Читать книгу Моя тетушка – ведьма - Диана Уинн Джонс - Страница 5

Теперь я мучаюсь совестью не меньше мамы. Уже стемнело, а Крис до сих пор не вернулся. Тетушка Мария не закрывала рот.

– Вдруг он шел по берегу и поскользнулся на камне! – твердила она. – Если он сломал или подвернул ногу, никто даже не узнает! Дорогая, я думаю, вы должны позвонить в полицию – а ужин, конечно, можно не готовить!

К чему полиция, подумала я, если по его следу идет Элейн. А мама сказала особенным тоненьким и бодрым голосом, каким она всегда говорит с тетушкой Марией:

– Ах, тетушка, все будет хорошо. Мальчишки есть мальчишки.

Тетушка Мария не желала утешаться. Она утробно, зловеще нудила:

– И на пирсе в темноте очень опасно. Вдруг его унесло течением? Благодарение небесам, наша маленькая Наоми дома!

– Сейчас не удержусь и попрошусь купаться, – шепнула я маме.

– Только попробуй! – ответила мама. – Мало мне Криса – еще и ты туда же!

– Тогда заткни ее, – сказала я.

– Как вы сказали, мои дорогие? – вскинулась тетушка Мария. – Что нужно заткнуть?

Все это продолжалось, пока не хлопнула задняя дверь и в дом не промаршировала Элейн, размахивая фонариком, и не привела Криса. Она держала Криса за плечо, будто арестанта.

– Вот он, – сказала она маме. – Я сделала ему выговор.

– Как замечательно! Спасибо за помощь! – сказала мама и быстро и встревоженно взглянула Крису в лицо. Вид у него был такой, будто он изо всех сил сдерживает смех, и я сразу поняла, что у мамы гора с плеч свалилась.

Тут наконец включилась и тетушка Мария.

– Ах, Элейн! – прокричала она. – Я с ума сходила от беспокойства! Вы его привели? Где вы его нашли? С ним ничего не случилось?

– На улице, – сообщила Элейн. – Как раз по до роге домой. Он цел и невредим. Верно, молодой человек?

– Да, если не считать раздавленного плеча, – пробурчал Крис.

Элейн выпустила Криса и притворно замахнулась на него фонариком.

– Больше ему такого не разрешайте, – сказала она маме. – Вы же знаете, она очень волнуется.

– Побудьте со мной, Элейн! – крикнула издалека тетушка Мария. – Я пережила страшное потрясение!

– Извините, не могу! – крикнула в ответ Элейн. – Мне пора кормить Ларри ужином!

И удалилась.

Прошла целая вечность, прежде чем я смогла спросить Криса, что сказала ему Элейн. Тетушка Мария усадила его рядом с собой и двадцать раз подряд поведала, как она беспокоилась. Она допытывалась, где он был, но времени ответить не давала. Крис воспринял все это более или менее юмористически, не то что раньше, и я решила – Элейн, наверно, успела стукнуть его по голове фонариком, не иначе.

– Да нет, просто схватила за локоть, и все, – сказал Крис. – А я говорю – вы что, арестуете меня именем закона? А она – грубите мне сколько хотите, молодой человек. Мне-то все равно. А ваша тетушка волноваться не должна, я этого не допущу.

– Не слышу! – встряла тетушка Мария. – Кто-кто волнуется?

– Я, – ответил Крис. – Элейн запугала меня, и я теперь трясусь, как заяц.

– Думаю, Ларри ходил на охоту, – рассудила тетушка Мария. – Он часто приносит зайцев. Интересно, не угостит ли он нас зайчатиной на этот раз? Люблю заячье жаркое.

Крис завел глаза к потолку и покорился судьбе. Сейчас он играет на гитаре, а тетушка Мария делает вид, будто и этого не слышит. То есть вроде бы Все Прощено и Забыто. Именно от этого меня жутко мучает совесть. Мы с мамой уложили тетушку Марию в постель, и она сидит, опершись на подушки, вся такая чистенькая и розовенькая в белой кружевной ночной рубашке, кудряшки заплетены в косички, и слушает по маминому приемнику передачу «Почитаем перед сном». Вылитый плюшевый мишка. Просто душечка. Мама попросила ее сказать, когда она захочет выключить свет, и она улыбнулась самой сахарной улыбочкой и ответила:

– Ах, когда вы соберетесь спать, тогда и выключим. Дадим нашей маленькой прилежной Наоми закончить сочинение.

