Читать книгу Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение - Дэвид Кесслер - Страница 6

В историческом контексте – так или иначе, в разных обличиях – появлялось понятие энергии, которая овладевает нами и вынуждает совершать какие-то действия на благо или во вред. «Мы проходим через ужасные испытания, потому что не понимаем свою собственную природу, – писала в шестнадцатом столетии святая Тереза Авильская. – В этом заключается причина страданий многих людей». Философы, богословы, писатели и психиатры проявляли интерес к этому с давних времен. Каждый ученый в своей сфере старался понять, почему мы так часто не можем контролировать то, что думаем и чувствуем.

Уильям Джеймс, философ, психолог автор работы «Многообразие религиозного опыта: изучение человеческой природы», пытался определить важнейший элемент самой сути захвата. «Почему определенные идеи обладают такой силой, – заметил он однажды, – что полностью овладевают нашим вниманием?»

Интеллект Джеймса побуждал его разобраться в устройстве мира не только ради себя, но и для широкой аудитории. Как и у Дэвида Фостера Уоллеса, потребность Джеймса понять человеческие переживания родилась из его собственной мучительной эмоциональной жизни. Он постоянно срывался в глубины подсознания, наполненные ненавистью и террором в отношении к самому себе. «Я балансировал на грани постоянного стремления к самоубийству», – писал он другу, едва перешагнув порог двадцатилетия, спустя несколько месяцев невыносимых душевных и физических страданий (которые для Джеймса тесно переплетались). «К сожалению, должен сказать, что мое состояние продолжает довольно стабильно ухудшаться во всех отношениях», – писал он своему брату, романисту Генри Джеймсу, несколько лет спустя. Даже после того, как Джеймс достиг профессионального успеха, вступил в брак, который, по его словам, позволил ему «родиться заново», и много лет был успешным и признанным профессором в Гарварде, он все равно вынужден был периодически сражаться со своими внутренними демонами. Однако Джеймсу всегда удавалось продвигаться вперед, используя опыт этой борьбы для многочисленных личных и философских открытий.

Отчаяние ломает большинство людей, но есть и те, кого отчаяние заставляет проснуться.

В ранней молодости Джеймс интересовался искусством и сумел проявить себя как талантливый художник. Во время своего ученичества в мастерской Уильяма Морриса Ханта в Ньюпорте, Род-Айленд, он обнаружил, что изобразительное искусство – это не только способ творческой самореализации, но и способ понимать природу. Увлечение пейзажной живописью постепенно вызвало в нем жгучий интерес к основным ее законам и науке.

В 1869 году Джеймс получил диплом по медицине, но он никогда не практиковал. «Я вступил в ряды медиков пару месяцев назад. Мое первое впечатление – здесь очень много надувательства, за исключением хирургии, где нечто позитивное иногда встречается; доктор своим присутствием оказывает скорее моральное воздействие на больного и его семью, чем делает что-либо существенное, – написал он в письме своей матери, иронично добавив: – Кроме как извлекает из этого деньги». Однажды Джеймс поделился с другом: «Я меньше, чем кто-либо, подхожу на роль работника науки, тогда как все мои помыслы заключаются в том, чтобы жить жизнью ученого».

Джеймс заинтересовался физиологией и психологией, которая в те времена считалась частью философии. В 1870 году он повредил спину, в результате чего стал почти инвалидом, и в том же году умерла его любимая кузина – эти два неожиданных события повергли его в пучину отчаяния. Джеймс пережил кризис. «В этом состоянии философского пессимизма и общего угнетения духа от печальности моих перспектив, – писал он, – как-то вечером, в сумерках, я отправился в кладовую, чтобы взять там какую-то книгу; внезапно что-то обрушилось на меня, словно вырвалось из темноты. Это был чудовищный ужас моего собственного существования». Он вдруг представил пациента-эпилептика, которого видел на студенческой практике, – «черноволосого юнца с зеленоватой кожей». Этот парень целый день сидел «на одной из скамеек или, скорее, на полке, прикрепленной к стене, упираясь коленями в щеки, и грубая серая нижняя рубашка, составлявшая единственную его одежду, облегала его тело».

