Читать книгу Когда под ногами бездна - Деннис Лихэйн - Страница 9

Уже третью ночь Морин и Рейчел дежурили по очереди в больнице у постели Джереми.

– Вы говорите, «Рейчел в зеркале»? – переспросила Рейчел.

– Так сказал Амир, – кивнула Морин. – У тебя усталый вид. Надо отдохнуть.

Через час Рейчел должна была появиться на работе. Она опять опаздывала.

– Я чувствую себя нормально.

Джереми лежал на кровати, открыв рот и уставившись в потолок бессмысленным взглядом.

– Дорога, наверное, ужасная, – сказала Шарлотта.

– Да нет, не такая уж плохая.

Рейчел села на подоконник, так как все три стула были заняты семейством Джереми.

– Врачи сказали, что это может продолжаться несколько месяцев, если не дольше, – сказал Тео.

Морин и Шарлотта заплакали. Тео подошел к ним. Все трое сгрудились, переживая свое горе. Несколько минут Рейчел видела только вздрагивавшие спины.

Через неделю Джереми перевели в неврологическое отделение, где у него постепенно восстановилась, хотя и частично, двигательная способность и элементарные речевые навыки – на уровне «да», «нет», «туалет». Он глядел на жену так, будто она была его матерью, на детей – как на внуков, а на Рейчел – недоуменно, словно не мог понять, кто она такая. Они пытались читать ему вслух, прокручивали на айподе его любимые картины, записи обожаемого им Шуберта. Все впустую. Он хотел есть и спокойно лежать, отдыхая от болей в голове и во всем теле. Он воспринимал мир с ужасающим нарциссизмом младенца.

Морин и дети дали понять Рейчел, что она может посещать Джереми, когда пожелает, – сказать что-либо иное было бы слишком невежливо. Но разговаривали они преимущественно между собой и испытывали явное облегчение, когда она собиралась уходить.

Себастьяна все это начало раздражать. Он говорил, что Рейчел едва знакома с Джереми и окрашивает сентиментальными соображениями взаимную привязанность, которой, в сущности, нет.

– Брось ты это, – посоветовал он ей однажды.

– Да нет, это ты брось, – отозвалась она.

Себастьян поднял руку – «извини» – и закрыл на миг глаза, показывая, что не хочет ссориться с ней. Подняв веки, он спросил, мягко и примирительно:

– Знаешь, что есть идея – перевести тебя в «Большую шестерку»?

«Большой шестеркой» они называли Нью-Йоркскую национальную телесеть.[14]

– Нет, не знаю, – ответила она, стараясь скрыть охватившее ее возбуждение.

– Все идет к этому. Тебе надо почистить перышки и сбавить обороты.

– Еще чего.

– Они дадут тебе для пробы важный материал, проблему общенационального масштаба.

– Например?

– Ну, не знаю. Ураган, массовое убийство, смерть знаменитости.

– И как нам выстоять теперь, когда ушла Вупи?[15] – произнесла Рейчел задумчиво.

– Да, будет непросто. Но она не хотела бы, чтобы мы легко сдались.

Она засмеялась. Себастьян увлек ее на диван.

– Вот такие мы с тобой, крошка, – сказал он, поцеловав ее в щеку. – Сиамские близнецы. Куда я, туда и ты, куда ты, туда и я.

– Да, я знаю.

– Думаю, жить на Манхэттене будет хорошо.

– В каком районе? – спросила она.

– В Верхнем Вест-Сайде.

– А если в Гарлеме?

Оба рассмеялись, как супруги, понимающие, что главные расхождения между ними могут быть только теоретическими.

В течение осени состояние Джереми Джеймса значительно улучшилось. Он вспомнил Рейчел – но не свои слова медбрату насчет нее – и, казалось, скорее терпел ее присутствие, нежели чувствовал необходимость в нем. Большинство фактов о люминистах и Колэме Джаспере Уитстоне по-прежнему хранились у него в мозгу, но несколько перепутались из-за того, что нарушилось общее восприятие хронологии событий. Уитстон, исчезнувший в 1863 году, переместился в 1977-й, когда Джереми впервые посетил Нормандию в качестве университетского выпускника-стипендиата. Он думал, что Рейчел младше Шарлотты, и удивлялся тому, что Тео так часто пропускает школу, навещая его.

