Читать книгу Тёплое золото в хрупко-розовой колыбельке Теодора & Саломеи. Святочные рождественские песни - Денис Сергеевич Шпека - Страница 4

Небесные мама и папа нашли меня днём, всё ещё спящей у почти остывшего камина, куда папа положил новых дров и всё равно поспешил обернуть меня одеяльцем. Улицу ласкало новое солнышко, петербургский мороз рисовал на окнах то, что нарисовала ночью я. За завтраком я рассказала родителям, что приснился цвет глаз Теодора – это был цвет внутреннего купола стамбульской Айи Софии, не похожий больше ни на что голубой полинялый кристаллик.

Следующие дни я часто размышляла об ответе священника на мой вопрос. Рано начиная каждое утро с массажа ангела божьего, что поглядывал на танец моих рук не глазами голубой мечети, но своим добрым розовым сердцем, я сознавала и принимала, что мы живём совсем не так, как живут все. Многие, многие месяцы я искала подходящее маслице, которое бы каждым соприкосновением с кожей рук Тео слышным шёпотом просило пробуждение случиться. В примечательный осенний вечер я, звёздочкой полярной сидя на полу, прислушивалась к тому, с какой любовью мама играла на арфе перед взглядом папы, переполненном самыми первыми чувствами, и один из наших гостей рассказывал, что парфюмер выпустил парфюм об искусстве брать и просить прощения, где он услышал сливочный сандал, иланг-иланг и очень красивую розу, лист чёрной смородины в сахаре, сопроводив его словно косою полосой шафрановою – белым стихом о сожалении.

Тогда мне показалось, что оно могло бы стать настоящим третьим в цикле «Июльское интермеццо» из девяти стихотворений, пронумерованных 1, 2, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10. Парфюмированное маслице я сделала сама, собирая всё воедино, когда плавала в ванной с мамой вдвоём, но заменив те красивые розы на ещё более красивую, турецкую. Теодорину.

Я много думала, как мне избежать его чувства вины за сновидение длинною в крохотный нарисованный кружок Сансары, к высшему творению которого он не должен иметь никакого отношения. Потому с каждым согревающим касанием, разглаживанием масла по коже младенца и втиранием вглубь её, я просила прощения за положение, просила возможность этого просто не родиться. Мне особенно мечталось, чтобы Теодор ни за что на свете не испытал его на своё день рождения, что каждый год гряло в самый нежный день зимы – праздник тринадцатого января. Этот год стал первым из сотен грядущих, которые мы проведём вместе, и я беспрерывно размышляла, как исполняются такие мечты, когда ты совсем рядом: ведь я могла гладить его круглые сутки, в которые он, родненький, станет старше на год, и ночью я буду касаться его повзрослевшего; я могла купать его на клеёнке долго-долго, и всё на свете – шампунь его сатиновых волос, которые бы я в тот же день постригла, гель для тела, что не щипит даже закрытые глазки, – были бы парфюмированы точно как волшебное маслице. Но ещё осенью я стала готовить кое-что.

Я занялась музыкой. Когда идея с импровизацией пришла ко мне в голову, я попросила маму и папу подарить мне на праздник простое фортепиано. По секрету, так же принимая ночную ванну с бомбочкой в виде бабочки, я рассказала маме обо всём: когда наступит день рождения, я стану играть бесконечно, часто закрывая глаза и попадая в мир души Тео, ведя её мелодией, пришедшем мне во сне путём на свет. Не знаю, открывала ли она только наш секрет папе наедине, но в следующие месяцы он помогал мне, даже когда оставлял, отпускал из рук маму после занятия любовью ради меня, которой глубокой ночью не спалось. Одной такой ночью в новолуние папа показал мне концерт Рахманинова, где я от рождения умела слышать гармонии, а он брал мои ручки и клал на нужные чёрные, белые клавиши в каждой октаве. Я всей душой старалась объять необъятное, глубже узнавала себя в Шопене, Скрябине.