Читать книгу Чужестранка - Диана Гэблдон - Страница 8

Маленький мальчик, которого миссис Фицгиббонс именовала «юным Алеком», пришел, чтобы передать мне приглашение на ужин. В длинном узком зале вдоль стен стояли столы, вокруг которых непрерывно сновали слуги, выныривая из двух сводчатых проходов по обоим концам зала с подносами, тарелками и кувшинами в руках. Лучи заходящего солнца проходили сквозь высокие окна-бойницы; в канделябры по стенам вставили факелы – их, очевидно, зажгут с темнотой.

Знамена и тартаны[7] висели по стенам между окон, яркими пятнами выделяясь на фоне серого камня. Словно намеренно усиливая контраст, люди, собравшиеся на ужин, были в одежде серого и коричневого оттенков либо в охотничьих килтах светло-коричневых и зеленых тонов, которые сливались с вереском.

Я чувствовала любопытные взгляды, сверлящие мою спину, пока юный Алек вел меня к хозяйскому столу, но большинство присутствующих вежливо опустили глаза в тарелки. Здесь, как видно, церемонии были не в ходу, люди ели кто как хотел, сами накладывая себе угощения с деревянных блюд, или шли с деревянными тарелками в дальний конец комнаты, где два паренька вращали вертел с бараньей тушей над огнем громадного очага. Ужинающих было не меньше сорока, да еще человек десять слуг. Гул голосов заполнял помещение, разговоры шли на гэльском.

Колум уже восседал в центре зала, коротенькие ноги скрывал резной дубовый стол. Он любезно кивнул мне и указал на место слева от себя, рядом с пухленькой и рыжеволосой женщиной, которую он представил как свою жену. Звали ее Летицией.

– А это мой сын Хэмиш, – добавил он, положив руку на плечо мальчику лет семи или восьми, симпатичному и тоже рыжеволосому, который поднял глаза от своей тарелки лишь для того, чтобы коротко кивнуть мне.

Я посмотрела на мальчика с любопытством. Как и другие Маккензи из тех, кого мне приключилось встретить, он был широколицый, с прямыми скулами и глубоко посаженными глазами. Исключая цвет волос, он казался уменьшенной копией своего дяди Дугала, сидевшего рядом. Две девочки-подростка, занимавшие места по другую сторону от Дугала, были мне представлены как его дочери Маргарет и Элинор; обе они, знакомясь со мной, хихикали и толкали друг друга локтями.

Дугал приветствовал меня сдержанной дружелюбной улыбкой, но перед этим пододвинул ко мне блюдо, к которому уже было потянулась одна из его дочерей.

– Где же манеры, барышня? – проворчал он. – Сначала гостья.

С некоторым опасением я приняла большую роговую ложку. Кто знает, что лежит на блюде… К счастью, я обнаружила, что мне предлагают нечто хорошо знакомое и по виду, и по запаху – копченую сельдь.

Я никогда не ела селедку ложкой, но нигде не было видно ничего похожего на вилку, и я вспомнила, что трехзубые вилки особой формы, кажется, вошли в употребление гораздо позже.

Понаблюдав за едоками вокруг, я поняла, что в тех случаях, когда ложка не годится, они орудуют кинжалами, чтобы отделить кости или разрезать мясо, благо кинжалы всегда под рукой. У меня кинжала не было, так что я решила все-таки попробовать подцепить селедку ложкой, но встретила осуждающий взгляд темно-голубых глаз юного Хэмиша.

– Вы еще не прочитали молитву, – сурово произнес он и нахмурился.

Он явно счел меня бесстыдной грешницей, если не умалишенной.

– Может быть, вы поможете мне с этим? – решилась я попросить.

Голубые глаза раскрылись от изумления, но после коротких раздумий мальчик кивнул и деловито сложил руки. Он окинул взглядом стол, убедился, что его уважительно слушают, и, склонив голову, произнес:

Подняв глаза над молитвенно сложенными руками, я встретилась взглядом с Колумом и улыбкой дала ему понять, что оценила самообладание его отпрыска. Он подавил собственную улыбку и с серьезным лицом кивком поблагодарил Хэмиша:

– Хорошо сказано, мой мальчик. Передай, пожалуйста, хлеб.

Разговоры за столом по большей части ограничивались просьбами передать то или другое блюдо, поскольку сюда пришли, чтобы как следует подкрепиться. У меня аппетит отсутствовал, отчасти из-за сумасшедших обстоятельств, а отчасти из-за того, что селедки мне не хотелось. Но баранина оказалась недурна, а хлеб – свежий, хрустящий – просто восхитителен, причем его можно было есть со свежим несоленым маслом.

– Надеюсь, мистеру Мактавишу уже лучше, – обронила я во время краткого перерыва в еде. – Я не вижу его здесь.

– Мактавишу?

Тонкие брови Летиции взлетели вверх над округлившимися голубыми глазами. Я скорее почувствовала, чем увидела, как Дугал поднял голову.

– Молодой Джейми, – бросил он коротко и вернулся к бараньей кости, которую держал в руках.

– Джейми? С ним что-то случилось?

На круглощеком лице Летиции проступила тревога.

– Просто царапина, дорогая, – успокоил ее Колум и обратился к брату: – Но где же он, Дугал?

Мне показалось, что в темных глазах скользнуло подозрение. Дугал пожал плечами, не поднимая глаз от тарелки.

