Читать книгу Сумерки зимы - Дэвид Марк - Страница 4

Она лежит там, где упала; перекручена и смята на ступенях алтаря – одна нога задрана вверх, неестественно вывернутая в колене, слетевшая с ноги кроссовка повисла на затянутых чулком пальцах.

Темнокожая девушка, лицо и руки насыщенного цвета темного дерева, запрокинутые ладони светлее – как топленое молоко. Совсем юная. Так и не пережившая муки отрочества. Такой рано покупать сигареты. Рано заниматься сексом. Рано умирать.

Никто не пытался делать искусственное дыхание. Девушка была вся исколота. Давить ей на грудь – что мокрую губку выжимать.

Белоснежная накидка собралась под спиной; плотная чистая ткань, натянувшись, подчеркивала линию маленькой твердой груди.

Алая кровь девушки пропитала облачение только с одной стороны, оставив другую нетронутой. Если бы не гримаса боли, исказившая лицо, могло бы показаться, что чудовищному надругательству подверглась лишь половина ее хрупкого тела.

Лицо же свидетельствовало о другом. Она умерла в агонии. И кровь, залившая щеки, шею, подбородок и губы, выглядела так, будто ее швыряли полными пригоршнями. Она словно окропила девушку мутно-красным дождем, пока та лежала на церковных ступенях, вперив невидящий взор в далекие изгибы сводов и звезды на фреске.

– Бедная, бедная девочка…

Макэвой стоял у алтаря, вцепившись широкой ладонью в деревянную спинку первого ряда скамей. Его душила тошнота, кружилась голова, наливающаяся над глазом шишка мешала видеть. Фельдшер настаивал на немедленной госпитализации и рентгене, но Макэвой, которому служебные травмы не в диковинку, уже разобрался, что удар был хоть и болезненным, но не опасным. А боль можно перетерпеть.

– Легко отделался, сержант?

Голос эхом разлетелся по гулкой каверне пустой церкви. Макэвой обернулся слишком резко, и череп взорвался новым залпом боли. Он опустился на скамью – прийти в себя, пока Хелен Тремберг идет по центральному проходу. Дурнота не отступала.

– Прошу прощения, детектив-констебль Тремберг?

– Мне сказали, он и тебя мог порезать. Повезло.

Щеки горят, вся наэлектризована. Уже час, как Хелен превратила комнатку священника во временный штаб, полицейскими в форме она распоряжалась на редкость уверенно, и кто-то из молодых констеблей уже назвал ее «мэм», посчитав Тремберг большой шишкой. Ей это понравилось. Как и нравилось все остальное: раздавать указания, выслушивать доклады, следить за исполнением. Десяток полицейских уже сняли с прихожан первую стопку показаний, добыли имена с адресами у тех, кто не мог пока прийти в себя от потрясения и внятно рассказать о виденном.

– Он ударил меня рукояткой, а не лезвием.

– Наверное, ты ему приглянулся. Ведь тебя проще прикончить, чем вырубить. Шок, времени нет, в руке мачете. И все же он бьет в глаз рукояткой, вместо того чтобы полоснуть? Шанс на миллион.

Макэвой смотрел на носки своих ботинок, дожидаясь, пока в голове не стихнет пульсация.

Он уже предвкушал пересуды. С его репутацией офисного грызуна, знатока сводных таблиц и баз данных, компьютеров и технологий – и чтоб именно его вырубил на месте преступления главный подозреваемый? Да он уже слышал смешки.

– Твой малыш нормально добрался домой?

Макэвой кивнул. Сглотнул, откашлялся.

– Ройзин забрала. За Фином присмотрела официантка. Думаю, теперь они оба меня ненавидят.

– Официантка?

Макэвой усмехнулся:

– Ага, и она, наверное, тоже.

Они молчали. Тремберг впервые разрешила себе взглянуть на тело девушки. Покачав головой, отвела взгляд. Уткнулась в блокнот. Все по правилам, никаких промашек. Хелен никогда не нервничала на месте преступления, но в этом Макэвое ее что-то смущало. И дело не в том, что он такой здоровенный. Была в нем какая-то меланхолия, некое подспудное, спрятанное внутри напряжение, отчего чувствуешь себя с ним неуютно. И это при том, что Тремберг отлично ладила с парнями в Управлении. Она с ними на равных, травит, как и все, анекдоты, может перепить большинство коллег-мужчин – свежа как огурец, когда они уже под столом валяются.