– Он совсем не занимается, – пожаловался он Рейчел. – Не хочу, чтобы он использовал мою болезнь для отлынивания от учебы.

В ноябре его перевезли домой, на Горэм-лейн, где за ним присматривала медсестра из хосписа. Постепенно он набирал силы, речь становилась более ясной и четкой, но мозг по-прежнему давал сбои.

– Никак не могу ухватить суть, – пожаловался он однажды Рейчел и Морин. – Чувствую себя так, словно попал в прекрасную библиотеку, а все книги в ней – без названий.

Во время одного из визитов Рейчел – стоял конец декабря 2009 года – он в первые же десять минут дважды посмотрел на часы. Она не обижалась. Кроме характера Элизабет Чайлдс и тайн, требовавших разгадки (у него – выяснение отношений между Колэмом Джаспером Уитстоном и Клодом Моне, у нее – поиски отца), у них почти не было тем для разговора. Ни общих планов на будущее, ни общего прошлого.

Рейчел пообещала, что даст о себе знать.

Идя к своей машине по каменным плиткам дорожки, Рейчел поняла, что во второй раз потеряла его. К ней вернулось привычное ощущение: жизнь – та жизнь, которой она жила, – это цепь утрат. Появлялись люди, некоторые задерживались возле нее на какое-то время, а потом все равно исчезали.

Дойдя до автомобиля, она оглянулась на дом. «Ты был мне другом, – подумала она. – Ты был мне другом».

Спустя две недели, в 5 часов дня 12 января, на Гаити произошло землетрясение силой семь баллов.

Как и предсказывал Себастьян, Рейчел поручили освещать события для «Большой шестерки». Первые несколько дней она провела в Порт-о-Пренсе. Вместе со съемочной группой она делала репортажи о распределении продуктов питания и прочих предметов первой необходимости, доставляемых самолетами. Как правило, все заканчивалось актами насилия и беспорядками. Они снимали трупы, сложенные штабелями на автостоянке Центральной больницы. Снимали импровизированные крематории на улицах города, где тела словно приносились в жертву ради умиротворения, а серные вихри крутились в черном маслянистом дыму, и он смешивался с дымом от тлеющих зданий и газопроводов, из которых постепенно улетучивался газ. Рейчел отправляла корреспонденции из палаточных городков и пунктов медицинской помощи. В бывшем торговом центре они с оператором Гретой Килборн, снимая стрелявших по мародерам полицейских, запечатлели молодого человека с выпирающими наружу ребрами и зубами и почти полностью отстреленной ступней. Он лежал среди пепла и обломков, а рядом валялись украденные им банки с консервами, до которых он не смог дотянуться.

Сразу же после землетрясения в городе, помимо голода и болезней, активность проявляли только журналисты. Рейчел и Грета решили сделать несколько репортажей из приморского городка Леоган, где находился эпицентр землетрясения. Дорога в сорок километров заняла двое суток. Трупный запах стал ощущаться за три часа до прибытия на место. От города не осталось ровным счетом ничего, населению не оказывалось медицинской и иной помощи, по мародерам никто не стрелял, поскольку полицейских не было.

Рейчел сравнила это с адом, но Грета возразила:

– В аду все же кто-то отвечает за порядок.

