Читать книгу Кот, консьержка и другие уважаемые люди - Диляра Тасбулатова - Страница 12

Война Севера и Юга

На фестивале в Одессе мне повезло – дали возможность поговорить с самим Роджером Корменом, легендой Голливуда. Встреча с ним была подобна, как написал Жан Ренуар, когда его пригласил на обед сам Чаплин, встрече «верующего с самим Господом». Такие вот чувства. Правда не зная, кто это, можно подумать, что это не голливудский небожитель, а одесский пенсионер.

Однако то, что это сам Кормен, я узнала не сразу: по телефону мне показалось, что у меня будет интервью с Форманом, а не Корменом: ослышалась.

А как кто выглядит – почем мне знать (хотя у меня закралось подозрение, что этот старик – Кормену под 90 было – на Формана не очень похож).

Ну вот, стало быть. Подкатываю я к нему, сажусь за стол и говорю:

– Как вы пережили вторжение советских танков в Прагу?

Кормен говорит:

– Ужас. Нехорошо типа (сказал Кормен довольно безразлично).

Я говорю:

– Весь просвещенный мир переживал (ну что-то в таком роде, не так примитивно, конечно).

Кормен говорит:

– Мы тоже потеряли много солдат во времена войны Севера и Юга…

Я думаю: ну все, привет, приехали… Отпросилась у него, пошла к распорядителям и говорю: слушайте, а кто это?

Они говорят: Кормен! И смотрят на меня, как на блогершу лет эдак двадцати, из тех, кто может спросить (было такое) у Константина Райкина его отчество.

Я говорю:

– А! Понятно. Щас перестроюсь…

И пошла-поехала доставать его Сталиным и ужасами ХХ века – он же хоррор снимает. Он ничего не заметил, просто немного удивился, что я о трагедии Чехословакии до сих пор печалуюсь.

Думал, может, я обо всех все время печалуюсь и вот решила с ним обо всех трагедиях, начиная с распятия Христа, поговорить.

С уважением отнесся: вот, подумал Кормен, переживает человек за всех. Молодец.

Истина в вине

Приехал как-то в Москву Отар Иоселиани со своим фильмом «Истина в вине». А там в самом начале фильма мужик просыпается с дикого похмелья. А Отар сам не дурак выпить.

Началась прессуха.

Я (ну мне тон надо задать – чтобы потом он меня к интервью тет-а-тет подпустил), как обычно, вылезла и говорю:

– У вас в начале фильма человек просыпается и не может себя осознать. Как вы, конечно, помните, у Пруста в начале романа человек, просыпаясь, еще себя не идентифицирует в этом мире (ну и тэ дэ).

Отар посмотрел иронически и говорит:

– Так он же с дикого похмелья! Что ему идентифицировать? (Он интеллектуал, это он так издевается.)

Тогда я ему (в тон):

– А че пил?

– Вино пил (говорит Отар).

– А вы че пьете?

– А я водку предпочитаю. Ну, когда в России – водку, а так – вино.

– Красное?

– Ага. Божоле.

– И все?

– Ну, потом можно закрепить водкой. Но опасно. Будет тогда похмелье сильное…

Тут встает молодой человек какой-то и говорит:

– Отар Давидович! Мы с огромным уважением, интересом, даже, скажем так, пиететом ждем вас здесь всякий раз с новым фильмом!

Отар говорит (не обращая внимания на слова молодого человека):

– Пить надо тренироваться с детства. А то Хуциев вот начал недавно, уже старым, а это вредно…

Вдруг (никто его поначалу в суете не заметил, да он и позже тихо подошел и сел сзади вдалеке) раздается голос Хуциева:

– Отар, че ты врешь? Я тоже с детства тренируюсь!

Отар говорит:

– Генацвали! И ты здесь! Дай я тебя обниму! Щас выпьем! Пресс-конференция окончена!

Бедные журналисты заахали: что писать?

Я подошла договориться об интервью.

Так он, согласившись вроде, опять мне нес, что пить, в какое время, чем закусывать и так далее.

Я его спросила, с кем он во Франции дружит, а он назвал имя режиссера известного и рассказал, что тот уже с утра к нему с авоськой божоле приходит.

Ну, думаю, гад.

И написала репортаж вот вроде этого: как он над нами куражился.

Завотделом похвалил: живо, говорит, пойдет в номер (он сам был сильно пьющий).

А Хуциев прочитал (он меня любит) и говорит:

– Хорошо написала, смешно. Только ты напрасно про то, что я типо недавно начал. Я, как и Отар, с детства натренированный. Отар врет все. Всем врет: клевещет на меня. Он коварный вообще…

Художнэк

Еще я брала интервью (заставили, упросили, да и деньги нужны) у Церетели.

Долго я отказывалась (зная, что с ним невозможно разговаривать), но таки уговорили.

Пришла к нему в этот, как его, центр искусств.

Одновременно со мной приперлись студенты киношколы Михалкова, которым он давал мастер-класс.

Мастер-класс был такой:

– Я (говорил Церетели) – художнэк. И вы будэте, если будэте стараться, как я, художныками. Щас я вам покажу, что такое быть художныком.

С этими словами Церетели подошел к натянутому заранее полотну и нарисовал огромного крестьянина в два человеческих роста. Типо вывески на трактире – такой стиль.

Я не поняла, в чем состоит мастер-класс. Наблюдать, как он рисует крестьянина? (Церетели справился за полчаса: видно было, что он набазурился рисовать этих крестьян сотнями.)

Тут я подошла к нему и говорю:

– С вами договаривались об интервью, ведь так?

Он, не отрываясь от полотна своего, говорит:

– Спрашивай! Только быстрее!

Я его спросила что-то типо того, кем он вдохновлялся в юности, какой школой художественной и пр., а он вдруг говорит:

– Надо чэловэком быть, понимашь! А школу я пропускал всегда!

Мы были с молодым фотографом, тот хихихал и рожи мне строил из-за спины Церетели.

Мне еще книгу тяжеленную всучили – какой-то его клеврет писал, там он, этот клеврет, журналист какой-то, тоже отирался как обслуга.

Я заглянула в книгу: там написано, что герой – великий, а все остальные – козлы, интриганы и проч. Сплетни какие-то, описания судов, которые выиграл герой этой биографии у всяких нехороших людей, которые ему завидуют, интригуют и проч.

Ну, я покурила на скамеечке около метро и книгу эту там оставила.

Какой-то алкаш говорит:

– Твоя книга?

– Берите (говорю).

Алкаш говорит:

– А мне она на фиг? Щас на бутылку даже не поменяешь. Я вот раньше фарцевал книгами, богатый был.

(Бывший полуинтеллигент, значит.)

– И на какой книге (спрашиваю) можно было больше всего навариться?

– Ха! На Библии, ясный перец!