Читать книгу Красный Терем - Дея Нира - Страница 2

Обернулась я птицей вольной.

Да такой, что в глаза не видывала. С лазоревыми крыльями, зеленым хохолком и золотой грудкой. Может и птиц нет таких, а если есть, то где-то очень далеко. В странах неведомых, где всегда светит солнце и никогда не бывает снега с вьюгами.

Летела я над озерами, лесами и горами без отдыха. Подо мной плыли облака, а впереди расстилались новые земли с городами и поселениями. Люди там говорили на непонятном языке, жили в высоких белокаменных домах, а порой и в стеклянных. У нас в деревне плохо делают стекло, а зеркала и подавно не умеют, но в книгах я видела, что в Дальнем Мире умелым мастерам удается творить потрясающую посуду и украшения.

Я бы не пересказала и половины увиденного никому в нашей деревне, потому как слова были бы бессильны передать все чудеса, явившиеся передо мной.

Захотелось спуститься пониже, чтобы рассмотреть все как следует, но к своему удивлению, не сумела. Упрямый ветер усиливался и нес меня по своему желанию туда, куда ему вздумается, а я не могла сопротивляться.

Вскоре начался дождь, и я по-прежнему не управляла своим полетом. От воды намокли крылья, хотя я наблюдала настоящих птиц и знала, что их перья смазаны жиром, отчего они не намокают. Каждый взмах давался с большим трудом. Рядом засверкали молнии и прогремел гром.

Несколько молний ударили в землю, отчего загорелись деревья и дома. Люди внизу кричали, метались, пытаясь укрыться от огня, но он всюду настигал их. Один за другим разрушались дома. Падая, они разбивались, и множество каменных и стеклянных осколков разлетались вокруг. Мне хотелось как-то облегчить участь гибнущих в огне людей, но ветер был сильнее меня, а я лишь обреченно наблюдала за беспощадностью смерти.

От прекрасного края ничего не осталось. Он скрылся под толщей пепла и сажи. Огонь шествовал по земле сплошной стеной, пожирал на своем пути все, что ему попадалось. От него не было спасения, и позади оставались только выжженные черные пустоши.

Сильный ветер нес меня дальше. Пожарище темнело далеко позади, а я вглядывалась вперед, надеясь увидеть густые леса и новые города, которые еще могли избежать страшной участи. Но глазам предстало иное.

Зеленых пастбищ и садов, как и веселых, чудесных городов не существовало больше. Кругом простиралось унылое серое пепелище, растянувшись от края до края. Реки и озера высохли от невыносимого жара. Не было ни птиц, ни зверей, ни деревьев. Совсем ничего.

Осталась я одна на этой скорбной выжженной земле, безвольная и послушная воле неуправляемого ветра. В отчаянии я оглядывалась по сторонам, в надежде, что увижу хоть клочок зелени или уцелевший дом в черно-серой пустоте. И вскоре различила, как вдали темнеет что-то.

Передо мной возвышалась гора с крутыми склонами. Острые камни грозно приветствовали меня, угрожающе накренившись в мою сторону.

Не имея возможности сопротивляться, я беспомощно наблюдала приближающиеся скалы. Они оказались красного цвета, совсем как расписные узоры Красного Терема. Такие же яркие и пламенеющие. Я отчаянно взмахивала крыльями, в надежде замедлить смертельный полет, но ветер швырнул меня прямо на острие камня, сильная боль разорвала грудь. Золотые перышки побагровели от крови, и тут, во внезапно наступившей тишине застучало сердце. Все медленнее и медленнее.

Проваливаясь в темноту, я увидела, как с небес упал коршун с крючковатым носом. Он хищно закричал, и в этом крике слышалось нескрываемое торжество. Коршун приблизился, сверкая знакомыми ледяными глазами. И, уже умирая, почувствовала, как несколькими крепкими ударами коршун стащил меня с камня и вырвал сердце…

Сперва я глубоко вздохнула, приходя в себя. Очутившись в полной темноте, сделала резкое движение и чуть было не упала с постели. Дурманяще благоухали дикие травы. Я поднесла руку к груди и убедилась, что под рубашкой нет раны. Неспокойное биение сердца подтвердило, что оно все еще на своем месте. Сожженная земля и злой коршун только приснились мне.