– Я послал его в конюшню помочь старине Алеку с лошадьми. Кажется, это его любимое место, так что все в порядке.

Теперь Дугал поднял наконец голову и посмотрел брату в глаза.

– У тебя были другие планы на его счет?

На лице у Колума отразилось сомнение.

– В конюшню? Понятно. Ты ему так доверяешь?

Дугал медленно вытер рукой губы и потянулся за куском хлеба.

– Решай сам, Колум, если не согласен с моим указанием, – сказал он.

Губы Колума крепко сжались на мгновение, но он ответил:

– Думаю, он там вполне справится. – И вернулся к трапезе.

У меня были некоторые сомнения насчет того, насколько конюшня подходит в качестве места работы человеку с огнестрельным ранением, однако я сочла неуместным говорить об этом в нынешнем обществе. Про себя я решила наутро отыскать молодого человека и расспросить его, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

От пудинга я отказалась и извинилась, ссылаясь на усталость, что отнюдь не было притворством. Я была так измотана, что почти пропустила слова Колума мимо ушей:

– Спокойной вам ночи, миссис Бошан, завтра утром я попрошу кого-нибудь привести вас на прием.

Одна из служанок, заметив, что я ощупью пробираюсь по коридору, сжалилась надо мной и проводила со свечой до самой моей комнаты. Этой свечой она зажгла одну из тех, что стояли у меня на столе, и мягкий свет бросил отблески на каменные стены, отчего мне на мгновение почудилось, будто я в склепе. Едва служанка ушла, я отодвинула с окна вышитую занавеску, и неприятное ощущение исчезло, словно его сдул свежий ветерок, ворвавшийся в комнату. Я попыталась обдумать события дня, но разум отказывался воспринимать что бы то ни было – так мне хотелось спать. Я юркнула под плед, загасила свечу и заснула, глядя на восходящую луну.

Наутро меня снова разбудила дородная миссис Фицгиббонс, которая принесла с собой полный набор косметики шотландской леди. Свинцовые гребенки – чтобы накрасить потемнее брови и ресницы, горшочки с порошком фиалкового корня и рисовой пудрой, какую-то палочку – я догадалась, что это тени для век, хоть никогда и не видела раньше подобных вещей, и, наконец, маленькую фарфоровую чашечку французских румян с изображением золотых лебедей.

Миссис Фицгиббонс сменила домотканое платье, в котором была накануне, на зеленое полосатое одеяние с шелковым корсажем; чулки на ней были желтые фильдекосовые. Следовательно, пресловутый прием был чем-то важным. Я хотела было настоять, что отправлюсь туда только в собственном платье, просто из упрямства, но вспомнила, какие взгляды на меня бросал жирный Руперт, и отказалась от этой затеи.

К тому же мне был симпатичен Колум, несмотря на то что он собирался удерживать меня в замке. Что касается последнего, то мы еще посмотрим, решила я, пока тщательно накладывала румяна. Дугал сказал, что молодой человек, которого я лечила, работает в конюшне. А в конюшне, как известно, есть лошади, а на лошади можно ускакать. Я твердо вознамерилась повидаться с Джейми, как только закончится «прием».

Зал для приемов оказался тем же залом, где вчера ужинали, но несколько видоизмененным: столы и скамейки отодвинули к стенам, главный стол убрали и заменили массивным гнутым креслом темного дерева, накрытым пледом, который я сочла тартаном клана Маккензи: в нем сочетались темно-зеленый и черный цвета, пересеченные тонкими линиями – красными и белыми. Ветки падуба украшали стены, на каменных плитах пола разбросаны стебли камыша.

Совсем молодой волынщик стоял позади массивного кресла и играл на этом странном инструменте, извлекая из него вздохи и хрипы. Там же собрались те, кого я сочла самыми близкими слугами Колума: узколицый мужчина в клетчатых штанах и закопченной рубашке – он расположился возле стены; маленький лысый человек в кафтане из тонкой парчи – скорее всего, кто-то вроде писаря, поскольку он сидел за столиком, на котором стояла роговая чернильница, лежали гусиные перья и бумага; затем еще двое крепких мужчин – по-видимому, телохранители, и, наконец, рядом с ними – самый большой человек из всех, кого я когда-либо видела.

Я смотрела на этого великана с опаской. Густые черные волосы падали на лоб почти до самых бровей, густых и низко нависающих над глазами. Такими же волосами заросли руки, привлекающие внимание из-за закатанных рукавов. В отличие от прочих мужчин, каких я здесь встречала, великан не был вооружен, если не считать маленького ножика, высунувшегося из-за верхнего края чулка. Я с трудом разглядела рукоятку в чаще густых курчавых волос, которыми покрыты были ноги над чулками. Широкий кожаный пояс охватывал талию объемом не меньше сорока дюймов, но на поясе не было ни кинжала, ни меча. Несмотря на устрашающие габариты, лицо у этого человека было вполне дружелюбное и даже доброе; он о чем-то бойко переговаривался с узколицым, который рядом со своим собеседником выглядел марионеткой.

Волынщик вдруг взялся за свой инструмент всерьез: начав с небольшого писка, он перешел к душераздирающему визгу, но затем сумел извлечь из волынки вполне приятную мелодию.