Но с этим сержантом все как-то иначе, она не понимает, как держать себя с ним. Макэвой все принимает слишком близко к сердцу и прямо помешан на правилах. Что относится, помимо прочего, к заполнению бланков, к ссылкам на верные параграфы с перечислением пунктов, к использованию политкорректных выражений по отношению к каждому подонку, с которым им приходится иметь дело.

Тремберг знала, что у Макэвоя есть тайны. Год назад в Кантри-парке произошло нечто странное. Одному именитому копу это «странное» стоило работы, а самого Макэвоя на долгие месяцы уложило на больничную койку. Он перенес опасное ранение, это ей известно. Тонкие шрамы остались на лице и, говорят, под дорогими шмотками, в которых Макэвою, похоже, не особо уютно. Тремберг влилась в команду Фарао всего за пару недель до того, как Макэвой вернулся с больничного, и предвкушала знакомство с героем. Но первая же встреча разочаровала. Она увидела маленького человека, заточенного в исполинском теле. Макэвой оказался скромным тихоней – этакий клерк, трепыхавшийся в шкуре колосса. И эти глаза! Большие, исполненные грусти телячьи глаза. Казалось, они ни на миг не перестают сомневаться, оценивать, отвергать и осуждать. Временами он напоминал ей престарелого шотландского короля, укутанного в плед, с мечом на коленях: то и дело кашляет, шмыгает носом, но все еще способен махнуть древним орудием и одним ударом обезглавить быка.

Тремберг в упор разглядывала напарника. Остается лишь на небеса уповать, что им удастся хоть немного продвинуться, прежде чем старший инспектор Колин Рэй и его ручная тюлениха ворвутся сюда и испортят все веселье.

Макэвой встал. Распрямился, ухватившись за скамью. Заметил, что в поисках поддержки его ладонь легла на томик Библии в кожаном переплете.

– Никакого милосердия, – пробормотал он.

– Сержант?

– В уме не укладывается, – тихо сказал Макэвой. Шея, лицо его были красными от напряжения. – Почему ее? Почему здесь? Почему теперь? – Он взмахнул похожей на лопату пятерней. – И зачем?

– Мир жесток, – пожала плечами Тремберг.

Макэвой, не поднимая головы, гладил обложку Библии.

– Глава и стих, – прошептал он.

– Ее звали Дафна Коттон, – заговорила Тремберг уже не таким скребущим голосом, будто скорбной сцене удалось смягчить ее. – Пятнадцать лет. Четыре года прихожанка этой церкви. Приемный ребенок…

– Не так быстро, – попросил Макэвой. У него логический склад ума, но разбираться в деталях куда проще, если те занесены в блокнот по порядку. Ему нравится процесс следствия, стройность последовательных заметок. Но из-за боли в голове и тумана в сознании он не знал, что именно удержится в памяти. – Дафна Коттон, – повторил он. – Пятнадцать. Удочерена. Она местная?

Тремберг с недоумением глянула на него:

– Сержант?

– Здесь у нас черная девочка, детектив-констебль Тремберг. Может, она родом с другого континента?

– А ведь и верно. Не имею понятия.

– Ясно.

Оба разочарованы в себе и друг в друге. Макэвоя беспокоило мелькнувшее слово – «черная». Не стоило ли воспользоваться профессиональным арго? Может, вообще не нужно упоминать цвет кожи? Это профессионализм или обычный расизм? В полиции найдется еще пара человек, кому свойственно обременять себя подобными сомнениями, но если бы не Ройзин, умеющая успокоить, Макэвой давно бы нажил язву, изводя себя такой чепухой.

– Итак, – он еще раз оглядел тело девушки и перевел взгляд вверх, к церковным сводам, – что сказали свидетели?

Тремберг сверилась с блокнотом.

– Она служка, сержант. Из тех, что несут свечи во время шествия. Сидят перед алтарем, пока идет служба. Принимают посох, который протягивает священник, и убирают подальше. В общем, сплошь церемонии и пышные жесты. Большая честь, надо думать. Она занималась этим с двенадцати лет. – Неприкрытый сарказм в голосе Тремберг не оставлял сомнений, что ее собственные религиозные убеждения недалеко ушли от агностицизма.

