Читать книгу Серебряные осколки - Дейзи Вэнити - Страница 3

Брайтон, 1857

Местная портниха уверяла, что ткани были доставлены в лавку прямиком из европейских салонов, но в растрепанной кромке Уинифред узнала работу йоркширской текстильной фабрики. Образцы, которые были вывешены впереди, немного выгорели сверху и по краям – наверняка раньше они висели в самом дальнем уголке салона.

Ну и дрянь! Неужели нельзя было раскошелиться на лондонские новинки хотя бы в разгар курортного сезона? Да ни один человек, хоть что-нибудь смыслящий в моде, на это рванье и не взглянет!

– Замечательный муслин! – вслух прощебетала она и повернулась к Дарлингу. Тот разглядывал отрез с нелепым узором из стрекоз и бабочек. – Но я совсем недавно купила такой же. Какая жалость.

– Разве? – простодушно переспросил Теодор. – Ты ведь покупала небесно-голубой. Этот гораздо темнее, почти мазарин[1].

Портниха глядела на них с умилением, словно они были парочкой котят в соломенной корзинке.

Уинифред с вымученной улыбкой возразила:

– С моим цветом волос было бы просто глупо носить такие темные оттенки.

Теодор оставался глух к намекам Уинифред. Он примерился к образцу ткани за ее спиной и с важным видом кивнул.

– Ты права. Никакой это не мазарин, просто темно-синий. Хотя я совсем не вижу причин отказываться от покупки – по-моему, у тебя уже было платье похожего оттенка, и оно очень тебе шло!

Уинифред поджала губы. Почему-то познания Теодора ограничивались женской модой – сам он одевался словно балаганный шут.

– У меня еще остался отрез нужного вам цвета, мэм, – только что привезли из Парижа! – проворковала портниха, пятясь к прилавку. – Принесу сию же минуту!

Проводив женщину вежливой улыбкой, Уинифред посмотрела на Теодора.

– Я намекаю тебе, что ткани – сущий кошмар! – сердито прошептала она, хоть губы и прыгали от рвущейся улыбки. – Вот, договорился – сейчас она притащит свое древнее тряпье!

– Ты ведь сказала, что муслин замечательный, – так же тихо ответил он. – Я подумал, тебе хочется его купить!

– Вот еще! Да я скорее пошью себе платье из этой дряни! – Она щелкнула ногтем по натянутому отрезу, который прежде рассматривал Дарлинг. – Она пусть и безвкусная до жути, но хотя бы новая!

– Правда? – просиял он. – Я как раз хотел купить пару ярдов себе на жилет!

– Ни за что на свете! – содрогнулась Уинифред. – Сейчас она принесет свою ткань, мы вежливо откажемся и уйдем. Хорошо?

Теодор вытянулся в струнку и кивнул.

– Понимаю. Ложь во благо.

Уинифред рассмеялась.

Вернувшись, портниха разложила на прилавке отрез фиолетово-синей ткани. Уинифред заметила, что в этот раз у нее на плечах накинута измерительная лента. Неужели она полагает, что они столь же тупы, сколь и юны?

Сделав вид, будто внимательно изучает ткань, Уинифред раскатала отрез на прилавке и с задумчивым видом стала мять его пальцами, оставляя складки и с удовольствием наблюдая, как вытягивается и бледнеет лицо женщины.

– Замечательная ткань, – учтиво произнесла она, наконец наигравшись и отодвинув отрез. – Но, к сожалению, этот цвет мне совершенно не пойдет.

– Уверяю, вам любой цвет к лицу, мэм! – запротестовала портниха.

Уинифред довольно склонила голову, а Теодор задумчиво проговорил:

– Пожалуй, кроме оранжевого. В оранжевом тебя можно будет спутать с призраком.

– Правда? – сквозь зубы переспросила Уинифред. – Как интересно. Может, у тебя есть еще какие-нибудь замечания касаемо моей внешности?

– Думаю, светло-зеленый тебе тоже не стоит надевать, – поразмыслив, добавил он, не замечая, что Уинифред подбирается ближе, чтобы под подолом своего платья отдавить ему ногу.

Женщина за прилавком раскраснелась и, не отрывая глаз от Дарлинга, принялась поигрывать измерительной лентой. Видимо, потеряв надежду угодить капризной покупательнице, она решила переключиться на ее глуповатого спутника.

– У вас замечательное чувство цвета, сэр, – с придыханием сказала она, и Теодор ойкнул – Уинифред все-таки наступила ему на ботинок. – Думаете, вашей супруге пойдет мазарин?

– Моей супруге?.. А, моей супруге!

Он залился краской и принялся смущенно водить пальцем по лакированному прилавку. Уинифред опять опустила каблук ему на ногу.

– Ай! Нет, не думаю. Такой оттенок гораздо больше идет рыжеволосым дамам.

– Вот как?

Портниха разочарованно дернула кончик ленты. Уинифред погладила Дарлинга по ноге носком туфли.

– Что ж, может быть, тогда остановитесь на королевском синем?

