Читать книгу Волшебное пестрое море - Дэвид Биро - Страница 7

Джованни Тавиано всегда был тихоней. В детстве он слегка шепелявил и научился читать последним в классе. Он познакомился с Летицией Моратти в старших классах. Не обращая внимания на его застенчивость, Летиция болтала и шутила без умолку. Возможно, они и ладили так хорошо именно потому, что уравновешивали друг друга.

Когда Луку положили в «Санта-Кристину», Джованни еще больше замкнулся. Он не мог спать, мало ел и стал пренебрегать своими обязанностями на ферме. Единственным, что у него работало нормально или даже слишком активно, оставался его мозг, постоянно воспроизводящий события прошлого и настоящего, пока у него не начинала кружиться голова и не спазмировало желудок. А единственным, что его отвлекало, были прогулки, поэтому он много ходил пешком. Утром – вдоль одной стороны пшеничного поля, обратно вдоль другой, потом вокруг загона для скота. Он бродил по ночам из одного конца города в другой, минуя главную площадь, церковь с кладбищем, где был похоронен Паоло, минуя покосившийся дом Руджеро и осыпающуюся древнюю каменную стену, которую Лука и его друзья называли Замком. Он ни с кем не разговаривал, и никто не заговаривал с ним.

После очередной прогулки Джованни вернулся домой незадолго до восьми утра и стал ждать звонка Летиции из больницы. Сидел в пустой кухне, пытаясь остановить поток мыслей. Наконец зазвонил телефон.

– Пока никаких новостей, – сообщила его жена. – Но, Джованни, приезжай. Лука хочет тебя видеть.

Отправиться туда было совершенно невозможно, особенно после вчерашнего. К счастью, он пропустил первый день Луки в «Санта-Кристине». Летиция же рассказала о нем лишь в самых общих чертах, опасаясь его реакции на инцидент с медсестрой. Однако Джованни появился на второй день и с ужасом наблюдал, как доктор достал большую иглу и воткнул ее прямо в позвоночник Луки. А Джованни мог лишь беспомощно стоять рядом, слушая, как кричит его внук, пока доктор заполняет пузырек спинномозговой жидкостью. Джованни казалось, что игла вонзается в его спину, и он хотел, чтобы это было именно так. Нет, сегодня он туда не поедет.

«Прости», – хотел сказать он Летиции, но из его горла вырвался лишь хрип.

Кроме того, он уже знал, что произойдет. Результаты анализов будут плохими.

Он знал это так же точно, как и десять лет назад, когда стоял на этой самой кухне с вымытыми деревянными столешницами и белыми кафельными полами, с разноцветными кастрюлями и сковородками на крючках над раковиной, с изображением Девы Марии над столом. На этой самой кухне, в которую они заходили каждый день уже полвека, десять лет назад он стоял, сжимая в руке тот же телефон, по которому тогда сообщали новости. Будут сообщать их и сегодня, и они снова могут принести в их дом беду.

Той ночью десять лет назад он понял все еще до того, как доктор из отделения неотложной помощи успел произнести хоть слово. Что-то случилось с их сыном Паоло и его женой на пути в Милан. Что-то плохое. Джованни и Летиция легли спать через несколько часов после того, как Паоло и его жена, приехавшие в гости со своим новорожденным сыном Лукой, отправились назад. Он был их первым внуком, и чтобы отпраздновать это событие, Летиция приготовила любимое блюдо Паоло – оссо буко[6]. Супруги жили в квартире неподалеку от Миланского университета, где Паоло преподавал экономику. Они казались счастливыми и полными надежд, связанных с рождением ребенка.

Ноги Джованни подкосились, и он рухнул на один из стульев у кухонного стола. Телефон, по-прежнему прижатый к уху, хотя связь давно оборвалась, выскользнул из его руки и с глухим стуком упал на пол. Он даже не потрудился поднять его.

Нет, правда была в том, что он знал еще задолго до звонка десять лет назад. Он знал, что беда неминуемо обрушится на их семью. Еще во время войны, в сорок третьем году, в одну из ночей конца декабря, жутко холодную даже для этого времени года, из леса появился человек в изодранном пальто и с узлом в руках. Он говорил на языке, которого Джованни не понимал, возможно, на немецком или польском. И все же Джованни догадался, о чем его просят, когда принял сверток и сложенный листок бумаги, который мужчина сунул ему в руку, прежде чем броситься обратно в лес. Вскоре раздались выстрелы, эхом отозвавшиеся в морозном воздухе – хлоп, хлоп, хлоп. Джованни поспешил прочь, надвинув шляпу на уши, чтобы заглушить звуки. Он уже тогда смутно сознавал, что когда-нибудь каждая капля надежды и радости, исходящая от спеленутого младенца, которого он держал в руках, будет уничтожена.

Пока образы зигзагами проносились у него в голове, Джованни разглядывал темное пятно, проступившее на брюках на левом бедре. На ощупь оно было теплым и влажным. Он давил на него до тех пор, пока острая боль не пронзила его ногу и не ударила в пах. Это заставило его улыбнуться. Он никогда не был таким религиозным, как Летиция с ее изображениями Девы Марии и распятиями по всему дому. И все же нельзя было не заметить сходства: Иисус на кресте с кровоточащими ранами, искупающий грехи мира.

