Читать книгу Межвидовой барьер. Неизбежное будущее человеческих заболеваний и наше влияние на него - Дэвид Куаммен - Страница 6

8

Еще одно преодоление межвидового барьера случилось через год с небольшим после событий на ферме Вика Рейла, на этот раз – в Центральной Африке. В верховьях реки Ивиндо на северо-востоке Габона, недалеко от границы с Республикой Конго, есть небольшая деревенька под названием Майибу-2, своеобразное поселение-сателлит, расположенное всего в миле вверх по реке от деревни Майибу. В начале февраля 1996 г. восемнадцать жителей Майибу-2 вдруг заболели после того, как разделали шимпанзе и поели его мяса.

Симптомы включали в себя высокую температуру, головную боль, рвоту, субконъюнктивальное кровоизлияние, кровоточивость десен, икоту, боль в мышцах, першение в горле и кровавый понос. Всех больных решением деревенского старосты эвакуировали вниз по реке, в госпиталь города Макоку, столицы провинции. На карте расстояние от Майибу-2 до Макоку – меньше восьмидесяти километров, но вот путешествие на пирÓге по извилистой реке Ивиндо заняло семь часов. Лодка лавировала туда-сюда между стенами леса по обоим берегам. Четверо больных были уже при смерти, когда их доставили в госпиталь, и через два дня умерли. Тела доставили обратно в Майибу-2 и похоронили согласно традиционным церемониям, без каких-либо профилактических мер, которые могли бы предотвратить передачу неизвестного заболевания. Пятый больной сбежал из госпиталя, пешком добрался обратно до деревни и там умер. Вскоре начались вторичные случаи заболевания среди тех, кто ухаживал за первыми жертвами – их близких и друзей, – а также среди тех, кто погребал тела. В конечном итоге заболел 31 человек, 21 из которых скончался: смертность составила почти 68 процентов.

Эти факты и цифры были собраны командой ученых-медиков из Габона и Франции, которые добрались до Майибу-2 во время вспышки. Среди них был энергичный француз по имени Эрик Леруа, получивший образование в Париже, ветеринар и вирусолог, базировавшийся в Франсвильском международном центре медицинских исследований (CIRMF), расположенном в скромном городке Франсвиль на юго-востоке Габона. Леруа и его коллеги нашли эболавирус в образцах тканей некоторых пациентов и пришли к выводу, что съеденная обезьяна была заражена Эболой. «Шимпанзе, судя по всему, был нулевым пациентом, от которого заразились восемнадцать человек – первичные случаи», – писали они[16]. Кроме того, расследование показало, что шимпанзе не был убит деревенскими охотниками: обезьяну нашли мертвой в лесу и принесли в деревню.

Через четыре года я сидел у костра в верховьях реки Ивиндо с дюжиной местных жителей, которые работали лесничими в длительной наземной экспедиции. Эти люди, в большинстве своем – из деревень на северо-востоке

Габона, работали уже не одну неделю, прежде чем к их походу присоединился я. Они носили тяжелые мешки по джунглям и каждый вечер разбивали простенький лагерь для биолога Майка Фэя, который был буквально одержим своей миссией. Фэй – необычный человек даже по стандартам тропических полевых биологов: с мощным телосложением, упрямый, свободный духом, умный и всем сердцем преданный делу сохранения природы. Его предприятие, окрещенное «ТРАНСЕКТА», – пешая биологическая экспедиция на две тысячи миль, проходящая через самые дикие сохранившиеся леса Центральной Африки. На каждом шагу он собирал данные; кучи слоновьего навоза и следы леопардов, замеченных шимпанзе и ботанические идентификаторы, и тысячи маленьких примечаний – все скрупулезно заносилось в водонепроницаемые желтые блокноты мелким леворуким почерком; его помощники несли за ним компьютеры, спутниковый телефон, специальные инструменты и дополнительные батареи, а также палатки, пищу и медицинские припасы для него и для себя.