– Не стоит, – голосом, полным глубокого разочарования, отозвалась Уинифред. – Думаю, он слишком темный. Меня можно будет спутать с призраком.

– Да, не стоит! – живо поддержал ее Дарлинг. – Эти отрезы какие-то старые – посмотрите, как они выгорели по краям! Правда, Винни?

Под взглядом остолбеневшей портнихи Уинифред выволокла Теодора на улицу и расхохоталась, зажимая рукой нос и рот.

– Тедди, а как же ложь во благо? – отсмеявшись, спросила она.

Продев руку Дарлингу под локоть, она повела его прочь от ателье – портниха продолжала пялиться на них через стекло витрины.

Теодор поглядел на Уинифред. В Брайтоне он перестал носить головные уборы и поплатился за это – его нос и уши сначала обгорели и облезли, а затем покрылись бледными веснушками.

– Решил, что ей все-таки захочется узнать правду, – заявил он. – Как иначе она сможет угодить своим клиентам?

Уинифред снова прыснула и похлопала его по руке.

– Умница. Только в этот салон мы больше ни ногой.

Время близилось к обеду, и Стейн была оживлена – по улице прогуливались люди, по столичной привычке отчаянно желавшие показать себя. За это Уинифред ее и ненавидела, и любила. Модная, чистая и широкая – Стейн изо всех сил пыталась походить на лондонский Гайд-парк, где похвалялись всем, чем были богаты: французскими платьями и английскими экипажами, красивыми женами и богатыми мужьями.

Уинифред сбежала из родного города, но место для побега было выбрано неудачное. Осмелевший и расцветший Брайтон не просто так называли «приморским Лондоном». Уинифред не так представляла себе тихую жизнь. Отъезд не смягчил ей память и не принес облегчения, даже раны залечил кое-как. Она давно разучилась жить как обычный человек, а размеренный приморский быт не вызывал у нее ничего, кроме тошноты. Но согласиться в этом с Теодором, чувствовавшим то же самое, значило признать себя побежденной, ведь тогда выходило, что мечта Уинифред о спокойной жизни была чем-то, что оказалось ей не нужно.

– Утро быстро пролетело! – заметил Теодор. – Вот уж не думал, что в третий раз смотреть на одни и те же ткани может быть так увлекательно.

Развлечений в городе было немного, а поход по магазинам мотивировался скорее светской обязанностью, нежели необходимостью. Для Дарлинга, который не осмеливался открыто ругать хоть что-нибудь, такое высказывание было сродни бунту.

– Больше не станем ходить по лавкам, – уступила она. – В таком случае чем бы ты хотел заняться?

Теодор пожал плечами.

– Может, прогуляемся по парку?

– Мы ведь были там вчера.

– Королевский павильон?

– Позавчера.

– Тогда, возможно, ты хотела бы искупаться? Вода в сентябре…

– Ни за что!

Для того чтобы не подмочить вместе с ногами чувство собственного достоинства, брайтонским купальщицам приходилось облачаться в нелепые шерстяные костюмы и заходить в воду из купальной кареты – жуткой скрипящей повозки, выкатываемой в воду. Спускаясь с нее, Уинифред однажды едва не поскользнулась на скользких деревянных ступенях, и только присутствие пяти малознакомых дам помешало ей разразиться проклятиями. Купаться нагишом она отправилась бы с гораздо большей охотой.

Дарлинг улыбнулся. Ему нравилось наблюдать за негодованием Уинифред. Сам он прилежно исполнял все указания местных врачей и даже выпивал по утрам стакан морской воды. Правда, при этом он ужасно морщился и кашлял, а стакан с каждым днем выбирал все меньше и меньше.

– Ты совсем как кошка! – поддразнил ее Теодор.

– Не болтай чепухи! Как бы тебе понравилось, если бы кто-то подхватил тебя под руки и с головой окунул в эту грязную лужу?

– Но это ведь и называется купанием, – невинно заметил Дарлинг.

– Клянусь, я снова отдавлю тебе ногу, Теодор!

– Ты снова разговариваешь как моя бабуля Мисси!

– Ну держись!

– Вот, опять!

Уинифред остановилась посреди дороги с твердым намерением пригвоздить ботинок Дарлинга к тротуару, но ее взгляд сам собой остановился на кондитерском магазинчике через дорогу.

Звякнув дверным колокольчиком, из него вышла пожилая, прекрасно одетая пара. Уинифред не видела их раньше, но модный крой дневного платья дамы говорил о том, что приехали они из столицы. Пара о чем-то негромко переговаривалась. Высокий мужчина склонился, внимательно слушая свою спутницу, а потом рассмеялся и выпрямился. Его лицо испещряли глубокие морщины, но когда он улыбался, ему нельзя было дать больше тридцати лет.

– Тедди, посмотри-ка на старичков у кондитерской, – негромко сказала Уинифред и отвернулась, подчеркнуто глядя в противоположную сторону. – Ты, случаем, не знаком с ними?

Дарлинг повертел головой, приметил парочку и радостно заявил:

– Конечно, знаком! Это же леди Освальд с супругом.

