Читать книгу Текел - Дэвид Зурабович Лазба - Страница 4

***

На следующий день я позвонил ей ровно в час дня, как и просила. Во мне бушевало чувство трепета, но утро выдалось не совсем добрым. А она, напротив, была на редкость веселой. «Видимо вчерашний поцелуй выпустил в нее немалый залп бодрости, живости и радости» – думал я.

– Сегодня необычный для тебя день! – Бойко воскликнула она.

– О чем ты? – В недоумении спросил я.

– Твои рассказы! Их прочтут, вернее уже прочли знающие люди!

– Не понимаю. – Продолжал я.

– Сегодня проходит конкурс. Называется «Проба пера». У меня знакомый работает там. Вернее он волонтер. Я дала ему один из твоих рассказов, и он тебя записал.

– Какой конкурс? Что за…

– Ты, правда, не слышишь? Конкурс «Проба пера»!

– Но я не хочу. Давай просто встретимся и погуляем?

– Шутишь? Мы обязаны туда пойти! – Возмутилась она, а затем по слогам проговорила. – Ты уже записан! Хотела сделать тебе сюрприз просто!

Я вздохнул:

– Какой рассказ-то?

– Который про школу.

– Ты выбрала самый гнусный рассказ, который я написал?!

– Нет! Он чудесный! Мне он больше всего понравился.

– Что ж, ладно. Пусть будет по-твоему. Во сколько тогда заезжать?

– В три уже начинается все.

– А адрес какой?

– Минутку!

Она отошла от трубки, прошуршала чем-то, вернулась и назвала мне адрес. Просчитав в голове примерный маршрут, я сказал:

– Значит, заеду за тобой без двадцати три или в половину.

– Ты на машине что ли будешь? – Удивилась она.

– Да. – Я сделал небольшую паузу, а затем добавил. – Возьму у брата.

– Ну, тогда до встречи!

– Давай!

– Целую. – Сказал я напоследок, но мне никто не ответил.

Брат был в командировке, его машина пылилась на парковке, и я подумал: «почему бы не воспользоваться?»

По дороге я несколько раз непринужденно нарушил правила, но благо нигде не стояли полицейские. Водительские права я получил совсем недавно и немного путался со знаками, но в целом водил сносно. Машина была автомат, быстрая, послушная, но, к сожалению, у нее руль справа – к этому нужно еще привыкнуть. Припарковавшись возле четырнадцатиэтажного дома, я позвонил Софье:

– Я на месте, выходи. Белая «тойота».

– Уже иду! – Задорно ответила она.

Я положил трубку, отпил воды из бутылки и стал дожидаться, осматривая район. Слева от меня располагалась детская площадка, рядом с ржавыми и, должно быть, поломанными качелями. На одних качался маленький мальчик годиков четырех. Казалось, что он вот-вот свалится или качели просто рухнут и раздавят его. Вокруг не было ни одного взрослого, который мог бы походить на его родителя. Площадка вообще пустовала, мальчик был там один, в полном одиночестве. Я очень надеялся, что за ним все же приглядывает из окна какая-нибудь бабушка, поэтому решил не подходить.

Затем я посмотрел направо: прилавок с сигаретами, выпивкой, едой. А близ него стоял какой-то мужик и что-то говорил продавщице в маленькое окошко. Я едва ее разглядел, и насколько понял, она была пухлой с распущенными белыми волосами. И все губы в какой-то розовой, наверняка, липкой и дешевой помаде. Мужчине было за сорок, а вот ей, думаю, уже перевалило за пятьдесят. Они оба безнадежные и оба неудовлетворенные. Шикарная пара. Одобряю.

