Читать книгу Снежный барс - Диана Арбенина - Страница 7

Меня зовут монстром. Я не против и воспринимаю это комплиментом. Мне восемьдесят семь лет, и я наконец достиг гармонии и совершенства. Я живу один. Ничего не беспокоит меня. Я читаю Макиавелли, Гете и Достоевского. Недавно проштудировал Маркса и еще раз прочитал бедолагу Гитлера. Моя библиотека велика. Чтения хватит до последнего дня жизни.

Я доволен состоянием своего организма и интеллекта. Я безмятежен и все это пишу исключительно из сострадания к живущим. Я чувствую, что передо мной открывается новая дверь, и я должен сделать все, чтобы не захлопнуть ее перед своим носом.

Подобно пальцам в слоеное тесто, я погружаюсь в бездны себя. Мне отчасти боязно, немного тревожно, но очень любопытно, что же там в глубине. Вообще – сколько во мне метров, какая топография лестничных пролетов, какого цвета стены. Мое сознание стремится внутрь клеток. Я вонзаюсь в сплетения мышц в предплечьях и коленях. Все это синего цвета и с красными прожилками сосудов.

Меня не интересует кровь. Она изучена. Я знаю ее состав, вкус и вектор течения по моим венам. Температура крови – вот что самое непонятное и феноменальное. Горячая кровь – стереотип. Плод наших эмоций. Кровь теплая, но не знакомой нам комнатной температурой, а теплая бесплодно и формально.

Вообще говоря, мы сделали все, чтобы романтизировать эту странную жидкость. Понятно, что от нее зависит наша жизнь. Но вряд ли, боясь лишиться жизни из-за потери крови, мы сделали ее такой красивой, могучей и сильной. «Горячая кровь», «любить до разрыва аорты», «кровь бурлит фонтаном», «любить до потери крови» – все эти метафоры не более чем область наших эмоций. В настоящем же все намного проще и банальней. Страдаем мы не из-за крови и ее поведения в нас, а из-за гормонов и нервных, слабо восстановимых, клеток. И в это верю не меньше, чем в Бога.

Мы зависим от еды, воды и сна. Умереть от любви удается единицам. Да и это абсолютно высокопарное заключение. Сентиментальная романтическая чушь. Мы разрушаем нервную систему и тем самым провоцируем падение иммунитета, что, в свою очередь, ведет к болезням, инфекциям и в итоге – к разрушению внутренних органов.

Умереть от любви – пафосная, бездарная, невежественная фраза.

Источник наших бед и терзаний в нашем непомерном эго. Не зря монахи безмятежны и живут век. Перестаньте реагировать на все, что имело для вас, как вам казалось, самый большой смысл, и станете неуязвимы. Поймите, наконец, что в мире есть одна абсолютная любовь – любовь к вам вашего Бога. А мама? А отец? Ужасно, но они – люди, гипотетически способные на невероятную к вам жестокость. Вспомним брошенных младенцев и избитых матерями детей. Родитель – не гарант безусловной любви. От природы в нас нет такого инстинкта. Есть материнский, но он, как и наша природа, не совершенен.

Мы заточены на то, чтобы выбрать себя, а то, что останется после, в зависимости от степени добродетели, отдать другим.

Как правило, мы насыщаемся, прячем остаток «на черный день» и только после этого отдаем другим крошки с нашего стола, называя это словом «благотворительность». И мы горды собой, и мы трубим о том, как помогли бедному мальчику из Сенегала или инвалиду из Украины. И чем богаче человек, тем менее охотно отдает, что абсолютно естественно, ибо быть нищим и отдавать – гораздо проще из-за отсутствия вкуса накопления и инстинкта выживания, который чем богаче человек, тем более в нем развит.

Быть вместе в горе – невелик подвиг. Напротив, счастье и успех разобщают людей. Примеров гора. Даже не буду отвлекаться и приводить их – заблудимся в запятых.

Оговорюсь: все, что я здесь излагаю, относится к 90 процентам рода человеческого, тем, кто не смог усмирить свой эгоизм и вовремя отказаться от эмоций. Нас – таких извращенцев – большинство. И потому все мы вместе варимся в отвратительном вонючем бульоне чувств. Вот где температура бодрит и не оставляет шансов на уютненькое, тепленькое, красненькое, текущее внутри нас. В котле кипяток. И он сводит с ума наши нервы, немо орущие пощадить. Но мы не слышим. Нам позарез надо. Надо завоевать, уложить в постель, а потом вознестись и начать охранять завоеванное.