Теодор говорил так громко, что на него с изумлением покосились прохожие. Он этого не заметил и потащил сопротивляющуюся Уинифред вперед.

– Я как-то был у них на званом обеде. До чего замечательная женщина! Пойдем-ка поздороваемся!

Уинифред уперлась каблуком в стык плитки и потянула юношу на себя.

– Совсем с ума сошел? – зашипела она. – Как, скажи на милость, ты собрался им меня представить?

Теодор удивленно посмотрел на свою руку, в которую вцепилась Уинифред.

– Я что же, не… А. Извини. – Виновато улыбнувшись, он накрыл ее ладонь своей. – Я совсем забыл. Тогда давай подождем, пока они уйдут?

Они юркнули под козырек модного салона. На витрине были выставлены кружевные парасоли и крошечные соломенные шляпки, украшенные искусственными цветами.

– Я думаю, нам пора выбираться из Брайтона, – заметила Уинифред, настороженно провожая взглядом фигуры Освальдов в отражении на стекле. – Как я погляжу, в этом году никому не хватило денег на Европу. Что скажешь? Может, поедем в Блэкпул? Или в Скарборо?

Теодор помедлил с ответом, и Уинифред догадалась, о чем он думает. При мысли о возобновлении давнего спора ее бросило в жар. Не дожидаясь, пока лондонские знакомые окончательно скроются из вида, она увлекла Дарлинга дальше.

– Может, ты все-таки согласишься поехать в Хэзервуд-хаус? – прямо, но без особой надежды в голосе спросил он.

Уинифред запрокинула голову и стала глядеть на солнце, пока у нее не зажгло в глазах.

– Нет. Лаура только-только перестала кашлять. Ей нужно жить у моря.

– Сельский воздух ничем не хуже морского! – горячо запротестовал Теодор.

Она смежила веки, чувствуя, как повисают слезинки на ресницах.

– Какие же…

– Теодор! – с нажимом перебила его Уинифред. – Мы это уже обсуждали.

Во главу их спора всегда была поставлена Лаура, хотя оба знали, что дело вовсе не в ней. Просто Теодор до смерти скучал по своей матери, а Уинифред больше всего на свете боялась встречи с ней.

Его рука напряглась, но в следующее же мгновение снова расслабилась.

– Хорошо, – согласился он. – Блэкпул. Как скажешь.

Уинифред не поднимала головы, но по голосу угадала, что сейчас он упрямо стиснул губы и намерен продолжить разговор. Чуть позже. Она ничего не ответила, но, опасаясь показаться угрюмой, крепче прижалась к Дарлингу.

Ее левая кисть была продета в кольцо его локтя. Уинифред легонько пошевелила пальцами в перчатке и поморщилась – средний и указательный стали немного короче и толще, чем раньше. Удар бюваром в ту злополучную ночь, когда они сбежали из Лондона, раздробил ей кости.[2]

Уинифред оглянулась на аптеку и лишь тогда заметила, что они почти дошли до конца улицы. В Брайтоне состоятельная публика останавливалась в прибрежных отелях, но Уинифред и Дарлинг всеми силами старались избегать скоплений лондонских отдыхающих. Они приехали еще в июне, поэтому им удалось снять отличный дом на Чарльз-стрит, чистенький и светлый.

– Где, говоришь, сегодня пишет Лаура? – спросила она и отстранилась от Теодора.

– На склоне. На том, с которого видно море. Ты пойдешь к ней?

– Да. Хочешь со мной? – предложила Уинифред, зная, что он откажется. После утренней прогулки Теодор всегда садился писать письмо своей матери.

Как она и ожидала, Дарлинг с виноватой улыбкой покачал головой.

– Боюсь, тогда Лаура не устоит перед желанием написать еще один мой портрет. Проводить тебя?

– Не нужно.

Уинифред с улыбкой сжала его пальцы, и Теодор быстро скрылся за поворотом. Когда они шли рука об руку, юноша умерял свой шаг ради ее удобства, но Уинифред всякий раз забывала об этом.

Она подождала, пока Дарлинг уйдет, и вернулась на улицу. У маленькой застекленной аптеки она повернула направо, прошла через каменную арку, разделявшую плотно сдвинутые дома на Стейн, и остановилась у чисто выбеленного крыльца с коваными перилами. У двери сияла маленькая прямоугольная табличка «Доктор Дж. Т. Ламби».

Молотка не было, и Уинифред постучала костяшками пальцев. На прошлом приеме ей открыли сразу же, но в этот раз пришлось подождать. Наконец послышались быстрые легкие шаги, и дверь открыла молодая женщина в строгом сером платье – жена доктора. Лицо у нее было приятным, но усталым, под глазами пролегли тени.

– Добрый день, мэм. Вы ведь уже бывали у нас, верно? – Не дожидаясь ответа, она шагнула внутрь дома, пропуская Уинифред внутрь. – Миссис Оукс?

– Добрый день. Все верно.

– Доктор сейчас свободен. Пожалуйста, проходите.