Наконец-то показалась Софья. Красивая, нарядная, подтянутая. Ее черные волосы развивались на ветру, и худые гладкие ноги плавно направлялись в мою сторону. «Только не порти ей настроение» – подумал я. – «Не смей»

Вспомнилось вчерашнее безрассудное состояние изнеженности. Угрюмость сошла и нахлынуло ликование. Это праздник. Но почему на нее никто не смотрит? Как мир может заниматься своими делами, когда по Земле ходит такая изящная, обворожительная молодая девушка с таким необыкновенным именем? Софья. Как можно не заметить такое красивое создание? Мне говорили, пели, орали, писали, что такие девушки – миф. Я думал, что таких вообще не существует. Но это была ложь. Вот она. Идет ко мне, и я ей нравлюсь. Ей нравится мое лицо, уродливая улыбка, голос, глупый юмор, худощавое сутулое тело. Ее все устраивает. Что может быть лучше? Понятно, конечно, что все это крайне сопливо, крайне сентиментально, но мне было плевать. Не хотелось отрекаться от чувств. Искренность не может быть отвратительной. Любовь не может быть уродлива и смешна. Разве только в глазах тех, кто никогда не любил.

Софья распахнула дверцу машины и вскоре оказалась рядом со мной, по левую руку. Ее мягкий аромат моментально заполнил все пространство тесной машины. Я потянулся, чтобы поцеловать ее, но она испуганно отстранилась, говоря:

– Там папа из окна смотрит.

Я осторожно пригнул голову и пробежался глазами до седьмого этажа. Ее отец стоял с таким же угрюмым и сердитым видом, что и вчера. Он был подобен степному ястребу. Лоб сморщился в тысяче складок, хмурые брови почти прикрыли и без того небольшие темные глаза, длинный острый нос изогнулся книзу, а сжатые губы скривились и опали, как у мертвой рыбы. Мне стало его искренне жаль.

– Твой отец так сильно переживает из-за переезда…

– Да… – Кисло выпустила Софья.

– Он чувствительный, да?

– Просто не любит трудности. А там с документами какая-то проблема. Это все требует большой ответственности.

– Но зачем вам это? – Спросил я, выпрямившись.

– Тут его бизнес совсем не идет. Да и он терпеть не может Россию. Мама его поддерживает. Я тоже не фанат России и вообще. Но когда познакомилась с тобой…

Я посмотрел на нее любящим, выразительным, полным благодарности взглядом, а затем завел машину, чтобы поскорее умчаться.

Странное стихийное переживание бурлило во мне: я чувствовал себя собственником, но будто находился на грани банкротства. Такое, наверное, у каждого бывало. К примеру, имеешь ты какую-нибудь очень хорошую вещицу, нарадоваться не можешь, хотя в глубине души что-то клокочет, напоминая о том, что твоему счастью скоро конец. Дескать, ты потеряешь эту вещицу, она вот-вот ускользнет! И у меня было именно такое вот состояние, только умноженное в сотню раз, ведь это не вещь, а человек, которого мне очень не хотелось терять. До отъезда Софьи оставался месяц, но за свои восемнадцать лет я удостоверился в том, что каких-то тридцать дней пролетят моментально, заметить успеешь едва ли. Особенно, когда тебе хорошо. Особенно, когда влюблен.

– Твой отец ведь знает, что ты в безопасности со мной? – Сказал я отчужденным тоном.

– Думаю, да. Но я сказала ему, что ты тоже верующий.

– Ну, ты не солгала.

– Но пришлось ему сказать, что ты ни в какую церковь не ходишь.

Я ничего не сказал, включил навигатор, плавно надавил на педаль и, не спеша, выехал из унылого двора.

– Но ты должен прийти разок к нам. – Сказала она, после того, как мы выкатились на дорогу. – Тебе понравится.

– Хорошо… – ответил я.

Она затевала этот разговор трижды, и каждый раз я отвечал одинаково. Что-то меня в подобных разговорах и предложениях пугало. Да и религию я не признавал. Мне было не понятно, кто из всех прав по-настоящему. На самом деле. Этих вероучений и всяких разветвлений так много, что простой, мирской человек, скорее всего, потеряется во всем этом и в итоге так ничего и не выберет. Останется лишь агностиком. Вера, Бог, Церковь, Христос, Дьявол – на этом люди научились зарабатывать немалые деньги. Изготавливают и продают различные распятия, священные земли, иконы. Все это разве нужно Богу на самом деле? Люди скупают иконы, ставят перед собой, падают на колени и бьются лбами об пол, умоляя какое-то обычное изображение о той или иной нужде. Идолопоклонство, ничего другого. Как трудно поклоняться Богу и как легко поклоняться кому-нибудь или чему-нибудь другому, не так ли? С самого детства я в поисках Бога. Куда мне только ни приходилось забредать, в какие только церкви я не заходил. Бывал и в православной и в католической, в протестантской. И везде были свои какие-то чудики. Однажды вообще в какой-то сумасшедший дом попал. Служителя на протяжении всего служения плясали со знаменами, а пастор вместо проповеди, просто орал какую-то ересь, раздирая свои голосовые связки. На таком служение ничего, кроме стресса не получишь.