Велеслава умеет толковать сны и верит, что их посылают Боги. В моих же книгах о снах ничего не написано, поэтому я не могла найти никакого разумного объяснения, лишь смутно догадываться об их происхождении. Если даже предположить, что сны могут быть вещими или рассказывать скрытое, значит ли это, что у человека всегда есть выбор?

Как знать наверняка, какой путь ожидает нас и что делать, чтобы выбор был единственным и верным? Существует ли возможность изменить ход жизни?

Я задала себе этот вопрос вслух, а потом зажала рот рукой, будто мою мысль кто-то мог подслушать. Пришлось заставить себя лечь в кровать, но я так разволновалась, что сон просто бежал от меня прочь.

Так и промаялась до самого утра с открытыми глазами, глядя в темноту, пока приближающееся утро не разогнало ночной мрак. Скрипнула дверь, раздались тихие шаги. Знахарка склонилась надо мной, беспокойно заглядывая мне в глаза. Она прошептала:

– Отец твой пожаловал, милая. Знает, что ты здесь.

Я вскочила, прижав ладони к лицу, протирая глаза. Все так и закружилась.

– Бледная, как покойница! – заохала старуха. – Дурно тебе что ли?

– Плохо спалось, Велеславушка. Беспокойно мне. Боюсь я.

Старуха головой покачала.

– Все думки твои опасные! Не доведут они тебя до добра. Отец уже ждет в передней.

– С ним еще кто? – спросила я и замерла с платьем в руках.

– Нет, один. Одевайся и выходи. Не трясись так! Я с ним уже поговорила маленько, чтобы пожалел он тебя и дал срок подумать.

– Ох, Велеслава… – я схватила ее сухую ладонь, исполнившись благодарности.

Она улыбнулась мне, махнув в ответ другой рукой:

– Рано еще благодарить.

Батюшка сидел на лавке, уставившись в пол. Он даже не посмотрел на меня, когда я вышла к нему.

– Собралась?

Его голос прозвучал сурово. Впрочем, ласковым он давно со мной не был. Нежности не ждала.

– Ступай за мной, Марешка. Разговор будет.

С этими словами он поднялся и вышел, не попрощавшись с Велеславой. Я обняла знахарку и сказала, что приду к ней позже и расскажу, чем дело обернулось.

Отец шел впереди, широко шагая, но не через деревню, а окраиной, почти у самого леса. По пути нам никто не встретился, оно и к лучшему. Я была уверена, что вся деревня уже перемыла мне кости, а кто и обругал на чем свет стоит.

На Владара засматривались многие девки на выданье. Потому они кусали себе локти от досады, что он из всех выбрал меня. Ту, что говорит странные и чуждые им слова и даже выглядит, как чужая. Деревенские они, в основном, ясноглазые и светловолосые. Одна я оказалась со «змеиными глазищами».

Пока отец шел впереди, я украдкой заметила, как из крайнего дома высунулась женщина и что-то сердито проговорила. Я вздохнула. Так и есть. Деревня судачит на мой счет и злословит, в ожидании того, как накажут строптивую девку.

Уже дома отец долго молчал, тяжело дыша, расхаживал туда-сюда, словно не знал, что со мной делать. Я сидела тихо и не поднимала головы, пока он не остановился передо мной:

– Владар не отказался от намерения жениться. За такую милость тебе в самый раз ноги ему целовать!

Я оторопело взглянула на отца, не веря своим ушам.

– За милость?

От моей робости не осталось и следа.

– Он же видел, что я отказала. Не желаю…

– Молчи, дурная! Тебе честь какую оказывают! Девки ревут в избах, тебя клянут, черной ведьмой обзывают! Владар жених хоть куда, есть чему завидовать. Статный, работящий, сильный. Хозяйством обзавелся, а какие подарки дарит, постыдилась бы! Ну, чего еще надо?

Мне стало обидно. Возмущение так и поднялось внутри.

– Что надо? – я поднялась со скамьи и встала перед отцом, позабыв о своих страхах. – Воля! Не по мне в избе торчать, да за мужем ходить! Коли нет во мне убеждения такого, что женихи наши любят, так пускай обходят стороной, не стану убиваться. Сама откажу Владару, коли хочешь, в лицо ему выскажу, а хоть и при всей деревне! Не люб мне Владар, не о таком счастье мечтала, не о таком думала!