Помилуйте, господа, зачем? Представим на минуту, что любви нет – нет такого чувства в принципе, не предоставлено оно нам природой, не предложено в меню, и все становится прекрасно. Мир воцарился бы на земле, ибо все войны и уничтожение человеческого племени – из-за нее.

Какие деньги? О чем вы? Какие новые земли? Украсть Елену Прекрасную, проживающую на территории чужого государства, ее не отпускающего, – вот это да. В этот мотив я верю. Именно девичье тело заставляет нас брать ружье, идти врукопашную и драться до этой самой теплой крови во рту.

Ну нет, скажете вы, любовный мотив блекнет перед желанием власти. Серьезно? А что такое власть? Не иначе как желание подавлять, подчинять и, в случае непокорности, уничтожать человека. Иными словами, брать силой. И это та же любовь, тот же мотив, тот же завуалированный секс. Нет? Откройте гугл и напишите в нем невзрачное слово «порно». Наглядное пособие по любви с четкими инструкциями, состоящими из подавления и грубости.

Увы, любовь продается и покупается. И, как правило, не дорого.

Но представьте, что любви нет и не было никогда. В реестре чувств нет слова «любовь». Поверьте в это, и вы мгновенно становитесь неуязвимым. Вы превращаетесь в Бога, ибо только ему дана безмятежность жизни, и страдает он оттого только, что видит нас, диких варваров, уничтожающих то, что дано нам тайной рождения. Ему испокон веков было стыдно за нас, начиная с момента, когда мы прибивали его руки к кресту. И если все это – не больше чем теология, то как зовут гения, который, зная наизусть нашу отвратительную дешевую природу, написал Библию и озвучил нам наши антигуманные перспективы развития?

Любви нет. Есть желание завоевать. И когда ты понимаешь этот механизм и больше не ведешься на романтические бредни, высасывающие из твоего организма жизненно важные соки, убивающие твою нервную систему, когда ты живешь рационально и при том не попирая заповеди божьи, когда ты уважаешь тех, кто рядом, но более не вовлекаясь в перестрелки ярости и хитрости, когда тебе действительно все равно, когда тебе все одинаково подходит, у тебя появляется шанс стать счастливым. Ибо ты выздоравливаешь и все свои силы направляешь на строительство своей жизни и на свою работу. В этот момент ты становишься поистине несокрушимым.

Я был такой же, как вы, и даже хуже, ибо из-за своего непомерного эго 70 лет провел в бульоне чувств, разрушая себя с незаурядным азартом и настойчивостью.

Из-за так называемой любви я реализовал свой талант максимум на тридцать процентов. На дне я не оказался не из-за собственной добродетели, а из-за мощной генетики, данной мне природой. Не будь ее, не было бы этого письма, потому что моя глупость и слабость были непомерны. Мерзкое желание завоевывать человеческие души было огромным. Восходя по лестнице постоянных побед и обломов, мне нужно было все больше и больше. Я пробовал все наркотики мира, но ни один из них не равен самому главному – тщеславию и завоеванию человеческой души.

Я отчаянно нуждался в страданиях и упивался, видя, как гибнут люди, попавшие в мои сети. Я играл без оглядки, играл себе в ущерб, не понимая, глупый мальчишка, что плеть попадет и на мою спину.

С каждым ударом я становился все циничней и мерзостней, придумывая, как обойти и завлечь в ловушку новую жертву. Жертв всегда было две: новый человек и я сам. Неизвестно, кто страдал больше. Думаю, бой был на равных. И когда человек был повержен, я был уничтожен вместе с ним. Почитайте и осознайте, какой это порочный круг и как омерзительно глупо жить одними и теми же эмоциями, теряя годы и пуская под откос нервные клетки.

Менялись имена, суть оставалась той же, и на каждой ступени меня сторожил дьявол, подталкивая к новому порочному кругу. Круги становились все ýже, а новые жертвы все гаже. И глупость заключалась не столько в однообразии ударов полена по лбу, сколько в неосмотрительности. Я слишком откровенно вел себя, слишком открывался в желании завоевать и подставлял себя под удар. И весь этот балаган происходил под девизом «Великая Любовь». И вот, наконец, я достиг пика, встретившись с таким же омерзительным подлецом.

Это была женщина. Хитрая и изворотливая, циничная и беспощадная. Я увидел ее сразу, но, уверяя себя в том, что моя интуиция дает сбой, все глубже вовлекал себя в дьявольскую воронку. Объект моей новой страсти оказался непомерно жестоким. Для нее не существовало границ и морали. Она шла по трупам, наслаждаясь риском замараться в крови, и с успехом выкручивалась из любой порочащей ее истории. Необузданное желание подавлять и завоевывать проявилось в ней в максимальном виде и росте. Она моментально вступила в игру со мной, и, о боже, каких только писем не было нами написано! Эти подвиги в эпистолярном жанре до сих пор вызывают во мне восхищение и трепет. Мы играли на равных, она была достойным противником. Красивым, велеречивым и хитрым.