Поблагодарив миссис Ламби, Уинифред поднялась по крутой винтовой лестнице. Дом доктора был совсем маленьким: в прихожей они с хозяйкой едва разошлись, а на лестнице ее кринолин с тихими щелчками задевал каждый столбик перил.

Дверь кабинета была приоткрыта. Уинифред постучала по косяку и вошла, набросив на лицо меланхоличное выражение.

Доктор Ламби – подвижный веселый человек лет пятидесяти с забавной круглой проплешиной на подбородке – узнал ее и приветливо улыбнулся. Он встал с кресла, чтобы поприветствовать ее, и Уинифред заметила у него в руках маленькую коричневую коробку, поделенную внутри на несколько секций картонными стенками. В каждой секции находилась стопка карточек, подписанная буквами.

– Добрый день, миссис Оукс. Прошу вас, присаживайтесь.

Он поставил коробку на письменный стол и принялся быстро перебирать ловкими мясистыми пальцами карточки в разделе «О».

Присев в кресло, Уинифред без интереса огляделась. Помимо кресел, в кабинете были только стол, полка с книгами и раздвижная ширма с экраном из китайского расписного шелка.

Найдя ее карточку, доктор Ламби поправил пенсне и сел напротив.

– Как ваша рука?

Уинифред сжала пальцы в кулак. Доктор Ламби был одним из немногих, кто знал о ее травме. Правда, он полагал, что Уинифред по неуклюжести прищемила пальцы в дверном проеме.

– Все еще ноет иногда, – призналась она.

– Это странно… – пробормотал он и надвинул пенсне глубже на переносицу. – Если кости срослись, боли быть не должно. Не возражаете, если я осмотрю ее, мэм?

Уинифред только этого и ждала. Торопливо расстегнув пуговки, она сдернула перчатку и протянула доктору руку. Тот бережно подхватил ее, подушечками касаясь переломанных пальцев с шишкообразными наростами. Уинифред было отвратительно видеть собственную изуродованную кисть, но она не отводила от нее взгляд, настороженно прислушиваясь к дыханию доктора Ламби. Он повертел ее руку так и сяк и наконец отпустил. Уинифред, выжидательно глядя на него, принялась медленно надевать перчатку.

– Все срослось, хоть и… неправильно, мэм, – сказал он и снова потянулся к столу. – Вы принимаете что-то обезболивающее?

– Только лауданум, который вы мне прописали, – соврала она.

– И рука до сих пор болит? – недоверчиво уточнил доктор.

Выражение лица Уинифред стало еще более скорбным.

– Да, – выдавила она и прижала руку к груди.

Может, если она проронит слезу, он наконец посоветует ей хоть что-нибудь, помимо опиумной настойки?

– Иногда мне кажется, что эта боль останется со мной навсегда!

Сунув кончик пера в рот, доктор Ламби глубоко задумался, и Уинифред воспрянула духом. Если он пропишет ей солевые ванночки, придется попросить Теодора натаскать ей морской воды. Или, может, существуют особые упражнения для уменьшения наростов?

– Я порекомендовал бы вам увеличить дозу настойки, мэм! – вдруг произнес доктор Ламби таким тоном, будто выступал на собрании Королевского медицинского общества.

Он настрочил что-то на листке бумаги, стянутом со стола, и протянул его Уинифред. Не скрывая кислого выражения лица, она приняла рецепт.

– Добавляйте в воду по восемь капель трижды в день. По десять, если захотите… – он подмигнул, – немного расслабиться.

– Не знаю, как вас и благодарить, – процедила Уинифред.

– Право, не стоит, – скромно произнес доктор. В воображении он уже наверняка наградил себя почетным членством в секции общей медицины. – Прислать вам счет?

Дарлинг сошел бы с ума, однажды утром обнаружив в корреспонденции не известный ему счет от врача. Уинифред расстегнула ридикюль.

– Я рассчитаюсь сразу.

На Стейн Уинифред прибавила шагу. Это совершенно точно был ее последний визит к доктору Ламби – даже он заподозрил неладное. Да и какой еще совет помимо увеличения дозы лауданума она могла от него получить? К тому же пальцы уже не болели, и Уинифред почти свыклась с новообретенным уродством.

Позади нее на горизонте висело море – темно-синее в дни непогоды и почти лазурное сегодня, в солнечный день. Впереди – бело-серые, тщательно оштукатуренные дома и зыбкий зной.

Ей до смерти осточертел Брайтон. В первый месяц здесь было даже приятно: на городских улочках осел густой морской воздух, люди не кичились собственной добродетелью налево и направо, были дружелюбными и безмятежными. Но все это быстро ей приелось. Уинифред знала, что в шесть утра прислуга в доме напротив распахивает окна и драит крыльцо, запомнила, к какому часу приходит почта, сколько купальщиков высыпает на берег в зависимости от дня недели, почем ярд муарового шелка в городской лавке и как будет причитать перед непогодой миссис Падсли, их соседка.