Я не верил в религию, не верил в Церковь и всерьез думал, что Бог находится сугубо в моих чертогах, во мне самом. Я думал, что мое тело – это моя церковь. Но насчет Софьиной церкви я не мог быть уверенным точно. «Ведь есть же на свете хотя бы одна церковь, которая придется мне по душе?» – Думал я. – «Может как-нибудь, и загляну к ней».

Мне было довольно трудно ехать, так как все мое внимание было устремлено на ее гладкие коленки, милые руки и красивую улыбку. Рядом со мной сидел ангел, и я чувствовал, что становлюсь лучше, находясь с ней. Ее аромат дурманил меня. Опьянял и усыплял. Глаза невольно закрывались, и я уносился куда-то в сказку. Раньше со мной такого не бывало. Да и в мыслях не было, что такие чувства вообще существуют. До нее мне, конечно, нравились девушки, но ничего серьезного я к ним не испытывал. У меня не замирало сердце, не пробегали по всему телу мурашки. Они просто радовали глаз, не более. Я смеялся над влюбленными парнями, называя их неженками, зефирами, нытиками. А теперь стал еще хуже, чем они. Да и плевать.

Через пятнадцать минут навигатор, наконец, запищал. Это означало, что мы на месте. Я припарковал машину, вздохнул, взглянул на Софью и резко, без предупреждения рванулся к ней, чтобы, наконец, поцеловать, но ремень натянулся и осадил мой рывок. Я нервно нащупал кнопку возле сидения и высвободился. Не успел я поднять глаза, как почувствовал ее холеные белые руки, обвивающие мою шею. Ее лицо приблизилось к моему, она вкрадчиво посмотрела мне в глаза, словно хотела прочитать мысли. Без раздумий я поцеловал ее. И опять все затихло, кроме ее прерывистого стесненного дыхания. Я ощутил ее острые ровные зубы, которые впились в мою нижнюю губу. Было больно, но я терпел. Пусть забирает их, если хочет.

– Нужно позвонить Диме! – Оборвав процесс поцелуя, сказала она.

Софья порылась в сумочке и вынула телефон.

– Ну, и кто же это? – Спросил я, откидываясь на сиденье. – Этот Дима…

– Так. – Махнула она рукой. – Один знакомый.

– Откуда ты его знаешь?

– Алло. – Сказала она в трубку, улыбнувшись.

Я наблюдал за ее лицом.

– Мы на месте! – Говорила она. – Выходи! Беленькая такая машина.

– Ну, так? – Спросил я после того, как она положила трубку.

– Что?

– Кто это?

– Мы с ним в художественную школу ходили вместе. Вот и все.

– Мм.

Через несколько минут из белого здания напротив, выбежал какой-то худощавый паренек в засаленной зеленой майке. У него были темные волосы и пробор посередине.

– Это он? – Пренебрежительно указал я на приближающийся к нам силуэт.

– Да!

– Ну, идем. – Я открыл дверь и неохотно выполз наружу.

Парень сначала подошел ко мне, дружелюбно протянул руку и представился:

– Я Дмитрий.

«Какое слабое рукопожатие, – подумал я, – вернее, совсем никакое»

– Адам.

– Очень приятно!

– Взаимно.

