Читать книгу Папа римский и война: Неизвестная история взаимоотношений Пия XII, Муссолини и Гитлера - Дэвид Керцер - Страница 7

Эудженио Пачелли сидел в кресле возле простой латунной кровати, глядя, как папа, некогда такой крепкий, с трудом дышит под кислородной маской, закрывающей его усохшее лицо. Стояла глухая ночь, и, хотя кардинал Пачелли, государственный секретарь Ватикана, привык спать мало, он все-таки решил спуститься в свои покои, занимавшие два этажа в огромном Апостольском дворце, чтобы хоть немного отдохнуть. Но уже в 4:00 его разбудило известие об ухудшении состояния папы. Он поспешил возвратиться в аскетическую спальню понтифика. Пот градом катился по бледному лицу папы, мучительно хватавшего ртом воздух. Кардинал опустился на колени и попросил благословения у умирающего[11].

Это происходило ранним утром 10 февраля 1939 г. Для Пачелли, которому папа некогда вручил кардинальскую шапку, а затем сделал наиболее влиятельным лицом в католической церкви после самого себя, это было зрелище, исполненное великой печали. Но предаваться печали было некогда. В ближайшее время его ждала масса дел: папа назначил Пачелли еще и камерленго[12], так что теперь именно он должен был проследить, чтобы все шло как полагается, пока кардиналы не изберут преемника Пия XI[13].

Отношения Пачелли с папой были тесными, однако не особенно теплыми. Это были две крайне непохожие личности: возможно, отчасти именно поэтому Пий XI так высоко ценил Пачелли. Папа отличался несдержанным нравом и вечно норовил откровенно высказать свои мысли, причем зачастую казалось, что он совершенно не боится мнения других. В этом отношении он во многом зависел от дисциплинированного, дипломатичного Пачелли, который умел утихомиривать воды, взбаламученные понтификом.

Государственный секретарь Ватикана оказался между молотом и наковальней. Его помощи искали не только послы Муссолини и Гитлера, но и многие высокопоставленные церковные деятели, которых беспокоило, что в столь почтенном возрасте папа становится безрассудным. Однако верный своим должностным обязанностям и обетам кардинал должен был исполнять те предписания, которые давал ему папа. Так или иначе, он находил способы смягчить наиболее язвительные замечания папы об итальянском и германском режиме[14].

Будучи опытным дипломатом, Пачелли, несмотря на природную застенчивость, получал огромное удовлетворение, колеся по миру: прежде ни один государственный секретарь Ватикана не совершал столько официальных поездок. При этом он с удовольствием встречался не только с церковной верхушкой, но и с политическими деятелями светских правительств, а осенью 1936 г. стал первым государственным секретарем Ватикана, посетившим Соединенные Штаты. Пачелли разъезжал по стране целых два месяца. Он получил почетные степени в нескольких американских католических университетах, преодолел тысячи миль по воздуху ради посещения самых разных уголков США и наконец встретился с американским президентом.

В следующем году кардинал стал почетным гостем на церемонии освящения нового собора во Франции и воспользовался случаем, чтобы встретиться с французским президентом и премьер-министром. Недели через две после того, как Гитлер посетил Рим в мае 1938 г., Пачелли вновь покинул Италию. На сей раз он отправился в Будапешт, где его ждали на Евхаристическом конгрессе[15] как основного докладчика. И повсюду кардинал нес с собой одно и то же послание: мир пребывает в кризисе. Мир отвернулся от Креста Христова. Мир может спастись, лишь возвратившись в лоно церкви[16].

Пий XI любил стукнуть кулаком по столу, громогласно порицая тех иностранных послов, чьи страны вызвали его недовольство, а Пачелли стремился расположить к себе зарубежных дипломатов, подчеркивая не разногласия, а то, в чем позиция иностранных представителей и их государств сходится с позицией Ватикана. Он чувствовал потребность показывать, что примет к сведению их жалобы и нарекания, но всячески демонстрировал, что испытывает при этом скорее грусть, нежели гнев.