– Не часто посещаешь воскресные службы? – с усмешкой спросил Макэвой.

Тремберг фыркнула:

– В моем семействе, сержант, воскресенья были для другого таинства – «Формулы-1». Правда, соблюдали мы их истово.

В дальнем конце центрального прохода под внезапным порывом ветра хлопнула дверь, и в ритмичных вспышках синих огней Макэвой успел заметить надгробные камни и ворота, рождественские гирлянды и полисменов в форме. Он ясно представил происходящее. Сумерки. Констебли в желтых дождевиках приматывают сине-белую ленту оцепления к кованым воротам. Выпивохи из паба напротив глазеют поверх ополовиненных кружек, а автомобили едва не сталкиваются перед церковью, скрежеща тормозами; взволнованные водители выскакивают к домочадцам, топчущимся на заснеженной площади, чтобы увезти их наконец прочь от пережитого ужаса.

– Значит, убийца точно знал, что найдет ее здесь?

– Если целью была именно Дафна, сержант. Жертву он мог выбрать и случайно.

– Справедливо. На обратное что-нибудь указывает?

– Пожалуй, нет. Хотя у меня есть показания Юэна Лича, который вспомнил, как нападавший оттолкнул двух других служек, чтобы добраться до нее, но в такой суматохе…

– А остальные что говорят?

– Ничего определенного. У алтаря неожиданно возникла чья-то фигура, и уже в следующий миг подозреваемый повалил девушку и принялся ее кромсать. Может, что-то прояснится, когда свидетели соберутся с мыслями, но им потребуется время.

– Патрульные молчат? Никто не видел убийцу?

– Как в воду канул. Слишком ветрено для вертолета, да и поздно уже. Но, учитывая кровь, которой он был залит, кто-то мог запомнить…

– Хорошо.

Макэвой посмотрел на Тремберг. Если сравнивать с Ройзин, внешность Хелен особо примечательной не назовешь, но, на вкус Макэвоя, таким лицом запросто мог бы заинтересоваться художник. Тонкие, эльфийские черты и круглая голова – как ужин гурмана посреди простецкой тарелки. Высокая и атлетичная, на вид тридцать с хвостиком, одевается неброско, не выставляет себя ни объектом вожделения для коллег-мужчин, ни соперницей для женщин с более агрессивным складом ума. С нею не скучно, она предприимчива, умеет ладить с людьми и, хотя едва заметное подергивание уголков губ выдает ее охотничье возбуждение, Макэвою нравится апломб, которым она маскирует волнение.

– А ее близкие, они были в церкви?

– Нет. Хотя обычно приходят. Причетник сказал, они друзья церкви, что бы сие ни значило. Во всяком случае, сегодня Дафна была одна. Родные высадили ее неподалеку, домой собиралась вернуться самостоятельно, – по словам другого служки, парнишки постарше. Хочет стать священником. Или викарием. Не знаю, в чем там разница.

– Но им сообщили? Родители знают?

– Да, сэр. Мы уже связались с семьей. Я решила, ты захочешь пообщаться с ними сразу, как только очухаешься.

Макэвой скупо усмехнулся. Он доволен, что успел подняться: останься он сидеть, колени уже запрыгали бы от чувства, которое человек не столь педантичный назвал бы «волнением». Но это вовсе не нервы. Это предвкушение. Он желает знать, кем была Дафна Коттон. Желает знать, кто убил ее и почему. Хочет понять, как вышло, что лезвие мачете миновало его самого, Эктора Макэвоя. И почему в глазах убийцы стояли слезы. Желает доказать, что ему по силам разобраться в этом деле, что он больше чем просто «коп, скинувший Дуга Роупера».

Макэвой оглядел церковь, это величественное, вселяющее благоговейный трепет пространство. Останется ли оно прежним? Смогут ли прихожане вновь занять свои места на скамьях и не вспомнить, как из рядов паствы выскочил убийца и расправился с девушкой в тот момент, когда она, со свечой в руках, служила в храме?

