Читать книгу Москитолэнд - Дэвид Арнольд - Страница 11

1 сентября, поздно, угу

Дорогая Изабель.

МОЙ АВТОБУС

(после того как перевернулся на шоссе и вызвал всю эту хрень, от которой я никак не могу оправиться)

Ладно.

Художник из меня отстойный. Но это? Просто

случилось. Со мной.

Кхм.

МАТЬ ИХ ПЕРЕМАТЬ,

ГРЕБАНАЯ КАТАСТРОФНАЯ КАТАСТРОФА.

Прости.

Нужно было достать это из моей груди.

Дальше. Было бы очень просто погрязнуть в разочаровании, жалости, неуверенности и прочих чувствах к самой себе, но я сдержусь. Я просто собираюсь все записать.

Запишу, и мне полегчает.

Давай начнем с имени. Я его запишу, и для тебя оно будет пустым звуком, но, читая, знай – для меня оно что-то значило. Обладательница этого имени погибла в автобусе, и пусть я плохо ее знала, она была другом, и это тяжело. По крайней мере, для меня. Она пахла печеньем, носила смешную обувь и использовала слова вроде «манифик».

И звали ее…

Арлин.

…

…

…

Хорошо.

Со мной все хорошо.

Прямо сейчас еду в мотель – в фургоне с еще где-то дюжиной пассажиров. Наш автобус был полон, но остальные вроде как не заинтересованы в продолжении отношений с «Грейхаундом».

Отношения… Собственно, это они и есть.««Эй, детка, знаю, я чуть не раздавил тебя насмерть, но ведь всего разочек случайно. Клянусь, такого больше не повторится».

«Грейхаунды» те еще гады.

К сожалению, у меня особого выбора нет. Во всяком случае, одной аварии-в-которой-старушка-подружка-умирает-на-твоих-глазах мало, чтобы прервать мое путешествие в Кливленд.

Моя Цель – это цитадель, которая никогда не падет.

Продолжаем.

Моя боевая раскраска – Причина № 5.

Любимая мамина помада – единственное из косметики, что меня когда-либо интересовало.

Считай это «косметическим отклонением».

Мысль, что полное равнодушие к макияжу ненормально, посетила меня рано, классе эдак в третьем или четвертом. (Девушка всегда знает, когда о ней говорят за спиной, не так ли?) Но мне было плевать. Я плыла по течению. «Ненормальная во всем!» – стало моим девизом. До поры до времени.

В восьмом классе я вступила в команду по уличному хоккею «Черные Ястребы Ашленда». Лига была совсем недавним начинанием под руководством толпы подростков, в основном тупых качков, ищущих повод кого-нибудь поколотить. Но мне как единственной девушке (вечная история) попадало редко.

Нашего пятнадцатилетнего панка-капитана – и одновременно судью Лиги – звали Бубба Шапиро. Пока другие команды наказывали за игру высоко поднятой клюшкой, подсечки, задержку клюшкой и прочее неспортивное поведение, мы выходили сухими из воды. Бубба выглядел точно так, как ты себе, наверное, представила: здоровенный, мускулистый, даже с бородой, которая в его возрасте пользовалась огромным уважением. (Не от меня, но, знаешь же, тупые качки такое обожают.)

Однажды парень по имени Крис Йорк не явился на тренировку, и Бубба объявил:

– Так, ребята, Крис сегодня раскрылся в школе, так что дальше тужимся без него.

Я подняла руку и спросила, как раскрылся Крис.

Качки заржали.

Бубба уточнил, не идиотка ли я, а потом пояснил:

– Он сладенький, Мим. Заднеприводный. Чувак с Горбатой горы. Он гей.

Все снова рассмеялись, а я снова подняла руку:

– Прости, но… как это связано с хоккеем?

Бубба закатил глаза и сказал, что в спорте не любят геев.

Что ж, а я никогда не любила спорт. И в команду сунулась только потому, что папа сказал, мол, для заявки на поступление в колледж мне понадобятся всякие внеклассные занятия. (Мужчины Мэлоун – отъявленные ботаники.)