Поначалу, после прихода Гитлера к власти в 1933 г., отношения между ним и Пием XI были довольно многообещающими. Папа и в самом деле возлагал на него определенные надежды, впечатлившись его антикоммунистической позицией. Пачелли, прослуживший 12 лет нунцием (папским послом) в Германии и хорошо знавший страну, в то время отмечал: хотя Гитлер – явно весьма талантливый агитатор, еще предстоит понять, является ли он «сдержанным человеком».

Со своей стороны, новый вождь Германии очень хотел, чтобы церковь прекратила поддерживать католическую Партию центра[17] – самую крупную немарксистскую партию страны, стоявшую у него на пути. Он сделал ряд примирительных жестов, пообещав защищать религиозное образование и сохранить привилегии церкви в немецком обществе. Именно на фоне этих заверений епископы Германии стали поддерживать политику нового главы правительства, а Партии центра позволили умереть. Именно в свете такого понимания ситуации был подписан (в ватиканском кабинете Пачелли всего через несколько месяцев после прихода Гитлера к власти) новый конкордат между Германией и Святым престолом. Это соглашение невероятно подняло уровень доверия к Гитлеру как внутри страны, так и на международной арене, что особо подчеркнул несколько лет спустя сам папский нунций в Берлине, беседуя со статс-секретарем Министерства иностранных дел Германии: «Для меня не представляется возможным, чтобы синьор Гитлер забыл о том, как всего через семь месяцев после его прихода к власти, когда недоверие и враждебность окружали его внутри страны и за границей, Святой престол протянул ему руку и благодаря своему колоссальному духовному авторитету внес огромный вклад в усиление веры в него и в укрепление его престижа». Муссолини в своей типичной манере заявил, что соглашение заключили благодаря ему: мол, это он снабдил Гитлера удачным «рецептом», позволяющим понравиться Ватикану[18].

Гитлер с давних пор считал дуче образцом для подражания – «ролевой моделью», как сказали бы сегодня. На одном мюнхенском митинге 1922 г., всего через несколько дней после того, как Муссолини стал премьер-министром Италии, Гитлера (в ту пору он был лишь одним из многих экстремистских претендентов на внимание со стороны светил немецкого политического небосклона) представили как «германского Муссолини». Британский историк Ян Кершоу, автор биографических трудов о Гитлере, отмечает: «Это стало символическим моментом. По сути, именно тогда последователи Гитлера основали культ фюрера». На протяжении нескольких последующих лет, когда Гитлер еще только замышлял свой взлет к вершинам власти, он держал у себя в кабинете бюст Муссолини. «Такие люди, как Муссолини, рождаются раз в тысячу лет», – заявил он в 1934 г. после того, как впервые встретился с дуче. Вняв настояниям папы, Муссолини воспользовался этой встречей с Гитлером в Венеции, чтобы дать фюреру совет: лучше не ссориться с церковью[19].

После этой беседы с Гитлером дуче написал Пию XI о том, что он сказал фюреру. Он предпочел умолчать (как сам признался своему послу при Святом престоле) «об идиотских высказываниях Гитлера в отношении принадлежности Иисуса Христа к еврейской расе и т. п.». Важно было то, что ближе к концу разговора Гитлер ясно дал понять: он не желает религиозной войны. Папа и кардинал Пачелли еще много раз будут просить дуче обратиться к Гитлеру от их имени, но это была первая просьба такого рода[20].

Надежды Пия XI на немецкого диктатора продержались недолго. Вскоре нацисты начали заменять католические церковно-приходские школы государственными, запрещать молодежные католические группы и ограничивать церковную деятельность собственно священными обрядами. Один из информаторов в Ватикане отмечал в конце 1934 г.: «Папа питает сильную антипатию к Гитлеру. Если бы не Пачелли, который пытается сбалансировать ситуацию, Государственный секретариат был бы еще менее терпим по отношению к нему»[21].