У него были выбриты брови. Между ними была черная отчетливая щетинка, он даже по бокам их повыдергивал. Бороды у него не росло, однако, волосы на лице присутствовали. Чем-то он мне напомнил монгола: жидкий пушок под маленьким носом, тонкие черные копья, торчащие из узкого подбородка. Похоже, все его волосяные луковицы располагались над глазами. Мне в нем все казалось ужасно отвратительным. И вовсе не потому, что он был таков, а потому что он был знаком с Софьей.

Она подошла к нему и широко улыбнулась.

– Привет! – Протяжно выпалил он и поцеловал ее в щеку. – Как ты, дорогуша?

Софья, наконец, догадалась, что все это меня несколько напрягает. Она повернулась ко мне и поспешно доложила:

– Адам, не волнуйся, он гей.

Дмитрий кивнул и радостно добавил:

– Ну, надо же! Деточка, ты научилась называть меня геем, а не гомиком!

Я расслабился, и мне стало плевать на его выбритые брови, уродскую прическу и прочие недостатки.

– Ладно. – Сказал я. – Куда идти?

– За мной. – Важно махнул он рукой.

Мы направились к белому ветхому зданию. Я сразу обратил внимание, что в нем имеются крестовые трещины, а это означало, что оно могло рухнуть в любой момент. Не нужно быть геологом или инженером, чтобы понять: здание, находящееся в таком состоянии представляет опасность для людей. Зайдя внутрь, мы очутились в длинном, как кишка, коридоре, который тускло освещали разбитые пыльные люстры. По бокам – слезшие обои. Они подобны гнилой папиросной бумаге. Под ногами выстелен изодранный, стертый коричневатый линолеум. В уголках находилось целое кладбище мух. Такое чувство, будто здесь кочевали бешеные псы. Это место наводило тоску, даже мухи сдохли. И еще этот кисло-сладкий запах молью траченных стен.

Наконец, коридор кончился, и мы вышли в небольшой, я бы даже сказал, тесный зал, битком набитый седыми стариками. Они все, скопившись в кучу что-то бурно обсуждали. Однако среди них я разглядел двух молодых девушек и худого лысого мужчину лет тридцати пяти-сорока.

Несмотря на скромность размеров помещения, здесь присутствовала небольшая сцена, на ней криво стояла кафедра, а рядом микрофон, перемотанный красной изолентой. Перед сценой стояло несколько рядов скамеек.

– Да уж. – Сказал я, а затем, прищурившись, посмотрел на Софью. – Еще не поздно уйти отсюда.

– Ни в коем случае! – Запротестовал Дмитрий. – Ты что! Я читал твой рассказ! Ты молодец! У тебя есть все шансы на победу!

– Да погляди же ты. – Кивнул я в сторону толпы. – У этих стариков огромнейший опыт за плечами. Да и не в этом дело. Мне не хочется тут торчать.

– Ну и что? – Молниеносно отреагировала Софья.

Я посмотрел на нее с ироничным выражением лица:

– Думаешь, сопляк, вроде меня, готов переплюнуть их? У меня никчемный словарный запас и мне восемнадцать.

– Какая разница, какой у тебя словарный запас и сколько тебе лет? – Воскликнул Дима. – Какая разница, какие слова ты используешь? Главное, чтобы рассказ был интересным и понятным! К тому же, у тебя есть свой стиль!

Я собирался ему ответить, но вдруг к нам подошел низкий седой престарелый мужчина. У него были крупные мешки под голубыми глазами, красный, как редиска, нос и длинный рот, а около него – огромная волосатая бородавка. На старике был дешевый пиджак, цвет которого напомнил мне болото. Брюки велики и ремня едва хватало, чтобы удержать их на раздутом животе.

– Добро пожаловать. – Он грациозно подал мне свою влажную, толстую руку. – Меня зовут Григорий Александрович.

– Очень приятно. – Сказал я, тряся его десницу. – Я Адам.

– Вы чеченец? – Удивился он, а затем закрепил. – Не похожи.

– С чего вы взяли, что я чеченец?

– Ваше имя… – Медленно проговорил он, вглядываясь мне в глаза, как истинный сыщик. – Адам. У чеченцев такое частенько встречается.

Я искоса посмотрел на Софью, как бы, безмолвно, спрашивая: «Что он несет?»