До северо-востока Габона Фэй добрался примерно на 290-й день пешей экспедиции. Он пересек Республику Конго с полевой командой, состоявшей из опытных конголезских лесников, в основном из бамбенджелле (одна из низкорослых африканских народностей, которых иногда называют пигмеями), но через габонскую границу их не пропустили. Так что в Габоне Фэю пришлось искать новую команду. Он набрал помощников в основном в лагерях золотодобытчиков в верховьях реки Ивиндо. Судя по всему, тяжелая работа, которую он предлагал, – прорубать проходы в джунглях и носить увесистые мешки, – показалась им предпочтительнее, чем копаться в экваториальной грязи в поисках золота. Один из сопровождающих работал не только носильщиком, но и кашеваром – каждый вечер он варил целый котел риса или фуфу (крахмалистого блюда из кассавы[17], чем-то напоминающего съедобный клейстер) и заправлял его странноватым коричневым соусом. Среди ингредиентов попеременно значились томатная паста, сушеная рыба, консервированные сардины, арахисовое масло, замороженное мясо и пили-пили (острый перец); шеф-повар считал все эти ингредиенты вполне совместимыми в любом сочетании. Но никто не жаловался. Голодны были все и постоянно. Единственное, что было хуже большой порции этого варева под конец дня, после изматывающих переходов по джунглям, – маленькая порция. Меня в эту группу отправил журнал National Geographic; я должен был идти по следам Фэя и описывать его работу и путешествие. Я периодически присоединялся к нему на десять дней тут, на две недели там, потом сбегал обратно в Соединенные Штаты, лечил ноги (мы все время ходили в сандалиях) и писал очередную статью из серии.

Каждый раз, когда я возвращался к Фэю, приходилось изыскивать какой-нибудь новый способ добраться, в зависимости от того, насколько далеко он забрался и насколько необходимы ему были припасы. Он ни разу не отклонился от избранного изначально зигзагообразного маршрута, так что я сам должен был его искать. Иногда я летел на самолете малой авиации, иногда плыл на моторной лодке-долбленке вместе с главным логистом и квартирмейстером Фэя, японским экологом Томо Нишихарой. Мы с Томо забирались в каноэ вместе с припасами, собранными для следующего этапа перехода: мешками свежего фуфу, риса и сушеной рыбы, ящиками сардин, растительного и арахисового масла, пили-пили и пальчиковых батареек. Но даже на долбленке не всегда можно было добраться туда, где нас ждали Фэй и его команда, оголодавшие и перепачканные. В этот раз, когда путешественники пересекали большой лес под названием Минкебе, мы с Томо с грохотом спустились прямо с неба на огромном 13-местном вертолете Bell-412, который за большие деньги зафрахтовала армия Габона. Полог леса, в остальных местах плотный и непрерывный, здесь подчеркивался несколькими крупными гранитными скалами, возвышавшимися над всем вокруг на высоту в несколько сотен футов, напоминая гору Эль-Капитан, окруженную зеленым туманом. На вершине одного из таких инзельбергов[18]располагалась посадочная площадка, которую указал нам Фэй. Она была в шестидесяти километрах к западу от Майибу-2.

Тот день для команды выдался сравнительно простым – им не приходилось пересекать болота, встречаться с растениями, которые могут запросто рассечь кожу, или бежать от стада слонов, разозленных попыткой Фэя заснять их на видео со слишком близкого расстояния. Они уже разбили бивуак и ожидали вертолета. И вот им подвезли припасы – в том числе даже немного пива! В общем, в лагере установилась спокойная, дружелюбная атмосфера. Я быстро узнал, что двое помощников Фэя (их звали Тони M’Бот и Софиано Этук) жили в Майибу-2 и помнили вспышку Эболы в деревне.

Общительный Тони, худой и намного более говорливый, чем его друг, согласился со мной пообщаться. Он говорил по-французски, а скромный Софиано, с телосложением бодибилдера, хмурым лицом, короткой бородкой и нервным заиканием, сидел молча. Софиано, по словам Тони, видел, как умер его брат и почти вся семья брата.

Я только познакомился с ними, так что тем вечером особенно много информации мне добыть не удалось. Через два дня мы отправились в следующий переход – по лесу Минкебе, на юг от инзельбергов. Дел было по горло, идти пешком по джунглям, где нет даже тропинок, очень тяжело, и к ночи мы все устали (особенно они, потому что им пришлось трудиться куда больше, чем мне). Впрочем, примерно на полпути, после трудного недельного перехода, общих страданий и совместных обедов Тони, наконец, достаточно потеплел ко мне, чтобы подробнее рассказать о том, что помнит. Его воспоминания в основном соответствовали докладу команды CIRMF из Франсвиля, не считая мелких расхождений в цифрах и подробностях. Но его взгляд был куда более личным.