Я не заметил, как по-настоящему влюбился. Помню ощущение бестелесной хрупкости, которая настигала меня каждый раз, когда я обнимал ее. Помню впервые возникшее желание защитить ее от жестокого мира. Господи помилуй, скорее мир нуждался в защите от нее!

Помню, как волновался, собираясь к ней на свидания, помню размер ее пальца, для которого я нашел кольцо, помню, как сделал предложение, и помню, как она согласилась.

Вам, конечно, интересно, что было дальше? Уверен, вы думаете, что она меня бросила, изменила, ушла. Нет, господа. Это было бы слишком просто. Она, к сожалению, вышла за меня. И я стал ее рабом.

Я мог делать, что хочу и с кем хочу. Я был абсолютно свободен. Но беда в том, что кроме нее я никого не видел и не хотел. Она – напротив. О, если бы ей нужны были измены и секс с другими, все было бы намного проще и закончилось бы быстро. Но секс в общепринятом значении ей вообще был мало интересен. Ее интересовали души. Именно завладев ими, она достигала пика удовлетворения. Без малейшего стеснения передо мной она пленяла новую жертву. Не проходило месяца, как на нашем пороге возникал новый несчастный, который был готов на все. Ее дико забавляла моя реакция, когда я открывал дверь и представлялся. При этом она абсолютно не ревновала меня. Я мог трахать любую женщину. «Только, пожалуйста, так, чтобы я не знала. И после секса хорошо помойся, дорогой, ты же знаешь, насколько я брезглива», – говорила она.

Я жил с женщиной, которая кроме себя никого не любила и не собиралась любить. А как же я? Я был ей удобен, как платяной шкаф или автоматические жалюзи, дающие свет по утрам. Она относилась ко мне, как к деревьям в нашем саду, равнодушно и ровно.

Сколько бессонных ночей я провел в машине, нарезая круги по городу. Меня рвало от отчаянья. К тому моменту я уже понимал, что ничего не изменится. Детей у нас нет и не будет – «Я еще не совсем сошла с ума портить свое тело», животным путь был тоже заказан – «Ты вообще себе представляешь, сколько микробов у них в шерсти? А эта ужасная вонь?». Друзей у нас просто не было. Максимум ее деловые партнеры, расхаживающие по террасе с бокалом шампанского. Наши родители уже ушли к праотцам.

Ситуация ухудшалась тем, что мы жили в огромном доме. Во дворе можно было запросто играть в футбол, и я часто мечтал о том, как наш неродившийся сын приглашает в гости друзей, и они носятся по траве до позднего вечера, пока мяч окончательно не сольется с темнотой. В бассейне можно было полноценно заниматься плаванием, что я и пытался делать, впрочем, весьма нерегулярно и бестолково. Чаще всего я сидел на бортике, грустно смотря в окно, за которым чудесным пологом сбегала вниз широкая сочно-зеленая равнина, заканчиваясь пыльной белесой лентой проселочной дороги.

В нашем доме постоянно дули сквозняки. Я зяб. В любое время года, будь то испепеляющий июль или морозный декабрь, я включал все обогреватели и кондиционеры. Она злилась. Ей всегда было жарко. А мне было холодно даже в постели под одеялом.

Я понимал, что моя душа попала в капкан. Я чувствовал себя Моисеем, которому уготовано в одиночку скитаться по пустыне, но отнюдь не 40 лет и вовсе не для того, чтобы сплотить великий народ. Бессмысленность моей жизни переходила всяческие границы. Я не мог уйти от нее, зная, что через два дня начну жестоко тосковать, но оставаться с ней было все тяжелее.

Меня спасла она сама. В один классически-мерзкий ноябрьский вечер зазвонил телефон. Ее, как всегда, не было дома, а я, как всегда, сидел у себя в кабинете и читал. Звонили из полиции. «Ваша жена у нас. Вы можете забрать ее». – «Что случилось?» – «Она попала в аварию. Пассажир и водитель мертвы». Я оцепенел. «Что с моей женой?» – «Она жива и не пострадала».

Я не помню, как несся по лужам, как бежал по ступенькам. Я ожидал увидеть ее несчастную, испуганную, сломленную. Она сидела в маленькой комнате и нервно курила. «Ну наконец-то! Почему так долго?» – «Я приехал, как только позвонили. Ты можешь идти?» – «Конечно. Я не пострадала».