– Это интернациональное имя. – Объяснил я.

– Ну, это смотря с какой стороны посмотреть. – Он облизнул свои длинные губы, сглотнул и продолжил. – Вы живете в России. Это имя чаще всего встречается в Америке, ну, и в других странах. А тут обычно у чеченцев. Все просто.

Я замолчал. Ненавижу стереотипы, но еще больше я не люблю стариков в болотных костюмах, которые любят умничать и корчить из себя детективов.

– Ну, так? – Спросил он, когда устал терпеть мое молчание.

– Меня назвали в честь первого человека на Земле, вот и все.

– А фамилия, у вас какая? – Продолжал он допрос.

Я устало вздохнул. Нужно было показать ему, что меньше всего на свете я хочу говорить с ним о своем происхождении. У меня были догадки – если я назову ему свою фамилию, то у него появится еще больше вопросов. Но я все же сказал:

– Кноспе.

– Интересно! – Возгласил он.

– Оно еврейское. – Сказал я, понимая, что сейчас он спросит о моей национальности. – Мой дед был наполовину евреем.

– Понятно. Но вы сам не будете считаться евреем, потому что еврейство передается через женщин, а не через мужчин. – Его длинный рот растянулся в пошлой улыбке, а затем он прохрипел. – Ну что ж, удачи вам сегодня в нашем мероприятии!

Я некоторое время помолчал. Этот Григорий Александрович был из тех, кто, сидя в свинарнике, воображает из себя великого и могучего деятеля всея Руси. Он действительно серьезно относился к этому конкурсу. А я сразу понял, что к чему. Какая-то берлога, набитая стариками, рыхлая куча стружек, которые служат для них сценой, а на ней величественно стоит кривая пыльная кафедра. Высший сорт. Высшее общество. Ладно.

– Где нам сесть? – Спросил я, наконец.

– Для начала вы должны взять альманах, чтобы ознакомиться с конкурентами.

– Это еще что? – Сморщил я лицо.

– Что это? – Оскорбился он. – Это сборник рассказов. Там и вы есть, между прочим.

– Ну, а где мы можем их взять? – Спросила Софья.

Григорий Александрович поднял палец вверх, повернул массивную голову к разноликой орде стариков и проорал:

– Лидия Петровна!

Из толпы выскочила высокая худая женщина. Она была в красном, плотно облегающем платье, а на шее красовалось ожерелье из черного жемчуга. Я медленно спустил свой взгляд на ее ноги. На них были желтые пестрые туфли на высоком каблуке. Ну и ну. Не нужно быть Коко Шанель, чтобы понять – это полная безвкусица. Но, несмотря на это, выглядела она неплохо. По крайней мере, выделялась из этой мрачной толпы.

Лидия Петровна ни слова не сказала, когда подошла к Григорию.

– Знакомься, – Сказал он, указывая на нас рукой, – это Адам, а это… – Он остановился на Софье и поднял брови, в ожидании.

– Софья. – Улыбнулась она.

– Точно. – Сказал он. – Ну, а Диму ты знаешь.

– Очень приятно. – Хриплым, холодным голосом отозвалась женщина. – Я Лидия.

– Взаимно. – Выдавил я из себя.

– Дорогая, можешь им дать один альманах?

Она, молча, ушла и вернулась через минуту с толстой зеленой книжкой в руках. Григорий вытянул ее из рук Лидии, раскрыл и протянул мне. Я не глядя внутрь, взял альманах, захлопнул и направился к скамейкам.

– Уже начинаем! – Сказал Дима и ушел к сцене.

Все покорно расселись по местам и принялись болтать. Со мной рядом присела пожилая женщина и обдала меня презрительным, сверлящим взглядом. Я бегло пробежался по ее лицу, оно было слишком надменным. Я обсмотрел каждого человека в этом зале и сделал вывод – у всех у них мания величия. Сидят и корчат из новоявленных буржуа. На вид они все образованы и интеллигентны, но по жизни, видимо, ничего не добились, раз торчат здесь. А, может, им просто нечего делать, как и нам с Софьей.

– Вы Адам Кноспе? – Небрежно спросила меня женщина.