Джеймс поделился этим воспоминанием почти три десятилетия спустя, пересказав его в виде переживания выдуманного персонажа-француза в своей книге «Многообразие религиозного опыта». Позднее он признал, что эта история из его собственной жизни была иллюстрацией его душевного расстройства. Образ несчастного, безмолвного юноши оказал неизгладимое впечатление на Джеймса. «Это было невероятно острое ощущение моего такого незначительного отличия от него, что нечто, до сих пор твердое, в моей груди сломалось и я превратился в груду дрожащего страха… Теперь я всегда сочувствую всем, кто испытывает нездоровые, болезненные ощущения».

В поисках откровения, способного вырвать глубоко укоренившееся в нем страдание, Джеймс обратился к сочинениям Шарля Ренувье, французского философа, который в последующие годы оказал на него сильное влияние. Однако без вопросов не обошлось: «Я закончил первую часть второй книги Ренувье “Опыты общей критики” и не вижу причины, почему его определение свободной воли должно быть определением иллюзии. Во всяком случае, пока – до следующего года – я буду считать, что это не иллюзия. Моим первым действием свободы будет вера в свободную волю».

В итоге Джеймс пришел к одному из краеугольных камней своей интеллектуальной и эмоциональной жизни, оспорив идею Ренувье о том, что мы обманываем себя, когда верим во власть над собственным разумом. Джеймс силился противостоять разрушительному потоку собственных мыслей и восстановить контроль над своим эмоциональным состоянием.

Вне зависимости от того, были ли его представления жизнеспособны, они помогли Джеймсу по-настоящему воспрянуть. Скоро он понял, что недостаточно принять правильную точку зрения; нужно еще и действовать в соответствии с ней. «Теперь я пойду дальше по своей воле, не только буду действовать, но еще и верить, – написал в дневнике Джеймс. – Верить в свою индивидуальную реальность и творческую силу».

Джеймс начал выздоравливать и рискнул двинуться дальше, заявляя, что отказывается от веры в физическую основу психических расстройств. Когда отец Джеймса спросил его, как он пришел к такому изменению в самом себе – от печали к «великому вдохновенному потоку», – Джеймс ответил, что он, «помимо всего прочего, увидел, как разум действовал независимо от материального принуждения, и, следовательно, с ним можно справиться самостоятельно». Джеймс заключил, что такие заболевания, как меланхолия или ипохондрия, – два недуга, с которыми боролся он сам, – не обязательно необратимые, наследуемые, физиологические состояния – иногда мы сами сознательно можем избавиться от них. Это открытие во многом изменило лейтмотив жизни и психологических изысканий Джеймса, он преисполнился силы убежденности и веры в лучшее. Он вырвался из тисков страдания – пусть даже на время. Этот триумф задал тон для всего направления его деятельности. «Отчаяние ломает большинство людей, – скажет Джеймс в своей лекции более чем через тридцать лет, – но есть и те, кого отчаяние заставляет проснуться».

Конечно же, Джеймс не был первым, кто заинтересовался проблемой возвращения себе власти над собственными мыслями и действиями. Древние греки пытались объяснить эту загадку в космологических или сверхъестественных терминах. В эпической поэме Гомера «Илиада» царь Агамемнон, предводитель греческой армии, обвиняет богов и отказывается приносить извинения за то, что неразумно поступил с одним из своих самых сильных солдат:

В последовавшем столетии влиятельный триумвират греческих философов – Сократ, Платон и Аристотель – изменил представления о человеческом поведении с магических, в некотором отношении, на более разумные. Исследуя человеческие порывы, эти мыслители стремились расшифровать способы, которыми нас направляют извне. Конечно, они не подозревали психологический контекст – их целью было понять человеческий дух, рассмотрев его через призму этики справедливого общества.

