Читать книгу Никто не выйдет отсюда живым - Дэнни Шугерман - Страница 4

Лук натянут
Глава 2

Оглавление

Стоя на горячей флоридской мостовой, Джим сорвал с себя черный пиджак, резким движением расстегнул тугой воротник чистой белой рубашки и снял галстук в красную полоску – форму колледжа начальной ступени Сент-Питерсберга. Подошел автобус, распахнув перед Джимом свои двери.

Джим плюхнулся на сиденье в середине салона и начал насвистывать, затем пустил две-три долгие отрыжки: это была шумная прелюдия к очередной путаной скабрезной шутке или невероятной байке, которые он так любил травить.

– Был у меня один дружбан, который хотел купить собаку для охоты на уток, – начал Джим. – Так что пошел он к бывалому охотнику и спросил, как не ошибиться и выбрать хорошую. Бывалый сказал этому дружбану, что нужно заглянуть собаке в жопу и проверить, чтобы та была крепко сжатой, а то в нее наберется вода, когда собака прыгнет в воду. И вот дружбан пошел на местную псарню, где ему показали собак на продажу по семьдесят пять долларов. Дружбан заявил хозяину псарни, что хочет внимательно рассмотреть собак…

Когда Джим начал рассказывать эту байку, казалось, что он разговаривает сам с собой. Но все вокруг внимательно прислушивались к нему.

– …и вот идет он к огромному, такому добродушному псу и заглядывает ему под хвост. «Ага, – говорит он, – жопа большая…» – и переходит к следующей собаке. Хозяин псарни увидел это и спросил, показывая на первого пса: «Че те, блин, надо от моей собаки?» «Видишь ли, – отвечает мой дружбан, – я просто посмотрел, какая у этого пса жопа, и она оказалась очень большой, так что когда он прыгнет в воду за уткой, туда наберется воды и он утонет». Хозяин псарни пристально посмотрел на него и переспросил: «Угу, значит, жопа большая, да?» Он подходит, хватает пса за яйца и проворачивает их на пол-оборота, отчего очко у того сразу же сжимается. «Извини, – говорит собаковод моему дружбану, – этот пес был настроен на перепелок».

Джим долго хихикал, потом начал другую историю, игнорируя вздохи и мертвую тишину. Вскоре все студенты в автобусе сосредоточенно слушали новую байку.

Джим вышел из автобуса за три квартала от дома, в котором он сейчас жил. Это была небольшая прогулка, но достаточно длительная, чтобы избежать лишних упреков от бабули Кэролин и дедули Пола. Моррисоны-старшие были абсолютными трезвенниками, и, хотя у Пола была одна слабость – собачьи бега, – в этом уютном доме в старой части города царила атмосфера благочестия. Джим не воспринимал их всерьез.

Он игнорировал их просьбы стричься, бриться, менять одежду, ходить в церковь. Он грозился привести домой «негритяночку» и оставлял по всему дому пустые винные бутылки. Иногда он молчал днями напролет. Он пришел в этот дом, и весь установленный распорядок развеялся как дым.

– Он ненавидел общепринятые порядки и всегда выворачивал все наизнанку, – вспоминает его бабушка. – Вечно пытался шокировать нас. Просто обожал это. Он рассказывал нам вещи, которые наверняка нас должны были смутить. Мы оба просто не понимали его. Характер у Джимми был такой разносторонний. Видишь одну грань, а за ней мелькает проблеск другой. Никогда нельзя было понять, о чем он думает.

Успехи Джима в колледже нельзя было назвать выдающимися. Он игнорировал все внеклассные занятия. Его оценки за первый семестр не были впечатляющими: одна пятерка, две четверки, одна тройка и двойка.

Но куда интереснее были результаты теста по определению типа личности, который проходили все новые студенты. Согласно этому тесту, Джим был признан импульсивным, беспечным, любящим приключения, но недостаточно дисциплинированным и не умеющим контролировать себя… но, как ни парадоксально, он в то же время оказался застенчивым и интересующимся общественной работой… чрезмерно критично настроенным по отношению к общественным институтам… склонным жаловаться на свою судьбу… и поразительно мужественным с учетом его склонности к литературе и успехов в сочинительстве и общении, которые были отражены в его характеристике из Александрии.

