Читать книгу Белый Лис на большой дороге - Denny Чубаров - Страница 2

Маргарита постоянно опаздывала на первый урок. Если этим уроком была словесность, то учитель – плешивый старик в очках, похожий на обезьяну с бакенбардами – останавливал урок минут на пять, чтобы как следует отчитать Маргариту. Его нотации повторялись слово в слово и вызывали скорее скуку, чем стыд – однако он обращался к одной только маленькой Маргарите, и целых пять минут ей приходилось чувствовать себя дураком.

«И почему я думаю о себе в мужском роде? – говорила себе Маргарита, желая провалиться сквозь землю. – Как будто я мальчик. Эх, хотела бы я быть мальчиком…»

Случалось, что первым уроком была математика. Учительницу математики звали Мария Камю – ей было не больше тридцати, у неё было красивое лицо femme fatale, острый, словно бы лисий профиль и длинные иссиня-чёрные волосы. После её уроков Маргарита часто плакала: Мария Камю казалась ей чудовищем.

Но опаздывать на гимнастику было унизительнее всего. Тут нельзя было проскользнуть мимо парт и тихо занять своё место – приходилось идти через большой, с низким потолком гимнастический зал, где все куда-то бежали, все через что-то прыгали, где так непросто было найти своё место.

– Так-так-так, кто тут у нас? – громко, смакуя слова, говорил учитель – отставной гвардейский ротмистр.

– Смир-р-р-на! Стройсь! Поприветствуем нашу княжну, княжна изволили припоздниться, – все долго и неумело строятся в одну шеренгу, а потом пробегает по шеренге тихий, почти шёпотом, смешок, – А кстати, чего это княжна изволили припоздниться… ма-а-а-лчать! Встать в строй!

Учитель гимнастики дёргал себя за ус и грозно вращал глазами – он любил ворчать, что напридумали грамотеи себе каких-то либеральных порядков, эка невидаль, детей пороть запрещают – и за провинность одного ученика наказывал всех прочих. Заставлял отжиматься – а потом стоять в упоре лёжа – и снова отжиматься, и так до тех пор, пока руки у детей не начинали дрожать.

Маргарита ненавидела уроки гимнастики ещё и потому, что была самой низкой в классе и в строю – а на уроках гимнастики все строились по росту – всегда стояла последней. На уроках гимнастики они бегали по кругу – бестолковое и бессмысленное занятие – и нельзя было бежать слишком быстро. Если Маргарита перегоняла кого-то – а ей всегда очень хотелось кого-нибудь перегнать – то учитель кричал, раз, другой, а потом наказывал весь класс. Маленькая Маргарита стояла посреди огромного гимнастического зала и беспомощно вертела по сторонам головой, пока учитель считал вслух и прикрикивал на тех, кто отжимался недостаточно быстро.

Стоит ли говорить, что это не добавляло ей популярности?

Во всей параллели у неё был только один друг – Яков Берлинг, щуплый черноволосый мальчишка с тонкой шеей и добрыми весёлыми глазами. Яков не делал почти ничего необычного – он совсем не хотел выделяться – однако вокруг него постоянно крутились какие-то люди. Почему-то – Маргарита не задумывалась, почему – Яков Берлинг был всеобщим любимцем. И пусть ему недоставало наглости, жестокости, грубой силы – этого сполна хватало его друзьям и подругам. Они всегда ходили вместе, излучали уверенность и агрессию – Маргарита была бы рада ходить вместе с ними, если бы не была такой, такой… «такой никудышной» – приходило ей на ум верное слово, от которого почему-то хотелось плакать.

Маргариту не то что дразнили – нет, нет, лучше бы даже дразнили! – её просто не замечали. Никто. Нигде. Никогда. Как будто это был какой-то заговор, как будто она была призраком – а учителя замечали её, только чтобы отругать.

– Никто меня не замечает.

– Не обращай внимания, – отвечал Яков.

– А ещё я слышала, как старшие девочки шушукаются и говорят про моего отца. Однажды к ним подошёл старшеклассник, ну такой, рыжий, с длинным лицом…

– Гильермо Тоц. – презрительно сказал Яков. – Ему год до выпуска, вот он и бегает как заведённый.

– Его ужалила какая-то муха?

– Почти. Его дружки уже трахаются как кролики, а ему всё никак никто не даст.

– Что-что они делают? – переспросила Маргарита.

– Только не говори, что ты не знаешь, откуда берутся дети. Ты же просто шутишь, верно?

– Ага.

– Фух. – выдохнул Яков. – Больше не пугай меня так…

– Я вычитала это в зоологической энциклопедии, которую нашла в сундуке. Там было про основы генетики и про брачные игры животных, всё в принципе очень просто, но я долго не могла понять, почему к этому относятся с таким нетерпением…

– Ни слова больше, – сказал помрачневший Яков. – Думай о чём-нибудь хорошем. Думай о Гильермо Тоце.

– В общем, к старшим девочкам подошёл рыжий Гильермо Тоц и стал рассказывать о том, как казнят ренегатов…

– Так, об этом тоже не думай.