У нее в руках был открытый альманах и страница с моим произведением.

– Да.

– Мизантропам тяжело живется, а с комплексом сверх полноценности – особенно.

– А я не мизантроп.

– А ваш герой, да.

– Ну, так уж вышло. – Спокойно сказал я и отвернулся.

– Ты все свалил на общество. – Резко, перейдя с «вы» на «ты», поставила она меня в укор.

– Что?

– Ты обвинил всех и вся, кроме себя.

– Рассказ не про меня.

– Про тебя.

– Откуда вы знаете?

– Потому что такие, как ты, пишут только о таких, как ты.

– Вы все сказали? – Спросил я, немного разозлившись.

– Слишком негативно.

– Еще?

– Все плохие у тебя! – Воскликнула она. В ее пустых белых глазах, будто что-то треснуло. Она продолжала. – Куда катиться мир? Нарожают дегенератов и радуются.

– Теперь все? – С каменным лицом и холодным тоном спросил я.

– Оскорбительно! – Она, наконец, выплеснула весь остаток своего яда.

– Знаю.

– Тогда зачем пишешь? – Выставила она вперед челюсть.

Я тяжело вздохнул и нахмурил брови. Почему ее так разозлил мой рассказ? Небольшой, простой, но пессимистичный рассказ про школу и о том, как там паршиво. Не более.

– Я пишу… – Говорю. – Для таких, как вы.

– Зачем это?

– Да чтоб позлить вас и оскорбить хорошенько! – Грубо ответил я и всем телом отвернулся к Софье.

Бабуля фыркнула и не издала больше ни единого звука. Слава Богу. Я уважаю взрослых людей, но иногда они перегибают палку. Да, они дольше прожили, вероятно, больше знают, но, отнюдь, морщины на лице и седые волосы – не привилегия. Всю жизнь, такие, как она, находят во мне козла отпущения. И не все из них старики. «Ты злой», «ты всех ненавидишь» – говорят они. И я удивляюсь, ей Богу. С каких пор, тот, кто говорит правду о человеке и в целом об этом мире зовется мизантропом? Чушь! Покажите мне хорошего человека, и у меня ни за что не повернется язык назвать его плохим или как-то осудить. Покажите мне океан, и я похвалю его. Дайте мне на руки ребенка, и я прижму его к груди, целуя в темечко. Покажите мне просящего, и я подам ему. А если покажете мне кучу навоза, то я моментально назову это говном.

Но самое удивительное, что эти люди, строящие из себя оптимистов, вовсе не являются такими. Это фикция. Они, на самом деле, сами озлобленны на весь мир, а иначе, просто снисходили бы до таких «убогих мизантропов», как я.

– Давай найдем твой рассказ? – Предложила Софья.

– Не надо. – Говорю. – Давай что-нибудь другое глянем.

Я раскрыл книжку и остановился на 97-ой странице. Рассказ назывался: «Как меня заблокировали в социальной сети». Написал некий Святослав Прохоренко.

– Ну, листай дальше. – Сказала она.

– Погоди. – Я поставил палец на начало текста и принялся за чтение.

«Как-то раз, летним, жарким вечером я зашел к себе в социальную сеть и обнаружил, что меня заблокировал старый одноклассник. Что в такие моменты может почувствовать человек пятидесяти лет? Огорчение, обиду, страх, разочарование…» Я остановился, не дочитав до конца.

– Ты прочла?

– Читаю. – Говорит она.

А я задумался, глядя в никуда. И о чем только думал Святослав Прохоренко, когда писал этот рассказ? Что чувствует человек, когда его блокируют на каком-то сайте? Может быть, кто-то и чувствует огорчение или еще что-то на подобие, но как он может почувствовать от этого страх? Страх перед чем? И он пришел с этим на конкурс, надеясь, что победит. С ума сойти. Наверняка, у него полно рассказов вроде этого. Типа: «Что чувствует человек, когда собирает одуванчики?» или «Что я делаю, если у меня в зубах застревает петрушка или мак». Забавно. Не удивлюсь, если бабушке, сидящей рядом, понравился этот рассказ. Мне до жути интересно почитать, что же настрочила она, но мне было безумно лень оборачиваться к ней и узнавать, на какой странице находится ее произведение.