Тони называл произошедшее l’épidémie, «эпидемией». Это произошло в 1996 году, да, сказал он, примерно в то же время, когда французские солдаты прибыли в Майибу-2 на надувной лодке Zodiac и встали лагерем неподалеку от деревни. Было неясно, для чего сюда приехали солдаты: по серьезному делу – восстановить старый аэродром? – или просто поразвлечься. Они периодически стреляли из ружей. Может быть, предположил Тони, у них с собой было и какое-то химическое оружие. Он упомянул эти подробности, потому что считал, что они могут быть связаны с эпидемией. Однажды деревенские мальчишки отправились на охоту с собаками. Охотиться они собирались на дикобразов. Но вместо дикобразов добыли шимпанзе – нет, его не убили собаки. Его уже нашли мертвым. Они принесли шимпанзе в деревню. Обезьяна уже начала гнить, сказал Тони, ее живот распух, и пахло от нее ужасно. Тем не менее люди очень обрадовались мясу. Они разделали шимпанзе и съели его. А затем буквально через два дня заболели все, кто прикасался к мясу.

Их рвало, началась диарея. Некоторых увезли вниз по реке на моторной лодке в госпиталь в Макоку. Но чтобы перевезти всех больных, топлива не хватило. Слишком много больных, недостаточно лодок. Одиннадцать человек умерли в Макоку. Еще восемнадцать – в деревне. Из Франсвиля быстро прибыли особые доктора, да, сказал Тони, одетые в белые костюмы и шлемы, но они никого не спасли. У Софиано в семье умерли шестеро. Одна из них, его племянница, – прямо у него на руках. Но сам Софиано не заболел. «Нет, и я тоже не заболел», – добавил Тони. Причина болезни была непонятной, ее окружали мрачные слухи. Тони подозревал, что французские солдаты отравили шимпанзе своим химическим оружием и не убрали его, чтобы мясо животного отравило жителей деревни. Так или иначе, выжившие очень хорошо усвоили урок. В Майибу-2 больше не едят шимпанзе.

Я спросил о мальчиках, которые пошли на охоту.

– Они умерли, все мальчишки умерли, – сказал Тони. – Собаки не умерли.

Видел ли он раньше такую болезнь, такую эпидемию?

– Нет, – ответил Тони. – C’etait le premier fois[19].

Никогда.

– Как вы готовили шимпанзе? – спросил я.

– В нормальном африканском соусе, – ответил Тони, словно это дурацкий вопрос. Я представил себе куски шимпанзе в арахисовом соусе с пили-пили, которые ложками раскладывали по фуфу.

Кроме супа из шимпанзе, мое внимание привлекла еще одна резко выделяющаяся деталь. Тони упомянул ее в первом нашем разговоре. Среди хаоса и ужаса, творившегося в деревне, они с Софиано увидели что-то очень странное: кучу из тринадцати мертвых горилл в близлежащем лесу.

Тринадцать горилл? Я не спрашивал о мертвых диких животных. Он рассказал об этом сам. Конечно же, анекдотические свидетельства[20]обычно довольно расплывчаты, неточны, иногда вообще ложны, даже если это рассказ человека, видевшего все своими глазами. Фраза «тринадцать мертвых горилл» на самом деле могла обозначать, что их двенадцать, или пятнадцать, или просто много – слишком много, чтобы измученный мозг мог их сосчитать. Люди умирали. Память постепенно расплывается. Фраза «Я их видел» могла обозначать именно это, а могла – и что-то другое. Например: «Мой друг их видел, он мой близкий друг, я доверяю его словам, как собственным глазам». Или, может быть: «Я слышал это от человека, которому доверяю». Рассказ Тони, как мне показалось, принадлежал к первой эпистемологической категории: правдивый, но не совсем точный в мелочах. Я верил, что он сам видел этих мертвых горилл, в количестве примерно тринадцати. Может быть, они валялись просто рядом, а не кучей; может быть, он даже действительно пересчитал их. Образ тринадцати трупов горилл, распростертых на куче листьев, выглядел аляповато, но правдоподобно. Дальнейшие исследования показали, что гориллы очень уязвимы для Эболы.