Мне от этого ужасно тошно. Я перечитала дневник – и в нем полно диких грубостей в адрес тетушки Марии, а она считает, будто я пишу сочинение. Я даже хуже Криса – ведь я позволяю себе быть гадкой тайком от всех. Вот была бы я сострадательная, как мама! Мама – мой идеал. Она у нас хорошенькая-хорошенькая – и при этом веселая. У нее аккуратненький носик кнопочкой и красивый, чуточку выпуклый лоб. Глаза у нее всегда сияют, даже когда она устает. Крис очень похож на маму. У них у обоих огромные глазищи с длинными изогнутыми ресницами. Я им завидую. У меня ресниц раз-два и обчелся, и те какие-то тускло-коричневые, того же цвета, что и волосы, и совсем не украшают скучные карие глаза. Лоб у меня плоский. Я ни капельки не милая, и мне бы очень хотелось, чтобы тетушка Мария перестала наконец называть меня «милой маленькой Наоми». От этого я чувствую себя распоследней негодяйкой.

После этого меня окончательно скрутило, и нужно было обязательно поговорить с мамой, пока мы не задули свечку. Мы обе сидели в кровати. Мама курила, а я ревела, и мы боялись, что тетушка Мария вот-вот проснется и завопит, что в доме пожар. Было слышно, как она храпит, а Крис внизу мятежно терзает гитару.

– Бедненькая моя Мидж! – сказала мама. – Я тебя понимаю!

– Ничего ты не понимаешь! – всхлипнула я. – Ты сострадательная! А я даже хуже Криса!

– Тоже мне «сострадательная»! – фыркнула мама. – Да я полдня только и мечтаю зарезать тетушку, а Элейн я бы с удовольствием задушила хоть сейчас! Сначала мне было дико неловко, совсем как тебе, ведь тетушка действительно очень старенькая и иногда умеет быть чудо какой славной, и я держала себя в руках только потому, что мне вообще-то нравится ухаживать за старичками. А потом Крис сделал мне одолжение – устроил этот скандал. И я поняла: на свете есть вещи, которых я стараюсь не замечать. Знаешь, Мидж, жестокие чувства бывают у кого угодно.

– Но когда у тебя жестокие чувства, это же… плохо! – прорыдала я.

– Никуда не денешься, они все равно есть у всех, – пожала плечами мама, прикуривая вторую сигарету от первой. – И у тетушки тоже. Вот почему мы все так дергаемся. Она жуткая эгоистка и большая мастерица заставлять других работать на себя. Пользуется тем, что людям совестно замечать за собой жестокие чувства. Ну как, полегчало тебе?

– Не очень-то, – сказала я. – Она ведь вынуждена просить о помощи, потому что сама не все может, правда?

– А вот в этом, – отозвалась мама, выпустив облако дыма, – я, Мидж, сильно сомневаюсь. Я пристально за ней наблюдала – и, по-моему, не такая уж она и дряхлая. Вполне могла бы себя обслуживать, если бы захотела. Мне кажется, она просто убедила себя, будто не может. Завтра я попробую заставить ее сделать кое-что самостоятельно.

Тут мне стало легче. Наверное, маме тоже, – но особых успехов в том, чтобы заставить тетушку Марию делать что-то самой, она не достигла. Хотя старалась целое утро. Например, тетушка Мария говорит:

– Я оставила очки на буфете, дорогая, но это не важно.

– Так пойдите возьмите, – отвечает мама громким бодрым голосом.

Пауза, после чего тетушка Мария стонет с мягким укором:

– Я стала совсем старая, милая Бетти.

– Попробуйте, вдруг получится, – подбадривает ее мама.

– А вдруг я упаду? – предполагает тетушка Мария.

– Падайте, – говорит Крис. – Падайте носом вниз, и мы хорошенько посмеемся.

Мама свирепо глядит на него, а я иду и приношу очки.

Так все и шло, пока не объявился серый кот – он замяукал на нас из-за окна, чуть ли не расплющив о стекло уродливую плоскую морду. Тетушка Мария без малейших затруднений вскочила с дивана и прямо-таки побежала к окну, размахивая в воздухе обеими палками и истерически вопя «брысь, брысь». Кот ретировался.

– Что это вы? – поинтересовался Крис.

– Не потерплю, чтобы этот кот шастал по моему саду! – заявила тетушка Мария. – Он душит птиц.

– Чей он? – спросила мама. Она любит кошек, и я тоже.

– Откуда мне знать? – ответила тетушка Мария. Она так обозлилась на кота, что на обратном пути к дивану позабыла хотя бы раз опереться на палки. Мама подняла брови и поглядела на меня. Видала, мол?

Потом мы опрометчиво оставили Криса дома и по шли в сад поискать кота. Кота мы не нашли, а когда вернулись, Крис весь кипел от ярости. Тетушка Мария нежно его журила.

– Дорогой, я-то потерплю, но мои приятельницы огорчились до глубины души! Прошу тебя, дай слово, что больше не будешь так говорить!

Крис, конечно, получил по заслугам, но мама тут же вмешалась:

– Крис и Мидж, я сейчас наделаю вам бутербродов, и отправляйтесь дышать свежим воздухом. До вечера будьте любезны быть на улице!