Пачелли тоже потерял терпение в отношении Гитлера, когда в 1935 г. фюрер организовал показательные процессы над большим количеством представителей римско-католического духовенства: они обвинялись в разных сексуальных и финансовых преступлениях. Епископы Германии призывали папу вмешаться и выпустить энциклику с заявлением, что Гитлер не соблюдает условия конкордата. Кардинал Пачелли, опасаясь настроить фюрера против Ватикана, советовал папе не выступать с публичным протестом такого рода, но Пий XI все-таки пошел на это. В Вербное воскресенье, 21 марта 1937 г., епископы и рядовые священнослужители по всему рейху огласили перед своей паствой папскую энциклику под названием Mit brennender Sorge («С глубокой тревогой»). Это стало шокирующим поворотом событий в стране, где любая критика нацистского режима влекла за собой риск суровых ответных мер. Как нетрудно догадаться, Гитлер пришел в ярость. Его возмутили не только нападки папы, но и способность понтифика организовать тайное распространение текста энциклики и его чтение в церквях по всему Германскому рейху.

В марте 1938 г. Гитлер оккупировал Австрию. В том же месяце произошел аншлюс – она была аннексирована Третьим рейхом, то есть включена в его состав. Это несколько смутило Муссолини, считавшего Австрию чем-то вроде итальянского протектората, буфера между Италией и могучим германским государством. Более того, фюрер проинформировал дуче о вторжении всего за несколько часов до начала операции. На другой день Гитлер торжественно въехал в Вену под звон церковных колоколов: об этой детали лично распорядился венский архиепископ.

Под властью Гитлера оказались новые миллионы католиков, и папа с его государственным секретарем стали еще более настойчиво просить Муссолини о помощи. Через пять дней после въезда Гитлера в Вену кардинал Пачелли написал Муссолини о благодарности «за ваше умиротворяющее влияние на синьора Гитлера, канцлера Германского рейха, и за вмешательство, направленное против продолжения политики религиозных преследований в Германии»[22].

Гитлер относился к Муссолини с немалым уважением, которое еще больше усилилось, когда (вскоре после визита фюрера в Италию весной 1938 г.) дуче объявил о своей новой «расовой» политике. Вскоре Муссолини представил первый из итальянских законов, направленных против евреев и очень напоминавших те, которые тремя годами раньше Гитлер ввел в Германии. «После того как Италия стала проводить новую политику в отношении еврейского вопроса, дух нашей коалиции достиг самого полного воплощения», – отмечал Гитлер[23].

В шестую годовщину своего прихода к власти, 30 января 1939 г., фюрер выступил с обращением к германскому рейхстагу. На протяжении 80 минут он вещал своим громким, пронзительным голосом перед битком набитым залом, то и дело сдабривая речь ироническими замечаниями. Темы были привычные: он превозносил триумфы прошедшего года (рейх расширился в результате захвата чехословацких Судет и всей Австрии) и хвалился тем, что немецкий народ горячо поддерживает нацистский режим. Он осудил попытки иностранных государств вмешаться в то, как рейх обращается с евреями. (Всего за два месяца до этого по стране прокатился ужасающий еврейский погром – та самая Хрустальная ночь, во время которой пострадало множество евреев, проживавших в Германии.) Затем Гитлер обратился к вопросу церквей.

Итальянский посол в Берлине, присутствовавший на выступлении, сообщал, что в этот момент Гитлер заговорил довольно-таки извиняющимся тоном. «Он явно порицал "политизированное духовенство", – писал посол в своем отчете, – но в очередной раз заверил, что правительство национал-социалистов намеревается оставить церкви в покое». Он также подчеркнул, что рейх ежегодно предоставляет им крупную субсидию. Впрочем, Гитлер не смог удержаться от шпильки в адрес католической церкви, высказав «замечания по поводу педерастии и половых извращений среди части церковников».