Семена были посеяны в ту холодную зимнюю ночь в лесу, а может быть, и несколько поколений назад. Он знал о них, когда строил свою жизнь с Летицией; когда они воспитывали своего сына, которого назвали Паоло в честь отца Джованни; когда они расширяли ферму и процветали. У Тавиано было одно из самых крупных и успешных хозяйств в округе: кукуруза, пшеница, домашний скот. Люди уважали их. Но Джованни было наплевать на мнение других; главное – обеспечить семью и оставить Паоло то, чем сын сможет гордиться.

Питаемые плодородной почвой Фаволы, плохие семена пустили корни и проросли рядом с хорошими. Мимолетные образы – теплый сверток и человек в изодранном пальто, записка, выскользнувшая из рук и пропавшая в снегу, звуки выстрелов – хлоп, хлоп, хлоп! – терзали его, заставляя и его терзать. Все началось с боли в верхней части бедра, терпеть которую было трудно, но необходимо. Он сообразил – если он будет продолжать ковырять струп и отрывать только что образовавшуюся розовую кожицу, то рана не заживет. И она росла, постепенно распространяясь по поверхности. Он раздирал края, пока она не начинала кровоточить. Он ощупывал центр, добирался до нерва, так, что из глаз летели искры. Это был его стигмат.

Здесь, на кухне, под пристальным взглядом Богородицы, он наблюдал, как на его штанине расползалось темно-красное пятно. Кровь просачивалась сквозь ткань и капала на белый кафельный пол.

После смерти Паоло рана стала навязчивой идеей. Теперь сомнений не оставалось – он был проклят. Его сын всегда был хорошим, осторожным водителем. Невозможно, чтобы авария произошла по его вине, несмотря на заявление водителя грузовика, будто бы Паоло был пьян и поэтому вылетел на встречную полосу. О нет, то была работа мстительной силы. Джованни расплачивался за свои грехи.

Рана стала для него чем-то вроде друга, с которым можно поговорить, которому можно довериться. Временами он беспокоился о ней и заботливо ухаживал, как за пшеницей на своем поле. Порой спорил с ней и злился. Он выдергивал струпья, колол рану, но однажды задел артерию и кровотечение не получалось остановить. Летиция потащила его к старому Руджеро, где доктор методом проб и ошибок сумел-таки залатать поврежденный сосуд. Летиция знала, что ее муж постоянно ощущал беспокойство и неизменно винил себя. И если дожди заливали его поля, и если зима длилась дольше, чем ожидалось, и если семья Паоло отправилась в Милан после обеда с большим количеством вина. Летиция не могла даже представить, чтобы он намеренно причинит себе вред. Она поверила ему, когда он сказал, что все произошло случайно, что, работая в поле, он задел ногу косой. Жена ничего не знала о его новом друге. Это был секрет, который Джованни твердо решил утаить.

Доктора Руджеро было не так-то легко одурачить.

– У мальчика чудесная рыжая шевелюра, – шепнул ему Руджеро, когда пятьдесят лет назад они принесли к нему Паоло еще младенцем. – Из монастыря в Генуе, да? Не представляю, чтобы там было много похожих на него малышей.

Джованни пожал тогда плечами, впоследствии всегда реагируя так на подобные вопросы и намеки. Когда Руджеро остановил кровотечение, он спросил своего пациента:

– Когда ты в последний раз был на исповеди, Джованни? Сходи, пока не покончил с собой в один из подобных дней.

Со временем, питая свое клеймо, Джованни научился обходить крупные сосуды. Хоть медленно и мучительно, но тьма все же рассеивалась. Да, им пришлось похоронить Паоло на кладбище Сан-Стефано, но у них еще оставался внук, о котором нужно было заботиться. Лука был точной копией своего отца, рыжеволосый и веснушчатый. Он был таким же умненьким, говорить и читать начал раньше большинства мальчишек своего возраста, сочинял истории со сложными поворотами сюжета.

Дед пришел в восторг, когда Лука стал проявлять интерес к ферме и заявил, что хочет стать buttero – ковбоем. Джованни осмеливался думать, что, возможно, худшее уже позади, что проклятие снято и ему дают еще один шанс. Он говорил внуку, что тот будет его правой рукой. И собирался подарить ему лошадь на десятый день рождения.

Мужчина рассмеялся над собственной глупостью. Теперь он знал, что второго шанса не случится. Проклятие никогда не будет снято, просто он и вся его семья когда-то будут уничтожены. Джованни схватил нож, который всегда держал в кармане, и стал разрезать штанину вокруг красного теплого пятна, обнажил рану, затем атаковал ее, царапая и ковыряя, пока кровь не пошла сильнее и жгучая боль не пронзила его тело. Сегодня, подобно врачу в больнице, воткнувшему иглу в позвоночник Луки, он не проявит милосердия.