Сократ утверждал, что человеческие существа мотивированы прежде всего разумом – по сути предполагая, что мы ошибаемся только в том случае, когда не знаем, что ошибаемся. Его ученик Платон выдвинул еще более сложное предположение. Он считал, что душой управляют три различные силы: разум, страсть и воля, каждая из которых обладает собственными потребностями. Разум любит учение и мудрость; воля жаждет славы и известности; а страсть ищет телесных удовольствий. В добродетельной личности эти три элемента находятся в гармонии, где разум властвует и над страстью, и над волей. Однако у других людей постоянный конфликт между этими тремя силами приводит к психологическому кризису, гражданской войне в душе. Опираясь на эту концепцию, Платон не только сделал полем битвы сам разум, но представил разум как динамическую систему противоборствующих сил. Джеймс использовал концепцию Платона для того, чтобы построить свою психологическую концепцию для понимания человеческого поведения.

Однако в ряду греческих философов наиболее близкие Джеймсу идеи высказывал Аристотель. Восприятие, предположил Аристотель, это не пассивное состояние, посредством которого мы постигаем мир вокруг нас, но форма активного выбора. Он утверждал, что добродетельный человек сам направляет внимание к самому достойному объекту в процессе непрерывного и осознанного созерцания. Следовательно, поведение в большей степени зависит от концентрации, чем от разума: пристальное внимание к страданиям будет вдохновлять, например, щедрость, а размышление о прекрасном будет порождать желание творить.

Джеймс пришел к сходному выводу, но под иным углом. Он определил сознание как стремительный поток мыслей и представлений – мимолетных, своеобразных, часто иррациональных и несвязных, – которые, тем не менее, создают впечатление непрерывной жизни. Он изучал сознание в масштабах эволюции: зачем человеческому существу изначально понадобилось сознание?

Расширяя понятие Аристотеля, Джеймс заключил, что ответ заключается также во внимании. Сознание позволяет нам в каждый момент времени осмысленно уделять внимание одной, нескольким или десяти вещам среди бесконечного множества доступных разуму в конкретный момент и, что не менее важно, – игнорировать остальные. Человеческий разум, объяснял Джеймс, отличает именно такая особенность: «Мои чувства воспринимают миллионы вещей из внешнего мира, которые никогда по-настоящему не входят в мой опыт. Почему? Потому что они мне не интересны. Только те вещи, которые я замечаю, формируют мой разум, – но без избирательного интереса опыт превращается в полный хаос».

То, что Джеймс назвал «интересом», – процесс, в котором каждый из нас выбирает, чему уделить внимание, – могло бы с тем же успехом называться инвестицией или заботой. Обращаясь к тем дням, когда он был художником, Джеймс предложил дальнейшее объяснение того, как этот процесс создает индивидуальный мир: «Интерес сам по себе дает акцент и выразительность, свет и тень, фон и передний план – иными словами, доступную для понимания перспективу».

После публикации в 1890 году своей первой крупной работы «Принципы психологии», в которой исследовал теории о сознании, Джеймс направил фокус своего внимания на изучение душевных заболеваний. В лекции, которую он прочитал в 1896 году, он описал широкий спектр тяжелых состояний – клептоманию, алкоголизм, половую психопатию, пироманию, суицид и даже умышленное убийство, – предположив, что каждое из них несет в себе семя повседневной тревожности и импульсивности. Например, пока мы покорно расплачиваемся за покупки у кассы, в голове могут промелькнуть мысли о мелкой краже. Подобным же образом некоторая степень паранойи и страха сопровождает обычные дела: проверить, заперта ли дверь, выключен ли газ, не прячется ли кто-нибудь под кроватью. Те, кто не может сопротивляться подобным мыслям, тем самым усиливая их, страдают, как полагал Джеймс, от потери контроля над вниманием. В экстремальных проявлениях психического заболевания он видел ключ к пониманию динамики внимания в повседневной жизни. Опираясь на концепцию так называемой идеи фикс (что буквально переводится как «навязчивая идея»), разработанную французским психологом девятнадцатого века Теодюлем Рибо, Джеймс сформулировал теорию психического заболевания.