Вторую ночь они провели в стихийном лагере беженцев, где стенами и крышами служили простыни. Вчетвером – вместе с Гретой, бывшей монахиней и девушкой, которая собиралась стать медсестрой, – они переводили молодых девушек из палатки в палатку, пряча их от мужчин, воспользовавшихся моментом, чтобы предаться насилию. Мужчины рыскали по лагерю в поисках девушек, вооружившись ножами и серпеттами – фермерскими мачете с изогнутыми лезвиями. Рейчел осталась в убеждении, что до землетрясения половина их были обыкновенными тружениками. Их главарь Жозюэ Даслюс был родом из провинции, располагавшейся восточнее зоны землетрясения. Девятый сын в семье, которая владела маленькой фермой в Круа-де-Буке и выращивала сорго, он озлобился на весь мир, осознав, что ферма никогда ему не достанется. Жозюэ Даслюс имел внешность киногероя и держался как шоумен. Он носил свободные брюки со множеством карманов и зеленую с белым футболку с закатанными рукавами. На левом бедре болтался автоматический пистолет 45-го калибра «Дезерт игл», а на правом – серпетта в потертых кожаных ножнах. Он уверял, что серпетта нужна ему для самозащиты, а пистолет, добавлял он, подмигнув, – для того, чтобы защищать других. Вокруг столько нехороших людей и творится столько нехороших дел, что без этого никак. Перекрестившись, он поднимал глаза к небу.

После землетрясения восемьдесят процентов территории Леогана были изрыты ямами и воронками. Закон и порядок были забыты. Ходили слухи, что в этот район посланы английские и исландские поисково-спасательные команды. Рейчел утром сама послала сообщение о том, что в гавани бросил якорь канадский эсминец. Среди руин города, как говорили, работали японские и аргентинские врачи, однако до сих пор никто их не видел.

Все утро и весь день они помогали Рональду Революсу, который до землетрясения учился на медбрата, и переправили трех смертельно раненных людей из лагеря в медпункт, устроенный в трех милях от лагеря миротворцами из Шри-Ланки. Переводчик заверил Рейчел, что они окажут помощь обитателям лагеря, как только наладят работу – к следующему вечеру или, самое позднее, через пару дней.

Когда Рейчел и Грета вернулись в лагерь, туда прибыли четыре молодые девушки. Изголодавшиеся, потерявшие всякое терпение мужчины из банды Жозюэ тут же заметили их, и, пока девушек поили водой и осматривали их раны, грязные помыслы каждого из насильников мгновенно слились в общий импульс.

В эту ночь Рейчел и Грете было не до репортажей – разве что кто-нибудь согласился бы выпустить в прямой эфир то, чем они занимались. Вместе с бывшей монахиней и Рональдом Революсом они перемещали девушек из палатки в палатку, редко оставаясь на одном месте больше часа.

Дневной свет не был помехой для насильников – они не видели в своих устремлениях ничего постыдного. Смерть в последнее время стала для местных жителей обыденным событием, прискорбным лишь в том случае, если умирал кто-то из близких. Мужчины беспрерывно пьянствовали всю ночь и сейчас, на рассвете, еще не закончили; оставалось только надеяться, что алкоголь рано или поздно усыпит их. Двух девушек удалось вывезти из лагеря, когда утром в сопровождении бульдозера прикатил американский грузовик, чтобы увезти трупы к разрушенной церкви у подножия холма.

Но две другие бесследно исчезли. Они прибыли всего несколько часов назад, лишившись перед этим и дома, и родителей. Эстер носила выцветшую красную футболку и джинсовые шорты. Другую, в бледно-желтом платье, звали Видлен, но все обращались к ней как к Видди. Эстер была угрюма, почти ничего не говорила и избегала смотреть людям в глаза, что, впрочем, было понятно. И всех поражала неизменная жизнерадостность Видди, чья улыбка пронзала насквозь сердце каждого. Рейчел провела бо́льшую часть ночи вместе с Видди. Но наутро никто во всем лагере будто и не помнил Видди с ее желтым платьем, настежь открытым сердцем и привычкой непрерывно напевать.

Обе исчезли напрочь, словно и не появлялись здесь. Через час после восхода солнца стали расспрашивать двух их подруг, но те отмалчивались. Спустя три часа казалось, что, кроме Рейчел с Гретой, бывшей монахини Вероники и Рональда Революса, никто в лагере в глаза их не видел. К вечеру Вероника принялась рассказывать то, чего не было, а Рональд начал думать, что ему изменяет память.