Научные данные – это совсем другая категория, практически во всем отличная от анекдотических свидетельств. Научные данные не блистают поэтическими гиперболами и двусмысленностями. Они точны и поддаются подсчету. Тщательно собранные, строго отсортированные, они могут получить неожиданный смысл. Вот зачем Майк Фэй ходил по Центральной Африке со своими желтыми блокнотами: он искал большие закономерности, которые могут появиться при рассмотрении массы маленьких данных.

На следующий день мы пошли по лесу дальше. До ближайшей дороги по-прежнему оставалось около недели пути. То была идеальная среда обитания для горилл, хорошо структурированная, богатая их любимой растительной пищей и почти нетронутая людьми: ни тропинок, ни лагерей, ни следов присутствия охотников. Здесь должно быть полно горилл. И в недавнем прошлом так и было: перепись популяции обезьян Габона, составленная двадцать лет тому назад двумя учеными из CIRMF, гласила, что в лесу Минкебе живет примерно 4171 горилла. Тем не менее за все время хождения по самым глухим чащобам мы так и не увидели ни одной гориллы. Отсутствие горилл и каких-либо следов их жизнедеятельности было странным – настолько странным, что Фэй счел это очень важным. Именно такие закономерности – положительные или отрицательные – он и надеялся найти с помощью своей методологии. В течение всей «Мегатрансекты» он записывал в блокнот каждое увиденное гнездо горилл, каждую кучку помета горилл, каждый стебель, который грызла горилла, а также слоновий навоз, следы леопардов и прочие подобные следы животных. После того, как мы вышли из леса Минкебе, он просуммировал свои данные. На это понадобилось несколько часов; он закрылся в своей палатке, занося последние данные наблюдений в ноутбук. А потом он вышел.

В последние четырнадцать дней, сообщил мне Фэй, мы нашли 997 куч слоновьего навоза и ни кусочка помета гориллы. Мы прошли мимо миллионов стеблей высоких травянистых растений, в том числе тех (из семейства марантовых), чью питательную сердцевину гориллы поедают, словно сельдерей; но ни на одном из этих стеблей он не нашел отпечатков зубов горилл. Мы не слышали ни одного крика горилл с битьем себя в грудь, не видели ни единого гнезда горилл. Все очень напоминало любопытное происшествие с собакой Баскервилей – безмолвным псом, который предоставил Шерлоку Холмсу красноречивые отрицательные улики, дав понять, что здесь что-то не так. Гориллы, когда-то водившиеся в Минкебе в изобилии, исчезли. Вывод был очевиден: что-то их убило.

9

Переход межвидового барьера в Майибу-2 был не изолированным событием. Он был частью целой серии вспышек заболевания, случившихся в Центральной Африке, – и закономерность до сих пор найти так и не удается. Болезнь когда-то называли геморрагической лихорадкой Эбола, а сейчас в английском языке закрепилось более простое название – «эболавирусная болезнь» (Ebola virus disease). Серия длится с 1976 г. (первое задокументированное появление эболавируса) по настоящее время, захватив немалую часть континента – от Кот д’Ивуара на западе до Судана и Уганды на востоке. Четыре основных штамма вируса, проявившиеся во время этих событий, коллективно известны как эболавирусы. Если брать более мелкие масштабы, то концентрация событий в одном Габоне была довольно высокой: три меньше чем за два года, причем все три – довольно близко друг от друга географически. Эпизод в Майибу-2 был вторым из трех.

Первая вспышка случилась в декабре 1994 г. в лагерях золотодобытчиков в верховьях Ивиндо – там же, где Майк Фэй позже нанимал рабочих-габонцев. Эти лагеря расположены примерно в двадцати пяти милях вверх по течению от Майибу-2. Не менее тридцати двух человек заболело, демонстрируя типичные симптомы Эболы: высокая температура, головные боли, рвота, диарея, кровотечения. Источник найти было трудно, хотя один из пациентов вспоминал, что убил шимпанзе, который забрел в их лагерь и вел себя как-то странно. Возможно, это животное было заражено и, само того не желая, принесло инфекцию голодным людям. По другому свидетельству, первым заболел человек, который нашел мертвую гориллу, принес немного мяса в лагерь и поделился с другими. Он умер, как и другие, кто притрагивался к мясу. Примерно в то же время появились сообщения о том, что в лесу видели мертвых шимпанзе и горилл. Если говорить в общем, то добытчики (и их семьи – эти лагеря, по сути, представляли собой маленькие деревни) одним своим присутствием, потребностями в еде, крове и топливе побеспокоили лесной полог и животных, обитавших там.