– До вечера? – воскликнула тетушка Мария. – Но сегодня днем у меня здесь соберется Кружок Целительниц! Детям было бы очень полезно поприсутствовать на нашей встрече!

– Свежий воздух еще полезнее, – отрезала мама. – Крис очень бледный.

И точно. Крис выглядел так, словно сильно не выспался. Он был совсем белый, и у него опять вылезли прыщи. На протесты тетушки Марии (сегодня ветрено, скоро будет дождь, мы промокнем) мама не обратила внимания и силком вытолкала нас из дому с теплой одеждой и огромным полиэтиленовым пакетом еды.

– Сделайте мне одолжение, отдохните для разнообразия, – сказала она.

– А как же ты? – спросила я.

– Да ничего. Пока у нее будет это сборище, повожусь в саду, – ответила мама.

Мы вышли на улицу.

– Мама опять корчит из себя подвижницу, – сказала я. – Терпеть этого не могу.

Крис ответил:

– Ей нужно отработать свое чувство вины из-за гибели папы. Пускай, Мидж. – И улыбнулся – как обычно, будто все-все понимал. Казалось, стоило нам выйти из дому, и он снова стал самим собой. – Хочешь, скажу, что я вчера заметил на этой улице? Видишь дом напротив?

Он показал, и я сказала «да» и посмотрела. И тут тюлевые занавески на переднем окне дома дернулись, словно кто-то поскорее за них спрятался. А вообще это был домишко кремового цвета, мрачный, как и вся остальная улица, с крупными цифрами «12» на парадной двери.

– Номер двенадцать, – сказал Крис, шагая по улице. – Единственный дом на всей улице с номером, Мидж, если не считать номера двадцать два в дальнем конце, по той же стороне. Значит, сторона тетушки Марии – нечетная, да? А следовательно, дом тетушки Марии – номер тринадцать, как ни считай.

Крис всегда обращает внимание на числа. Раз замечает номера домов, значит, пришел в себя, решила я. И ответила, что да – наверное – номер тринадцать, и мы смеялись всю дорогу до берега моря. Там было очень ветрено и пустынно, но при этом почему-то очень аристократично. Крис крикнул, мол, даже бетонные сараи и те изящные. И правда. Мы прошли мимо детского бассейна и унылой площадки с качельками и вышли к морю. Был прилив. Волны вовсю бились о набережную, серые, свирепые, и то и дело захлестывали тропинку. Ноги у нас промокли, а грохот стоял такой, что мы перекрикивались, а потом во рту долго было солоно. Нам встретился только один человек – только один на всей набережной, – и тот у самого начала: пожилой господин, застегнутый в твидовое пальто, который попытался вежливо приподнять перед нами твидовую шляпу, но только притронулся к ней рукой, чтобы ее не унесло ветром.

– Доброе утро! – прокричали мы.

– Добрый день! – прокричал он в ответ. Очень точная поправка. Было уже за полдень.

Правда, мне всегда казалось, что «день» начинается только после ланча, а мы еще не ели.

Когда мы оказались возле пирса, я заорала Крису: – Этот призрак у тебя в комнате – он кто, он или она?

Хуже места для важных вопросов я найти не могла. Море билось и хлюпало вокруг стальных опор, а постройки вдоль пирса заслоняли нас от ветра, и мы то оказывались в тихом закутке, где было теплым-тепло, но в ушах звенело, то выходили обратно в ледяной грохот.

– Мужчина! – заорал Крис. – И не папа, – добавил он, когда мы снова оказались в тихом закутке. – Я видел, ты подумала, что это он, так вот не он. Ну и физиономия у него – будто помесь шута с попугаем.

Ветер взвыл, и я плохо расслышала конец фразы. – С бугаем? – завопила я.

– С попугаем! – заорал в ответ Крис. По-моему, после этого он закричал что-то вроде: «Пиастры! Красотка Полли! Долговязый Джон Сильвер! Я призрак Аделины-Молодчины! Смех без причины – признак дурачины! Бред соседа до обеда!»

Когда кричишь на ветру, всегда кричишь чушь, и я думаю, Крис кричал все это, чтобы заглушить страх. В общем, я совершенно запуталась и решила, будто он пытается сообщить мне, как зовут призрака.

– Сосед? – завопила я. – Джон?!

– Какой еще сосед Джон? – взвыл в ответ Крис. – Призрака так зовут! Его зовут сосед Джон? – проорала я.