Идея фикс Рибо описывает процесс, в котором внимание непроизвольно «фиксируется» на объекте или идее, пока она постепенно не заполнит, образно говоря, каждый квадратный сантиметр восприятия, тем самым двигая человека от распознаваемых форм опыта к психическому заболеванию. Позднее психолог Пьер Жане доработал это понятие, использовав термин не для описания редкой формы патологии, но, напротив, обсессии (навязчивой идеи) как «реакции на насилие каждого дня», тревожности, граничащей с уходом от жизни.

Жане рассказал об одном клиническом случае – почти фантастическую историю о женщине-пациентке, которая была зациклена на воображаемых кишечных паразитах; она утверждала, что паразиты постоянно ползают у нее внутри, выгрызая внутренности. Жане предположил, что эта женщина, несмотря на свои страдания и отвращение, испытывала некоторого рода комфорт благодаря воображаемому привычному присутствию этих существ: у нее было нечто стабильное в жизни.

Позднее Джеймс расширил свои исследования экстремальной зацикленности, включив в него общественных деятелей, горячо приверженных социальным или политическим идеям: Дороти Дикс, которая вела рубрику в газете и освещала вопросы половой дискриминации; Генри Берга – он основал общество защиты животных от жестокости; а также Генри Паркхерста, который в одиночку боролся с организованной преступностью и популистскими политиками Нью-Йорка. Эти люди отказавшись от себя, пусть и для благой цели, дошли до болезненного упрямства в своих идеях; их страсти, как определил Джеймс, «показали под микроскопом игру человеческой природы».

Джеймс установил, что у всех людей существует потребность к трансформации персональных изменений, поступающих из «горячей точки» сознания. Он видел это как у пациентов с обсессией, так и у тех, кто был поглощен внешней причиной; он даже определил, что эта потребность лежит в основе религиозного пыла.

«Самые высшие и низшие чувства, полезные и разрушительные импульсы начинаются с относительного хаоса внутри нас», – писал Джеймс в «Многообразии религиозного опыта», книге, где были собраны прочитанные им в 1901 и 1902 годах лекции о природе религии. Джеймс не ссылался на религиозные догмы или на тех, для кого религиозный обряд – просто «скучная привычка», но говорил о том опыте верующего человека, для которого вера в Бога является «внутренней опорой». «Помните, – писал Джеймс, – что смысл заключается в том, чтобы действительно верить». Это вера в ту веру, что имеет смысл.

В то же время Джеймс понимал, что терзания разума непросто преодолеть религией. Одной веры недостаточнно – эмоциональный заряд, который сопровождает веру, не менее важен. Чтобы достичь трансцендентности, утверждал Джеймс, вера должна быть дополнена тем, что он называл «прикосновение взрывной интенсивности».

Серьезный религиозный опыт, добавлял Джеймс, включает «толчок подсознательного, иррациональную часть… жизненные потребности и мистическую сверхверу». Он был первым ученым, который органично связал разум с религиозным опытом – и доказал, что скрытые способности контролируют «чувство единства с силой вне нас».

Джеймс приводит слова святого Августина, описывающего момент, когда он открыл свою собственную непреодолимую слабость: «Новая воля, которая появилась у меня, еще не была достаточно сильной, чтобы преодолеть другую волю, укрепленную длительными поблажками. Итак, эти две воли – одна старая, другая новая, одна плотская, другая духовная – соперничают друг с другом и тревожат мою душу… На самом деле это был я сам в обеих волях, и больше меня было в той воле, которую я одобрял, чем в той, которую я не одобрял. И тем не менее, это я сам позволил привычке получить такую власть надо мной… Я предпринял другое усилие и почти преуспел, хотя я еще не достиг цели». Обращение, утверждал Джеймс, это один из способов, которым человек находит свой путь к счастью, – как это сделал в конечном счете святой Августин.

Хотя религия успокаивает нас, говорит Джеймс, это «только один из многих способов достижения гармонии; и процесс исправления внутренней незавершенности и уменьшения внутреннего разногласия является общим психологическим процессом, который может иметь различные формы…».

И все же, как Аристотель и Платон, Джеймс не мог объяснить патофизиологию захвата. Почему – и как – единственная мысль неосознанно для нас может захватить наше внимание и зафиксироваться в нашем разуме?