Читать книгу Жена смотрителя зоопарка - Диана Акерман - Страница 7

Варшава, 1 сентября 1939 года

Перед самым рассветом Антонина проснулась от далекого треска гравия, который катился по металлическому желобу, – ее мозг довольно быстро определил в этом звуке гул самолетов. «Пусть это будут учения польской авиации», – взмолилась она, выходя на террасу и вглядываясь в странное, лишенное солнца небо, подернутое дымкой, растянувшейся вдоль всего горизонта, от края и до края. Такой дымки Антонина никогда прежде не видела – не облака, а густая, золотисто-белая, сияющая завеса, низко стелившаяся над землей, не дым и не туман. Ветеран Первой мировой войны и офицер запаса, Ян провел ночь на дежурстве, но она не знала, где именно, знала только, что «где-то за пределами зоопарка», в каньонах города за мысленным рвом Вислы.

Она слышала «гудение самолетов, десятков, может, даже сотен», которое походило на «звук далекого морского прибоя, не спокойного, а такого, когда волны разбиваются о берег во время шторма». Послушав еще мгновение, она различила характерный неровный свист немецких бомб – позже, когда война шла полным ходом, лондонцы клялись, что эти бомбы при падении рычали: «Где вы там? Где вы там? Где вы там?»

Ян вернулся домой в восемь утра сильно взволнованный и смог рассказать лишь отрывочные новости. «Это вовсе не учебные маневры, о которых нам говорили, – сказал он. – Это бомбардировщики, эскадрильи люфтваффе, которые сопровождают наступающую немецкую армию. Надо уезжать немедленно». Поскольку Рысь с нянькой был в безопасной Реентувке, они решили для начала отправиться в деревню поближе к городу, в Залесье, где жили кузены Яна, но прежде дождаться свежих новостей по радио.

Тот день был первым учебным днем для польских школьников, когда все тротуары обычно запружены детьми в школьной форме, с ранцами за плечами. Со своей террасы они повсюду видели теперь лишь польских солдат – на улицах, на газонах, даже в зоопарке, – которые поднимали заградительные аэростаты, нацеливали зенитки, складывали в кучи длинные черные снаряды, суженные с одного конца и похожие на помет какого-то животного.

Зоопарковские животные, кажется, не ощущали опасности. Небольшие вспышки их не пугали – за много лет они привыкли к виду костров, – однако их все больше нервировал поток солдат, поскольку ранним утром они обычно видели лишь дюжину смотрителей в синей униформе, разносивших еду. Рыси принялись издавать нечто среднее между рычанием и мяуканьем, леопарды утробно ворчали, шимпанзе хныкали, медведи ревели по-ослиному, а ягуар перхал, как будто пытаясь вытолкнуть что-то застрявшее в глотке.

К девяти утра они узнали, что Гитлер, желая оправдать вторжение, устроил фальшивую атаку на немецкий приграничный город Гляйвиц, где эсэсовцы, переодетые в польскую военную форму, захватили местную радиостанцию и передали в эфир ложный призыв к нападению на Германию. Хотя иностранным корреспондентам, привезенным на место, чтобы они засвидетельствовали случившееся, предъявили в качестве доказательства польской агрессии мертвые тела узников концлагерей (одетых в польскую форму), никто из них не купился на уловку. И все же даже инсценировка не могла остаться без ответа, поэтому в четыре утра германский военный корабль «Шлезвиг-Гольштейн» разбомбил склад боеприпасов под Гданьском, и советская армия начала готовить вторжение с востока.

Антонина с Яном спешно собрались и пошли пешком через мост, в надежде добраться до Залесья на другой стороне Вислы, всего в дюжине миль на юго-восток. Когда они дошли до площади Збавичела, гул моторов сделался громче, после чего над головой проплыли самолеты, появившись в просвете между крышами домов, словно на стереооткрытке. Бомбы со свистом понеслись к земле и упали впереди, через несколько кварталов, повалил черный дым, с грохотом посыпалась лепнина и черепица, куски кирпича и пласты штукатурки.

Каждая бомба порождает свой запах в зависимости от того, куда попадает, что именно обращает в прах; и нос улавливает запах взорванного, когда молекулы смешиваются с воздухом и разносятся в стороны. Тогда можно ощутить десять тысяч различных запахов – от огурцов до скрипичного лака. Когда бомба попала в булочную, взлетевшая туча пыли пахла дрожжами, яйцами, патокой и ржаной мукой. Смешанный запах клевера, уксуса и горящего мяса валил от мясной лавки. Запах обугленной плоти и сосны означал, что зажигательная бомба вызвала мгновенный и сильный пожар и что люди внутри дома умерли быстро.