В холле присутствовало человек тридцать или сорок; все они выглядели значительно представительнее тех, кто был вчера на обеде. Головы повернулись к дальнему концу зала, откуда под аккомпанемент волынки, создавшей атмосферу торжественности, появился Колум, а следом за ним Дугал. Оба брата были одеты для церемонии в темно-зеленые килты и ладные куртки, Колум – в бледно-зеленую, Дугал – в желтовато-коричневую, оба в пледах, перекинутых через грудь наискосок и закрепленных на плече большими брошами с драгоценными камнями. Волосы у Колума были слегка смазаны маслом и завитками опускались на плечи, а у Дугала собраны назад и заплетены в косу почти такого же цвета, как шелк его куртки.

Колум медленно прошел через зал, кивая и улыбаясь присутствующим. Бросив взгляд на противоположный конец помещения, я убедилась, что там тоже есть дверь, совсем рядом с креслом для Колума. Он, разумеется, вполне мог войти через ту дверь. Значит, он вполне сознательно демонстрировал собравшимся свои кривые ноги и неуклюжую походку, сознательно подчеркивал контраст между собой и высоким, хорошо сложенным младшим братом, который не смотрел по сторонам и, подойдя вслед за Колумом к креслу, занял место за его спинкой. Колум сел и, подождав немного, поднял руку. Стоны волынки оборвались на жалобном вздохе, и «прием» начался.

Было ясно, что это регулярное мероприятие – Колум таким образом следит за своими ленниками и арендаторами, разбирает иски и разрешает споры, вершит суд. Дела разбирались по очереди, лысый письмоводитель оглашал имена, и их обладатели выступали вперед в установленном порядке.

Отдельные дела разбирались по-английски, но большинство – на гэльском. Я уже заметила, что коммуникация на этом языке включала в себя вращение глазами и притопывание, добавлявшие экспрессивности сказанному, по этой причине судить о серьезности казуса на основании поведения участников было почти невозможно.

Как я поняла, некий субъект весьма потрепанного вида – словно молью изъеденный, – с огромным спорраном[9], на отделку которого ушел, по-видимому, весь барсук целиком, обвинял своего соседа в убийстве, поджоге и в похищении жены. Колум приподнял брови и быстро сказал что-то по-гэльски, отчего оба, истец и ответчик, покатились со смеху. Утерев глаза, истец кивнул и протянул руку ответчику, писец тем временем деловито строчил, и скрип гусиного пера по бумаге напоминал мышиную возню.

Я оказалась в очереди пятой. Видимо, такой порядок выбрали намеренно, чтобы продемонстрировать собравшимся, что моему появлению в замке придают немалое значение.

К моей радости, на этот раз делопроизводство велось на английском.

– Миссис Бошан, пожалуйста, выйдите вперед, – попросил писец.

Ощутив совершенно лишнее давление мощной руки миссис Фицгиббонс, я, спотыкаясь, вышла на середину зала перед креслом Колума и сделала подобие реверанса – я заметила, что так поступали все женщины до меня. Туфли, которые мне дали, были сшиты на одну ногу – без различия правой и левой, и представляли собой продолговатые кожаные футляры, передвигаться в них с изяществом оказалось затруднительно. По залу пробежал шепот, когда Колум оказал мне честь, поднявшись с кресла. Он подал мне руку, за которую я уцепилась, чтобы не свалиться на пол после реверанса.

Выпрямившись и проклиная про себя дурацкие туфли, я обнаружила, что стою прямо перед Дугалом. Поскольку именно он привел меня, ему было положено обратиться от моего имени с просьбой – принять меня в замок то ли в качестве гостьи, то ли в качестве пленницы, зависит от угла зрения. Я с любопытством ожидала, как именно братья меня назовут.

– Сэр, – начал Дугал, отвесив Колуму официальный поклон, – мы просим снисхождения и милости для леди, которая попала в беду и нуждается в защите и безопасном убежище. Миссис Клэр Бошан, английская леди из Оксфорда, подверглась нападению разбойников, ее слуга был предательски убит. Она бежала и заблудилась в лесу посреди ваших владений, где ее обнаружили и спасли я и мои люди. Мы просим предоставить ей убежище в замке Леох, – он сделал паузу и усмехнулся, – до тех пор, пока ее английские родственники не узнают о ее местопребывании и не обеспечат ей безопасный проезд.

Я не упустила из виду ударение, сделанное Дугалом на слове «английские», – думаю, все остальные тоже обратили на это внимание. Он предлагал меня принять, но оставить под подозрением. Если бы он сказал «французские», к моему появлению отнеслись бы по-дружески или нейтрально. Бежать из замка, пожалуй, может оказаться сложнее, чем я думала.

Колум поклонился и предложил мне чувствовать себя как дома и оставаться сколько нужно – во всяком случае, на словах. Я снова сделала реверанс – удачнее первого – и вернулась на свое место под любопытными, однако довольно дружелюбными взглядами.

До этого момента разбирались тяжбы. Зрители потихоньку переговаривались, дожидаясь своей очереди. Мое появление вызвало интерес и, как мне показалось, было встречено одобрительно. Но тут в зале началось оживление. Крупный мужчина встал перед креслом Колума, таща за руку молоденькую девушку. На вид ей было около шестнадцати; личико хорошенькое, хоть и обиженное; длинные светлые волосы перехвачены сзади голубой лентой. Она стояла одна посреди зала, в то время как мужчина, размахивая руками, что-то гневно объяснял на гэльском, время от времени указывая на девушку. Речь его сопровождалась негромкими репликами в толпе.