Он зажмурился. Провел ладонью по лицу. Вновь открыв глаза, увидел перед собой гигантского золоченого орла со сложенными крыльями. Задумался о значении образа. Что делает здесь орел – у края нефа, повернутый к готическим ступеням, ведущим на кафедру? Интересно, кто поставил здесь птицу и зачем? Мысли мелькали все быстрее. Значит, так. Убийство в церкви, за две недели до Рождества. Он невольно сморщился, вспомнив, как менее двух часов назад пение церковного хора выплескивалось на площадь, согревая сердца всем, кто его слышал. Что должна была ощутить Дафна Коттон в те кошмарные секунды, когда объятия веры, хранившей ее саму и других прихожан, пробил холодный клинок?

– Машина уже ждет, сержант, – нетерпеливо сказала Тремберг. – Бен Нильсен мчится сюда, чтобы организовать опрос свидетелей. Мы вызвали детских психологов, которые поговорят с мальчишками из хора. Кажется, у них был наилучший обзор, у бедняжек…

Макэвой направился было к выходу, но тут во внутреннем кармане ожил мобильник. Дрожь в руке выдавала растущую тревогу. Самому надо было связаться с начальством! Доложить обстановку, привязать свое имя к расследованию этого дела. Но, пока балом правила неопытная детектив-констебль Тремберг, сам он валялся на носилках в «Скорой помощи».

– Сержант уголовной полиции Макэвой.

– Макэвой? Говорит помощник главного констебля Эверетт. Что у вас там? – Голос натянут и суров.

– У нас все под контролем, сэр. Мы уже на пути к родственникам убитой…

– Кто это «мы»?

– Детектив-констебль Хелен Тремберг и я, сэр…

– Не Фарао?

Макэвой с трудом сглотнул. Словно кто-то льет ледяную воду в пустой желудок, и тот сразу сводит судорогой.

– Следственный инспектор Фарао проводит выходные на курсах, сэр. И я, как старший по званию дежурный офицер…

– Фарао мне уже звонила, Макэвой. Отменила свои курсы, едва услыхав о новостях. Это ведь убийство, сержант. В самой большой, самой старой церкви города. В той церкви, где крестили Уильяма Уилберфорса[7]. Какой-то псих зарезал девочку на глазах у прихожан? Ситуация требует свистать всех наверх, дружище.

– Значит, вы хотите, чтобы я ввел ее в курс событий сразу, как только поговорю с семьей девочки?

– Нет. – Ответ Эверетта настолько категоричен, что Макэвою даже смешно становится при мысли, что он мог вообразить себя во главе расследования.

– Да, сэр? – упавшим голосом произнес он, расстроившись, как школьник, которому сообщили, что в футбольную команду его не берут.

За его спиной Тремберг сунула в рот две подушечки жевательной резинки и принялась ожесточенно работать челюстями, уже сообразив, к чему ведет разговор.

– У меня к тебе другое поручение, Макэвой. Насчет чего я просил перезвонить, – продолжил Эверетт.

– Да, сэр, мне передали вашу просьбу, но….

– Теперь уже неважно, да у тебя и своих забот хватало. Зато теперь, раз уж ты не занят следствием, сумеешь мне помочь. Точнее, окажешь услугу.

Глаза Макэвоя закрываются. Он едва слышит Эверетта.

– Если это в моих силах, сэр.

– Превосходно. Так вот, мне звонил приятель из Саутгемптона. Похоже, с одним старичком из тамошних краев произошел несчастный случай, пока тот снимал документальное кино далеко в море. Ужасно, ужасно. Старик родом из наших мест, и семья имеется. Сестра в Бифорде. По идее, кто-то из констеблей мог бы заехать и сообщить ей дурные вести, но эта дама, как бы выразиться… – Эверетт вдруг запнулся, как стеснительный гость, произносящий тост на свадьбе. – Видишь ли, она замужем за вице-председателем комитета при полицейском Управлении. Крайне важная леди. Они с мужем большие сторонники новшеств, которые программа развития сил правопорядка рассчитывает продвинуть в ближайшие годы. И поскольку ты всегда так здорово ладишь с людьми…

В ушах у Макэвоя что-то шипит, сердце бьется о грудную клетку. Ноздри заполняет запах крови. Приоткрыв глаза, он видит, как Тремберг шагает прочь, в походке ее угадывается презрение. Она-то найдет способ попасть в команду Фарао.

Делай, что умеешь, Маковой. Будь мягок, прояви сочувствие. Исполняй прихоти Эверетта. Не высовывайся, тяни лямку, отрабатывай жалованье. Люби жену…

– Да, сэр.