В последней части своей речи Гитлер обратился к международной политике и особо отметил ту дружбу, которая связывает фашистскую Италию и нацистскую Германию, с большой похвалой отозвавшись о достижениях дуче. Посол сообщал, что затем фюрер «ясно, четко и недвусмысленно заявил: если кто-либо развяжет войну против Италии, этому агрессору придется иметь дело и с Германией». Эти слова, как отмечал дипломат, «вызвали зримый и весьма горячий энтузиазм у депутатов и публики». В своей депеше, направленной в Рим, посол Италии (сам относившийся к Гитлеру без особой симпатии) добавлял как бы в утешение:

Эта речь, затрагивавшая широкий круг вопросов, показалась мне хорошо выстроенной и хорошо сформулированной. По сути, она выглядела довольно умеренной, особенно если учесть личность данного оратора и его предыдущие выступления. Если не считать еврейского вопроса (он высказал явное намерение разделаться с ним раз и навсегда), на протяжении выступления Гитлер не проявил неумеренности ни в чем. Что касается Церкви, можно сказать, что он антиклерикален, однако не антирелигиозен… Фюрер практически ничего не говорил о войне, упомянув о ней лишь в связи с защитой Италии. Напротив, он неоднократно говорил о мире[24].

Шесть недель спустя гитлеровские войска вторглись в Чехословакию и захватили Прагу. «Ударная волна» от этого события разошлась почти по всему миру. В те несколько недель, отделявших выступление фюрера от вторжения, прошла церемония коронации нового папы.

Муссолини назначен премьер-министром в 1922-м – в том же году, когда Пий XI стал папой римским. В то время у понтифика были все основания для скептицизма по отношению к новому наглому 39-летнему главе правительства. Прежде Муссолини принадлежал к числу видных радикальных социалистов и антиклерикалов. Лишь незадолго до того, как стать премьером, он заявил о своей поддержке церкви. В последующие несколько лет его отношения с церковью значительно улучшились, и в 1929 г. Пий XI подписал роковой договор с диктатором – Латеранские соглашения. В обмен на поддержку католичеством его режима Муссолини соглашался положить конец отделению церкви от государства в Италии, придать Ватикану статус суверенного государства, управляемого папой, и даровать церкви политические полномочия, которых у нее не было уже много десятилетий[25].

Но папа не питал иллюзий в отношении религиозных воззрений самого Муссолини. Отца итальянского фашизма ни разу не видели на воскресной службе, не говоря уже о причастии или соблюдении других церковных обрядов. И хотя это, судя по всему, не вызывало у папы особого беспокойства, в последние годы его тревожило растущее высокомерие Муссолини. Казалось, дуче все больше считает себя своего рода божеством, полагая, что роль церкви – служить его интересам. Больше всего папу настораживал тот энтузиазм, с которым Муссолини отнесся к Гитлеру – человеку, которого Пий XI считал пророком языческой религии крови и земли.

Таким образом, между папой и дуче неминуемо должны были возникнуть разногласия. И хотя, как сообщал в Берлин немецкий посол в июле 1937 г., кардинал Пачелли делал все возможное, чтобы обуздать порывы Пия XI, он «не сумел убедить стареющего, упрямого и вспыльчивого папу проявлять больше осторожности и сдержанности в своих речах». Год спустя, когда Муссолини обнародовал свою новую «расовую» политику, папа отступил от заготовленного текста на очередной аудиенции и спросил, почему Муссолини считает необходимым подражать нацистам. Это замечание привело в ярость ранимого итальянского диктатора[26].

В декабре 1938 г. посол дуче в Ватикане сообщал, что недавно возникшие разногласия с фашистским режимом вызывают у папы депрессию и гнев. Говоря о Муссолини с ближайшими прелатами, понтифик часто давал волю гневу. Посол вспоминал: «Папа грозился, что перед смертью сделает что-то такое, что Италия запомнит надолго». Возможно, предполагал он, папа выпустит «энциклику против фашизма – может быть, даже официальное осуждение фашизма»[27].

В начале января 1939 г. посол получил подтверждение, что папа вот-вот выпустит энциклику, осуждающую расизм. Он обратился к кардиналу Пачелли и его заместителю, чтобы выяснить, правдивы ли подобные предположения. Они отрицали это, но дипломата не убедили их слова. «Пока ситуация не прояснилась, я не исключаю, что документ, осуждающий тоталитарные государства, действительно готовится», – писал он[28].