К счастью, Теодор ни разу не заговорил о продлении аренды, несмотря на медоточивые записочки их квартирной хозяйки. Уинифред знала, что он молчит не потому, что ему тоже наскучил Брайтон, но не возражала – в конце концов, пока они сходились на том, что рано или поздно уедут, остальные разногласия тоже казались решаемыми.

Дойдя до конца улицы, Уинифред повернула не направо, как Дарлинг, а налево, к окраине. Ее привычка ходить пешком в Брайтоне пришлась как нельзя кстати. Она без труда прошла через узкие жилые улочки, пересекла ограждающий город парк и взошла на склон, на вершине которого виднелась маленькая фигурка в раздуваемом ветром коричневом платье.

Лауре, их экономке, которая стала Уинифред доброй подругой, Брайтон пришелся по душе. Она и в Лондоне-то частенько выбиралась на набережную, чтобы писать с натуры воду. Но эту чистую, сияющую морскую гладь невозможно спутать с грязной Темзой, бурой и вялой у городских мостов и истыканной корабельными мачтами на пристанях. Со склона было видно, как по матовому зеркалу моря от горизонта до самого берега треугольником разливается солнце. Там, где вода идет рябью, линии расплываются и вытягиваются, становясь похожими на смазанную желтую краску.

Когда Уинифред наконец поднялась на холм, девочка обратила к ней радостное круглое личико. На Лауру загар ложился охотнее, нежели на Уинифред и Дарлинга, и шел ей гораздо больше. От часов, проведенных на солнце, ее кожа приобрела золотистый оттенок и здоровый вид.

Улыбнувшись, Лаура положила кисть на хлипкий деревянный мольберт. Поверх платья на ней был черный кухонный фартук с пятнами желтой и синей краски.

– Уинифред! Ты пришла посмотреть на море?

– Посмотреть, как ты пишешь, – со слабой улыбкой поправила ее Уинифред. Одного взгляда на морскую гладь ей хватило, чтобы заполучить очередной приступ тошноты. – Чудесная картина!

Привычно смущаясь, Лаура смяла край фартука в пальцах и опустила голову. Она остригла свои жиденькие волосы. Гладкие и короткие, теперь они клиньями падали ей на скулы.

– Я еще не совсем закончила, – призналась она и повернулась к холсту, подхватывая палитру.

С запада на Брайтон надвигались тучи, и Лаура дополняла готовую картину новыми деталями: на море легли белые мазки сияющих волн, а на горизонт – бледное зарево тумана.

– Советую тебе не затягивать, – заметила Уинифред. – Сегодня на Стейн мы едва не столкнулись с леди Освальд.

Лаура вскинула голову.

– Она вас узнала?

– Нет. Но мы решили, что стоит выбрать для отдыха место… менее похожее на Лондон.

– Стало быть, ты согласилась на предложение мистера Дарлинга? – радостно сделала вывод Лаура.

Уинифред отвернулась, обняв себя руками. Отчего все так жаждут встречи с этой мисс Дарлинг?

– Нет. Поедем в Блэкпул.

Девочка молча поводила тоненькой кисточкой по холсту, а потом вдруг отложила ее и запрокинула голову, подставляя щеки солнцу.

– Хочешь попробовать дописать? – предложила она.

– Ты позволишь мне испортить свою картину? – с недоверием спросила Уинифред.

Лаура звонко рассмеялась, прикрыв рот рукой.

– Ты ничего не испортишь, – заверила она и, наскоро обтерев о фартук кисть, протянула ее Уинифред.

Она заняла место, где прежде стояла Лаура, и, поразмыслив, обмакнула кончик кисточки в светло-серую краску.

– Могу я добавить на облако немного теней?

– Конечно… Уинифред…

– Что?

– Извини, но я… слышала, о чем вы с мистером Дарлингом спорили в прошлый раз.

Уинифред стиснула челюсти и принялась бездумно водить кистью вперед-назад. Облако, написанное Лаурой, потяжелело и выпрямилось, приобретя странную форму.

– И что?

– Если ты откладываешь поездку из-за меня и моего здоровья – прошу тебя, не стоит. Рано или поздно тебе придется встретиться с мисс Дарлинг, ведь так?

– Еще как стоит! – огрызнулась Уинифред.

С Лаурой она всегда могла разговаривать по душам, потому что девочка не боялась говорить ей правду в лицо, а любые нападки на себя воспринимала бесстрастно.

– Я боюсь, что в Хартфордшире твой ужасный кашель может вернуться. Восточные ветры куда коварнее, чем ты думаешь.

– Мне приятна твоя забота… но право, не стоит, – мягко возразила Лаура. – Прошу тебя, если это единственная причина…

– Хорошо, не единственная! – вскипела Уинифред и бросила кисть на подставку. – И что же? Вы с Теодором силой затолкаете меня в поезд?

– Разумеется, нет. Но я думаю, что тебе стоит поговорить об этом с мистером Дарлингом.

Уинифред ощутила прикосновение маленькой руки Лауры к своему плечу. Ее гнев немного поутих – по крайней мере, Лаура не встала на сторону Теодора открыто. Уинифред повернулась к подруге и взяла ее руку в свою.

