Читать книгу Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях - Дэвид Кроу - Страница 4

Часть первая
Навахо-Стейшн,1956
Глава 1

Оглавление

Мне было три с половиной года, когда отец впервые мне сказал, что нам надо избавиться от моей матери. Это произошло холодным февральским утром. Отец доел свой обычный завтрак – яичница, хлеб и бекон, – встал из-за стола и накинул пальто. Мы с Лонни и Сэмом позавтракали кукурузными хлопьями задолго до того, как он проснулся.

– Тельма-Лу, собери Дэвида, – приказал он матери.

Его низкий голос заполнил весь наш крошечный домик.

– Мы с ним едем покататься.

Мама вбежала в гостиную с тем перепуганным видом, с которым всегда исполняла приказы отца. Я сидел по-турецки на полу и смотрел «Маленьких негодяев», пока она, как поломанная заводная игрушка, металась вокруг меня туда-сюда.

– Собирайся, Дэвид! – взвизгнула она.

Мой младший брат, Сэм, в подгузнике, возил пластмассовый грузовик по истертому ковру и смеялся, когда мама спотыкалась о его игрушки. Наша кошка Ночка увернулась у нее из-под ног и ретировалась под кресло. Семилетняя Лонни, как обычно, заперлась у себя в комнате, слушая радио и игнорируя всех остальных.

Мама всегда вела себя ужасно нервно, как будто сейчас случится что-то страшное. Когда отец был дома, становилось еще хуже. Прежде чем она дотянулась до меня своими цепкими руками, я подбежал к шкафу, нацепил куртку и ботинки и выскочил за дверь.

Мне пришлось, ежась, топтаться на крыльце, пока отец отскребал лед с нашей машины, «Нэш Рамблер», которую я называл Зеленым Бомбардировщиком. У меня для всего были свои имена. Белый пар вырывался из выхлопной трубы в морозный воздух. Мне очень хотелось поторопить отца, но я никогда бы на такое не осмелился. У него за спиной поднималось в небо здание компрессорной станции «Навахо», где он работал. Отец говорил, что станция прокачивает миллионы фунтов природного газа по огромному трубопроводу. Его гнали по трубам мощные турбины, и мне казалось, от их грохота станция вот-вот развалится.

Рядом со станцией, окруженные общим забором, стояли двадцать домов, принадлежавшие работникам «Эль Пасо Нэчурал Газ» и их семьям. Для краткости все называли компанию просто ЭПНГ. Остальными нашими соседями были гремучие змеи, заблудившийся скот, овцы, койоты, кролики и кукушки. Но с холодами они все исчезли. Папа говорил, мы живем в резервации индейцев навахо, но, поскольку мы чероки, нам не надо соблюдать все их треклятые правила.

Снежинки кололи мне щеки, и я переминался с ноги на ногу, чтобы вконец не замерзнуть. Папа проскреб две щели на заледеневшем лобовом стекле, потом сбил лед с ручки пассажирской двери и скомандовал мне залезать.

– Тут холодней, чем у могильщика в заднице, так что давай пошевеливайся, – крикнул он, перебегая на водительскую сторону. – Сейчас мы с тобой повеселимся.

Папа стряхнул снег со своих ботинок и уселся за руль. Его мускулистые руки и мощная грудь выглядели еще массивней в толстой рабочей куртке с вездесущим красно-желтым логотипом ЭПНГ. Головой он почти касался крыши.

– Поехали!

Он утопил в пол педаль газа, и Зеленый Бомбардировщик помчался в глубь аризонской пустыни. Стоило мне подняться на колени, чтобы посмотреть, что происходит, как отец нажал на тормоза и вывернул руль в сторону, отчего я полетел на пассажирскую дверь, как на ярмарочной карусели.

– Видишь – здорово же!

Он снова нажал на газ, и мы рванулись вперед. Спустя секунду отец опять затормозил. Я навалился на приборную доску и ударился головой о металл. Он рассмеялся.

– Смотри не сломай бардачок, – сказал он. – Денег на замену у нас нет.

В следующий раз я полетел вниз, и отец опять расхохотался. Я вскарабкался обратно на сиденье и свалился еще раз, когда он повторил свой трюк.

– Тебе, черт побери, надо быть крепким! – покачал он пальцем у меня перед лицом. – Терпеть не могу неженок. Ты, конечно, тощий, и толку от тебя немного, но все-таки ты упертый сукин сын! Помни, ты – Кроу, настоящий чероки, самый хитрый и бесстрашный!

Отец выровнял руль, но скорость не сбросил. Дворники скребли по замерзшему стеклу, за окнами летел снег.

– А теперь пора поговорить по-мужски, – сказал он. – Мне надо сообщить тебе что-то важное, но сначала пообещай, что никому не расскажешь.