Последние слова еще не договорила, а отец в лице переменился, будто перед собой болотного духа увидел. Так и сомлел, на меня глядючи. Мне бы возрадоваться, да не тут-то было. Отец потемнел, как туча грозовая, затрясся от слов моих.

– Что ты мелешь, полоумная? Коли я раньше сомневался, то ныне понял про тебя. И то верно в деревне говорят, что ты умом тронутая. Как мать твоя, проклятая. В нее уродилась, что лицом, что головой. Так слушай же меня, Марешка. Не пойму, чем ты Владару так понадобилась, сам Леший не разберет. На красу повелся или еще на что – его дело. Да только окромя него, никто на тебе не женится после смотрин твоих. Так что намерен я отдать тебя ему, как бы ни упиралась. Мое слово – последнее. И тебе ему повиноваться!

Я замотала головой и сделала строгое лицо:

– А что, если откажусь?

Лучше бы этого не говорила, потому что отец схватил меня за плечи и хорошенько встряхнул. Глаза его сделались злые-презлые:

– С роду никто родителям не перечил и ты не смей! Как я сказал, так тому и быть. К Велеславе запрещаю бегать. Ишь, повадилась! Не смей из дома и носу показывать, покуда с Владаром не вернусь. Не то худо будет! Не доводи до беды, окаянная. Воли ей захотелось! Ишь, чего вздумала! Забудь про то! Ступай и жди нас. Только попробуй что не так жениху выказать. Пожалеешь! Увидишь – накручу косу на руку, потащу к Красному Терему и при честном народе научу уму-разуму.

Это он о наказании заговорил, что на преступников накладывают. На всех, кто совершил злодеяние или посмел пойти против законов и порядков наших.

Еще девчонкой была, когда увидела однажды, как у Священного столба плетьми забили насмерть двоих: женщину и мужчину. Случай редкий, а потому вся деревня сбежалась посмотреть на казнь. Нарушившие закон Свадебного обряда не сыскали среди соплеменников жалости. Их громко ругали и проклинали, бросая в них обломки камней и палок, плевались и зло шутили.

Мужчина, весь в крови, босой, в разорванной рубахе, стоял бледный и все оглядывался по сторонам, будто выискивал кого в толпе. А женщина усмехалась и не казалась испуганной, хотя на нее сыпались угрозы и летели комья грязи.

Им дали возможность покаяться и прилюдно попросить прощения. Мужчина упал на колени и взмолился о пощаде, плача от страха. Все кричал, что его – доброго и честного мужа, сбила с пути жена чужая, что нет вины на нем, потому и каяться не в чем. Вскоре слова перешли в протяжный вой и сбивчивые рыдания. И тут женщина обвела всех спокойным взглядом, все так же улыбаясь, заговорила:

– Прощения просить не стану. Не по своей воле замуж шла за одного. Но другого полюбила по своей воле.

Ее голос звучал с горечью, когда она смотрела на лежавшего без сил любовника.

– Отнимайте у меня жизнь, но на деревню падет мое проклятие, на детей ваших и внуков. Не будет у вас жизни, как не станет ее у меня.

Она хотела еще что-то сказать, но тут в голову ей бросили камень, и женщина упала на землю. Чей-то хриплый голос выкрикнул:

– Замолчи уж, негодная! Вырвать бы твой гнилой язык и скормить псам!

– Смерть ей! – понеслись крики.

– Бей ее и полюбовника! – послышался визг.

– Нечисть окаянная… Смерть им!

Я не видела, как их связали, как взвились в воздух плети, потому что Велеслава вытащила меня из толпы.

– Ты чего это тут делаешь, Марешка? Рано тебе смотреть на подобное. Иди отсюда, пока не затоптали.

Завореженная ужасом, я спросила:

– За что это их?

Старуха нахмурилась, подталкивая меня прочь от страшного места, где слышался свист плетей под вопли безудержной толпы.

– После расскажу, как подрастешь, – сказала с печалью. – Недобрые люди…

И много позже, когда она уж и думать о том дне забыла, я напомнила ей о данном мне обещании. Велеслава – делать нечего – поведала историю про несчастных любовников. Про частые их встречи, про зависть, что их сгубила, про языки злые и предательство.