– Я боюсь, – честно призналась она. – Я знаю, что она меня не одобряет.

– Почему ты так думаешь?

Уинифред хотела было признаться, что знает это из письма Дарлинга к матери, которое она прочла без разрешения, но вместо этого сказала:

– Просто знаю, и все. Кто я вообще такая? Кто я ему? Уж точно не невеста. Теперь я даже не работаю на него.

– Но вы же подписали контракт, – напомнила Лаура. – Разве нет?

– Пускай так. Думаешь, для мисс Дарлинг это будет иметь хоть какое-то значение? Я незамужняя девушка без гроша за душой, которая всюду сопровождает ее сына. Вот и все.

Лаура вздохнула и сунула кисть в карман передника, а потом запустила руки себе за спину, чтобы развязать тесемки. Уинифред подняла с травы мокрую тряпку и аккуратно накрыла ею картину.

– Я не знакома с ней лично, но уверена, что женщина, вырастившая мистера Дарлинга, не может быть похожа на ту, которую ты описываешь, – сказала Лаура. – Кто, если не она, войдет в твое положение?

Кэтрин Дарлинг однажды была обманута мужчиной – отцом Теодора, мистером Уорреном. Конечно, мисс Дарлинг могла положиться на порядочность своего сына, воспитанного безукоризненно. Но могла ли Уинифред рассчитывать на ее благосклонность? Неужели Кэтрин одобрила бы связь своего сына с девушкой, на которой он не собирается жениться?

– Ты действительно думаешь, что она… поймет меня? – с сомнением спросила Уинифред. – Думаешь, она поверит, что мне ничего не нужно от Теодора, кроме него самого?

– Конечно, поверит. Она же его мать. – Лаура помолчала и со смущенной улыбкой добавила: – К тому же, что бы ни произошло, последнее слово всегда останется за мистером Дарлингом, верно?

– Не воображай, будто я в состоянии мериться с ней авторитетами! – проворчала Уинифред.

Лаура ее немного успокоила, но к встрече с матерью Теодора она все еще не была готова.

Вдвоем они быстро собрали вещи и заторопились домой, пока не начался дождь. Уинифред аккуратно, на вытянутых руках, чтобы не заляпать платье, несла холст, накрытый тряпкой, а Лаура взяла в руки коробку с красками и сунула под мышку складной мольберт.

Дома Уинифред опустила картину на пол, развязала ленты шляпки и оставила ее на столике у входа. Корзинка для корреспонденции была пуста.

– Теодор! – позвала она, забрала из рук Лауры мольберт и прошла в гостиную.

Комната была заставлена масляными полотнами. Готовые стопкой стояли у стены, а те, над которыми девочка еще работала, были накрыты влажными тряпками с разноцветными мазками краски. Уинифред хвалила красоту морских пейзажей Лауры, но на самом деле из всех картин ей больше всего нравился портрет Дарлинга. На него ушли почти все запасы черной краски и белил, и сходство было поразительным.

Теодор, улыбаясь, выглянул из кухни. Он снял сюртук, оставшись в одной белой сорочке. К одежде он всегда относился небрежно, словно ребенок. Вот и сейчас на его груди и манжетах красовались яркие пятна.

– Вы уже вернулись! А я приготовил нам вишневый пирог. Хотите попробовать?

Он скрылся в кухне и тут же вернулся, неся тяжелую чугунную форму с пирогом. Выглядела выпечка на удивление сносно: золотистое песочное тесто в потеках темного вишневого сиропа.

Они пообедали прямо в гостиной. Потом Лаура ушла к себе, а Уинифред с Теодором отправились на кухню. Их дом был настолько маленьким, что они отказались от прислуги – Лаура вполне справлялась с их нехитрым бытом самостоятельно, да и сами они не чурались работы.

Теодор, закатав рукава сорочки, с усердием чистил посуду, а Уинифред заваривала травяной чай, к которому успела пристраститься еще в Лондоне. Она обрывала с засушенных и свежих веточек листочки чабреца, мяты, иван-чая и отправляла их в маленький заварочный чайник.

– Ты куда-то ходила? – поинтересовался Теодор, стряхнув с вымытой тарелки воду.

Уинифред, не выказывая удивления, опустила в чайник резной лист мелиссы и облизнула влажный палец.

– О чем ты?

– Перед тем, как отправиться к Лауре.

– С чего ты взял, что я куда-то ходила?

Пожав плечами, Дарлинг отложил тарелку и взялся вытирать полотенцем оловянные ложки.

– Просто я подумал, что вас слишком долго не было. Тебе бы наскучило так долго глядеть на море.

Уинифред ощутила на языке кислый привкус и сунула листочек в рот. Ей не нравилось врать Теодору или что-то утаивать от него по большей части потому, что она ненавидела то, как своей обезоруживающей откровенностью он заставлял ее чувствовать вину.

– Я ходила к доктору, – наконец спокойно сказала она и отложила веточку.

Лист мелиссы горчил на языке, но эта горечь была приятной.

