон… Бывает у тебя такое?.. – Я жду ответа несколько секунд, но так и не дожидаюсь: – Хотя, у кого я это спрашиваю? Ты ведь меня даже не слышишь, верно?

И поворачиваюсь к нему:

– Да, точно. И тебя тоже нет…

Вместо Нельсона на песке лежит манекен в его одежде: рубашке, джинсах и туфлях.

Я откидываюсь обратно и возвращаю на небо взгляд:

– И этого всего тоже…

Вдруг океан и весь песок на пляже начинает просачиваться куда-то вниз, словно через решето. Манекен Нельсона разваливается на части и его тоже утаскивает зыбучим потоком. Вслед за этим остатки звёзд вместе с красками рассвета начинают скатываться с неба, словно по стеклянному куполу, пока вокруг не остаётся пустота…

Здесь только я и больше ничего