Папа был болен и страдал от депрессии, а вот Муссолини в это время чувствовал себя очень неплохо. Итальянский диктатор вернулся 5 января к делам после двухнедельного отпуска и, как был в лыжном костюме, в середине дня встретился с американским послом Уильямом Филлипсом в своем просторном, похожем на пещеру кабинете в палаццо Венеция – дворце XV в. Это помещение (названное Залом карты мира – когда-то одну из его стен украшала гигантская мозаичная карта) имело 18 м в длину и 15 м в ширину, потолок, украшенный фресками, высотой 12 м и мраморный пол, затейливо инкрустированный геометрическими орнаментами и другими изображениями.

На протяжении всей встречи Галеаццо Чиано, 35-летний зять Муссолини и его министр иностранных дел, безмолвно стоял рядом с диктатором. Филлипсу он показался кем-то вроде «отлично вымуштрованного лакея»[29]. Сын одного из министров фашистского правительства раннего периода, он в 1930 г. женился на любимом отпрыске Муссолини – его своевольной дочери Эдде.

Поначалу трудно было относиться к Чиано серьезно. Многие считали его просто избалованным сынком фашистского аристократического семейства, мужем дочери дуче, ограждаемым от всех тягот жизни. Когда Филлипс впервые увидел Чиано (вскоре после того, как тот стал министром иностранных дел), этот молодой аристократ не произвел на него особого впечатления. Дипломат сообщил тогда президенту Рузвельту, что Чиано свободно говорит по-английски и отличается несомненной обходительностью, однако этот пухлый тип с пушком на щеках выглядит «по-мальчишески, просто до изумления», а его набриолиненная шевелюра «зализана назад в типично итальянской манере». Более того, казалось, его больше интересует преследование женщин в гольф-клубе, чем серьезные дела[30].

Встретившись с Муссолини в первые дни нового года, американский посол застал диктатора в хорошем расположении духа, однако дипломат предвидел грядущие трудности. Филлипс привез письмо от президента Рузвельта, в котором тот предлагал дуче в свете преследований, которым евреи подвергались в Германии и во многих других странах Европы, совместно учредить для них отдельное государство где-нибудь в Восточной Африке. Рузвельт предполагал отвести под эти цели часть Эфиопского нагорья на юге итальянской колонии (Эфиопии) и севере британской колонии (Кении). Дуче, к удивлению Филлипса, прервал его и заявил о своей острой неприязни к евреям: мол, они лишены лояльности к странам своего проживания и к тому же являются проводниками финансового мошенничества. Кроме того, они, по словам диктатора, совершенно не способны к ассимиляции с какой-либо другой «расой». Евреям вообще нет места в Европе, заявил Муссолини американцу, и рано или поздно их всех придется изгнать оттуда. Но он отверг идею позволить евреям обосноваться в Эфиопии и заметил, что для этого лучше подходит Россия или Северная Америка: и там и там есть обширные пространства, заселенные весьма слабо[31].

Из того же коридора, по которому нужно было пройти, чтобы попасть в кабинет дуче, открывался вход в Зодиакальный зал (где на небесно-голубом потолке были нарисованы астрономические символы и узоры). Именно там в дневные часы, почти ежедневно, дожидалась дуче Клара Петаччи, 26-летняя любовница диктатора: она ждала его появления и очередного любовного акта. Хотя у Муссолини было в жизни много любовниц (которые родили ему порядочное количество детей), Клара стала для него чем-то особенным. И не только потому, что она была гораздо моложе него. Его страсть к ней приобрела прямо-таки патологический характер, а Клара отвечала ему еще более пылкой страстью.

Клара так и не окончила школу и мало видела мир за пределами Италии, но эта дочь одного из ватиканских врачей отличалась впечатляющей энергией. Благодаря упорству она сумела обратить на себя внимание дуче, а затем и завоевать его сердце. Ее не смущал тот факт, что за два года до этого она обвенчалась с другим, причем обряд бракосочетания проводил один из самых видных кардиналов католической церкви, после чего молодых благословил сам папа. В 1936 г. Клара закрутила роман с Муссолини. К началу следующего года она практически ежедневно виделась с ним или разговаривала по телефону, а кроме того, на протяжении нескольких лет вносила в свой дневник практически каждое слово, которое он говорил ей. Всякий раз, когда у них случался секс, она отмечала это в дневнике подчеркнутым словом si (да). Ее девические затеи (рисование, моделирование одежды, игра на скрипке, сочинение стихов) отступили на второй план на фоне страсти к любовнику, который был на четыре месяца старше ее отца.