Послышался лязг – Дарлинг уронил ложку и нагнулся, чтобы поднять ее. Отвернувшись к мойке, он глухо спросил:

– Что-то случилось? Тебе нехорошо?

– Нет-нет, что ты. – Уинифред потянулась и тронула его рукав. – Просто рука немного беспокоила, только и всего.

Дарлинг повернулся и поймал ее пальцы. Невольно скривившись, Уинифред попыталась их высвободить.

– Тебе больно?

– Нет. Просто… мне не нравится, как она выглядит.

– И что? – изумился Теодор.

Уинифред вспыхнула и выдернула руку.

– Ничего. Не хочу, чтобы ты на нее смотрел. Не хочу, чтобы ты к ней прикасался.

Юноша снова протянул к ней руку, но Уинифред спрятала свою.

– Почему? – спросил он. – Пожалуйста, не злись. Я правда не понимаю.

Уинифред скривилась от острой досады на саму себя. Глупо переживать из-за такой мелочи.

– Я всегда была красивой, – выдавила она.

Теодор пальцем стер слезинку с ее щеки.

– Не важно, насколько дрянной я человек, у меня имелось по крайней мере одно достоинство – красота. А теперь…

Она взмахнула изуродованной рукой, и Теодор поймал ее.

– Теперь я лишилась и этого. Это ведь уродство, иначе не назовешь.

– Не понимаю. Ты ведь все еще красива.

– Не безупречно красива. Людям ведь зачастую достаточно одного такого маленького изъяна, чтобы испытать отвращение.

– Неужели для тебя красота – в безупречности? – с недоумением спросил Дарлинг.

На мгновение Уинифред задумалась. Бывало, ей самой нравились неидеальные вещи, неидеальные люди. Даже у Теодора были изъяны.

– Не всегда, – наконец призналась она. – Просто мне предстоит привыкнуть к тому, что я тоже теперь небезупречна.

Зажмурившись, Дарлинг нежно поцеловал ее перебитые пальцы.

– Невозможно не любить то, что является частью любимого человека, – сказал он. – Может, сейчас тебе в это сложно поверить, но я люблю твои руки, даже если сама ты их ненавидишь.

Уинифред рассмеялась сквозь слезы и наклонилась вперед, чтобы поцеловать Теодора. Его губы были сладко-терпкими от вишни. Юноша, не отпуская руки Уинифред, одной ладонью мягко обхватил ее лицо.

– Я тоже. Я буду любить тебя, даже если ты сам себя возненавидишь, – пообещала она.

Теодор прислонился лбом к ее лбу, часто и тяжело дыша. Его пальцы сильнее сжали ее руку, будто проверяя, действительно ли Уинифред все еще здесь. Уловив этот жест, она прошептала:

– Я никуда не уйду.

Вечерами Уинифред, сняв кринолин, садилась на диван в гостиной и принималась читать вслух. Книги выбирал Теодор, а читала она медленнее, чем менялись его пожелания, так что ни одну из книг они так и не закончили. Сам Дарлинг пристраивался подле нее на полу. Иногда, когда его клонило в сон, он опускал голову ей на колени, а она рассеянно гладила его по волосам. Так случилось и сегодня. Заметив, что дыхание юноши стало ровным, Уинифред отложила «Дон Кихота» на подушки.

Пальцами она принялась перебирать и распутывать его черные пряди и вдруг приметила в них серебряную нить. Затаив дыхание, она разделила пробор, чтобы рассмотреть светлый волос, и увидела еще один, совсем рядом. Издалека могло показаться, что у Дарлинга в волосах запуталась паутина. Ей вспомнился их разговор в лондонской квартирке на Харли-стрит – Дарлинг тогда хвастался, что пошел в мать, у которой волосы до сих пор оставались иссиня-черными. А у самого теперь появились седые волоски на затылке и темени, хотя ему еще не исполнилось и двадцати лет.

Уинифред стало горько за него и за его рано утраченную юность. Она обхватила голову Теодора обеими руками и нежно поцеловала в пахнущую мылом макушку. Юноша тут же проснулся и зашевелился.

– Винни?

– Что?

Он сонно моргнул и потянулся вперед, пожимая ее локоть.

– Все в порядке?

На секунду Уинифред заколебалась, рассказывать ли Теодору о найденных у него седых волосах. Их было не так уж много, и разглядеть их в зеркале он не сумел бы. Сообщи она ему, и Дарлинг наверняка бросится скупать всякую дрянь вроде краски для волос, а цилиндр начнет носить даже в собственной спальне.

– Все хорошо, Тедди. Почитать тебе еще?

– Да, пожалуйста.

Он повернулся и положил голову ей на ноги, а она взяла в руки томик. Но не успела Уинифред перелистнуть страницу, как он снова позвал ее:

– Винни?

Ее насторожило то, что Теодор не повернулся к ней лицом.

– Да?

– Мы можем поговорить?

Уинифред захлопнула книгу и хотела было встать, но юноша, не пуская ее, крепче прижался головой к ее ногам.