В машине по дороге домой она молчала, и только когда я сбросил скорость перед усыпанной гравием дорожкой сказала: «Кстати, по страховке нам ничего не дадут. Машина в хлам. Думаю, не стоит даже пытаться ее ремонтировать». «Ты жива, и это самое главное!» – закричал я. «Да, это самое главное, – кивнула она. – Но тело Алекса было таким тяжелым, и потом еще было столько крови, и этот его маскулинный парфюм Boss… Ох, как все это ужасно. Я же брезгливая, как ты знаешь». «При чем здесь тело Алекса?» – опять закричал я. Шок отпускал. Начинался тремор. «Я сильно разогналась. Было скользко. Нас занесло. Мы вылетели на встречку. Я, понятно, пыталась затормозить, но нас уже крутило, а потом бетонное заграждение. Ужас, короче». – «Постой, так он же был за рулем». «За рулем была я, – она вскинула на меня глаза. – Он сидел сзади. И, кстати, когда мы врезались, еще примерно часа два был жив. Ты можешь себе представить, мне пришлось ждать гребаных два часа, когда он умрет, чтобы вызвать службу спасения! Я молчу о том, как тяжело мне одной было его вытащить с заднего и запихнуть на водительское место». «В смысле???» – я до сих пор не понимал, хотя уже начинал. «Что значит в смысле? Ты, может, хочешь, чтобы я села лет на десять, угробив двух человек? Принеси вина, хочу выпить в машине».

Ожившим роботом я сходил в дом и вернулся с бутылкой. Она отпила глоток. «Какое хорошее вино… Коллекционное… Это сразу чувствуется. Все-таки классно, что я настояла тогда и мы купили целый ящик, а не как ты хотел, пару бутылок», – улыбнулась она. Я сидел и молча смотрел на нее. Произошедшее становилось все более и более понятным. «И что было дальше?» – «Что было дальше? Слава богу, Мария умерла мгновенно. Не знаю, что бы я делала, если бы был свидетель. А Алекс сильно разбил голову и что-то сломал внутри. Когда он еще дышал, там что-то булькало, я слышала. Трогательный парень, кстати, когда я усаживала его на мое место, он даже помогал мне запихивать ноги и пытался ставить их на педали, ну, ты помнишь, он же был двухметровый мужик. Он, кстати, сразу просек, что будет дальше, и перед смертью все шептал: детей не бросай, пожалуйста, не бросай детей. Ну ясно, мы им поможем. Штук двадцать, думаю, будет нормально».

Я оцепенел. Помню, кровь отлила не то что от лица, она будто вообще куда-то делась, и во мне остались только кости и мышцы. Изо всех сил пытаясь сдерживаться, я спросил: «То есть он был еще живой?» «Я же тебе сказала, он был жив пару часов, и я, кстати, очень замерзла, пока ждала, когда он наконец умрет. Пока тащила его на водительское, было тепло, а потом машина стала остывать, слава богу, у меня оставался коньяк и я нашла сигареты у него в куртке».

Я без преувеличения охуел. А еще мне стало страшно. «Ты чего сидишь такой испуганный? Со мной все хорошо», – она потянулась ко мне и погладила по щеке. Ладонь была теплой и пахла табаком и железом. «Я не понял, почему ты оставила его умирать, почему ты не вызвала скорую???»

«Да блядь!! – И тут ее взорвало. – Ты, может, действительно хочешь, чтобы я села? Двойное убийство! У меня же конференция через две недели, и летом лететь на саммит в Японию. Ты что, тупой, не понимаешь, что тюрьма – это все?? Ну понятно, мне неудобно, я переживаю, что так вышло. Все эта гребаная работа, устаю как бобик, вот и расслабляюсь за рулем». «Так они же люди, такие же люди, как мы с тобой. Были такими же людьми». – «Такие же люди, как мы? Ты что, шутишь? Да кому он был нужен, кроме жены и троих детей? Сравнил тоже. Хороший человек, повторяю, я ему очень благодарна, мог бы выносить мне мозг, когда умирал, но настоящий мужик – сдерживался, хотя ему явно было больно. Переломы внутренние, как потом сказали. Он даже успел сказать мне спасибо, когда я сказала, что не брошу его пацанов».

Я почувствовал, что плачу. «Милый, ну чего ты плачешь, я понимаю, ты перенервничал, но со мной ведь все хорошо, все обошлось, сейчас ляжем в постель, я дам тебе, – она прикусила нижнюю губу. – И я тебя поцелую, как ты любишь». Я рыдал. «О-о, какой ты у меня тонкий и ранимый», – она попыталась вытереть лицо. Я отшатнулся. «Слушай, правда, хватит, я устала. Все, догоняй».