– Так то муж ее выдал их? – спросила я.

– Строгого нрава был человек. Помер через год, как жену забили. Не стало ему счастья. А погляди-ка на остальных – кто утоп, кто погорел, а кто добра лишился. Сбылось проклятие Любавы.

– Если по закону, так выходит, что Любаву заслуженно наказали?

– Есть людской суд, а есть и такой, что выше его. Можно ведь и разумом, а можно сердцем, жалостью и прощением. Ясно, милая?

– Ясно. Тогда буду сердцем думать. Выходит, так по справедливости?

– Выходит, что так. Да только в жизни всякое случается, тут на все случаи не угадаешь. Живи по чести. Вот что самое главное.

Так что же теперь? Жить по чести означало послушаться отца и дать согласие Владару? Я не могла ответить.

Достала солнечного цвета платье и надела его. К нему у меня были сережки янтарные и бусы, но мне вовсе не хотелось наряжаться для жениха. Посмотрела в зеркало, а глаза – грустные. И легкая морщинка посреди черных бровей. Сколько морщинок появится, как с Владаром заживу?

Пока косу заплетала, о матери думала. И о том, как мне мой сундучок заветный спрятать. Заберет меня Владар, а отец себе Оляну позовет, и негде мне станет богатство хранить. Пускай пока под половицей останется, а там придумаю.

Выглянула в окно и вздохнула. Забилось сердце тяжело. Идут. Я метнулась от окна к зеркалу, осмотрела себя и перевернула его обратной стороной, положив на стол. Нет нужды красоваться и любезничать. Кабы шла к столбу за наказанием, и то не горевала так, не убивалась.

В передней вышла навстречу гостю. Без улыбки и радости, только поклон отвесила. Отец смотрел с прищуром, как Владару мед наливала и угощение на стол ставила. На сей раз ничего не пролила, не испортила. Двигалась, как кукла соломенная, без жизни и тепла человеческого.

Отец ничего не приметил, только доволен остался, что исправно все сделала и молчала, как полагается. А Владар стакан за стаканом мед пил и с меня не сводил пристального взгляда. Наконец, уже с виду хмельной, он обратился ко мне со словами:

– Не сердись, коли напугал, красавица. Не было у меня злого умысла. Вижу теперь, что хозяйка ты отменная. Будешь мне хорошей женой, Марешка, а я не обижу и все для тебя сделаю. Только согласия твоего хочу. Пойдешь за меня?

Спрашивал, точно ответа не знал. Видно же, что уж оговорено у них с отцом. Но раз уж спросил, придется ответ держать. Отец же смотрел так, что по лицу его могла прочитать мысли: пусть только скажет «нет», так и с места не сойдет.

А что мне? Деваться некуда.

– Пойду… – ответила несмело, а у самой коленки затряслись.

– Вот и славно, – отец даже не дал мне договорить. – Будешь мужа уважать и любить, а он такой, что в долгу не останется. Верно? – и расхохотался. А сам меду подливает себе и Владару. И голос дрогнул. Неужто боялся, что в последний миг откажусь?

Владар выпил стакан одним разом и поставил на стол.

– Верно. Завтра пригоню стадо, как обещал. За твою дочь сто таких стад отдал бы, не жалея.

– Слыхала, Марешка, что жених говорит? Кланяйся за честь великую. И благодари за милости.

Поклонилась, зашептала слова благодарности, но будто не мои это слова, словно чужой вместо меня заговорил. Владар смущенно замахал руками на отца:

– Полно уж! За слова свои ответ держу. И от них не отказываюсь. Быть свадьбе осенью?

– Еще как быть! – батюшка звонко хлопнул себя по ноге. – Сыграем свадебку, да такую, что народ разгуляется и долго еще будут помнить, как кузнец женился.

Я тихо стояла в сторонке, думая о своей погибели. Сейчас самое начало лета, но оно быстро пролетит. До осени уж и рукой подать. Хотелось упасть на пол, рыдая от горя, но я слушала, как отец с женихом друг перед другом хвалились, что обещали и рассуждали о судьбе моей, будто она не мне принадлежала.

– Ну, – отец тяжело поднялся с лавки, – побеседуй с женихом. Я рядышком покараулю, он тебе лиха не учинит. Пора узнать друг дружку поближе.