Когда мы снова оказались на островке тишины и разобрались, кто что от кого услышал, то чуть животы себе не надорвали от смеха и решили, что «сосед Джон» – отличное имя для призрака. Так мы его теперь и называем. Я все время представляю себе огромного красного пиратского попугая, только Крис говорил еще и про шута, и когда я об этом вспоминаю, то поправляю картинку и делаю из красного попугая другого, белого, с желтым хохолком – ну, какаду. По-моему, хохолки у них похожи на шутовские колпаки, а призракам положено быть белыми. Но вообразить, чтобы так выглядел человек, я не могу.

Крис рассказывал мне про призрака весь день – в час по чайной ложке, урывками. А кое-чего он мне вообще не рассказал, я уверена, и теперь я ломаю себе голову, почему и чего именно.

Он сказал, что в первую ночь вдруг проснулся от испуга – решил, будто забыл задуть свечу. Но потом он понял, что это светит в окно уличный фонарь. На фоне окна было видно очертание человека, он стоял, ссутулившись, спиной к Крису. Похоже, человек рылся в одном из стеллажей.

– Ну, я его окликнул, – сказал Крис.

– Страшно было? – спросила я. При одной мысли об этом у меня сердце прямо бухало.

– Конечно было, просто сначала я подумал, будто это грабитель, – ответил Крис. – Я сел и вспомнил, как много людей убили, когда они вспугивали грабителя, и решил притвориться, будто сплю с пистолетом под подушкой. Ну и сказал: «Руки вверх и медленно повернитесь». Он развернулся и как вылупится на меня. Вид у него был совершенно потрясенный – по-моему, он вообще не ожидал никого тут застать, – вот мы и таращились друг на друга некоторое время. Тут я уже сообразил, что он не грабитель. Не то выражение лица. Ну, то есть чокнутое, конечно, но не грабительское. Еще я почему-то сразу понял, что он потерял что-то нужное и теперь ищет, поскольку оно должно быть в этой комнате. Тогда я спросил: «Что вы потеряли?» – а он не ответил. Сделал такое лицо, будто сейчас заговорит, но не заговорил.

Крис сказал, он даже тогда не понял, что этот человек – призрак. Сначала он заявил, будто до него это дошло вообще только на следующее утро, когда он сказал мне, что у него призрак в комнате. А потом поправил сам себя: нет, кажется, он это понял, когда человек только собрался повернуться. В комнате было потустороннее ощущение, сказал он. По том опять стал сам себя поправлять. Наверное, призраки – такая штука, что, когда их видишь, в голове все путается. Крис еще сказал, что начал удивляться сразу, как заметил, что на человеке такой странный темно-зеленый плащ, весь изодранный и в грязи.

Когда Крис дорассказал до этого места, мы уже зашли по пляжу далеко-далеко, мимо всех лодок, сложенных на бетонном откосе, почти до самого Кренберийского утеса. Мы посмотрели снизу вверх на огромный, высокий розоватый утес. Он был даже немного похож на дом – весь зарос плющом. Наверху было видно дыру в плюще и немного нового ограждения. Тут мы оба почему-то стали очень рассудительные.

Крис сказал:

– Некоторые скалы внизу видны даже в прилив. – Да, но была же ночь, – ответила я. – Машину заметили только утром.

Тогда Крису стало интересно, как достали машину. Он решил, ее выволокли вверх по утесу на лебедке. Я сказала, что было бы проще поставить ее на плот и подплыть к бетонной набережной.

– Или отбуксировать ее по песку в отлив, – согласился Крис. – Бедная старенькая машинка.

После этого мы повернули и пошли обратно через город. Я все думала о машине. Я же знала ее как свои пять пальцев. Это была наша семейная машина, пока полгода назад папа не увез на ней во Францию даму по имени Верена Бланд и не позвонил сказать, что не вернется. Интересно, думала я, осталось ли еще пятно на заднем сиденье, где я раздавила коленкой яйцо, когда подралась с Крисом. Может, морская вода выводит пятна от яиц? И тут я опять вспомнила про роман, который оставила в тайничке над радио. Все смыто морской водой. Мне было противно думать, что в машине теперь пахнет морем и ржавчиной. Там всегда пахло по-особенному. Однажды папа случайно сунулся в чужую машину и понял, что она чужая, именно по запаху. Крис никогда не ладил с папой. А я всегда ладила – когда папа не был в очень уж мерзком на строении.

– Когда же ты понял, что это призрак? – спросила я.

– Да наверное, только под конец, – ответил Крис. – Он ничего не сказал, лишь улыбнулся – такой, знаешь, классной, обалденной улыбкой, хитрющей-прехитрющей. А пока я думал, что тут смешного, вдруг смотрю – а сквозь него видно книжки на полках и он вроде бы тает.

«Итак, у нас уже четыре разные версии», – подумала я.

– А тебе не было страшно?

– Да нет, не особенно, – сказал Крис. – Он мне вообще-то понравился.

– Он приходит каждую ночь?

– Да, – кивнул Крис. – Я каждый раз спрашиваю, что ему нужно, а он вроде бы собирается сказать – но не говорит.