Больных тогда, как и позже из Майибу-2, перевезли вниз по реке в главный госпиталь Макоку. Затем пошла волна вторичных случаев вокруг госпиталя и в близлежащих деревнях. В одной из этих деревень жил нганга, традиционный целитель, чей дом, возможно, стал точкой передачи болезни между одним из тех, кто заразился в лагере золотодобытчиков и пришел за народным средством, и неудачливым местным жителем, который хотел вылечиться от чего-то не настолько сурового, как Эбола. Возможно, целитель даже передал этот вирус собственными руками. Так или иначе, к тому времени, когда вспышка закончилась, заразилось сорок девять человек, и двадцать девять из них умерли – смертность составила почти 60 процентов.

Через год случилась вспышка в Майибу-2, вторая из серии. А еще через восемь месяцев ученые из CIRMF и других учреждений получили информацию о третьей вспышке, неподалеку от города Бове[21]в центральной части Габона.

События в Бове, судя по всему, начались тремя месяцами ранее, в июле 1996 г., когда в лагере лесорубов под названием SHM, милях в сорока к северу от Бове, умер охотник. По симптомам у него ретроспективно диагностировали Эболу, но его случай не вызвал никакой тревоги. Через шесть недель в том же лагере загадочно умер еще один охотник. Затем третий. Что за мясо поставляли в этот лагерь? Скорее всего, самую разную дичь – мартышек, дукеров[22], кустарниковых свиней[23], дикобразов, возможно – даже человекообразных обезьян (хотя это незаконно). И, опять-таки, ходили слухи о мертвых шимпанзе в лесах – именно мертвых, а не убитых. Три первых случая у людей казались независимыми друг от друга, – похоже, каждый из охотников получил вирус из дикой природы. Но потом третий охотник усугубил проблему, став не только жертвой, но и распространителем.

Его ненадолго госпитализировали в Бове, но он сбежал оттуда и, скрываясь от медиков, отправился в ближайшую деревню, где попросил помощи у нганги. Несмотря на все усилия целителя, охотник умер, а потом умер нганга и его племянник. Начался каскад. В октябре и последующие месяцы вокруг Бове стало появляться все больше случаев – это говорило о том, что болезнь уже передавалась и от человека к человеку. Нескольких пациентов перевезли в госпитали в Либревиле, столице Габона, и они умерли там. Габонский врач, проводивший процедуры одному из этих пациентов, заболел сам и, не доверяя здравоохранению родной страны, улетел на лечение в Йоханнесбург. Сам врач выжил, но вот медсестра-южноафриканка, ухаживавшая за ним, заболела и умерла. Так эболавирус выбрался за пределы Центральной Африки. Всего за время этой вспышки, охватившей Бове, Либревиль и Йоханнесбург, заразилось шестьдесят человек, сорок пять из которых умерли. Смертность? Вы и сами легко подсчитаете ее в уме.

Среди этой неразберихи из случаев и подробностей выделяются несколько схожих факторов: нарушение нормальной жизни леса на месте вспышки, смерть не только людей, но и обезьян, вторичные случаи, которые случились после контакта в госпитале или через народных целителей, и высокая смертность – от 60 до 75 процентов. Шестьдесят процентов – это невероятно много для любой инфекционной болезни (за исключением бешенства); скорее всего, это даже выше, например, чем смертность от бубонной чумы в средневековой Франции в худшие времена «Черной смерти».