В девять вечера Рейчел случайно встретилась взглядом с одним из бандитов, учителем-естественником по имени Поль. Он всегда был неизменно вежлив. Поль сидел возле своей палатки и подстригал ногти ржавыми ножницами. В это время среди беженцев ходили слухи, что если бы даже девушки прибыли в лагерь – а на самом деле этого не случилось, – то к тому моменту, когда эти несуществующие девушки якобы исчезли, трое из шести пьяниц, рыскавших по лагерю той ночью, уже спали. И если этих девушек изнасиловали (чего не могло быть, так как их здесь не было), то Поль должен был участвовать в этом. Но если их убили (чего тоже не могло быть, так как их не существовало), то к этому моменту Поль тоже спал. Преподаватель Поль был всего лишь насильником. Если он и думал что-то о судьбе девушек, то тщательно это скрывал. Он посмотрел Рейчел в глаза, изобразил с помощью большого и указательного пальца пистолет, наставил ствол на ее промежность, взял в рот палец и принялся его сосать. При этом он беззвучно смеялся.

Затем он поднялся, подошел к Рейчел, встал перед ней и пытливо вгляделся в ее глаза. Очень вежливо, чуть ли не подобострастно, он попросил ее уехать из лагеря.

– Вы сочиняете небылицы, и это беспокоит людей, – учтиво объяснил он. – Они не скажут вам этого, потому что у нас вежливый народ, но это их расстраивает. Сегодня вечером, – он поднял вверх палец, – никто не скажет вам, как он расстроен. Сегодня вечером, – палец опять поднят, – вам и вашей подруге ничто здесь не угрожает.

Спустя двадцать минут они с Гретой покинули лагерь на машине шриланкийцев. Оказавшись в полевом госпитале, Рейчел призывала отправиться на поиски девушек и шри-ланкийцев, и канадских миротворцев, направлявшихся со своего судна вглубь острова. Но никто не понимал, что тут срочного. Пропали две девушки? Пропавших считали уже тысячами, и число их непрерывно возрастало.

– Они не исчезли, – сказал ей один из канадцев, – они мертвы. Вы сами это понимаете. Как ни жаль, но это так. А искать тела сейчас нет ни времени, ни возможности. – Он оглянулся на своих товарищей и шриланкийцев, находившихся в палатке. Все кивнули в знак согласия. – По крайней мере, у нас.

На следующий день Рейчел и Грета отправились в Жакмель, а через три недели вернулись в Порт-о-Пренс. К этому времени Рейчел начинала рабочий день с четырех таблеток ативана,[16] добытых на черном рынке, и запивала их ромом. У Греты, как она подозревала, выработалась привычка принимать небольшие порции героина, о чем она рассказала Рейчел в первый же их вечер в Леогане.

Наконец им велели возвращаться в Бостон. Рейчел пыталась протестовать, но ведущий редактор связался с ней по скайпу и сообщил, что ее репортажи стали слишком резкими, слишком монотонными и недопустимо пессимистичными.

– Телезрителям нужна надежда на лучшее, – сказал редактор.

– А гаитянам нужна вода, – парировала Рейчел.

– Опять она за свое, – обратился редактор к кому-то за кадром.

– Дайте нам еще несколько недель.

– Рейчел, – сказал он, – послушай. Ты выглядишь хуже некуда. Я говорю не о прическе. Ты превратилась в скелет. Мы закрываем тему.

– Ну правильно, кого все это интересует?

– Нас интересует, – резко бросил редактор. – Соединенные Штаты отвалили полтора долбаных миллиарда на восстановление этого острова, а в ответ получили от нашего канала кучу дерьма. Может, хватит уже?

В мозгу Рейчел, затуманенном ативаном, вспыхнуло слово «Бог».

«Я хочу Бога с большой буквы, который, по словам телеевангелистов, останавливает торнадо, излечивает рак и артрит у истинно верующих. Бога, которого профессиональные спортсмены благодарят за победу в Суперкубке по футболу, или в Кубке мира по гольфу, или за успешное выступление в восемьдесят седьмой встрече из ста шестидесяти двух, проводящихся командой „Ред сокс“ в этом году».

Ей хотелось Бога, который спустился бы с небес, чтобы принять активное участие в людских делах, очистил водные источники на Гаити, вылечил пострадавших, восстановил разрушенные школы, больницы и жилые дома.

