Читать книгу Электрическое королевство - Дэвид Арнольд - Страница 3

Этимология

Много лет назад, пока еще рассказам отца можно было верить, а их смысл не исчез, как таблетка сахарозаменителя в остывшем чае, Нико забиралась к нему в кресло и, устроившись у него на коленях, слушала, как он читает «Мило и волшебную будку»[4], «Вечный тук»[5] или другую книгу из сотен хранившихся в уютной и чуть сырой библиотеке Сельского Дома. Даже сейчас, даже здесь она еще улавливала запах отцовской бороды, ощущала жар от растопленного камина, слышала, как он читает, сглатывая поминутно слюну, и думала: не вторая ли это жизнь? Не то чтобы новое место, а некий замкнутый круг, в котором после смерти дают проживать все заново. Погруженная в рассказ, в отцовском кресле – в отцовских объятиях, – Нико надеялась, что это все же вторая жизнь.

А так ли это, она, наверное, скоро узнает.

Созвездия

Нико всматривалась в огонь. Рядом лежал Гарри; они уже давно дышали в одном ритме, и со стороны, наверное, – в который раз подумала Нико – походили на единое существо, которым стали в какой-то момент между вчерашним и сегодняшним днем. В своем стремлении выжить девочка и пес слились в новое космическое создание. Телепатическая связь между ними, возможно, была всегда, просто дремала неглубоко, а чтобы разбудить ее, пришлось покинуть Сельский Дом и пуститься в странствие по лесу.

Их окружала чаща: через каждые несколько шагов, пробив землю, в небо устремлялся древесный ствол, и там, в вышине, он словно бы раскинул руки-ветки, искал братьев и сестер. Ловил во тьме тихие слова утешения: «Я тут, ты не один».

От мысли о говорящих деревьях в животе у Нико потеплело.

Она достала из сумки ручку и фонариком посветила себе на тыльную сторону ладони. На коже между большим и указательным пальцами синела полоска. По солнцу Нико отмеряла время, по компасу определяла направление, а по этой линии отсчитывала дни.

Вот рядом с первой черточкой она поставила вторую.

Минуло два дня.

Если верить карте, то река Мерримак протянулась от Нью-Гэмпшира до Массачусетса на добрых полторы сотни километров, а после впадала в Атлантику. В таких масштабах о лесе думать было легче: собственное перемещение казалось едва заметным, а цель – ближе, чем была на самом деле. Если поддерживать прежний темп, то к реке Нико выйдет на четвертой отметке и еще через четыре окажется в Манчестере.

Не в королевстве Манчестер, а просто в Манчестере. В голове так и звучал папин голос: «Воды Кайроса – это правда, и Манчестер есть на самом деле…»

То, что Манчестер существует на самом деле, Нико знала. Не знала она, во что еще можно верить. Отец, когда говорил о Манчестере, пребывал в ясном уме, однако в последнее время грань между ясностью и помутнением заметно истерлась. Беда в том, что не было никаких инструкций, не сыскалось бы книги на полке и человека в этом пустом мире, которые подсказали бы, что делать, когда тот, кому ты доверяешь больше всех на свете, выдает за факт вымысел.

Лежа на спине, в спальнике, Нико глядела на звезды и думала о родителях. У нее в голове живые люди быстро сменились предметами: продавленное кресло, пыльный кухонный стул, пустая каминная полка, мамина Библия с загнутыми уголками страниц… Пока они жили в Сельском Доме, жил и он. Дом стал как бы телом, а они – его сердцем, однако он быстро превращался в призрак, и каждый уголок и закуточек как бы шептали, напоминая о маминой смерти, и что скоро за ней отправится папа, и что биение сердца уже сильно замедлилось.

Лопнула ветка в костре, и Гарри дернулся. Он шевелил лапами, гоняясь, наверное, во сне за белочкой или кроликом.