Миссис Фицгиббонс, устроившись с комфортом на прочном табурете, с любопытством вытягивала шею вперед. Я наклонилась к ней и спросила шепотом:

– Что она наделала?

Крупная дама ответила, почти не шевеля губами и не отрывая глаз от происходящего:

– Отец обвиняет ее в непристойном поведении, в том, что она общается с парнями без его разрешения. – Миссис Фицгиббонс слегка откинулась назад и добавила: – Отец хочет, чтобы Маккензи наказал ее за непослушание.

– Наказал? Как? – проговорила я как можно тише.

– Тсс…

Все взоры были устремлены на Колума, который смотрел на девушку и ее отца, обдумывая вердикт. Наконец он заговорил, переводя взгляд с одного на другую, хмурясь и постукивая костяшками пальцев по подлокотнику кресла. Толпа вздрогнула.

– Он принял решение, – прошептала миссис Фицгиббонс, но это и так было ясно.

Решение Маккензи тоже было очевидным: великан, который так заинтересовал меня перед началом приема, наконец-то зашевелился и неторопливо принялся расстегивать ремень. Два телохранителя взяли девушку за руки и развернули спиной к Колуму и ее отцу. Она заплакала, но молчала. Толпа наблюдала за происходящим с жадным любопытством, характерным для публичных экзекуций и свидетелей трагедий. Неожиданно из задних рядов раздался чей-то голос.

Все обернулись. Миссис Фицгиббонс еще сильнее вытянула шею. Я не понимала слов – человек говорил по-гэльски, – но голос узнала: глубокий и мягкий, он выговаривал слова, опуская согласные в конце.

Толпа расступилась, и Джейми Мактавиш вышел в центр зала. Он почтительно склонил голову перед Маккензи и снова заговорил. Слова его, кажется, вызвали некоторые разногласия между Колумом, Дугалом, писцом и отцом девушки.

– Что происходит? – спросила я у миссис Фицгиббонс.

Мой пациент выглядел значительно лучше, но был по-прежнему очень бледен. Он где-то раздобыл чистую рубашку; пустой рукав был заткнут за пояс килта.

Миссис Фиц наблюдала за действом с интересом.

– Парнишка предлагает понести наказание вместо нее, – бесстрастно выговорила она, стараясь посмотреть через голову человека, стоящего перед ней.

– Что? Но ведь он ранен! Они ни в коем случае не должны соглашаться!

Холл гудел от голосов, но я старалась говорить как можно тише.

Миссис Фиц покачала головой.

– Не знаю, милая. Они об этом и спорят. Видите ли, принять удар на себя позволительно для человека из ее клана, но он не принадлежит к клану Маккензи.

– Не принадлежит? – удивилась я, так как до сих пор полагала, что все мужчины, которые привезли меня сюда, являются членами этого клана.

– Конечно, нет, – возразила миссис Фиц нетерпеливо. – Разве вы не видите, какой у него тартан?

Я, разумеется, теперь увидела – поскольку она мне на это указала. Джейми носил тартан в коричневых и зеленых тонах, но оттенки были иные, чем у остальных мужчин на приеме: коричневый цвет очень темный – как древесная кора, и оттенен тонкой голубой полоской.

Решающее слово, по-видимому, было за Дугалом. Затруднение разрешилось, толпа утихла, и все подались назад. Стражи отпустили девушку, и она тотчас скрылась в толпе, а Джейми выступил вперед и занял место негодницы. В ужасе я смотрела на то, как стражи берут Джейми за руки, но он что-то сказал по-гэльски великану с ремнем, и его отпустили. Как ни странно, на лице у Джейми расплылась широкая и дерзкая улыбка. Великан ответил Джейми такой же улыбкой.

– Что он сказал? – спросила я у своей переводчицы.

– Он выбрал кулаки вместо ремня. Мужчина вправе выбирать, а женщина – нет.

– Кулаки?

На дальнейшие вопросы я не успела получить ответы. Экзекутор отвел назад кулак размером со свиной окорок и двинул им Джейми в живот так, что парня подбросило, и он начал хватать ртом воздух. Великан подождал, пока он выпрямится и снова сможет дышать, а потом нанес Джейми целую серию ударов по ребрам и рукам. Джейми не пытался защищаться, только сохранял равновесие, чтобы не упасть.

Следующий удар был нанесен в лицо. Я невольно вздрогнула и зажмурилась, когда голова Джейми мотнулась в сторону. Великан наносил удары с промежутками, достаточно осторожно, чтобы не сбить жертву с ног и не попасть дважды по одному и тому же месту. Это было, так сказать, избиение с умом, умело рассчитанное на то, чтобы причинить боль, но не покалечить и не изуродовать. Один глаз у Джейми заплыл, сам он тяжело дышал, но иного ущерба не понес.

Я с ума сходила от беспокойства за его плечо – как бы оно снова не пострадало. Повязка пока что оставалась на месте, но долго она не продержится в таких обстоятельствах. Сколько это еще будет продолжаться? В зале стояла тишина, слышны были лишь смачные шлепки да изредка негромкий стон.

– Ангус прекратит после первой крови, – прошептала миссис Фиц, отвечая на мой безмолвный вопрос. – Нос разобьет, и дело с концом.

– Это настоящее варварство, – прошипела я с таким негодованием, что на меня начали оглядываться.