Он вышел на крыльцо, уселся там, а дверь оставил неприкрытой. Ноги у меня будто приросли к тому месту, где стояла. Посмотреть на жениха было невмоготу. Меду хмельного бы выпила, может и храбрости бы прибавилось, но одолела меня лишь тоска смертная и боязнь. Владар приблизился сам, неожиданно протрезвев, будто не осушил полбочонка меда.

– Марешка… Краса…

На сей раз он оказался так близко, что я ощутила исходившее от него тепло. Каким же огромным и сильным он был! Невольно подняла голову и наткнулась взглядом на его взволнованное лицо. Какие-то потаенные мысли бродили в его голове, а мощная грудь вздымалась и опускалась, точно кузнечные меха.

– Ты не бойся меня только, – хрипло заговорил Владар, – я тебя не обижу. Вот посмотришь, как мы заживем с тобой, красивая моя, ненаглядная. Думаешь, мне от тебя стряпни надобно? Или умения прясть? Я как понял, что ты совсем другая, совсем не как наши девки, покой потерял. И то манит в тебе, слышишь меня, не знаю, в чем дело. Ты для меня как дева лесная. И правду отцу твоему сказал, без лести какой или пустословия, что отдал бы за тебя все стада богатые и камни самоцветные. Всей деревни нашей бы не пожалел! Что молчишь? Не люб тебе совсем?

Мне бы с благодарностью к нему отнестись, за слова сердечные, но язык будто онемел во рту. Все глядела искоса на его руки, похожие на стволы вековых деревьев: в крупных, вздымающихся из-под кожи жилах неслась буйная кровь. Будто огонь из кузницы поселился в самом Владаре. Зимой он без шубы и меха мог разгуливать, в одной рубашке. Разве что накидывал на широкие плечи лоскут какой, от которого сама бы не согрелась в мороз. Его могучие руки потянулись ко мне, а я отшатнулась к печи, наткнувшись спиной на каменный выступ.

– Не знаю тебя вовсе, – наконец произнесла тихо. – Всем хорош на зависть. Не к чему и придраться, вот что отвечу, кузнец. И дело свое знаешь. Только не вижу, как заживем с тобой. О другом мои мысли.

Сказала, а потом спохватилась, видя, как лицо Владара помрачнело.

– О другом? – проревел. – Это еще о ком? Назови – недругом станет мне тотчас. Коли не отстанет от тебя подобру-поздорову, поговорю с ним сам!

– Нет, не о том подумал ты, – чуть было не схватила его за руку. – Хотела сказать, что не помышляла о замужестве вовсе. Не люб мне здесь никто.

У кузнеца глаза на лоб полезли.

– Как ты жить надумала, краса? С отцом до кончины своей? Не доводилось еще слышать такого от девицы молодой. Замужем-то оно надежней. Всякой жене заступник нужен. А ты вон какая слабая и тонкая, любой обидит. А я тебя в обиду не дам и сам не обижу!

В речах Владара был смысл. Одинокой девушке трудно бы пришлось с помыслами о науках и мечтах о путешествиях. Да и как и выбраться отсюда? У кого искать поддержки? А если согласие сейчас дать, то можно и кузнеца надоумить, что засиделись мы на одном месте в лесах дремучих, пора иного счастья где-то еще поискать. Я в задумчивости уселась на лавку, пока Владар в ожидании смотрел на меня.

– Ежели дам согласие на свадьбу, пообещаешь, что не станешь меня домом неволить и порядками нашими? – сказала, а у самой голос задрожал.

Владар изумился. Запустил пятерню в кудри белокурые, размышляя.

– Чем же тогда займешься, Марешка, если не домом и мужем? – в тоне его прозвучала обида и недоверие, но видя, как я сжала губы и нахмурилась, тут же прибавил:

– Люди все примечают. Станут про тебя дурное говорить, а я ничего с этим не поделаю, если оно правдой обернется. Не желаю, чтобы о тебе дурное говорили, потому как люба ты мне. И не вообразишь, как люба! Так бы и глядел в глаза твои волшебные…

А сам придвигался ближе и ближе, глядя, как кот на миску с рыбой. Почуяла, что не выйдет у нас разговора серьезного и путного, пока Владар только об объятиях думает да о глазах моих. А потом не добьешься, чтобы послушал. Станет покрикивать да своей удалью молодецкой щеголять: знай, мол, жена место у печи, да помалкивай. Я хоть и не была замужем, но какая-то мудрость тайная, о какой даже и не знала, у меня причудливо появилась.