Зимы выдавались морозные, однако в Сельском Доме Нико нравилось переживать их: устроишься, накрывшись двумя, а то и тремя одеялами, в уютном местечке, у огня, который всегда поддерживают. Близился к концу октябрь, и мама это время – когда год словно бы начисто пропускал осень – называла предзимой. Только сейчас, в лесу, Нико познала истинную, суровую и безотрадную природу холода. Сейчас она повыше подтянула краешек спальника. Бывало, что за ночь она просыпалась раз или два, коченея и подбрасывая в огонь топлива.

Впрочем, каким бы суровым и безотрадным ни был холод, правда была такова: некая часть Нико, маленькая и глубоко погребенная под наслоившимися друг на друга страхом перед мухами, горем из-за маминой смерти и опасением прийти в Манчестер и не застать ничего, радовалась тому, что выбралась сюда, изведала неизведанные дали, протянув к ним руку и схватив, разглядывая и вертя, точно стеклянную фигурку.

Глушь кругом жила: звуки накатывали шумными волнами и тихо отступали. В небе проявился круглый узор – словно составленная от точки к точке, по звездам, картинка. Еще немного, и Нико уснет, вдыхая мускусный запах Гарри, и увидит себя во сне: она посреди моря в лодке, которую тянет косатка, а крупное светлое око в небе указывает направление.

Но пока что Нико искала среди звезд ответы.

– Как мне побороть эту тьму? – спрашивала она.

Однако звезды по-прежнему хранили безразличное молчание.

Фурии[6]

– Далеко ли может заяц забежать в лес?

Гарри доел злаковый батончик с клубникой и вопросительно посмотрел на нее.

– Только до середины, – ответила Нико, – а дальше он уже выбегает из лесу.

Собака лишь раз взмахнула хвостом; на большее не стоило и рассчитывать.

Сегодняшний завтрак ничем не отличался от вчерашнего: клубничный батончик мюсли и ломтик вяленой крольчатины на каждого. На обед и ужин ждало то же самое.

В семье Нико кровь была предметом легенд. Давних традиций, логики которых она не понимала. Однако родители цеплялись за правила, еще когда мухи только пришли, когда Нико была совсем крохой. По периметру участка вокруг Сельского Дома папа с мамой ставили живоловушки, в которые попадались почти всегда одни кролики, но изредка им доставались и суслики. А вот за пределами участка уже не убивали. Разделывали добычу и свежевали ее в подвале дома.

Может, смысла этих правил Нико и не понимала, однако впитала их.

Не могла заставить себя выйти на охоту.

По счастью, отец собирал ее с умом, экономно: разграбив припасы в подвале, он снабдил дочь только самым легким. Бо́льшую часть сублимированных продуктов даже не тронул – они ведь тяжелые, занимают место в сумке, их надо готовить. Обошлись и без любимых Нико макарон с чили, зато набралось прилично клубничных батончиков мюсли (вкусных) и немало вяленой крольчатины папиного приготовления. Кроме еды в сумку втиснулись фляга с фильтром, спальник, походная подстилка, два непромокаемых пакета с зажигалками, компас, складной нож, запасные носки, аптечка и пакетики молотой корицы. В общем, если беречь еду, следить за рационом, то ее и репеллентов хватит на несколько недель.

Нико сидела, привалившись спиной к стволу дерева, и смаковала крольчатину.

– Какое слово всегда звучит неверно?

Гарри склонил голову набок, как бы говоря: продолжай. Этот взгляд он унаследовал от матери, Гарриет, чья смерть стала бы невыносимой, если бы эти ее почти человеческие глаза не передались сыну. (Про отца Гарри ничего известно не было, да и откуда бы, если Гарриет имела склонность целыми днями пропадать в лесу?)

Гарри было два года: средних размеров, уши торчком и черная шерсть. Как и мать, он был игрив, но не ластился, а кроме обычной собачьей соображалки обладал еще и хорошим чутьем.