Эта связь спорта и сексуальной ориентации не давала мне покоя, пока однажды вечером я не спросила у мамы, наносящей макияж, как узнать, не гей ли я.

– Как тебе Джек Доусон? – Она последний раз прошлась по ресницам тушью.

Я покраснела и улыбнулась. И глаза мои, уверена, в тот миг вспыхнули потусторонним светом. Родители всегда придерживались указанных возрастных ограничений к фильмам (хотя во главе всего наверняка стоял папа), и так как у «Титаника» рейтинг «13+», мне, как ты понимаешь, пришлось ждать тринадцатилетия, но с тех пор мы с мамой крутили исключительно его, снова и снова. Мы посмотрели «Титаник» двадцать девять раз (число совсем не приблизительное). И хотя сама история и спецэффекты, безусловно, впечатляли, не в них крылся секрет нашей любви к этому фильму. Лео Ди Каприо в роли славного Джека Доусона был слишком хорош себе же во вред. (Клянусь, я не из тех девчонок, что целыми днями вздыхают по всяким знаменитостям, Из, но в случае с Лео просто ничего не могу с собой поделать. Я солгу, если скажу, будто не возвращалась мысленно к той сцене возле топочной камеры, в старой машине… Уф, жарковато в этом фургоне.)

С улыбкой мама потянулась к полочке с косметикой на туалетном столике и взяла черный цилиндр с серебряным кольцом посредине – ее любимую помаду, которой она пользовалась только по особым случаям.

– Подойди, Мэри. Я кое-что тебе покажу.

За следующие двадцать минут мне в первый и последний раз наложили макияж. Пойми, я не возражаю против косметики, просто… я знаю себя. И макияж – это не я. Прибавь к этому мое жесткое, упрямое и бескомпромиссное отношение к жизни, и из меня могла бы выйти достойная лесбиянка. Не то чтобы я развешивала демографические ярлыки. Уверена, есть куча лесбиянок, рыдающих над романтическими комедиями конца девяностых в обнимку с ведерками мороженого. Но если отбросить всю шелуху, то в сцене в старой машине с Лео я мадам Уинслет, а не наоборот. И как бы просто это ни звучало, по-моему, понимание того, кто ты есть – и кем ты не являешься, – наиболее важная штука из всех Важных Штук.

Это, как всегда, присказка.

А суть сказки в реальности и отчаянии, если таковые существуют. Или, как сказал бы Бубба Шапиро, в неспортивном поведении. Но на самом деле тебе нужно знать лишь два факта: во-первых, я давненько таскаю с собой мамину помаду, периодически разрисовывая ею лицо, будто какой-то чокнутый вождь перед битвой; а во-вторых, жизненно важно вернуть помаду законной хозяйке.

Мы только что въехали на парковку мотеля, так что мне пора.

Об остальных Причинах потом.

До связи,

Мэри Ирис Ди Каприо

В молодости мама путешествовала по Европе. Помню, как она рассказывала о хостелах, в которых останавливалась, и о том, что все они походили на свалки, но ей было плевать. Каждый словно делился собственной историей, частичками прежних постояльцев – что они носили, что ели, во что верили. Мама говорила, что обожала жить там, где «могло случиться что угодно, даже если не случалось ничего». И она всегда заканчивала словами: «А как тебе, что во всех номерах пахло башмачками моли?»

Боже, как жаль, что я не знала ее тогда, в те славные автостопные дни. Беззаботная Юность Прямо Сейчас, круглосуточно и семь дней в неделю.

Запихиваю дневник с палочным человечком в рюкзак и выбираюсь из фургона.

– Чудненько, – говорит Карл, хромая к стойке администратора «Мотеля 6».

Блин, да чувак просто супергерой. Помятый и перебинтованный, но ни слова жалобы. Полагаю, полоса хороших Карлов все же продолжается, ведь если этот не из них, то я ничего не понимаю. Он раздает всем ключи с болтающимися крышками от бутылок. На моей нацарапана цифра «7».