– Нам придется вернуться, – сказал Ян, и они побежали мимо стен Старого города и по свистящему металлическому мосту.

Снова оказавшись в зоопарке, Антонина написала: «Я была настолько подавлена, что не могла ничего делать. Я была в состоянии только слушать голос Яна, который отдавал указания работникам: „Приведите лошадей с телегой, нагрузите едой и углем, соберите теплую одежду, отправляйтесь немедленно…“»

Для Яна задача отыскать городок, не представляющий военного интереса, оказалась уравнением, полным неизвестных, к чему он не был готов, поскольку ни он, ни Антонина не ожидали, что Германия нападет на Польшу. Они тревожились, но соглашались, что это «пустые страшилки»: период трудный, но уж никак не обещание скорой войны. Антонина недоумевала, как же они могли так ошибаться, а Ян сосредоточился на поиске какого-нибудь безопасного места для семьи, решив, что сам останется в зоопарке, будет до последнего заниматься животными и ждать предписаний.

– Варшаву скоро закроют, – рассуждал он, – а немецкая армия движется с востока, поэтому мне кажется, тебе лучше всего вернуться в наш дом в Реентувке.

Она обдумала его слова и затем решила, отринув дурные предчувствия:

– Да, по крайней мере, это знакомое место, и у Рыся оно ассоциируется с хорошими временами.

На самом деле она понятия не имела, так ли это, однако упрямо продолжала сборы, полагаясь на интуицию Яна, затем забралась в телегу, нагруженную вещами, необходимыми для долгого отсутствия, и спешно выехала, пока на дорогах было еще не слишком многолюдно.

Курортная деревня Реентувка находилась всего в двадцати пяти милях от города, однако Антонина и возница провели в пути семь часов, двигаясь по грязной дороге с тысячами других людей, которые в основном шли пешком, потому что машины, легковые и грузовые, и почти все лошади были конфискованы на нужды армии. Женщины, дети, старики спешно покидали город, словно загипнотизированные страхом, взяв с собой то, что могли унести. Некоторые толкали перед собой детские коляски, тачки и ручные тележки, кто-то тащил чемоданы и нес на руках маленьких детей, большинство шли в нескольких слоях одежды, с рюкзаками, вещмешками, с обувью, перекинутой через плечо или болтавшейся на шее на связанных шнурках.

Вдоль дороги росли высокие тополя, сосны и ели, на ветвях которых топорщились огромные шары омелы, в гнездах на вершинах телеграфных столбов стояли черно-белые аисты, которые все еще набирались сил перед трудным перелетом в Африку. Скоро по обеим сторонам дороги появились лоскуты фермерских полей, на них блестели колосья зерновых, устремив к небу усики. «Пот струился ручьями, дыхание застревало в горле, потому что воздух был тяжелым от пыли», – писала Антонина.

Далекое ворчание грома сменилось жужжанием тучи комаров на горизонте, затем за считаные секунды эти комары разрослись до немецких самолетов, смявших небосвод, – они проносились над самой головой, вселяя панику в людей и лошадей. Под градом пуль сквозь тучи взметнувшейся пыли все бросились врассыпную: те, кому не повезло, упали, те, кому повезло чуть больше, выскочили из-под брызг пулеметного огня. Дорога была усыпана мертвыми аистами, дроздами, грачами, сломанными ветками и брошенными сумками. Получить пулю было проще простого, и Антонина семь часов испытывала судьбу, а перед глазами стояли врезавшиеся в память сцены с мертвыми и умирающими[6].

По крайней мере, ее сын в Реентувке был избавлен от подобного зрелища, которое так трудно забыть, в особенности маленькому ребенку, чей разум без устали исследует мир, учится тому, чего ждать, и сохраняет эту правду, закрепляя ее в памяти триллионом стежков. «Будь готов жить в таком мире до конца своих дней, – говорит ребенку его разум, – в мире кровавой бойни и неуверенности». «То, что не убивает нас, делает нас сильнее», – писал Ницше в «Сумерках идолов» (1888), как будто волю можно закалить, как самурайский меч, который раскаляют и бьют молотком, гнут и перековывают, пока он не станет несокрушимым. Однако когда в качестве металла выступает маленький мальчик, что будет с ним от удара? К тревогам Антонины за сына примешивался праведный гнев на немцев «в этой современной войне, настолько отличной от войн, какие мы знали, в которой дозволено убивать женщин, детей и мирных жителей».