– И вот ты такой говоришь: «Не знаю, Нико, а какое?» И я отвечу: «"Неверно"».

На этот раз пес даже хвостом не вильнул.

Нико встала и, присыпав кострище землей, надела куртку. Потом накинула на спину рюкзак и уже хотела двигать дальше, как вдруг, словно из воздуха, появился олень. В то же мгновение повалил снег. Погода с оленем будто ждали друг друга.

Мама часто сетовала на то, как много животных выкосили мухи. Вот бе́лки выжили и кролики – короче, все юркие твари, что умели ютиться в тесных норах. Однажды Нико видела лося: огромный, похожий на мифическое создание, он словно сошел со страниц какой-нибудь книги. Но то было много лет назад.

Сейчас они смотрели на оленя, а он таращился на них в ответ огромными темными глазами, обрамленными белыми кольцами. Время замедлило ход и заскользило плавными рывками, словно одна из тысяч снежинок.

Серовато-бурая шкура. Рога.

– Белохвостый олень, – шепнула Нико.

Это был самец, не то больной, не то подравшийся: рога с одной стороны у него отсутствовали, а задняя нога кровоточила.

Завороженная видом зверя, Нико не сразу уловила, как вдали раздался низкий гул… Появляясь, мухи создавали шум, какого Нико никогда в жизни не слышала. Так, наверное, мог гудеть целый парк поездов, с таким звуком рушился небоскреб где-то в старом городе, а может, именно так налетел ураган из «Волшебника страны Оз»… Но из подвала Сельского Дома было сложно оценивать по шуму, огромен ли рой и близок ли он.

Нико положила ладонь на голову Гарри, ощутила его дрожь.

– Тише, – прошептала она, взглядом ища укрытие. – Тише…

Белохвостый олень вскинул несимметричную голову и, задрав морду к небу, раздул ноздри…

Все произошло быстро: оглушительно гудя, мухи вырвались из чащи и обрушились на них, словно гром небесный, словно божья десница. Нико метнулась за дерево и окрикнула Гарри, но тот убежал куда-то в сторону – туда, где она его уже не видела. Она сама не заметила, как упала грудью на землю; сердце колотилось так, будто хотело пробиться наружу, к рыхлой почве. Мухи тем временем облепили оленя, и впервые в жизни Нико поняла, на что способны эти свирепые твари. Десятки тысяч насекомых действовали как одно, и вот уже олень исчез до последнего клочка серовато-бурой шкуры, до последней веточки рогов и алой капли крови. На его месте теперь стоял темный пульсирующий силуэт. Олень издал крик, похожий на кошмарный скрежет, а когда мухи оторвали его от земли, Нико зарылась лицом в землю и зажала уши. Она не смела пошевелиться, пока не ощутила теплое дыхание Гарри и пес не ткнулся ей носом в затылок. Кругом вновь воцарилась тишина, однако в голове у Нико по-прежнему гремело.

Оптика

Под ногами хрустела мешанина из снега и листьев, свежего и старого. После нападения роя день тянулся бесконечно, и в каждом лесном звуке мерещилась угроза.

Они изобрели Игру, в которой Гарри убегал вперед – не слишком далеко, а так, чтобы каждый успел ощутить себя одиноким. Так они шли где-то минуту, стараясь не упиваться ощущением, а лишь цедя его по капельке. В конце концов Нико не выдерживала первой и, свистнув, подзывала Гарри, тихо считала до пяти. (Дольше чем до пяти она сосчитать ни разу не успевала – Гарри уже возвращался.) Тогда она хвалила пса, а он вилял хвостом; Нико рассказывала анекдот-другой, и Гарри наконец решал снова сыграть в Игру – уносился прочь, они вкушали чуть-чуть одиночества, потом Нико свистела, считала до пяти, и Гарри победно возвращался, готовый получить новую порцию заверений в том, какой он хороший питомец.