– Что за хрень ты несешь? – вытаращил глаза редактор.

Оказывается, она говорила все это вслух.

– Покупай билет на самолет, пока мы еще оплачиваем его, – сказал редактор, – и возвращайся на свое рабочее место.

Она поняла, что должна оставить надежду попасть на национальное телевидение. Нью-Йорк не для нее. О «Большой шестерке» можно забыть.

Она возвращается в Бостон, в «Малую шестерку», к Себастьяну.

Она отучила себя от ативана (для этого понадобились четыре попытки, но она справилась). Она пила столько же, сколько до Гаити (ну, почти столько же). Но руководители «Малой шестерки» больше не давали ей освещать главные темы. Пока она отсутствовала, ее место заняла другая журналистка, Дженни Гонсалес.

– Она умна и элегантна, с ней можно договориться, и она никогда не смотрит в камеру так, словно хочет боднуть ее, – сказал Себастьян.

Увы, это было горькой правдой. Рейчел с радостью возненавидела бы Дженни Гонсалес (Бог свидетель, она старалась), и тогда можно было бы считать, что та получила место благодаря своей миловидности и сексапильности. К тому же она обладала достоинствами, которым Рейчел не могла не позавидовать: магистерская степень по журналистике, полученная в Колумбийском университете, способность импровизировать на лету, безотказное умение попасть в яблочко и уважительное отношение ко всем, от секретарши до управляющего директора.

Дженни Гонсалес заменила Рейчел не потому, что была более молодой, хорошенькой и лучше подготовленной (хотя все это у нее имелось, черт бы ее побрал), а потому, что лучше справлялась с работой и легче общалась с людьми, с ней было приятно поговорить.

Вообще-то, у Рейчел оставались шансы. Если бы, соблюдая здоровый образ жизни, ей удалось повернуть вспять процесс старения, которому она придала ускорение на Гаити, если бы она перестала держаться вызывающе (черта, появившаяся в один прекрасный момент и со временем усиливавшаяся), научилась лизать задницы и подыгрывать другим, вновь стала девочкой-сорванцом с привкусом сексуальности, чуть свихнувшейся на компе (ей даже дали очки в красной роговой оправе вместо контактных линз), и компетентным, первоклассным репортером, перекупленным у «Глоб» – за большие бабки, кстати говоря, – тогда ее оставили бы в «Малой шестерке».

Она старалась. Она познакомила телезрителей с котом, который лаял по-собачьи, и с новорожденным коалой из Франклинского зоопарка, поведала им о ежегодном первоянварском заплыве в Бостонской гавани с участием мужчин из команды «Л-стрит брауниз»,[17] большей частью голых, и о том, что ждет невест в «Филенс бейзмент».[18]

Они с Себастьяном привели в порядок купленный ими дом к югу от города. Их рабочие часы не совпадали: когда Себастьян был дома, Рейчел работала, и наоборот. Видеться лишь изредка было очень удобно, и впоследствии она подумала, что именно это продлило их брак на целый год.

Она получила пару электронных писем от Брайана Делакруа. И хотя одно из них («На Гаити Вы сделали очень большое дело. Теперь бостонцы, благодаря Вам, принимают эти события близко к сердцу») позволило ей пережить мерзкий в остальном день, она напоминала себе, что Брайан Делакруа был торговцем, которым двигали странные силы – возможно, порожденные выбранной им, но нелюбимой карьерой. Ей не верилось, что в Брайане осталось что-то настоящее, и потому она отделалась краткими вежливыми ответами: «Благодарю. Рада, что Вам понравилось. Всего хорошего».