Экзекутор, должно быть, решил, что наказание длится уже достаточно. Он отвел руку назад и нанес мощный удар, от которого Джейми пошатнулся и упал на колени. Оба стража бросились к нему и поставили на ноги, и, когда он поднял голову, я увидела, что из разбитого рта у него течет кровь. Толпа загудела с явным облегчением; великан отступил, на лице у него появилось выражение удовлетворения.

Один из стражей поддерживал Джейми под руку, пока тот не пришел в себя, тряхнув несколько раз головой. Девушка исчезла. Джейми выпрямился и посмотрел на великана. И снова улыбнулся – широко.

– Благодарю, – с трудом выговорил он кровоточащими губами, прежде чем повернуться и уйти.

Внимание собравшихся снова обратилось к Маккензи и новому разбирательству.

Я видела, как Джейми вышел из зала через дверь в противоположном конце. Теперь он интересовал меня куда больше, чем до избиения; я обменялась несколькими словами с миссис Фицгиббонс, предупредив, что ухожу, и проложила себе дорогу к двери, за которой скрылся Джейми.

Я нашла его в маленьком боковом дворике; он склонился над колодцем и прикладывал ко рту смоченный подол рубахи.

– Воспользуйтесь лучше вот этим.

Я вынула из кармана носовой платок и протянула ему.

Он промычал нечто похожее на «спасибо». В этот момент показалось бледное, какое-то бесцветное солнце, и при его свете я осторожно осмотрела юношу. Пострадали больше всего заплывший глаз да разбитая губа, но на подбородке и шее тоже видны были отметины, которым предстояло превратиться в синяки.

– А во рту у вас тоже есть повреждения?

– Угу.

Он наклонился ко мне, я потянула вниз челюсть и осмотрела губу изнутри. На влажной и блестящей внутренней поверхности был глубокий разрыв, а сверху на губе – две небольшие ранки. Кровь вперемешку со слюной стекала на подбородок.

– Воды, – попросил он, стирая с подбородка струйку красноватой жидкости.

– Сейчас.

К счастью, на краю колодца стояла бадья с водой, а в воде плавал ковш. Джейми прополоскал рот, сплюнул несколько раз, потом плеснул водой себе в лицо.

– Зачем вы это сделали? – спросила я.

– Что? – спросил он, вытирая рукавом мокрое лицо. Потом осторожно ощупал разбитую губу и поморщился.

– Приняли наказание вместо этой девушки. Вы ее знаете?

Спрашивать было не очень удобно, но мне ужасно хотелось знать, что же стоит за этим донкихотским поступком.

– Я знаю, кто она такая, но никогда с ней не говорил.

– Так зачем же вы это сделали? Зачем так поступили? – Он пожал плечами, и это движение тоже заставило его поморщиться.

– Для девушки очень стыдно быть выпоротой при всех. Мне легче.

– Легче? – отозвалась я недоверчиво и посмотрела на его разбитое лицо.

Он тем временем ощупал побитые ребра здоровой рукой, поднял глаза и улыбнулся мне кривой улыбкой.

– Да. Она совсем юная. Ей было бы очень стыдно перед всеми, кто ее знает, долго было бы стыдно. Мне просто больно, ничего особенного. Дня через два все пройдет.

– Но почему все-таки вы? – спросила я. Вопрос явно удивил его.

– А почему не я?

Почему не он? Я могла бы сказать: потому что вы ее не знаете. Потому что вы ранены. Потому что нужно иметь много мужества, чтобы на глазах у толпы получать удары по лицу – независимо от мотивов.

– Ну, например, мушкетная пуля, прошедшая навылет через трапециевидную мышцу, неплохая причина для отказа, – сухо ответила я.

На лице у него вспыхнуло любопытство; он дотронулся до того места, которое я назвала.

– Так это называется трапециевидной мышцей? Я не знал.

– Ох, вот ты где, мальчик мой. Вижу, ты уже нашел себе знахаря, я, может, и не понадоблюсь. – Миссис Фицгиббонс протиснулась во дворик через узкую для нее дверь. В руках она держала поднос с какими-то кувшинчиками, большой плошкой и чистым льняным полотенцем.

– Да я ничего не делала, только воды зачерпнула, – сказала я. – Он не так уж сильно пострадал, и я не знаю, чем еще можно помочь, чтобы привести в порядок лицо.

– Ну-ну, всегда можно чем-нибудь помочь, всегда можно, – заворковала миссис Фиц. – Ну-ка, молодой человек, разреши взглянуть на твой глаз.

Джейми послушно уселся на край колодца, подставив лицо миссис Фиц. Пухлые пальцы осторожно ощупали багровую припухлость, оставляя на ее поверхности белые пятна, которые почти мгновенно исчезли.

– Под кожей кровь все еще свежая. Значит, пиявки помогут.

Миссис Фиц сняла с плошки крышку и извлекла несколько небольших темных червяков, дюйма по два длиной, покрытых противной слизью. Одну она посадила на кожу под надбровной дугой, вторую – под глазом.

– Видите ли, – объясняла она ко мне, – если синяк уже образовался, пиявки не помогут. Но если припухлость продолжает расти, значит, под кожей еще течет кровь, и пиявки отсосут ее.

Я наблюдала за пиявками с любопытством и отвращением.

– Вам не больно? – спросила я у Джейми.

Он отрицательно мотнул головой, отчего пиявки мерзко заболтались туда-сюда.

– Нет. Только как будто немного холодно.