Своей гигантской рукой отец крепко стиснул меня за локоть.

– Ты понял?

– Обещаю, – нервно хихикнув, ответил я. Обеими руками я вцепился в дверную ручку, чтобы больше не падать, но теперь боялся, что дверь откроется и я вылечу на дорогу.

– Нам надо избавиться от твоей матери, – заявил он решительно и хрипло. – У нее с головой не в порядке, и если она и дальше будет вас растить, вы тоже станете полудурками. От нее никакой пользы, один вред. Она вас уничтожит – уничтожит всех нас. Ты же понимаешь, что у нас ей не место, правильно, сын?

На самом деле я ничего не понимал, но все равно кивнул. Отец постоянно плохо говорил о маме – что она сумасшедшая, тупая, грязная сука, вся в свою мать и остальных бездарных членов семейки Далтон.

Но не собирался же он по-настоящему избавиться от нее! Да, он мог кричать, чтобы она убиралась и не возвращалась назад, а порой даже поднимал на нее руку. Но она все равно никуда не уходила со станции ЭПНГ, если только отец не отвозил ее в город. Обычно после ужина все возвращалось на круги своя. А по ночам до меня доносился смех из родительской спальни.

Я вцепился пальцами в ручку двери и заглянул отцу в лицо. Под шапкой густых вьющихся темных волос на лбу проступила вена в форме буквы Y, большие голубые глаза выкатились так, будто вот-вот лопнут. Губы плотно поджаты – когда злился, он всегда выглядел очень страшным.

Оставит он маму на станции? Или высадит из машины на дороге, к пьяным индейцам? А может, посадит в автобус и отправит к ее матери, как грозил уже не раз? Но отец говорил, что своей мамаше-шлюхе она не нужна. Точно так же как двум безработным алкоголикам-братьям. А дедушка Далтон и о себе-то позаботиться толком не может.

Мама выходила из дома одна, только чтобы попросить чашку сахару у кого-нибудь из соседок по станции – хотя она всегда высыпала сахар в раковину, стоило ей вернуться домой. Пару раз она брала меня с собой, и я слушал, как она рассказывает, что мать жестоко с ней обращалась, а братья избивали. Даже отец ничем не мог ей помочь. Она хватала соседку за руку, дышала ей в лицо и шептала, что сейчас ее жизнь нисколько не лучше – муж ее бьет, а дети не слушаются. Женщина отстранялась, спешно совала маме сахар и захлопывала перед нами дверь.

Бедная мама! Большую часть дня она лежала на диване и просила нас с Лонни сделать что-нибудь вместо нее.

– Мне нужна помощь, – говорила она. – Сама я это сделать не смогу.

Моя сестра закатывала глаза. У мамы никогда ни на что не было сил. Бывало, что она целый день не снимала ночную рубашку и одевалась только перед возвращением отца – или не одевалась вообще.

Другие мамы на станции были не такие. Они улыбались, смеялись. Заворачивали детям с собой обед и болтали с ними, ожидая на остановке школьный автобус. Когда тот приезжал, мамы обнимали их и желали хорошего дня, а потом шагали назад, к своим домам, энергично взмахивая руками на ходу.

Но только не моя.

Лонни сама заворачивала себе обед, сама делала уроки и сама готовила завтрак. А мама бродила от кровати к дивану. Я жалел ее, но от маминого визгливого, пронзительного голоса у меня болела голова.

Если она исчезнет, кто будет нашей мамой? Неужели жуткая старая миссис Белл из соседнего дома?

Отец резко надавил на тормоз и опять стал ездить кругами. Шины скрипели на заледеневшей дороге. Его лицо снова казалось спокойным и расслабленным, как тогда, когда они перешучивались с товарищами по работе. Руки у меня устали и вспотели.

– Весело тебе, сын? – засмеялся он.

Может, он ничего такого и не имел в виду. Может, он не собирается высаживать маму в пустыне, чтобы она не нашла дорогу домой.

Но, похоже, говорил он все-таки серьезно.


Отец, судя по всему, поделился своим секретом и с Лонни. Моя сестра знала все про нашу семью, хотя про маму никогда ничего не говорила – только то, что у нее с головой не в порядке.

Лонни была такой же худой, как мама, с ее золотисто-рыжими волосами и зелеными глазами, но вела себя совсем по-другому. Улыбка не покидала ее лица, и ходила она упругой походкой. Сестра играла на фортепьяно, постоянно читала и училась на одни пятерки. Все ее любили. Лонни была полна жизни – а мама походила на сдувшийся воздушный шар, болтающийся по ветру.