Ветрено было и среди домов – кремовых домов, розовых домов, высоких серых домов со скрипевшими на ветру вывесками «Полупансион», – и песок все стелился по мостовой, словно потоки воды.

Утром в городе было шаром покати, но тут мы ста ли везде натыкаться на разных миссис Ктототам. Первой мы увидели Бениту Уоллинс, она вытряхивала коврик на крыльце очередного «Полупансиона» – пуфф, пуфф.

– Привет, мои дорогие! – прокричала она. Потом появилась Коринна Уэст – она вышла из-за угла с корзиной для покупок, еще через улицу – Сельма Тидмарш с шарфом на голове, а потом, за следующим углом, Энн Хэвершем с собачкой. И каждый раз: «Здравствуйте, как поживаете? Как здоровье вашей тетушки?»

– Этак тетушка Мария запросто сможет проследить наш маршрут, – заметила я. – Ну или Элейн. Сколько их еще осталось?

– Девять, – ответил Крис. – Она рассказывает про тринадцать миссис Ктототам. Я вчера, пока она болтала, читал книжку и считал про себя.

– Только если считать мисс Фелпс и Лавинию, – уточнила я. – А что ей сказала мисс Фелпс, что она так злится? Она тебе не говорила?

– Нет. Наверное, «Хватит долдонить, тоска берет», – отозвался Крис. – Слушай, давай сядем на автобус и уедем отсюда, а?

Оказалось, автобусы не будут ходить еще целый месяц. Мы пошли на вокзал и спросили там. Носильщик в огромных резиновых сапогах сказал нам, что сейчас не сезон, но можно сесть на поезд до узловой станции Айтам, и тут выяснилось, что у нас не хватит денег на билеты. И мы пошли по тропинке, которая начиналась у стоянки возле вокзала, через бурые вспаханные поля к лесу.

– По-моему, на следующий день после этого я заметил, какой грязный у него плащ, – сказал Крис, глядя на вспаханную землю. Вот так он и говорил про призрака – по капельке. – А светится, похоже, он сам. Я поставил эксперимент. Вчера пошел спать без свечки – вообще ничего видно не было, еле кровать разглядел.

– Ты что, каждый раз просыпаешься? – спросила я.

– Первые две ночи – да. Вчера решил не спать, хотел застать, как он появляется. – Крис зевнул. – Слышал, как пробило три, а потом, наверное, отрубился. И тут раз – и он уже здесь, а примерно когда он стал исчезать, пробило четыре.

Ланч мы устроили в лесу. Там было хорошо – много невысоких деревцев, и все наклонились в одну сторону из-за ветра с моря. Их всю жизнь так гнуло, что теперь у них у всех стволы одинаково скрюченные. От этого лес выглядит будто шествие гоблинов, и стоит углубиться в эти гоблинские деревца, как открытые поля вокруг уже не видны. Поэтому мы едва не заблудились.

– Что он ищет, этот призрак? – спросила я. Точно помню, это было за ланчем, – когда я говорила, то слышала, как скрипят скрюченные деревца, – и еще помню опавшие листья под коленями, холодные и чистые, словно звериный нос.

– А мне, думаешь, не интересно? – сказал Крис. – Я все книжки перерыл на этом стеллаже. Вынимал, глядел за них – вдруг у призрака не хватает сил их передвигать? – но ничего там нету, только стенка.

– Может, это книга? – предположила я. – Там нет книжек под названием «Знаменитые привидения» или «Кренберийские мертвецы» – чтобы можно было догадаться, кто он такой?

– Куда там! – махнул рукой Крис. – Собрание сочинений Бальзака, собрание сочинений Вальтера Скотта, сборник Рескина и полное собрание сочинений Джозефа Конрада. – Он немного подумал, а деревья немного поскрипели, и потом сказал: – По-моему, призрак насылает на меня страшные сны, только я их потом не помню.

– А еще говоришь, он тебе нравится! – закричала я, вздрогнув.

– Он же не виноват, что они мне снятся, – сказал Крис. – Видела бы ты его – сама бы поняла. Пожалела бы его. Это же ты у нас добренькая, а не я.

Мне и так уже жалко призрака – не лежится ему, бедному, потому что он что-то потерял и приходится каждую ночь вставать из могилы и идти искать. Вот мне и стало интересно, давно ли это с ним. Я спросила Криса, не догадался ли он по одежде призрака, когда именно тот умер, но Крис ответил, что не сумел ее толком рассмотреть.