– Ключи от ваших номеров. За ночь «Грейхаунд» пригонит новый автобус. Я попросил разбудить всех в шесть-тридцать, так что давайте встретимся здесь же в семь-тридцать. Если кто-то не появится, я сделаю вывод, что он решил ехать дальше самостоятельно. Я вам не мамочка. Вопросы?

Один из японцев поднимает руку – по-моему, тот, кого Карл реанимировал в автобусе.

– Извините, мистер водитель, а где мы? – спрашивает он без намека на акцент.

Карл закуривает и выдыхает уголком рта:

– Мемфис. Недалеко от Грейсленда.

Все расходятся по номерам. Одухотворенная, я хватаю свой рюкзак. Грейсленд. Дом любимейшего маминого артиста. Явно хороший знак. Пончомен (очевидно, потерявший в крушении половину обуви, потому что сейчас на одной его ноге грошовый мокасин, а на другой – слишком большая кроссовка) подмигивает мне, прежде чем двинуться к своей двери:

– Спи крепко, Мим.

«Иди к черту, псих».

По пути к собственному номеру замечаю через дорогу аптеку. Это одно из тех по-настоящему классных местечек, в названии которых перегорели лапочки в каждой второй букве, так что вместо «АПТЕЧНАЯ ЛАВКА» читаю: «А Т Ч А Л В А». Может, дело в аварии, или в кровопотере из-за раны на ноге, или в смерти подруги, но внезапно я чувствую себя импульсивной и живой. Мне нужны перемены, немедленно.

Пересекаю пустынную дорогу и захожу в «АТЧАЛВА», удивленная, что она открыта в столь поздний час. Под обстрелом фоновой музыки и резкого искусственного освещения кажется, будто я ступила на летающую тарелку. (Похоже, мои инопланетяне любят чувака, поющего «Never Gonna Give You Up».) Работница за кассой подпиливает ногти и подпевает.

– Даров, – говорит она.

– Даров. Ножницы для стрижки?

– Девятый проход, – указывает она наманикюренным ногтем.

Иду к девятому проходу и заодно хватаю четыре упаковки салфеток для снятия макияжа.

Девица на кассе рассчитывает меня, дуя на ногти.

– Преображение? – спрашивает.

– Вроде того.

Вернувшись к мотелю, нахожу комнату между «6» и «8». Импозантно-латунная табличка на ней гласит «L». Переворачиваю ее вверх, чтобы получилась семерка, но она вновь падает. Слишком усталая, чтобы заморачиваться, я открываю дверь ключом с бутылочной крышкой и вдыхаю сладкий аромат башмачков моли. Интересно, что могло произойти в этом номере?

…Элвис написал самую любимую мамину песню «Can’t Help Falling in Love»…

…гаденыш пчеловод, уверенный, что к утренним бисквитам нужен наисвежайший мед, притащил с собой улей…

…раввин усомнился в своей вере…

…проститутка кого-то облапошила…

…кто-то сделал что-то…

В этом номере…

Я бросаю рюкзак под перекошенный кондиционер и достаю ножницы из пластиковой упаковки. В ванной смотрю на отражение в зеркале и представляю новую себя: Модную Мим. Словно Микеланджело перед куском камня, я гляжу на свои длинные темные космы и, еще не начав, уже вижу конечный результат. И режу – мужественно, целеустремленно, быстро, – укладываю волосы так, как всегда хотела, но не осмеливалась попросить: резко, стильно, коротко-коротко сзади, а затем под углом вниз, удлиняя по бокам. Стрижка «боб» всем стрижкам «боб» стрижка. И челка, господи, челка! Оставляю ее длиннющей, едва ли не на глазах, острой и прямой – утрись, Анна Винтур[3]. С единственным зрячим глазом приходится ровнять края дважды и даже трижды. Но в итоге, глядя на отражение в люминесцентном свете, я наконец чувствую себя той, кто я есть. Девушкой, которую вызывают в кабинет директора, а она вместо этого прыгает на автобус до Кливленда. Девушкой, пережившей катастрофную катастрофу. Девушкой, что взяла дело в свои руки, образно, буквально, нахрен окончательно.

Я как никогда прежде чувствую себя Мим.