– Если ты о Хэзервуд-хаусе, то можешь даже не начинать, – отрезала она.

– Прошу тебя! – взмолился Теодор.

Он все еще не оборачивался, хоть и знал, в какое Уинифред приходила раздражение, когда не могла прочесть на его лице каждую мысль.

– Лаура…

– Не пори чушь про Лауру! – рявкнула она, и Дарлинг вжал голову в плечи. – Мы оба прекрасно знаем, что она здесь ни при чем – ты просто хочешь повидаться со своей матерью!

– И что в этом постыдного? – после недолгого молчания тихо спросил Теодор. – Разве не естественна тоска сына по матери?

Закипая, Уинифред в сердцах швырнула книгу на другой конец дивана, и юноша отодвинулся, подобрав под себя длинные ноги. Когда он говорил так – с обезоруживающей, печальной искренностью, – Уинифред не находила достойного ответа и чувствовала себя бессердечной дрянью.

– Перестань вести себя так, будто я запрещаю тебе видеться с матерью! Я уже говорила и скажу снова: поезжай, если тебе так уж хочется! Можешь и Лауру с собой забрать!

Уинифред тут же пожалела о своих словах – их с Лаурой сейчас разделяла тонкая комнатная стена, и та наверняка слышала каждое слово. Но Уинифред уже распалилась настолько, что одно только чувство гордости не позволило ей пойти на попятную.

Дарлинг наконец повернулся к ней. В глазах у него блестели слезы, но рот сжался в тонкую линию, которую Уинифред ненавидела. Это выражение напоминало ей о человеке, которого она предпочла бы забыть. Об отце Теодора.

– Ты знаешь, что я не могу тебя оставить, и пользуешься этим, – дрожащим голосом произнес он, не отводя от Уинифред взгляда.

Сложив руки на груди, она отвернулась. У нее горели щеки, и она надеялась, что Теодор этого не замечает.

– Не нужно унижать меня своей жалостью, – колко отозвалась она.

Слова рвались против ее воли. Уинифред понимала, что причиняет Теодору боль, но получала от этого мстительное, тошнотворное удовольствие. Это было еще одним подтверждением ее правоты: как она – жестокая, себялюбивая, – может встретиться с матерью Теодора? Неужели он не понимает, что Кэтрин не сможет ее не возненавидеть?

– Кто я такая, чтобы ты представлял меня своей матери?

Теодор застыл, и Уинифред жаром обдало виски. В это мгновение она прокляла себя до глубины души. Она обещала себе, что никогда не потребует от него больше, чем он может ей дать. Но ей, жадной по натуре, всегда было мало.

– Тедди, послушай… – мягко начала она.

Но Дарлинг уже поднялся на ноги. Теперь он не плакал и не выглядел расстроенным. Скорее… рассерженным. Неудивительно, что Уинифред открывала худшее в нем.

– Нет-нет, ты права, – отрывисто возразил Теодор и вышел из комнаты.

Вскочив с дивана, Уинифред последовала за ним.

– Было глупо с моей стороны надеяться, что ты не откажешь мне в одной простой просьбе.

– Нет, все не так! – возразила она, с тревогой наблюдая, как в прихожей он накидывает на плечи сюртук.

На мгновение в голове промелькнула мысль: неужели он сейчас же уедет?

– Я просто…

– Тебе не нужно передо мной объясняться, Уинифред.

Она съежилась.

– Куда ты?

– Подышать свежим воздухом. Прошу, ложись спать.

– Тедди!

За Дарлингом захлопнулась дверь, и Уинифред в сердцах вцепилась в собственные волосы. Идиотка! Надо же было ляпнуть такое! Если Уинифред и предлагала Теодору отправиться домой без нее, то всегда таким тоном, чтобы он понимал: она будет в ярости, если он действительно уедет. Потому что, по правде говоря, теперь она понятия не имела, каково жить без Теодора рядом.

Он был прав: она трусила и только поэтому держала его на привязи.

Чтобы Дарлингу стало совестно за свою выходку, Уинифред решила сидеть на полу в прихожей, пока он не вернется. Но в конце концов усталость взяла над ней верх: когда начали слипаться глаза, она вернулась в гостиную, устроилась в уголке дивана и сама не заметила, как задремала.

Из сна ее выдернул стук в дверь. Уинифред вскинула голову, чувствуя, как тянет кожу на лбу – наверняка там отпечаталась тканая решетка диванной обивки. Торопливо вскочив, она пошла отпирать. Но зачем Теодор стучит? Разве она стала бы запирать за ним?

Уинифред распахнула дверь и едва не попятилась. На пороге стояла самая красивая женщина, которую она когда-либо видела: густые волосы, собранные в тяжелый узел, изящное овальное лицо, печальные черные глаза. Незнакомка улыбнулась, и Уинифред узнала ее. Чтобы не покачнуться, она крепко вцепилась в ручку двери.

– Добрый вечер, – поздоровалась Кэтрин Дарлинг. – Прошу прощения за столь поздний и неожиданный визит. Вы, должно быть, мисс Бейл?