Через несколько часов наткнулись на узкий ручей, который еще не успел замерзнуть. Нико наполнила флягу, потом они наскоро перекусили и продолжили путь в приподнятом настроении.

– Мама говорила, что не знать чего-то не стыдно. Стыдно притворяться, будто знаешь. – Мало того что ей теперь за каждым камнем и деревом мерещились мухи, так еще и нападение на оленя пробудило в ней кое-что неожиданное. – Не стану притворяться и сразу скажу: я даже не задумывалась о других людях. Олень – еще куда ни шло. Про мух, какие они опасные, мы тоже знали. Но люди… Это совершенно иное дело.

Если честно, встретить другого человека Нико боялась не сильно. Куда больше она опасалась, что ее саму заметят первой. На вид она была не так уж и сильна и потому задумывалась: не парадокс ли это, когда ты сильнее, чем кажешься?

– Если выглядишь сильной, тебе не надо свою силу доказывать. А если с виду ты слаба, то вечно приходится это опровергать.

Гарри унесся вперед (да здравствует Игра!), и Нико, провожая его взглядом, начала другую игру. Приметив невдалеке дерево, вообразила, что за этим деревом прячется незнакомец и наблюдает за ними.

Какими он их увидит?

Две фигурки, бредущие на восток, две крохотные точки на карте, медленно продвигающиеся к реке Мерримак: собака среднего размера, с черной шерстью и неизвестной породы; девочка-подросток с бледной-бледной кожей, волосами желтыми, как солнце, в синем худи, черной куртке и с набитым до отказа рюкзаком.

Возможно, собаку и девочку даже не увидят. А увидят лишь мясо.

Да уж. Намного лучше казаться сильнее, чем ты есть.

Гарри, забежавший вперед, резко встал и задрал морду к дереву. Подойдя ближе, Нико проследила за его взглядом. Поначалу она даже не поняла, на что смотрит: какое-то животное, безвольно повисшее на ветвях; пушистое, но при этом плоское, странного, неопределенного вида. Скорее всего, даже морское. Но чем бы оно ни было, цвет его шкуры сливался с листвой, оттенки которой перетекали между осенними и зимними. Однако постепенно это нечто обрело форму: тонюсенькие ноги, брюхо, лопнувшее точно переполненная сумка. Ни внутренностей, ни глаз, ни жизни в нем не осталось. Зато были ветвистые рога – с одной стороны головы, – терявшиеся на фоне веток.

Еще этим утром белохвостый олень приковал к себе взгляды одним только своим эффектным появлением. Сейчас он тоже привлек внимание, правда, представление выдалось иного рода. На дереве висел выпотрошенный олень – не столько туша, сколько пустая шкура и кости.

У Нико имелся врожденный дар чувствовать то же, что и другие. Это была одна из причин, по которым она любила читать (или же, напротив, дар развился от чтения). Закрыв глаза, она проживала жизни персонажей, становилась ими, ощущала то и делала это. И вот сейчас, зажмурившись, Нико ощутила свинцовый привкус, панику, почувствовала, как ее захлестывает волной мух, накрывает неотступным цунами тысяч лихорадочно кусающих ртов, проникающих внутрь, медленно наполняющих ее и отрывающих от земли, выедающих мускулы и органы, а после бросающих на землю пустую оболочку, самый печальный из всех метеоров.

Время от времени, пережидая нападение роев в подвале Сельского Дома, родители, глядя пустыми глазами перед собой, вспоминали, как мухи врывались в города, как они накрывали постройки и толпы людей. Ничто не превращало живые теплые тела в хладные трупы быстрее, чем мухи, и неважно, умер ты от гриппа, подхваченного от них, в процессе заражения или тебя просто унесли в небо и выели изнутри.

И вот Нико впервые узрела, как это выглядит вживую.

Гарри у нее ног рыл в земле ямку. Нико невольно испытала гордость за то, какой он сообразительный – как быстро он понял, что́ следует за смертью.