К этому времени от скрипа деревьев меня уже колотило. Ланч мне было все равно не осилить – вечно мама кладет слишком много. Крис сказал, что даже под дулом пистолета не будет таскать с со бой пакет с недоеденным пирогом со свининой, а я вообще терпеть не могу полиэтиленовые пакеты. Поэтому Крис запихнул кусок кекса в карман на потом, а пакет мы затолкали между скрюченных корней ближайшего деревца. Мы – враги окружающей среды, вот кто мы такие. В лесу было как-то удивительно воздушно и прозрачно и стоял по-весеннему мшистый запах. Деревья казались еще прозрачнее оттого, что на гнутых ветках совсем не было листьев, только-только почки проклюнулись. Нам обоим было стыдно за брошенный пакет, вот мы и шутили шуточки по этому поводу. Крис сказал – какой-нибудь прохожий барсук еще скажет нам спасибо за пирог со свининой.

Вот тогда-то мы и заблудились. Лес шел то круто вверх, то круто вниз. Ни полей, ни даже моря видно не было, и мы не понимали, где очутились, пока я не сообразила, что ветер всегда дует на берег. Значит, если мы хотим вернуться в Кренбери, надо встать лицом к ветру. Если бы мы этого не сделали, то плутали бы до утра. Я сказала – это колдовской лес и он хочет заманить нас в чащобу на веки вечные. Крис сказал: «Ерунда!» Только, думаю, он тоже здорово напугался: лес был просто жутко пустой и скрюченный.

В общем, по-моему, мы сделали вот что: прошли по всей долине за Кренбери, а потом вдоль холма по другую сторону. Когда мы наконец спустились по крутому склону и увидели внизу Кренбери, то оказались прямо напротив Кренберийского утеса, а сам город был похож на скопление кукольных домиков, выстроившихся полукругом вдоль берега туманного серого пустого моря.

Я подумала, что отсюда город выглядит очень даже симпатично. Крис заметил:

– А как мы, интересно, рельсы-то перешли?! Железная дорога тянется ровнехонько поперек долины!

Как – понятия не имею, но перешли же. Рельсы тоже было видно внизу. Последний большой дом в Кренбери, полускрытый за тем самым холмом, где мы стояли, был у самой железной дороги. Мы решили, пусть он будет ориентиром, и пошли прямо на него. К этому времени понемногу надвигался вечер – еще не темнело, а как будто тихонько тускнело, и все сделалось блеклое и зябкое. Я уговаривала себя, что именно поэтому мне стало так странно. Сначала на крутом склоне было поле, поросшее очень мокрой травой. Ветер стих. Большой дом стоял среди деревьев, но мы подумали, что за ним должна быть дорога, поэтому взобрались на круглый бугорок у подножия холма с полем посмотреть, где она, эта дорога. Бугорок весь порос низкими кустами с длинными упругими ветками, на них набухли большие блеклые почки, и там повсюду вились узенькие протоптанные тропки. Помню, я еще подумала – там хорошо играть. Похоже, на бугорке и правда играли дети. Потом мы забрались на вершину и увидели этих детей.

Они гуляли в саду возле большого дома. Это было скучное здание из красного кирпича – такими часто строят школы. Сад, в который мы заглядывали сверху через ограду, тоже был по-школьному скучный – одна трава и круглые клумбы с вечнозелеными кустами. В саду и гуляли дети – очень тихо и степенно. Это было противоестественно. Ну то есть, разве могут сорок детей вообще не шуметь? Те, которые играли, ни разу даже не крикнули. Большинство детей просто ходили по саду шеренгами по четыре-пять. Если девочки – за ручку. Если мальчики – просто маршировали рядом. И все выглядели одинаково. На самом деле они были вовсе не одинаковые. Все девочки – в разных клетчатых платьицах, у всех мальчиков – свитера разных цветов. У некоторых были светлые волосы, у кого-то – темные, четверо-пятеро детишек чернокожие. И лица тоже различались. И тем не менее они были одинаковые – я понятно объясняю? Они все одинаково двигались с одинаковым выражением на разных лицах. Мы глядели на них. В полной оторопи.

– Клоны, – проговорил Крис. – Иначе быть не может.

– Клоны вроде бы должны быть как близнецы, нет? – спросила я.

– Это секретный эксперимент по созданию клонов, которые не похожи друг на друга, – нашелся Крис. – Ученые добились, чтобы тела у них были разные, а разум один на всех. Сама же видишь.

Эта шутка была из тех, которые на самом деле вовсе и не шутки. Зря он так сказал. Вряд ли дети нас слышали, все-таки мы стояли далеко, но, когда Крис говорил, позади меня из кустов кто-то появился, и я уверена, что он все слышал. К счастью, в этот момент в сад вышла женщина, похожая на медсестру.

– Идемте, дети! – крикнула она. – Уже темнеет и холодает. Все в дом!

Женщина была одной из миссис Ктототам. Когда дети послушно потянулись к ней, я вспомнила, кто это: Филлис Форбс. Хотела сказать Крису, но сначала оглянулась на человека из кустов – мне было неловко, что он тут стоит. Тот куда-то пропал. Поэтому я посмотрела на Криса – лицо у него было белое, изумленное, растерянное и таращилось на меня.