За годы, прошедшие с 1996-го, вспышки Эболы еще не раз поражали людей и горилл в регионе, окружавшем Майибу-2. Одна из областей, пострадавших особенно сильно, лежит вдоль реки Мамбили, на северо-западе Конго, неподалеку от границы с Габоном, – это еще одна зона густых лесов, включающая в себя несколько деревень, национальный парк и Лосси, недавно созданный заповедник для горилл. Мы с Майком Фэем обошли пешком и эту область в марте 2000 г., всего за четыре месяца до встречи возле инзельбергов в Минкебе. В то время область водосбора Мамбили, где гориллы водились в изобилии, резко контрастировала с пустым лесом Минкебе. Но через два года, в 2002-м команда ученых, работавших в Лосси, начала находить трупы горилл, и у некоторых из них был положительный анализ на антитела к эболавирусу. (Положительный анализ на антитела – менее убедительное доказательство, чем найденный живой вирус, но все же говорит о многом.) Через несколько месяцев 90 процентов горилл, за которыми они наблюдали (130 из 143 особей), исчезли без следа. Сколько из них просто сбежали? Сколько умерли? Проведя довольно свободную экстраполяцию подтвержденных смертей и исчезновений на всю территорию, за которой они наблюдали, ученые опубликовали статью в Science под громким (но слишком самоуверенным) заголовком: «Эпидемия эболы убила 5000 горилл».

10

В 2006 г. я вернулся на реку Мамбили, на этот раз с командой, которую возглавлял Уильям Б. (Билли) Кареш, тогда – директор Полевой ветеринарной программы в Обществе охраны природы Нью-Йорка (сейчас он занимает похожую должность в EcoHealth Alliance). Билли Кареш – ветеринар и авторитетный эксперт по зоонозам. Он странствующий полевой специалист, выросший в Чарльстоне, штат Южная Королина, на передачах Марлина Перкинса[24]; его обычная рабочая форма – голубая рубашка, бейсболка в сеточку и борода. Эмпирист по природе, он говорит тихо, едва двигая губами, и избегает категорических заявлений, словно у него от них болят зубы. Часто он ходит с хитрой улыбкой, словно его забавляют все чудеса нашего мира и разнообразные проявления человеческой глупости. Но вот в поездке на Мамбили не было ничего забавного. Он приехал, чтобы стрелять в горилл, – не пулями, а дротиками с транквилизатором. Он собирался взять у них кровь и проверить ее на антитела к эболавирусу.

Нашим пунктом назначения был комплекс Моба-Баи, группа естественных полян близ восточного берега верхнего течения Мамбили, недалеко от заповедника Лосси. Слово баи в франкофонной Африке означает болотистый луг, часто – с солонцами, окруженный со всех сторон лесом, словно потайной сад. Кроме Моба-Баи, тезки этого комплекса, неподалеку располагались еще три или четыре. Гориллы (и другие дикие животные) часто приходят на баи – там всегда много воды и солнечно, а под открытым небом растут богатые натрием осока и астры. Мы ехали в Мобу вверх по течению Момбили на перегруженной лодке-долбленке, которую толкал мотор в 40 лошадиных сил.

В лодке размещалось одиннадцать человек и целая куча оборудования. У нас был холодильник, работавший на газу, две морозилки на жидком азоте (для сохранения образцов), тщательно упакованные шприцы, иглы, пробирки и инструменты, медицинские перчатки, костюмы химзащиты, палатки и брезент, рис, фуфу, консервированный тунец, консервированный горошек, несколько ящиков плохого красного вина, множество бутылок воды, пара складных столов и семь белых пластиковых кресел, которые можно ставить одно на другое. С помощью этих инструментов и роскошной провизии мы разбили полевой лагерь на противоположном берегу от Мобы. В нашей команде были эксперт-следопыт Проспер Бало, несколько ветеринаров, специализирующихся на диких животных, другие лесные проводники и повар. Проспер работал в Лосси до и во время вспышки. Под его руководством мы должны были обойти баи вдоль и поперек – места, богатые сочными растениями и ранее знаменитые десятками горилл, которые собирались там каждый день, чтобы поесть и отдохнуть.

Билли Кареш дважды, еще до вспышки Эболы, бывал в этих местах, чтобы уточнить базовые данные о здоровье горилл. В 1999 году он за день увидел шестьдесят две гориллы. В 2000 он вернулся и попытался подстрелить нескольких транквилизаторами.

– Каждый день, – рассказывал он мне, – в каждом баи я видел по меньшей мере по семейству.