У себя дома, на вилле Торлония[32], Муссолини жил под присмотром своей жены Ракеле, ведущей домашнее хозяйство и державшей кур и свиней на заднем дворе. Дочь бедных крестьян, живших в родном городе Муссолини, она познакомилась со своим будущим мужем, когда ей было всего семь лет от роду. На следующий год после смерти отца девочки мать Ракеле заставила ее бросить школу и отдала в горничные. В 1910 г. (ей было тогда 20 лет) Ракеле родила Эдду, первую из пяти детей четы Муссолини. Впрочем, пара долгое время не связывала себя официально узами брака: Ракеле твердо придерживалась антиклерикальных убеждений своей юности и неохотно согласилась на церковное освящение своего союза с Бенито лишь через 15 лет. Она сторонилась салонов красоты и не пользовалась косметикой, имела всего два скромных пальто, сама мыла посуду после семейной трапезы и отказывалась появляться на официальных государственных мероприятиях. И тем не менее, по словам ее старшей дочери, она «как раз и была настоящим диктатором в нашей семье». Хотя Муссолини, сохраняя верность приличиям, каждый вечер возвращался домой, вне дома он вел совершенно иную любовную жизнь[33].

После завоевания Эфиопии в 1936 г. и заявления о том, что по прошествии двух тысячелетий Рим опять стал хозяином империи, Муссолини все больше считал себя непогрешимым. Теперь он мечтал о более великих завоеваниях. «Будем же двигаться дальше – к океану», – призвал он Большой фашистский совет в начале февраля 1939 г. на очередном заседании. По его словам, Италии нужно было «вырваться из своей средиземноморской темницы». Тщеславный Муссолини не желал, чтобы его видели в очках для чтения, поэтому (подобно Гитлеру – и по той же причине) распорядился, чтобы тексты его речей печатали на специальной пишущей машинке с литерами втрое больше обычного размера. Возможно, чувствуя, что у некоторых фашистских воротил его замашки вызывают тревогу, он добавил, что не планирует военных действий в ближайшее время[34].

Муссолини никогда не чувствовал себя комфортно при общении со священнослужителями. Хотя прежде он признавал пользу поддержки Ватикана в Италии, львиную долю населения которой составляли католики, теперь горько жаловался на недавние едкие реплики папы. Он понимал, что итальянцев нелегко будет убедить принять нацистскую Германию с распростертыми объятиями. История недоверия итальянцев к Германии была весьма долгой, и ситуацию усугубляла последняя Великая война[35], где два государства сражались на противоположных сторонах. Кроме того, большинство итальянцев не принимали нацистскую идеологию превосходства арийской расы. Муссолини не мог позволить, чтобы церковь противилась его планам.

Волна критики в адрес Германии, выплеснувшаяся на страницы ватиканской ежедневной газеты в первые недели 1939 г., привела Муссолини в ярость. Одна из типичных в этом смысле статей, напечатанных в L'Osservatore Romano, сообщала о недавнем закрытии 180 католических школ в одном из регионов страны. Далее перечислялись другие области рейха, которые совершенно лишились католических школ, в частности это касалось недавно захваченной Австрии. В начале февраля на первой полосе того же издания появилась еще более жесткая статья, где перечислялись предпринимаемые нацистами меры, направленные на подрыв влияния церкви. «Они хотят воспрепятствовать католической жизни, обескровить ее, – возмущался автор статьи. – Еще больше они хотят сокрушить Католическую церковь… и даже искоренить само христианство, дабы насадить веру, которая не имеет абсолютно ничего общего с… верой христианской». Хотя Ватикан пытался делать вид, что L'Osservatore Romano не является официальным органом Святого престола, мало кто принимал такие заверения всерьез. На самом деле работу этого издания внимательно контролировал ватиканский Государственный секретариат и лично папа[36].