Миссис Фиц возилась со своими кувшинчиками.

– Очень многие люди пользуются пиявками неправильно, – наставляла она меня. – От пиявок большая польза, но надо обращаться с ними умеючи. Ежели вы их приставите к темному синяку, они начнут сосать здоровую кровь, только и всего, синяку от этого ни жарко ни холодно. И потом, нельзя злоупотреблять количеством, ставить надо понемногу. Пиявки, если их поставить больше нужного, крови много высосут, от этого человек слабеет.

Я слушала ее с почтительным вниманием, впитывая информацию. И в глубине души надеялась, что на практике эта информация мне никогда не понадобится.

– Ну а теперь, милый, прополощи-ка рот вот этим, оно тебе раны очистит и боль уменьшит. Это настой ивовой коры, – пояснила миссис Фиц, повернувшись ко мне, – смешанный с толикой фиалкового корня.

Я кивнула. Из давно прослушанного курса лекций по ботанике я вспомнила, что ивовая кора содержит салициловую кислоту – активную составляющую аспирина.

– Но разве ивовая кора не увеличивает риск кровотечения? – спросила я.

– Да. Это бывает, – согласилась миссис Фиц. – Поэтому мы к ней примешиваем горсть порошка из корня святого Иоанна, да еще уксус. Кровотечение проходит. Только корень надо собрать в полнолуние и приготовить как следует, по всем правилам.

Джейми послушно набрал в рот вяжущий раствор; слезы выступили у него на глазах от резкого запаха уксуса.

Пиявки к этому времени разбухли и увеличились по меньшей мере в четыре раза. Темная морщинистая кожа натянулась и заблестела, они напоминали гладкую гальку. Одна из пиявок вдруг отвалилась и упала прямо к моим ногам. Миссис Фиц проворно подняла ее, удивительно легко наклонившись при своей комплекции, и положила обратно в плошку. Деликатно подцепив вторую за голову возле самого рта, она потянула легонько вверх – и голова пиявки сразу отлепилась.

– Нельзя тянуть слишком сильно, – предупредила миссис Фиц. – Они, знаете ли, иногда лопаются.

Меня передернуло при одной мысли о подобном исходе.

– Но если она уже насосалась, – продолжала женщина, – все обычно нормально. Отстают сами, а если не отстают – можно подождать, пока отвалятся.

Пиявка отстала, выпустив тоненькую струйку крови, когда до нее дотронулись. Я промокнула крохотное кровоточащее отверстие в коже кончиком полотенца, смоченного в уксусном растворе. К моему удивлению, пиявки сделали свое дело: припухлость немного спала, и глаз даже слегка открылся, хотя веко оставалось опухшим, вздутым. Миссис Фиц осмотрела Джейми критическим оком и пришла к выводу, что пиявки больше не нужны.

– Завтра вид у тебя будет неважнецкий, мой мальчик, – сказала она и покачала головой, – но глаз откроется – и то хлеб. Все, что тебе нужно теперь, это кусок сырого мяса на глаз, чтобы уменьшить синяк, да горячей похлебки и эля внутрь, чтобы подкрепить силы. Зайди-ка ко мне на кухню чуть погодя, я для тебя что-нибудь приберегу.

Она подняла свой поднос и минуту помолчала.

– Ты сделал доброе дело, милый. Лаогера – моя внучка, ты знаешь это. Благодарю тебя от ее имени и от своего. Она бы сама тебя поблагодарила, если бы ее научили хорошим манерам.

Она потрепала Джейми по щеке и, грузно переваливаясь, удалилась.

Я снова осмотрела Джейми: народные средства оказались на удивление эффективными. Глаз был еще припухлый, но почти нормального цвета; из трещины на губе уже не сочилась кровь, она побледнела.

– Как вы себя чувствуете? – спросила я.

– Отлично, – ответил он и улыбнулся едва заметно (губа наверняка еще очень болела). – Это всего лишь ушибы, вы сами видите. Кажется, я должен благодарить вас снова. За три дня вам пришлось трижды лечить меня. Вы, наверное, считаете меня ужасно неуклюжим.

Я дотронулась до красного пятнышка у него на подбородке.

– Не то чтобы неуклюжим, но немного безрассудным.

Едва уловимое движение у входа во дворик привлекло мое внимание – мелькание голубого и золотистого. Девушка по имени Лаогера отпрянула в испуге, заметив меня.

– Мне кажется, кое-кто хочет поболтать с вами наедине, – сказала я. – Оставляю вас. Повязку с плеча можно снять завтра. Я вас найду.

– Да. Спасибо еще раз.

Он легонько пожал мне руку на прощание.

Я вышла, но, проходя мимо девушки, с любопытством поглядела на нее. Вблизи она оказалась еще симпатичнее, чем издали, – с кроткими голубыми глазами и нежно-розовой кожей. Она посмотрела на Джейми и покраснела. Я вышла, размышляя о том, насколько бескорыстным на деле был поступок этого молодого мужчины.

На следующее утро, проснувшись на заре под щебет птиц за окном и голоса за дверью, я оделась и пошла по сквозным коридорам в главный холл. Он уже вернулся к своему обычному виду трапезной, где обычно раздавали овсянку из огромных котлов и лепешки, испеченные на очаге и политые темной патокой. Запах горячей пищи был такой густой, что казалось, на него можно опереться. Я чувствовала себя по-прежнему очень неуверенно, однако горячий завтрак вдохновил меня отправиться на розыски.