По утрам, когда отец уходил на работу, я начинал носиться по дому, и мама говорила, чтобы я перестал кричать словно помешанный. Я играл в футбол, размахивал бейсбольной битой и попадал мячами по лампам, картинам и журнальному столику в гостиной. Мама гонялась за мной, пытаясь ухватить за рубашку или брюки, но догнать не могла. Когда она решала, что с нее довольно, то отпускала меня гулять на улицу.

Однажды утром, в дождь, она велела мне сидеть дома. Чтобы заставить ее передумать, я забрался сверху на стиральную машину и сунул бейсбольную биту в барабан. Мама сразу же прибежала, но барабан успел погнуться, так что его пришлось сдавать в починку. Отец сильно меня отшлепал за эту, как он ее назвал, идиотскую выходку. На ногах у меня еще долго оставались синяки.

В другой дождливый день наша кошка Ночка прибежала домой вся мокрая, и я посадил ее в сушилку. Она взвыла, как сумасшедшая. Когда Лонни ее вытащила, кошка бросилась в гостиную и взлетела вверх по шторе, сорвав ее с карниза. Стоило нам вбежать в комнату за ней, как она спрыгнула на пол.

Лонни дала мне пощечину и обозвала зверенышем. Она сказала, что все соседи так меня зовут. Но я просто хотел высушить кошку. Я не собирался ее пугать.

Отец сказал маме, что ждет не дождется, когда я сбегу из дома с бродячим цирком.

В те дни, когда мама разрешала мне погулять, я первым делом бежал к компрессорной станции, собираясь нарушить пару-тройку правил. Отец говорил, что я должен быть хитрым. «Только смотри, не разозли кого-нибудь из начальства, – напоминал он. – Иначе тебе не поздоровится».

Я брал из его ящика с инструментами гаечный ключ и говорил, что отец забыл его дома, а я ему принес. Я вскарабкивался по металлической лестнице и лупил ключом в гигантскую стальную дверь компрессорной, пока кто-нибудь из рабочих мне не открывал. Обычно меня встречали улыбкой; рабочий подносил руку ковшиком ко рту и кричал: «Позовите кто-нибудь Терстона», – стараясь заглушить шум турбин.

Все рабочие начинали смеяться. Детям нельзя было находиться на станции, рядом с огромными двигателями, поэтому отец делал вид, будто сердится на меня. Иногда, когда я приходил, он собирал вокруг себя остальных и рассказывал обо мне разные истории.

– Ни один другой мальчишка не решился бы явиться сюда и постучаться в дверь. – Он гладил меня по голове и улыбался. – Только мой Дэвид на такое осмеливается.

Прежде чем отослать меня назад домой, отец забирал гаечный ключ, но на следующее утро я его находил на прежнем месте. Рабочие прощались со мной, говоря: «Увидимся завтра, дружище».


В то лето, когда мне исполнилось четыре, отец перед уходом на работу начал меня «воспитывать». Он говорил: я должен быть таким же сильным и смелым, как наши предки-чероки. Он подбрасывал меня в воздух и протягивал руки, чтобы поймать, но потом мог убрать их за спину, и я падал на землю. Все тело у меня было покрыто царапинами и синяками.

Отец только смеялся:

– Я учу тебя быть начеку, парень. Я не всегда буду рядом, чтобы тебя защитить.

Он кричал на меня, когда я пугался, и говорил не смотреть на его руки.

– Группируйся, чтобы смягчить удар, – говорил он. – Защищайся сам. Тебе что, все надо объяснять? Да и вообще, от шишки на голове ничего с тобой не случится.

Несколько раз он привязывал меня к старой сосне у нас во дворе. Отец оборачивал толстую колючую веревку вокруг моей груди и лодыжек и плотно затягивал узел.

– Попробуй-ка выбраться, хитрый мелкий ублюдок.

Затем он разворачивался и уходил.

– Папа, пожалуйста, развяжи меня… пожалуйста… пожалуйста.

– И не подумаю. Ты ничего не должен бояться – естественно, кроме меня, – бросал он через плечо.

Я звал его, плакал, но это никогда не помогало. Веревка впивалась мне в кожу, узел затягивался еще сильнее, словно китайская ловушка для пальцев. Вскоре у меня все тело начинало трястись, и становилось трудно дышать. Слезы лились по лицу и капали на веревку. Я совсем не чувствовал себя храбрым чероки.

Если кто-то проходил мимо, я кричал:

– Эй! Я нечаянно привязал сам себя к дереву. Вы мне не поможете?

Я издавал принужденный смешок, но звучал он натянуто и неубедительно.

Обычно мистер Белл приходил и развязывал веревку.

– Я знаю, это твой отец сделал, – говорил он. – И это очень нехорошо.

Если мистер Белл не являлся меня освободить, мать выскакивала из дома и помогала мне, как только отцовский «Рамблер» скрывался из виду.

Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Подняться наверх