Бонифацио Пиньятти, посол Муссолини в Ватикане, отправился 22 января в Апостольский дворец, чтобы высказать жалобы по этому поводу. В своем отчете, отправленном по результатам встречи, Пиньятти выражал обеспокоенность, что нападки Ватикана на Германию могут ослабить энтузиазм итальянцев в отношении их собственного фашистского режима. По его словам, проблема заключалась в самом папе, так как «ни один прелат, даже самый высокопоставленный, не осмеливается противиться понтифику». Пиньятти замечал: «Как я уже неоднократно писал, лишь новый понтификат сможет занять иную, более примирительную позицию по расовому вопросу». Прелаты, окружавшие папу, и сами все больше беспокоились о возможных последствиях его вспышек гнева. «Святой отец всегда крайне раздражителен, – писал тогда же в одной из служебных записок монсеньор Тардини, заместитель Пачелли в ватиканском Государственном секретариате. – Он снова повторил мне, что Муссолини – это farceur [фигляр], который "со мной ведет себя грубо и двулично". И добавил: "Я уже многим это говорил, так что он сам об этом осведомлен"». Тардини не знал, что и делать: «К сожалению, это правда. Папа и в самом деле многим выражал такое мнение. Чиано сказал нунцию, что папа… говорит слишком много»[37].

В отличие от многих слухов, циркулировавших в Ватикане, молва о том, что Пий XI втайне готовит энциклику, осуждающую нацистский расизм и антисемитизм, основывалась на фактах. После визита Гитлера в Рим, состоявшегося весной 1938 г., папа решил, что сейчас необходимо официальное заявление как раз такого рода. Но он беспокоился, что кардинал Пачелли и другие высокопоставленные прелаты Ватикана будут отговаривать его от такого шага. В результате он обратился за помощью в составлении проекта энциклики к стороннему лицу – американскому иезуиту Джону Лафаржу. Тот был известен своей работой по противостоянию расизму в Соединенных Штатах. Лафарж отправил проект текста главе своего ордена в сентябре 1938 г., ожидая, что тот в ближайшие дни переправит его папе. Однако Влодзимеж Ледуховский, глава Общества Иисуса и ярый антисемит, сделал все возможное для того, чтобы воспрепятствовать этому. Проект энциклики оказался на столе у Пия XI лишь в середине января с сопроводительной запиской, в которой предводитель иезуитов призывал папу отказаться от этой затеи[38].

Папа собирался нанести еще один удар по итальянской увлеченности нацистской Германией. Он пригласил в Рим всех итальянских епископов (их было тогда свыше трех сотен) – чтобы 11 февраля 1939 г. отметить 10-ю годовщину подписания Латеранских соглашений. Именно там, в соборе Святого Петра, папа намеревался выступить с речью, которая, как он полагал, вполне могла стать его последним посланием. Когда Пий XI угрожал сказать нечто такое, что запомнится надолго, он имел в виду именно это. И именно поэтому Муссолини так нервничал.

Понтифик молился, чтобы Господь дал ему время донести это послание до епископов и до всего мира. Но силы его оставили, и 6 февраля он уже был прикован к постели. Его дозволялось посещать лишь врачам и кардиналу Пачелли. Неуклонное ухудшение здоровья папы и столь же неуклонное усиление его раздражительности создавали напряженную атмосферу, которая, судя по всему, очень угнетала Пачелли. Кардинал убеждал занедужившего папу отложить празднование годовщины, но Пий XI отказался внять его совету. Беспокоясь, что его ослабевший голос не будет слышен в гигантском соборе Святого Петра, он распорядился, чтобы ватиканская типография размножила его тезисы для епископов[39].

«Папа умер, – записал 10 февраля в своем дневнике Галеаццо Чиано, зять Муссолини и его министр иностранных дел. – Эта новость совершенно не тронула дуче». Более того, услышав о кончине папы, Муссолини не сдержал усмешку. «Наконец-то он ушел! – сказал он своему сыну Бруно. – Упрямый старик мертв». Кончина папы была как нельзя кстати для дуче: папа умер накануне того дня, когда он должен был выступить с тем самым обращением, которого так страшился Муссолини. Позже некоторые даже подозревали, что дуче нашел способ ускорить уход понтифика в мир иной[40].