Она убеждала себя, что вполне счастлива, возвращается к нормальной репортерской работе и исполнению роли жены, становится прежней Рейчел Чайлдс. Но спала она плохо и не могла оторваться от репортажей с Гаити, наблюдая за тем, как страна судорожно пытается выкарабкаться и в итоге продолжает гибнуть. В долине реки Артибонит разразилась эпидемия холеры. Прошел слух, что ее занесли солдаты ООН. Рейчел умоляла ведущего редактора Клея Бона отпустить ее на Гаити хотя бы на неделю, пусть даже за свой счет. Но он вообще не удосужился ответить на ее просьбу, сказав вместо этого, что на парковке телестудии ее ждет фургон. Рейчел посылали в Лоуренс – делать репортаж о шестилетнем мальчугане, уверявшем, что Бог сообщает ему цифры, которые позволяют его матери выигрывать в лотерею.

Операторы снимали скрытой камерой солдат ООН, которые убирали протекающую трубу на берегу Артибонита, и этот материал произвел сенсацию. А в это время Рейчел брала интервью у столетнего болельщика команды «Ред сокс», впервые попавшего в спорткомплекс «Фенуэй-парк».

По Гаити катилась эпидемия холеры, а Рейчел сообщала телезрителям о пожарах в разных частях города, о соревнованиях по поеданию хот-догов, о воскресной гангстерской перестрелке в Дорчестере, о двух пожилых сестрах, соорудивших прикроватный столик из бутылочных пробок, о разнузданной студенческой вечеринке в районе Кливленд-серкл и о бывшем брокере с Уолл-стрит, которому надоело ворочать финансами и он занялся благотворительной деятельностью в пользу бездомных Северного берега.

Не весь этот материал был ненужным хламом. Рейчел почти убедила себя в том, что иногда приносит пользу обществу. Но тут на Гаити налетел ураган «Томас». Погибло всего несколько человек, однако убежища для жертв землетрясения были разрушены, канализационные трубы и коллекторы переполнились, холера распространилась по всему острову.

Она не ложилась спать в эту ночь, читая сообщения с Гаити и рассматривая отснятые кадры, и вдруг нашла в почте письмо от Брайана Делакруа. Оно было кратким: «Почему Вы не на Гаити? Вы нужны там».

У нее было ощущение, будто теплая рука обняла ее за шею: можно положить голову на сильное мужское плечо и закрыть глаза. Возможно, после той сумбурной встречи возле Атенеума она судила Брайана слишком строго. Возможно, момент оказался неудачным – он торопился завершить сделку с Джеком Ахерном, антикваром из Женевы. Рейчел не видела связи между лесоматериалами и антиквариатом, но она плохо разбиралась в финансовых проблемах. Вдруг Джек Ахерн – это инвестор? Да, Брайан вел себя немного странно и нервничал. А что, человек не может вести себя немного странно и нервничать?

«Почему Вы не на Гаити? Вы нужны там».

Брайан все понял, хотя они не встречались несколько лет и редко обменивались электронными письмами. Он уловил, как важно для Рейчел быть там.

Все остальное было как по заказу – как пицца, доставленная из магазина. Полчаса спустя Себастьян пришел с работы и сказал:

– Они снова посылают тебя.

– Куда?

Он взял пластиковую бутылку с водой из холодильника, приложил ее к виску и закрыл глаза.

– У тебя есть контакты. Думаю, ты знаешь всю тамошнюю кухню.

– На Гаити? Меня посылают на Гаити?

Он открыл глаза, продолжая массировать висок бутылкой.

– На Гаити, на Гаити.

Рейчел знала, что Себастьян считает поездку на Гаити причиной ее карьерных неудач, хотя напрямую он этого не говорил. А ее неудачу он считал причиной того, что застопорилось его собственное продвижение по служебной лестнице. И поэтому слово «Гаити» прозвучало в его устах как непристойность.

– Когда?

Рейчел словно проснулась, проспав всю ночь, хотя совсем не ложилась. Кровь ее закипела.

– Клей сказал, не позднее чем завтра. Надеюсь, тебе не надо напоминать, что запороть это задание нельзя.

– Это ты так меня напутствуешь?

– Это я так тебя напутствую, – ответил он устало.

Она могла бы много чего сказать, но предпочла не затевать пререканий и вместо этого произнесла:

– Я буду скучать без тебя.

Ей хотелось немедленно броситься в аэропорт.

– Я тоже, – отозвался Себастьян, разглядывая нутро холодильника.