Джим был способен на трюки, требующие виртуозного ума. Когда друзья входили в его комнату, он просил их:

– Выберите наугад какую-нибудь книгу. – Он говорил это хвастливым тоном, но в то же время застенчиво ковырял носком ковер в спальне: этакий скромный фокусник. – Возьмите любую книгу, откройте ее в начале любой главы и начните читать. Я с закрытыми глазами скажу, как эта книга называется и кто ее автор.

Джим обводил рукой комнату, в которой сотни и сотни книг были разложены поверх мебели или просто стопками стояли у стен.

И он никогда не ошибался!

Еще более благородный, хоть и менее запоминающийся поступок Джима – это его помощь одной знакомой, которой он написал курсовик, быстро и мастерски проанализировав значительный объем поэзии. Другому знакомому он написал тридцатистраничное сочинение о лорде Эссексе, одном из любовников королевы Елизаветы, снабдив работу внушительным списком использованной литературы, и все по памяти.

– Мне нужно было написать доклад на тему «Моральная целостность: императив нашего выживания», – вспоминает брат Джима Энди. – А я даже не мог понять, что это за фигня такая. Родители не отпускали меня из дому на пасхальные каникулы, пока я не напишу доклад, а Джим как раз собирался погулять со мной. Я корпел над докладом пару дней, пока за него наконец не взялся Джим и не переписал от начала до конца, вставив в заключительную часть немало собственных мыслей. Доклад получился отличный, и заканчивался он такими словами: «Мы дрейфуем по неясным орбитам, беспомощные и одинокие». Там было еще три-четыре подобных предложения подряд, и хотя это был не совсем мой стиль, я получил за этот доклад пятерку.

Джим связался с небольшой компанией выпускников средней школы Клируотера и стал выпивать с ними. Он напивался на танцах и стоял в углу, изображая дерево; он напивался на вечеринках – однажды, сильно порезавшись, он вел себя так агрессивно и оскорбительно, что доктор в местной больнице отказался принять его.

Но Джим пока еще не пил крепко и беспробудно. Как заметил один его одноклассник, «создавалось впечатление, что он пьет исключительно для того, чтобы опьянеть; в противном случае он не пил вовсе». Для Джима пьянка была особым событием. Но в то же время он искал на дне бутылки утешения.

Один примечательный случай произошел на восемнадцатый день рождения Джима в декабре, когда его поставили на воинский учет. Джим ненавидел армию и пришел в полное бешенство, испытывая в то же время трепетный страх перед этой махиной, которая подчиняет своей власти всех и вся. В 1961 году еще не было общенародного антивоенного движения. Джим не знал формулировки «отказ от службы по религиозным или политическим убеждениям». Поэтому он встал на учет, а затем, вернувшись, напился в стельку. Родственники Джима рассказывают, что его дядя, живший в Клируотере, вынужден был вытаскивать его из одной щекотливой ситуации, которая могла привести к грандиозному скандалу. По-видимому, тот случай был крайне позорным, поэтому его деталей не раскрывают до сих пор.

Примерно в то же время Джим нашел себе убежище: старый отель в пальмовых зарослях между Клируотером и Сент-Питерсбергом, «Галерея и кофейня „Ренессанс“», беспорядочный муравейник из комнат-студий, подмостков, двориков-патио, внесенный в негласный «черный список» – вход студентам колледжа туда воспрещался. Наверное, именно это и привлекло Джима, но больше тянули его туда поэтические вечера, конкурсы исполнителей фолк-музыки и богемная атмосфера.

Управлял «Ренессансом» словоохотливый гомосексуалист лет тридцати пяти по имени Аллен Родес. При первой же встрече Джим услышал от него устный вариант эпического романа: кучу информации, включая историю предков Аллена, которые проектировали Сент-Питерсберг в девятнадцатом веке, крайне преувеличенные истории сексуального характера, произошедшие с ним во время затемнения в Лондоне во время войны, байки о выступлении в мужской труппе Реда Шона, семейное происхождение и сексуальные наклонности каждой кошки, бродящей по лабиринтам галереи, детальные рассказы о нудистском лагере «Сады Эдема» к северу от Тампы, причем каждому новому пассажу предшествовала фраза «Ты просто не поверишь, сейчас в обморок упадешь».

Никто не выйдет отсюда живым

Подняться наверх