Он не хотел мешать жизни животных, так что «жертвами» его транквилизаторов стали всего четыре обезьяны. Он взвесил их, осмотрел, ища симптомы очевидных заболеваний (например, фрамбезии, бактериальной кожной инфекции), и взял анализы крови. У всех четырех обезьян анализы на антитела к Эболе оказались отрицательным. На этот раз все было по-другому. Ему нужна была сыворотка крови обезьян, переживших массовое вымирание 2002 года. Начиная экспедицию, мы ожидали многого. Шли дни, и нам начало казаться, что не выжил вообще никто.

Ну, точнее, выжили, но совсем мало – недостаточно, чтобы стрельба дротиками по гориллам (это всегда непростое мероприятие, причем рискованное и для «охотника», и для «жертвы») дала более-менее стоящие данные. Наша стоянка в Мобе длилась целую неделю. Каждый день рано утром мы пересекали реку, тихо ходили от одного баи к другому, прячась в густой растительности по краям полян, и терпеливо ждали, пока придут гориллы. Но гориллы не приходили. Часто нам приходилось мокнуть под дождем. Когда было солнечно, я читал толстую книгу или дремал, лежа прямо на земле. Кареш стоял, держа на изготовку духовое ружье, заряженное дротиками с тиллетамином и золазепамом – лучшими транквилизаторами для горилл. В другие дни мы ходили по лесу, следуя за Проспером Бало, который искал следы горилл – и не находил ни единого.

Утром второго дня, идя по болотистой тропинке к баи, мы видели следы леопардов, слонов, буйволов и признаки деятельности шимпанзе, но ни единого следа горилл. На третий день, так и не увидев ни одной гориллы, Кареш сказал: «Мне кажется, они умерли. Тут прошла Эбола». Он решил, что здесь остались лишь немногие счастливцы, которые не заразились или оказались достаточно стойкими к болезни, чтобы выжить. С другой стороны, сказал он, «именно эти-то нас и интересуют», потому что у них могут быть антитела. На четвертый день Кареш и Бало пошли отдельно от нас и сумели найти одного-единственного растерянного самца гориллы по громкому стуку в грудь и отчаянным крикам. Они незаметно подползли к нему на расстояние девять метров, скрываясь в густом подлеске. Обезьяна вдруг поднялась и встала прямо перед ними; видна была только одна голова.

– Я мог убить его, – позже признавался Кареш. – Просто грохнуть.

То есть выстрелить ему между глаз, а не обездвижить дротиком в бок. Кареш не спустил курок. Горилла снова громко закричала и убежала.

В моих записках на шестой день значится: «Ни одной, ни фига, ни хрена нет горилл». Наш последний шанс был на седьмой день; Бало и Кареш несколько часов преследовали еще пару животных по болотистому лесу, но даже увидеть их не смогли. Горилл в окрестностях Моба-Баи стало совсем мало, а те, кто все же выжили, стали ужасно боязливы. Дождь тем временем продолжался, палатки уже были перемазаны грязью, а вода в реке прибывала.

Когда мы не ходили по лесу, а сидели в лагере, я говорил с Карешем и тремя ветеринарами Общества защиты животных, базировавшимися в Африке. Одним из них был Ален Ондзи, долговязый, стеснительный конголезец, который учился на Кубе, хорошо знал испанский, французский и несколько центральноафриканских языков. Он очень забавно опускал голову и хихикал, когда его дразнили или веселили. Главной задачей Ондзи было получать сообщения о мертвых шимпанзе или гориллах в любом месте страны, как можно скорее ехать туда и собирать образцы тканей для анализа на эболавирус. Он описывал мне инструменты и процедуры, необходимые для решения этой задачи. К тому моменту, как он добирался до трупа, тот уже разлагался; к тому же, пока не было доказано обратное, он должен был считать, что ткани просто кишат Эболой. Его рабочая одежда состояла из костюма химзащиты с вентилируемым капюшоном, резиновых сапог, фартука и трех пар перчаток, скотчем приклеенных к запястьям. Первый надрез для сбора образцов – довольно опасное предприятие, потому что труп, вполне возможно, заполнен изнутри газами и может взорваться. В любом случае мертвые обезьяны были обычно сплошь покрыты насекомыми-трупоедами – муравьями, маленькими мушками, даже пчелами. Ондзи рассказал, как один раз три пчелы с трупа взбежали по его рукам, пролезли под отворот капюшона, побегали по его голому телу, а потом ужалили, пока он работал с образцами. Может ли эболавирус передаваться через пчелиные жала? Никто не знает.