– Ты, кузнец, погоди, – начала я осторожно. – Батюшка обещал отдать меня по осени, но ты сам подумай. Хозяйка я плохая, готовить не обучена. Как мать померла, так с отцом и мучаемся стряпней. Шить и вышивать – что дрова рубить, не под силу. За скотиной ходить да песни петь, вот и все способности.

«А еще книги читать да стихи складывать», – так и просилось наружу. Но я пока язык попридержала. До поры до времени кузнец ни о чем не догадается. А блеснуть умением хотелось из досады женской, что хоть и не хозяйка, зато ученая. Да и готовить умела отменно. Только портила нарочно стряпню, чтобы неповадно женихам было. Чего только о себе не придумаешь, лишь бы мечтания правдой стали. Может, еще и кузнеца отпугну, коли постараюсь.

Но Владар был упрям. Не знаю, чего ему вздумалось. Будто не замечал моих слов, будто не слышал ничего от соседей, а сам не давился горько-соленой ягодной настойкой. Все-то ему мало! По нему видно, что он как раз о «крысином пироге» вспомнил, аж перекосило бедного.

Владар хмыкнул и ответил:

– Не скажу, что не права. Да только никто мне не мил, как ты. Сам по хозяйству управлялся, так что и теперь стану, ежели совсем тебе трудно будет. Лишь бы ты жила со мной. Не хочу иного счастья. Вот сидишь ты рядышком, так мне будто солнце душу греет. И ручки у тебя такие маленькие, белые, так бы и держал в своих всю жизнь. Подари мне поцелуй один, краса, подари зарок свадебный… только один…

Сказал, а от самого прямо жар пошел огненный. Аж затрясся весь, как лист на ветру. Его ударить – что гору огромную. Горе ничего не сделается, только руки отобьешь. Против такого силищу нужно иметь необъятную. Как с таким совладать, коли рассердится? Хуже зверя станет. Разве только смирением его покорить. Едва приобнял меня ручищей и к щеке потянулся, я слабой прикинулась, слезу выдавила:

– Как же можно, Владар-кузнец? На беззащитную девку кидаешься. Остынь до осени. Не велены нам вольности всякие, опомнись!

А глаза его уже не ледяные, а темные. И разума в них нет. Будто в глаза волку заглянула. Одно дикое в них и безумное, чего не видела до сих пор. Так близко ко мне наклонился, что увидела себя в его глазах – испуганную. Да хорошо, что батюшка на крыльце сидел. Видно, почуял что, сам зашел в дом и закашлял громко. Владар нехотя отступил, гася тот огонь темный, что привел меня в замешательство. Я думала, отец отчитает кузнеца, но он промолчал и только проговорил:

– Видно, слажено у вас! Значит, сыграем осенью свадебку. И все же, Владар, обожди. Тут недолго осталось.

Они хлопнули по рукам, отец поднес Владару еще медовой, а меня на другую половину дома отправил. Уходя, мельком глянула на кузнеца. Он опрокидывал один стакан за другим, будто пил не дурманящий хмель, а воду из ручья. Отец уж изрядно охмелел, и язык его заплетался. Владар же вполне владел телом и головой, и было видно, что он больше слушал батюшку, а сам запоминал все, что тот ему говорил.

Глянул кузнец в мою сторону, и во взгляде его мелькнуло то самое выражение: задумчивое и дикое, а я будто посмотрела в темную воду в озере, куда еще не заглядывала. И вода та показалась омутом гибельным. Уж если попадешь туда, так вовек не выплывешь.

Подумала так, вздрогнула. Тут губы его чуть слышно прошептали:

– Осенью, значит…

И были в его голосе тоска непомерная, радость и… жестокость. Я поспешно захлопнула дверь, скрывшись от незваного гостя, и остановилась, чтобы сердце перестало прыгать в груди. Припомнился мой страшный сон.

Коршун с ледяными глазами, что выклевал сердце, смотрел так, каким взглядом проводил меня Владар.