– Почему?

– Это всё глупости, которые придумывают взрослые. Не думай об этом.

– Не только взрослые. Наши все тоже меня сторонятся.

– Многим из тех, с кем ты могла бы здесь подружиться, запрещают родители.

– Это звучит глупо.

– Так и есть, – сказал Яков.

Их трогательной дружбе исполнилось уже два года: Яков Берлинг часто занимал для неё лучшую парту в дальнем конце класса и даже уступал ей место у окна. Другие этой дружбы не понимали. На переменах, в коридорах и актовых залах – иногда над этим смеялись.

– Яша, милый Яша, ты не возражаешь, если мы скормим твою возлюбленную Коту? – насмешливо спрашивала рыжая и стройная Алиса Камю, вешаясь на шею Якову Берлингу. Она была их ровесница, младшая сестра кровожадной красавицы Марии, преподававшей математику – это обстоятельство заставляло Маргариту чувствовать себя перед ней особенно беззащитной.

– Скажи, а что это за кот такой? – спросила Маргарита у Якова на следующей перемене. Скорее, чтобы убедиться, что Яков по-прежнему на её стороне.

– Это тот, о котором говорила Алиса?

– Ну да. Ты правда не знаешь эту историю?

– Никто мне не рассказывал.

– Ах, точно… – Яков ударил ладонью по лицу. – В общем, этот кот – Кот-Людоед. Большой, чёрный, усатый Кот-Людоед. Он живёт в Лицее, днём спит, а по ночам бродит и съедает плохих учеников. Говорят, что его где-то видели вечером, но это наверняка враки.

Враки враками – но со временем слухи не прекращались. Напротив, они обрастали деталями: кто-то задержался до позднего вечера и видел в коридоре чёрную хвостатую тень. Говорили, будто хозяин этой тени съел старшеклассника Евгения Савойского – тот плохо учился и приставал к Марии Камю. Позже открылось: всё ерунда, он перевёлся куда-то в Данциг. Потом оказалось, что Кот ещё и говорящий. Вне всякого сомнения – Кот был школьной легендой.

Хотя – как заметил однажды проницательный Яков – в хорошей школе должны быть свои легенды. На дне открытых дверей учителя говорили, что эта школа – без преувеличения лучшая во всём Городе. Впрочем, в любой мало-мальски приличной школе – а в Столице было немало таких школ – учителя говорят подобные вещи.

Но в этой школе всё было в духе древних поэтов: она не просто так называлась Гумилёвским Лицеем. Здесь почти не было надзирателей, а ученики заботились друг о друге: старшие, шефы, присматривали за младшими – их называли подшефными. Учителя были один другого чуднее – зато почти все с учёными степенями – а ученикам предоставлялась небывалая степень свободы. Эта свобода чувствовалась везде, где в ней не было необходимости – и отсутствовала во всём прочем. Широкие светлые коридоры, полувоенная форма, тяжеловесная классика, фамилии древних писателей (произносить с придыханием) и непробиваемый лицейский патриотизм: у любого порядочного лицеиста такие вещи вызывали неудержимую тошноту.

Все порядочные лицеисты курили в туалетах – в полном соответствии с древним обычаем, которому, должно быть, не меньше тысячи лет. Шефы спали с подшефными, а после уроков – в лицейском саду, в окружении античных статуй – пили недорогое вино, громко ругались матом и жаловались, что им не хватает дисциплины. Белый камень классических статуй был весь покрыт скабрезными надписями. Филигранный почерк, изысканное богатство словесных форм – ругань руганью, а литературу тут преподавали всерьёз.

Яков поделился с Маргаритой своим наблюдением: чем старше становятся лицеисты, тем сильнее в них эта сторона жизни – она не для посторонних глаз, тут правят бал непослушание и хулиганство, в почёте всё то, что находится под запретом – Яков назвал эту сторону жизни «тёмной». Говоря так, краснел: подобная жизнь привлекала его.

Учителя тактично не замечали этой тёмной стороны жизни – в Гумилёвском Лицее именно такой расклад назывался «свободой». Что же до Маргариты – то данные стороны лицейского мироустройства интересовали её даже меньше, чем уроки. После уроков она стремглав бежала домой – прочь из лицея, прочь от размалёванных статуй. Но дома она тоже не находила покоя, и носилась по улицам Города, с каждой неделей заходя всё дальше и дальше, заглядывая в подворотни и переулки, подолгу разглядывая наряды в витринах, глазея на клиперы и броненосцы в свинцовых водах Залива, гладя на улицах незнакомых котов.

На улицах днём было шумно, все вечно куда-то спешили, толпились конные экипажи и механические самоходы: город был населён механизмами – паровыми, заводными, тикающими, латунными, медными – город металлических блох и накачанных морфином людей. Город мучился газами, артерии проспектов и улиц пучило от толпы, на площади перед Зимним дворцом несли караул рейтары в гидравлических латах, похожие издалека на блестящих заводных солдатиков, а на тротуаре перед Адмиралтейством бойко кричали мальчишки-газетчики, предлагавшие свой товар (порции газетных ужасов, либеральной критики и махрового патриотизма):

– Только сегодня! Не пропустите! Провокации Шведского Халифата!