Когда пыль улеглась, проступило голубое небо, и она увидела, как два польских истребителя атакуют над полем тяжелый немецкий бомбардировщик. Издалека картина выглядела едва ли не по-домашнему, как будто яростные вьюрки прогоняют сокола, и люди радовались каждый раз, когда истребителям удавалось выбить из бомбардировщика клуб дыма. Ведь такие маневренные самолеты наверняка могут дать отпор люфтваффе? В догоравшем солнечном свете вспыхнули золотые нити, и внезапно бомбардировщик выпустил сноп кроваво-красных искр и, заложив крутой вираж, рухнул на землю. После чего над верхушками сосен распустилась белая медуза: немецкий пилот заболтался под куполом парашюта, медленно спускаясь на фоне василькового неба.

Как и многие поляки, Антонина не сознавала масштабов опасности, полагаясь на польские воздушные силы, которые похвалялись своими превосходно обученными и замечательно храбрыми летчиками (в особенности из авиационной бригады, оборонявшей Варшаву). Однако они уступали по численности, а устаревшие одномоторные истребители PZL P.11 никак не могли сравниться с германскими быстрыми, маневренными «юнкерсами» Ю-87 «Штука». Польские бомбардировщики «Караси» летали над немецкими танками так низко и медленно, что становились легкой мишенью для немецких зениток. Антонина не знала, что Германия испытывает новый способ ведения войны комбинированными силами, который называется «блицкриг» (молниеносная война) и заключается в использовании всех возможных средств при наступлении – танков, самолетов, кавалерии, артиллерии, пехоты, – чтобы захватить врага врасплох и внушить ему ужас.

Когда Антонина наконец добралась до Реентувки, перед ней предстал призрачный город: летние дачники разъехались, магазинчики закрылись до следующего сезона, даже почта была заперта. Измученная, перепуганная, грязная, она направилась к дому, тускло освещенному и окруженному высокими деревьями, и все здесь пахло так знакомо и безопасно, смесью глинистой почвы, луговых трав и диких цветов, гниющей древесины и сосновой смолы. Можно представить, как крепко обнимала она Рыся, как здоровалась с его няней, как они ужинали гречневой кашей, супом и картошкой, как она разбирала вещи, мылась, тосковала по привычной рутине еще одного лета, не в силах совладать с нервами или унять дурные предчувствия.

В последовавшие затем дни они часто стояли на крыльце, наблюдая за волнами немецких эскадрилий, идущих на Варшаву, – небо темнело от их рядов, ровных, словно шпалеры. Эта регулярность обескураживала Антонину: каждый день самолеты появлялись около пяти утра, а потом еще раз – после заката, и она понятия не имела, кого именно они бомбили.

Местный пейзаж тоже выглядел странно, поскольку до сих пор они не бывали в Реентувке осенью, когда нет ни отдыхающих, ни животных. Высокие липы начали наливаться бронзой, дубы полыхали ржавчиной, похожей на запекшуюся кровь, только клены кое-где сохраняли зелень, и по вечерам желтогрудые дубоносы клевали их окрыленные семена. Кусты сумаха пушистого вздымали вдоль песчаных дорог похожие на оленьи рога бархатистые ветки и конусообразные метелки красных плодов. Голубой цикорий, коричневая тимофеевка, белая ночная фиалка, розовый чертополох, золотистая ястребинка и золотарник рисовали на лугах картину осени, изменявшуюся каждый раз, когда ветер пригибал стебли, словно рука, которая проводит по ворсу плюшевого ковра.

Пятого сентября приехал поездом Ян, лицо его было безрадостно, он нашел Антонину «сильно подавленной и растерянной».

– До меня дошли слухи, что часть германской армии, идущая со стороны Восточной Пруссии, скоро будет в Реентувке, – сказал он Антонине. – Но до Варшавы фронт пока не докатился, и народ постепенно привыкает к авианалетам. Наша армия должна защитить столицу любой ценой, так что мы вполне можем вернуться домой.

Пусть голос его звучал не вполне уверенно, Антонина согласилась с ним, потому что Ян был отличный стратег, и интуиция его обычно не подводила, и еще потому, что сама понимала, насколько легче им будет, если они останутся вместе, поддерживая друг друга, разделяя тревоги и страхи. Было решено возвращаться в Варшаву, но только по железной дороге.