Хотя дуче втайне злорадствовал, официальная реакция фашистского правительства на это прискорбное событие была самой уважительной: следовало поддерживать образ глубоко католического фашистского государства. На этот день было намечено очередное заседание Большого фашистского совета, но его отложили в знак скорби о кончине понтифика. Совет выпустил заявление, которое собственная газета Ватикана поместила на видное место (на первой полосе, рядом с другими материалами о смерти папы):

Большой фашистский совет почтительно воздает дань уважения памяти понтифика Пия XI, жаждавшего примирения Церкви и итальянского государства, великого события, которое после 60 лет бесплодных попыток разрешило Римский вопрос[41] благодаря Латеранским соглашениям, а посредством конкордата утвердило сотрудничество между государством и Церковью, призванное гарантировать фашистско-католическое единство итальянского народа[42].

В фашистской печати появилось несметное множество статей, где о почившем папе писали с огромным почтением. Даже Il Regime Fascista, наиболее антиклерикальная среди основных итальянских газет, заполнила свои страницы хвалами папе. Материал, помещенный на первой полосе одного из номеров, заканчивался такими словами: «Пока за пределами Италии объединенные силы большевизма, иудаизма и масонства, врагов религии, Иисуса и мира во всем мире пытаются спровоцировать войну, католический и фашистский народ Италии скорбит о кончине этого папы, великого примирителя и миротворца»[43].

Как министр иностранных дел, Чиано дал распоряжение послам приспустить флаг на итальянских посольствах за рубежом. Сам Чиано отправился в тот вечер в Сикстинскую капеллу, где его ожидал кардинал Пачелли. Пока они вдвоем стояли у изножья высокого помоста, где под балдахином покоилось тело папы, Пачелли воспользовался случаем, чтобы поговорить с зятем Муссолини об отношениях церкви и государства. Эта беседа оставила Чиано в убеждении, что теперь, после смерти Пия XI, альянс между фашистским режимом и церковью начнет укрепляться. Затем эти два плакальщика, не отходя друг от друга, опустились на колени, почти соприкасаясь плечами, обратившись лицом к телу папы. За этим действом наблюдала целая толпа прелатов и аристократов. Фотограф ватиканской газеты запечатлел эту картину: пухлый зять Муссолини в расшитом золотом министерском кителе, с темными волосами, зачесанными назад, складывает перед собой руки в почтительной молитве. Рядом с ним проделывает то же самое худощавый лысеющий 62-летний Пачелли, в очках, в церковном облачении, частью которого является длинная алая мантия[44].

В эти выходные итальянские кардиналы и епископы собрались в Риме не для того, чтобы услышать, как папа порицает расизм и симпатии Италии к нацистской Германии, а для того, чтобы оплакать его кончину. Муссолини поначалу не хотел принимать участия в погребальных церемониях, но зять настаивал, что его отсутствие может повредить их делу на предстоящем конклаве. Он подчеркивал, что Ватикан ожидает от диктатора знаков уважения. Чиано отмечал в дневнике: «Дуче вечно обижен на церковь». В конце концов Муссолини согласился посетить одну из заупокойных церемоний, назначенную на следующую неделю[45].

Через два дня после смерти понтифика Муссолини, по-прежнему беспокоясь о той речи, с которой папа собирался обратиться к епископам, приказал своему послу в Ватикане выяснить, сохранились ли копии этого текста. На другое утро посол отправился к кардиналу Пачелли, который подтвердил, что напечатаны несколько сотен экземпляров. Дипломат отметил, что распространение последнего послания умершего папы было бы не лучшей идеей. Пачелли согласился – и велел ватиканской типографии уничтожить все отпечатанные копии. Вице-директор типографского управления Ватикана заверил кардинала, что лично проследит за их уничтожением и постарается, как он выразился, не оставить «ни единой запятой» из той речи, над которой Пий XI трудился накануне смерти[46].