Литография на первой странице: морские бедуины сдирают кожу с пойманного драгуна, на заднем плане – шаготанк халифской морской гвардии. Картина жестокого унижения щекочет патриотические чувства.

– «Лапландские ведомости», свежий выпуск! Только у нас – субмарины морских бедуинов замечены на рейде Гельсингфорса!

– Премьера! Премьера! Генрих Портнов в роли Руматы Эсторского!

– Последние новости! Наши ютландские союзники торпедировали вражеский крейсер! Ячейка анархистов раскрыта на сталелитейном заводе… сударь, сударь, купите газету!

А Маргарита возвращалась домой и до поздней ночи листала книжки, которые выуживала из старого отцовского сундука. Однажды за этим занятием её застал кот – он вошёл через окно и прогуливался по мансарде как ни в чём ни бывало, как будто это был всего лишь чердак.

– Здравствуй, котеич! – поздоровалась девочка.

– Уррр. – поздоровался кот. У Маргариты в кармане был пирожок с вишнёвым джемом. Она разломала его пополам, одну половину съела сама, а вторую протянула коту.

– Прости, приятель, но больше у меня ничего нет. Загляни этажом ниже – у Данковских по пятницам рыба.

Но кот, как ни в чём ни бывало, слопал половину пирожка.

– Эх, котя-котя… ты никогда не думал – до чего несправедлива к нам жизнь?

– Мда. – мяукнул кот, облизываясь.

– Что ты сказал?!

– Мяу, – ответил кот и выскользнул через окно.

Маргарита удивлённо пожала плечами и вернулась к своему занятию. Казалось, что сундук бездонный. Но тем вечером – взявшись разбирать его всерьёз – Маргарита задумалась о разных (очень невесёлых) вещах и сама не заметила, как докопалась до самого дна. На дне она нашла открытки с видами Гельсингфорса и маленькое сокровище, потёртое кольцо из неизвестного белого металла. Кольцо было в форме змея – голова вцепилась в хвост, круг был замкнут, он пожирал сам себя – и на кольце была надпись: ex orienta lux.

«Буквы точно франглийские или норд-атлантические, но это какой-то другой, ещё более древний язык» – поняла она и спрятала колечко в карман.

На следующий день Маргарита решила прогулять школу. Она задумчиво гуляла по парку Монрепо, стояла тёплая осень: в древнем парке земля была усыпана листьями – желтыми, красными, бурыми. В той части парка почти не было людей, и Маргарита вприпрыжку понеслась по дорожке красного гравия, продолжая думать невесёлые мысли. О том, что у неё нет ни матери, ни друзей – совсем никого, кроме гувернантки и Якова Берлинга. О том, как будет плохо – если Яков вдруг перестанет с ней общаться. О том, как это обидно – когда тебя называют «гиперактивным» и пытаются заставить пить пилюли, от которых клонит в сон. Маленькая Маргарита вприпрыжку неслась по парку, умом она была далеко-далеко – в сказочных землях, где её отец – который жив, она точно знает! – занят какими-то очень важными сказочными вещами. Она не заметила, как налетела на какую-то даму: в последний момент Маргарита попыталась уклониться от столкновения и пролетела по инерции несколько метров кубарем по земле. Потом оглянулась – незнакомая дама пребывала в недоумении – вскочила на ноги и отряхнулась.

– Are you vivant gamin? Ne pas me scare peur comme ça!

– Excuse mois, mais I don't speak franglais tres bien, – честно ответила маленькая Маргарита, чего-то очень сильно стесняясь. Возможно, своей прескверной оценки по франглийскому языку.

– Ну что ж, мы можем говорить и по-ингермаландски.

– Вы – императрица Арлекина Лист! – воскликнула Маргарита, внезапно узнав её, но тут же смутилась своего поведения и почувствовала себя маленьким провинившимся крольчонком.

– Ну что ты, что ты, не надо так громко… – улыбаясь, отвечала императрица. Ей явно льстило столь искреннее излияние чувств.

– А ты кто? – спросила она у маленькой девочки.

Маргарита ответила.

– Какой ужас! – тихо воскликнула императрица, прикрывая рот рукой в белой атласной перчатке с рубиновым перстнем, и Маргарита тоже вдруг очень-очень испугалась.

– Кто бы мог подумать, ma darling, дочь князя Игоря Пожарского… Милое дитя, – умные, добрые и красивые глаза императрицы сверху вниз встретились со взглядом девочки, – Знай же, что твой отец повинен в ужасных вещах. Ибо на свете нет ничего страшнее предательства, и нет худших господ, чем Бафомет с Магометом. Ты поймёшь это, как только настанет время. А пока – не забивай себе голову, ma petite.

А может, не была она ни умной, ни доброй?

«Нет, нет, нет! – сказала сама себе маленькая Маргарита. – Нельзя так плохо думать о таком хорошем человеке просто потому, что он сказал тебе горькую правду!»

А ещё через неделю она впервые влюбилась.