Первым долгом я нашла миссис Фицгиббонс; ее руки были погружены в тесто по самые локти – пухлые, в ямочках. Я объяснила, что хотела бы повидать Джейми, чтобы снять повязку и осмотреть рану на плече. Своей огромной, белой от муки рукой она поманила к себе одного из своих маленьких любимцев.

– Юный Алек, сбегай-ка и разыщи Джейми, нового объездчика лошадей. Пусть придет сюда, надо осмотреть его плечо. Мы будем в аптекарском огороде.

Указующий перст заставил мальчугана стремительно дернуть на поиски моего пациента. Перепоручив квашню одной из помощниц, миссис Фицгиббонс вымыла руки и обратилась ко мне:

– Пока он вернется, у нас с вами есть время. Хотите взглянуть на наш огород? Кажется, вы кое-что знаете о травах и сможете в случае чего воспользоваться нашими запасами.

Огород оказался поистине бесценным источником целебных и ароматических трав; он был разбит в одном из внутренних дворов, со своим колодцем для полива. Двор оказался достаточно велик, чтобы сюда проникало солнце, и вместе с тем был укрыт со всех сторон: кусты розмарина ограждали его с западной стороны, высокие грядки с ромашкой – с юга, амарант, или, иначе, лисохвост, маркировал северную границу, а с востока огород примыкал к стене замка, преграждавшей дорогу вечным ветрам. Я узнала острые кончики поздних крокусов и мягкие листья французского щавеля, торчащие из жирной черной земли. Миссис Фиц показала мне, где растет наперстянка, а где – портулак и буквица, а также много других трав, которые прежде были мне неведомы.

Поздняя весна – время сеять и высаживать. Миссис Фиц принесла с собой в корзине головки чеснока. Она передала мне корзинку вместе с лопаточкой для посадок. По-видимому, мне предстояло пробыть в замке достаточно долго; пока Колум определяется с моей судьбой, миссис Фиц найдет, чем меня занять – она рада свободным рукам.

– Вот, моя дорогая. Посадите его, пожалуйста, с южной стороны, между чабрецом и наперстянкой.

Она показала мне, как разделять головки чеснока на отдельные зубчики, чтобы не повредить кожицу, а потом – как их сажать. Это оказалось несложно: сунуть зубчик в землю тупым кончиком вниз и присыпать сверху землей на полтора дюйма. Она поднялась на ноги и отряхнула от грязи свои широкие юбки.

– Несколько головок оставьте, – посоветовала она. – Разделите их и посадите по зубчику в разных местах огорода. Чеснок отпугивает вредителей от других растений. Огурцы и тысячелистник работают так же. И отщипните завядшие цветки ноготков, но не выбрасывайте, они нам пригодятся.

Золотистые головки ноготков торчали по всему огороду. Пока я собирала их, прибежал запыхавшийся мальчуган, которого послали за Джейми. Он сообщил, что пациент отказался покинуть рабочее место.

– Он говорит, – доложил мальчик, – что чувствует себя не так плохо, чтобы лечиться, но просил поблагодарить за заботу.

Миссис Фиц на это только плечами пожала.

– Ладно, не хочет приходить, и не надо. Вы, барышня, если желаете, можете сходить к нему в полдень. Для лечения он не желает отрываться от работы, но еда – дело другое, уж мне ли не знать молодых мужчин. Юный Алек придет сюда и проводит вас.

Поручив мне закончить посадку чеснока, миссис Фиц уплыла, как галеон с юным Алеком в кильватере.

Я с удовольствием трудилась все утро, сажая чеснок, отщипывая увядшие головки ноготков, выдергивая сорняки и ведя тщетную борьбу с улитками, слизнями и прочими паразитами, которую вечно ведут все садоводы. Здесь я билась голыми руками, без помощи пестицидов. Меня так увлек этот процесс, что я даже не заметила появления юного Алека, пока он негромким кашлем не заявил о своем присутствии. Он терпеливо и молча ждал довольно долго и после того, как я его увидела, потому что мне пришлось отряхивать испачканное землей платье, прежде чем покинуть огород.

Загон, куда отвел меня Алек, находился на отдалении от конюшен, на зеленом лугу. Три молодых коня резвились на свободе, а одна кобылка с блестящей чистой шерстью была привязана к ограде. Ее спину укрывала легкая попона.

Джейми осторожно крался к лошади, а она наблюдала за его маневрами с явным подозрением. Он положил единственную свободную руку кобылке на спину и заговорил с ней тихо и ласково, готовый отступить, если она взбрыкнет. Она выкатила глаза и фыркнула, но не пошевелилась. Двигаясь очень медленно, Джейми перекинул ногу через покрытую попоной спину лошади, продолжая свои ласковые уговоры, и наконец осторожно уселся верхом. Лошадь тихонько заржала, затем с шумом выпустила из ноздрей воздух, но всадник был настойчив и голос его все журчал – спокойно, даже шутливо.

Но вот кобылка повернула голову и увидела нас с мальчиком. Восприняв наше появление как угрозу, она визгливо заржала и ринулась в сторону, сбросив Джейми прямо на забор. Она храпела и лягалась, пытаясь сорваться с привязи, которая ее удерживала. Джейми откатился под забор, подальше от копыт. Потом с трудом поднялся на ноги, выругался по-гэльски и повернулся посмотреть, из-за чего сыр-бор.