Ночью они погрузились в медленный поезд с затемненными окнами и приехали в город в предрассветный час, когда солнце еще не разлилось по горизонту, в час затишья между ночным и утренним авианалетом. По воспоминаниям Антонины, на станции их ждала повозка с лошадьми, и они поехали домой, завороженные обыденным: безветренное спокойствие, влажный воздух, клумбы с астрами, разноцветные листья, скрипучие колеса, копыта, цокающие по мостовой. На короткое мгновение они, как по волшебству, провалились в довоенное прошлое, погрузились в изначальную безмятежность – война казалась чем-то далеким и нереальным, всего лишь отраженным светом, как у луны.

У главных ворот варшавской Праги, только сойдя на землю, Антонина снова вернулась в реальность, словно разбуженная набатом. Бомбы разворотили асфальт, снаряды выбили большие куски из деревянных строений, колеса пушек перепахали газоны, старые ивы и липы стояли, свесив поломанные конечности. Антонина крепко прижимала к себе Рыся, словно разор вокруг был заразным. К несчастью, зоопарк находился у самой реки, рядом с мостами – первоочередной целью немцев, – и, поскольку тут же был размещен польский батальон, это место было главной мишенью немцев на протяжении нескольких дней. Обходя завалы, они добрались до виллы и изрытого воронками сада. Взгляд Антонины упал на цветочные клумбы, истоптанные конскими копытами, и ей особенно запомнились маленькие и нежные чашечки цветков, вбитые в землю и «похожие на разноцветные слезы».

С восходом, вслед за прибывающим светом, разгорелось сражение. Стоя на переднем крыльце, они с удивлением прислушивались к гулкому эху хриплых взрывов и металлическому щелканью. Вдруг земля задрожала и заходила под ногами, они поспешили в дом, но оказалось, что там трясется все: потолочные балки, полы и стены. Из большого кошачьего вольера неслись стоны львов и рыки тигров, и она знала, что там матери-кошки, «обезумев от страха, хватают своих котят за шиворот и мечутся по клеткам, в тревоге высматривая безопасное место, где можно их спрятать». Слоны бешено трубили, испуганный хохот гиен больше походил на рыдания, которые прерывались икотой, африканские собаки выли, а макаки-резусы, на грани безумия, дрались друг с другом, оглашая окрестности истерическими визгами. Несмотря на суматоху, работники продолжали разносить животным воду и пищу и следили, чтобы засовы были надежно заперты.

В тот налет люфтваффе полутонная бомба разрушила скалу в вольере белых медведей, разнесла стены, ров и ограждения, и перепуганные звери оказались на свободе. Когда взвод польских солдат увидел окровавленных медведей, мечущихся в панике у своего прежнего жилища, их быстро расстреляли. И поскольку испуганные львы, тигры и другие опасные животные тоже могли вырваться на свободу, было принято решение убить самых агрессивных, в том числе и слона Яся, отца Тузинки.

Стоя на переднем крыльце, Антонина прекрасно видела площадку у колодца, где собрались солдаты, которых обступили работники зоопарка, – некоторые из них плакали, другие стояли угрюмые и молчаливые.

«Сколько животных уже убито?» – спрашивала она себя.

Стремительный ход событий не оставлял времени на протест или скорбь, выжившие животные нуждались в помощи, поэтому они с Яном стали вместе со смотрителями по мере сил кормить, лечить и успокаивать зверей как только могли.

«Люди, по крайней мере, могут уложить все самое необходимое и куда-то уйти, что-нибудь придумать, – размышляла Антонина. – А если Германия оккупирует Польшу, что станет с такой уязвимой формой жизни, как наш зоопарк?…Животные в зоопарке в куда худшем положении, чем мы, – сокрушалась она, – потому что совершенно во всем зависят от нас. Перевезти зоопарк в другое место немыслимо, слишком сложный это организм». Даже если война вдруг закончится быстро, последствия будут тяжелыми, говорила она себе. Где они возьмут корм и деньги, чтобы поддерживать зоопарк на плаву? Стараясь не думать о худшем, они с Яном тем не менее закупали дополнительные запасы сена, овса, сушеных фруктов, муки, сухарей, угля и дров.

Седьмого сентября в парадную дверь постучал польский офицер и зачитал приказ о том, что все годные к военной службе мужчины – в число которых входил и сорокадвухлетний Ян – мобилизуются и отправляются на Северо-Западный фронт, а всем гражданским лицам предписано немедленно покинуть зоопарк. Антонина быстро собралась и снова перешла с Рысем на другой берег, на этот раз, чтобы поселиться у золовки в западной части города, в квартире номер три на четвертом этаже дома по Капуцинской улице.