– Да уж. – Дала оценку Софья. – Что за…?

– Дай-ка. – Сказал я, вытягивая из ее рук книжку.

– Дамы и господа! – Вдруг послышался голос Димы.

Я поднял глаза. Он стоял за кафедрой и с микрофоном в руках. Свою засаленную майку он сменил на белую, клетчатую рубашку. За какие-то пару минут он добротно залил ее потом. Я хотел нажаловаться Софье, но потом вспомнил, что это бессмысленно. Ведь он гей и мне незачем его унижать перед ней. К тому же, я и сам порядком вспотел, просто на мне была темная рубашка, и пятна виднелись.

– Наш конкурс начинается. – Вещал он. – Жюри, пройдите, пожалуйста, на свои места.

Жюри были: Григорий, Лидия и какая-то старушка. Они просто уселись на первый ряд, у каждого в руках были эти самые великие альманахи, носители шедевральных произведений.

Все эти скучные, нудные объявления и сама церемония меня не очень интересовали. Зато рассказы в этих книжках вызвали у меня огромное любопытство. Я скакал по страницам в поисках дурацких, смехотворных историй. Все они начинались одинаково, с каких-то незначительных, неинтересных, высосанных из пальца описаний природы или какой-нибудь дурости. Девяносто пять процентов было на тематику войны и старости. Остальные пять – несусветный бред. Однако среди всей этой скукоты я откопал один стоящий рассказ, который сошел бы даже за мировую классику. Он был по-настоящему добрым и человечным, хоть и про войну. Там говорилось о том, как русские солдаты относятся к немцам. Из этого краткого произведения я извлек очень важную для себя информацию. Оказывается, не все солдаты ненавидели своих врагов, находясь на фронте. Многие понимали, что это война и ни у кого нет выбора. Либо убивают тебя, либо ты убиваешь. Конечно, у обеих сторон, были плохие и кровожадные люди. Можно даже подумать, что их было большинство, особенно среди немцев. Но эта история была именно о дружном, добром товарищеском коллективе. Людском.

А самая абсурдная, несуразная чушь была написана какой-то женщиной, под псевдонимом Анна Невыносимая. Ее рассказ имел величественное название: «Синтезатор чувств». А начало звучало так:

«Кокосовой стружкой ложился февраль. Эта сухая мякоть разлеталась на ветру, хороня заблудших кошек и немых крыс на пыльных балконах, различных женщин…», я дочитал бы и дальше, но Софья толкнула меня в бок и сказала:

– Сейчас жюри объявит победителей.

– Что? – В недоумении, спросил я. – Каких победителей? Уже?

– Ну, да! Мы, считай, пришли только на вручение. Жюри выбрало победителя и сейчас его назовет. Ты что не слушаешь?

Я действительно не слушал. Есть у меня такая способность: становится глухим, когда мне не интересно.

– Жюри сделало выбор… – Голосил Дима.

– Ну, давай уже быстрее… – Пробурчал я.

– Куда ты спешишь? – Она взглянула мне в глаза и попыталась найти в них ответ.

Наши пальцы переплелись. Я укутался лицом в ее аспидно-черные прямые волосы и задержался там на некоторые время. Безграничная, таинственная вселенная.

– И все три судьи выбрали Михаила Гаврикова! – Воскликнул Дима. – С его замечательным рассказом «На фронте радостей нет»

Все захлопали, а я не вылезал из волос. Принюхивался к опьяняющему запаху ее тела и желал зарываться все глубже, и глубже.

– Адам. – Отодвинула она меня. – Перестань.

– Нет, не могу. – Сказал я и снова потянулся к ней.

– Все ваши работы прекрасны. – Говорил Дима с кафедры, подбадривая тех, кто не выиграл. – А Михаил Гавриков получает приз, в виде вот такой вот грамоты.

Я вытащил свою голову, последний раз пробежался по всему залу и сказал:

– Ну, все. Пойдем.