Но едва он увидел, кто к нему явился, как сердитость сменилась приветливостью, хотя наше появление оказалось совсем некстати. Правда, корзина с едой, предусмотрительно врученная миссис Фиц, тоже сделала свое дело: эта женщина и в самом деле хорошо знала молодых мужчин.

– Уймись ты, проклятая животина, – прикрикнул Джейми на лошадь, которая все еще фыркала и танцевала на привязи.

Джейми наградил юного Алека легким шлепком, поднял свалившуюся с лошади попону, отряхнул от пыли и галантно протянул ее мне, чтобы я могла присесть.

Тактично не упоминая неприятное происшествие, я уселась, налила Джейми эля, подала хлеб и сыр.

Ел он очень сосредоточенно, а я почему-то вспомнила о его отсутствии на прошлом ужине в холле и спросила, почему он туда не пришел.

– Проспал, – ответил он. – Я ушел спать сразу после того, как оставил вас в замке, и не просыпался до вчерашнего утра. После приема в холле я малость поработал, потом присел на вязанку сена отдохнуть перед обедом. – Он рассмеялся. – А проснулся нынче утром на том же месте из-за того, что лошадь подошла и начала хватать губами мое ухо.

Отдых явно пошел ему на пользу: синяки, конечно, потемнели и стали заметнее, но кожа вокруг них имела здоровый цвет, а про аппетит и говорить не приходилось.

Джейми съел все и даже, слегка послюнявив палец, собрал крошки хлеба с рубахи и отправил их в рот.

– У вас отличный аппетит, – заметила я с улыбкой. – Думаю, проголодавшись, вы бы и траву стали есть.

– Приходилось и траву есть, – ответил он совершенно серьезно. – Вкус у нее ничего, но насыщает она плохо.

Я удивилась и решила, что он просто шутит.

– Когда же это было? – спросила я.

– Зимой в позапрошлом году. Я тогда жил без удобств… прямо в лесу… с другими парнями. Мы делали набеги на границу. Выпала нам неудачная неделя или даже больше недели, когда припасов у нас почти не оставалось. Перепадало понемножку овсянки от мелких арендаторов, но эти люди такие бедные, что у них и брать-то стыдно – им нечем поделиться. Конечно, они всегда что-нибудь подадут страннику, но если странников целых двадцать человек, это, пожалуй, неподъемно даже для горского гостеприимства. – Неожиданно он улыбнулся. – Вы когда-нибудь слышали… нет, откуда вам это знать? Я хотел спросить, знаете ли вы, как они молятся за столом?

– Нет. И как же?

Он откинул волосы со лба и прочитал нараспев:

– Что значит «не в суму»? – спросила я.

Джейми похлопал рукой по споррану, висевшему спереди на поясе.

– Очень просто: клади в брюхо, а в сумку не прячь.

Он отыскал травинку с длинным стеблем и осторожным движением вытянул сердцевину из загрубевшей оболочки. Медленно покрутил травинку между пальцами, так что с колоска облетела пыльца.

– Зима тогда выпала поздняя и мягкая, к счастью для нас, иначе бы мы не выжили. Мы ловили силками кроликов, но иногда приходилось есть дичь сырой, потому что огонь было не разжечь. Случалось и оленины отведать, но в те дни ничего не попадалось.

Он перекусил стебелек. Я тоже вытянула себе травинку и пожевала кончик. Он оказался сладковато-кислый, но съедобная мягкая часть была длиной не больше дюйма. Нечего сказать, питательно…

– Как раз выпал небольшой снег, – продолжал Джейми, отбросив в сторону изжеванный стебелек и вытянув другой. – Под деревьями ледяной наст, а вокруг сплошная грязь. Я ходил и искал трутовики, это вроде грибов, растут прямо на коре в основании деревьев, рыжего цвета. Я проломил ногой наст и наступил на травяную кочку. Знаете, между деревьями иногда такие вырастают. Олени их любят, ищут под снегом. Олень отбрасывает копытом снег с этой кочки и съедает ее до самых корней. Ту, которую я нашел, они, видно, пропустили. Я подумал: если олени могут их есть, чем я-то хуже? Я был страшно голодным, готов был собственные башмаки сварить и съесть, но тогда было бы не в чем ходить, тоже пропадешь. Вот я и сжевал траву, как олень, под самый корень.

– Сколько времени вы не ели? – спросила я, потрясенная его рассказом.

– Три дня совсем ничего, а за неделю удалось раздобыть немного овсянки с молоком. Да, зимняя трава горькая и грубая, не то что эта.

Джейми взглянул на травинку у себя в руке.

– Но мне на это было плевать. – Он снова улыбнулся. – Не подумал я тогда, что у оленя четыре желудка, а у меня только один. Колики были ужасные. Один бывалый человек потом объяснил мне, что траву надо хотя бы сварить, но я этого не знал. Да если бы и знал, не утерпел бы, не смог бы ждать, пока сварится.

Вскочив на ноги, он протянул руки, помог мне подняться.

– Пора приниматься за работу. Спасибо за угощение, барышня.

Он подал мне корзинку и зашагал к загону для лошадей, его волосы на солнце отливали золотом и медью.

Я неторопливо побрела в замок, раздумывая о мужчинах, которым приходилось спать в холодной слякоти и жевать траву. Только во дворе я спохватилась, что совсем забыла про плечо Джейми.