– Ну у тебя и лицо – словно призрака увидел! – сказала я.

– А я и увидел, – отозвался Крис. – Призрака из моей комнаты. Он стоял у тебя за спиной секунду назад.

Тут я бросилась бежать. Не могла заставить себя остановиться. Проломилась через кусты до самого подножия бугорка, помчалась в поле, потом – в другое поле. Помню, как тренькнула колючая проволока, как я вся исцарапалась об изгородь, как на меня из сумерек вдруг уставился неведомый огромный черно-белый зверь. Думаю, это была корова. Я дико метнулась в сторону, чтобы обогнуть ее, и бросилась дальше. Хотела завизжать, но от ужаса могла только тоненько скулить.

Через некоторое время я услышала, как рядом несется Крис и кричит:

– Мидж, остынь! Погоди! Он же на самом деле совсем не страшный!

Я хотела заорать на него в ответ: «Сам-то небось тоже перепугался!» – но по-прежнему была способна только мяукать по-дурацки.

– Ы! Ы! Ы! – сказала я Крису и помчалась дальше.

Я бежала сама не знаю куда, а Крис гнался за мной и кричал, чтобы я остановилась. Темнело. По-моему, я некоторое время бежала по огородам на задворках Кренбери, потому что там было холодно и ухабисто и я все время спотыкалась о какие-то большие влажные шары, которые делали «хряп» и остро пахли капустой. Ноги у меня тяжелели, словно в страшном сне. Я видела, как сбоку мерцают огни города, а впереди ровно светит оранжевый фонарь, и я рысила к оранжевому фонарю, топая тяжелыми ножищами, грудь у меня ныла, и я скулила – «Ы! Ы! Ы!» – пока Крис не догнал меня, а я внезапно не выбилась из сил.

– Ну ты даешь! – протянул он.

Ему было противно.

Мы стояли возле сетчатого забора у самой автостоянки около вокзала, вся сетка была в росе, и роса мерцала на всех машинах в оранжевом свете. К вокзалу как раз подъезжал, грохоча, поезд. У меня кололо в боку, я еле дышала. Подняла к свету сначала одну ногу, потом другую. Обе стали великанские от налипшей земли и пахли капустой. Мы посмотрели на них – и захохотали. Крис прислонился к забору и стонал от смеха. Я икала и пыхтела, на глаза у меня навернулись слезы.

– Это на самом деле был не призрак, – проговорила я, когда обрела дар речи. – Да?

– Я специально так сказал, чтобы тебя напугать, – сказал Крис. – Впечатляющий получился результат. Соскреби грязь, хотя бы немного. Тетушка Мария всем растрезвонит, что мы утонули, а Элейн устроит маме жуткий разнос за то, что милая тетушка так переволновалась.

Теперь, когда я это пишу, то понимаю: Крис соврал, чтобы мне полегчало. Тогда я этого не понимала, и мне не полегчало. Стоя на одной ноге, я по очереди сняла туфли и оттерла их о сетчатую ограду. Крис тоже оттер ботинки, хотя он запачкался гораздо меньше меня. Смотрел, куда наступает.

Пока мы этим занимались, поезд остановился, и из здания вокзала показались первые пассажиры. Они цепочкой проходили мимо забора под фонарем. На нас они не смотрели. А смотрели они прямо перед собой и шагали одинаково деловито – одинаково унылые и усталые.

– Толпа в час пик, – сказал Крис. – Странно, что тут тоже так бывает. Интересно, куда они все ездят на работу.

– Прямо зомби, – сказала я.

Почти все они были мужчины, почти все – в деловых костюмах. Примерно половина из них строем двинулась в ворота на дальнем конце стоянки. Было слышно, как они шагают – «топ-шлеп, топ-шлеп, топ-шлеп» – по дороге в Кренбери. Другая половина – также ничего кругом не замечая – разошлась по машинам на стоянке. Кругом в одну секунду стало тесно от проезжающих огней и шумно от гудков.

– Зомби, усталые после работы, – сказала я. – Мужья миссис Ктототам, – сказал Крис. – Миссис Ктототам высосали у них души, а потом отправили в виде зомби зарабатывать деньги.

– А мистеры Ктототамы ничего и не заметили, – подхватила я. – Они уже сто лет как зомби, и никто ни о чем не подозревает.

К этому времени со стоянки уже выехали все машины; «хрусть, хрусть» – проезжали они мимо нас по щебенке, вспыхивая нам в лицо фарами. Одна машина, другая… Меня это загипнотизировало, пока очередная прохрустевшая мимо машина не оказалась синей, с одной фарой тусклее другой и вмятинами в знакомых местах.

– Эй! – закричала я. Вцепилась в забор – даже руки заболели. – Крис, это была…

– Нет, не была, – отрезал Крис. Он тоже вцепился в забор. – Номер не тот. Я тоже сначала решил, что это наша машина, но это не она, Мидж. Честно.

Когда речь идет о цифрах, Крису можно верить. Он всегда оказывается прав.

– Похожа на нашу – просто жуть, – прошептала я.

– Ага, прямо дрожь пробирает, – согласился Крис. – Я даже подумал, неужели ее высушили и починили дверь и кому-то продали – на секунду подумал, пока не поглядел на номер.

К этому времени все машины уже уехали, носильщик в огромных сапогах шаркал перед вокзалом – судя по всему, запирал его на ночь. Мы перелезли через забор и нога за ногу вышли через ворота стоянки.

– Давай маме ничего не скажем, – предложила я.

– Не скажем, конечно, – кивнул Крис. – Про клонов и зомби – сколько угодно, а про машину – нет.

В конце концов мы не рассказали маме почти ничего. Нам крепко досталось: обоим – за то, что явились так поздно, а мне – за измазанную одежду. Тетушку Марию моя одежда вывела из себя.

– Как неосмотрительно, дорогая. Я же не могу взять тебя на собрание в таком виде.

– Я думал, это ваше собрание было днем, – сказал Крис.

Мама на него зашикала. Ее трясло. Миссис Ктототам проторчали тут весь день, устроили свой Кружок Целительниц, жрали торт, будто голодные волчицы, а потом тетушка Мария провозгласила, что в Зале собраний Кренбери в семь тридцать будет собрание и она туда пойдет. Вот почему я смогла написать такой большой кусок автобиографии. Я впала в немилость и была оставлена дома, поскольку порвала свою единственную юбку и вся перемазалась в грязи. Быть в немилости мне нравится. Еще есть немножко торта. Тетушка Мария применила ко мне свой негромкий скорбный тон, а потом сказала Крису, что вместо меня должен пойти он. Мама один-единственный раз поглядела Крису в лицо – и опять принесла себя в жертву: сказала, что пойдет с тетушкой Марией.

Зачем тетушке Марии понадобилась мама, ума не приложу. Когда приблизился час икс, явились Элейн с мужем и притащили пресловутое кресло-каталку. Мистер Элейн – которого зовут Ларри – ниже Элейн ростом, и я, кажется, видела его в веренице зомби, приехавших на поезде. В общем, он бледный, изможденный, зомбиподобный – и делает все, что скажет Элейн. Они вдвоем разложили широкое сверкающее кресло в кухне и водрузили в него тетушку Марию. Крису пришлось пойти просмеяться. Он говорит, тетушка Мария была вылитая папесса.

Когда настал час икс минус один, тетушка Мария заставила маму облачить ее в огромное бордовое пальто, вокруг ворота у которого пришита дохлая лиса. Голова у лисы совсем как настоящая, с красными стеклянными глазами, и она испортила мне весь ужин (тетушка Мария поужинала перед уходом на тот случай, если они вернутся очень поздно). И еще тетушка Мария надела шляпку – высокую, узкую, с бордовыми перьями. Восседала в кресле-каталке, будто на троне. И отрывисто отдавала приказы:

– Бетти, мой зонтик, не забудьте мои перчатки. Ларри, помните про коврик в передней. Осторожно, ступеньки.

А Элейн всегда отвечала вместо Ларри:

– Не беспокойтесь. Зонтик у Ларри в руке. Ларри может спуститься по ступенькам с завязанными глазами.

Сам Ларри ни разу ничего и не сказал. Только глядел на нас с Крисом, как будто мы ему не нравимся. Потом они с мамой и Элейн спустили тетушку Марию по крыльцу – бум, бум, бум – и покатили по улице, словно королеву с небольшой свитой.

Собрание было по поводу кренберийского приюта. Оказалось, дом, где мы видели миссис Ктототам и клонов, – это кренберийский приют. Вот скучища. Теперь весь день показался ужасно скучным – ведь дети всего-навсего сироты, а не экспериментальные клоны. Мама говорит, собрание тоже было очень скучное. Я только что спросила у нее, как все прошло, и она ответила:

– Не знаю, лапонька. Я почти все проспала – но, по-моему, они там голосовали, делать пристройку к приюту или нет. Помнится, один унылый старикан по имени Натаниэль Фелпс был категорически против. Нудил, нудил, а потом тетушка Мария вдруг как стукнет по полу зонтиком да как заорет – конечно, мы выстроим для бедных сироток новую игровую комнату! Похоже, это все и решило.

По-моему, тетушка Мария – тайная королева Крен бери, не то чтобы «некоронованная королева», а скорее «шляпоносная». Хорошо, что я не сирота в здешнем приюте.