Читать книгу Брат Томас - Дин Кунц - Страница 4

Мой позвоночник превратился в лед, а рот наполнился пылью от страха перед монахиней.

Бэтмен высмеял бы меня, Одиссей не удостоил бы и взглядом, но я мог бы напомнить им, что никогда не мнил себя героем. В душе я все тот же повар блюд быстрого приготовления, пусть в настоящее время и безработный.

В свою защиту я могу сказать, что в комнату, где стоял компьютер, вошла не просто монахиня, а сестра Анжела, которую другие называют матерью-настоятельницей. У нее лицо всеми любимой бабушки, но характер словно у Терминатора.

Разумеется, я говорю про хорошего Терминатора из второго фильма сериала.

Хотя сестры бенедиктинских монастырей обычно носят серые или черные одежды, эти носили белые, поскольку принадлежали к дважды реформированному ордену.

Почему орден бенедиктинцев реформировался дважды, вам знать не обязательно. Боюсь, сам Господь Бог до сих пор пытается в этом разобраться.

Особенность всей этой реформации заключается в том, что наши сестры более ортодоксальны, чем современные монахини, полагающие себя социальными работниками, которые не ходят на свидания. Они молятся на латыни, никогда не едят по пятницам и суровыми взглядами глушат голос или гитару любого певца, который решает продемонстрировать свое мастерство во время мессы.

Сестра Анжела говорит, что она и ее сестры пытаются вернуться в первую треть прошлого столетия, когда церковь верила в неподвластность времени, а «епископы не обезумели». Хотя она родилась в 1945 году и не застала эру, которой восхищается, она говорит, что предпочла бы жить в 1930-е, а не в век Интернета и рок-концертов, транслирующихся через спутники связи.

Я ее понимаю. В те дни не было ни атомного оружия, ни террористов, взрывающих детей и женщин, и на каждом углу ты мог купить жевательную резинку «Блэк Джек» по десятицентовику за пачку.

Информация про жевательную резинку из какого-то романа. Я многое узнал из романов. Некоторые факты даже соответствуют действительности.

Опустившись на второй стул, сестра Анжела спросила:

– Еще одна бессонная ночь, Одд Томас?

Из наших предыдущих разговоров она знала, что теперь я сплю не так крепко, как раньше. Сон – это мир и покой. А к ним я пока не стремился.

– Не мог лечь в постель, пока не повалил снег, – признался я. – Хотел увидеть, как мир становится белым.

– Снегопад еще не начался. Но комната в подвале – не лучшее место для того, чтобы наблюдать, как идет снег.

– Да, мэм, – согласился я.

У нее прекрасная улыбка, и улыбаться она может долго, терпеливо ожидая пояснений. Если б она занесла меч над головой, он был бы не столь эффективным средством развязывания языка, как эта растянутая во времени улыбка.

Паузу, конечно же, прервал я.

– Мэм, вы смотрите на меня так, будто думаете, что я чего-то недоговариваю.

– А ты чего-то недоговариваешь, Одди?

– Нет, мэм, – я указал на компьютер, – я просто проверял технические системы школы.

– Понятно. Значит, ты замещаешь брата Тимоти? Его отправили в клинику лечиться от зависимости к «Кит-Кэт»?

– Мне нравится узнавать новое… чтобы приносить пользу.

– Твои оладьи по уикендам – лакомство, каким нас не баловал ни один из гостей.

– Никто не печет такие пышные оладьи, как я.

Глаза у нее были ярко-синие, как барвинки на фарфоровом сервизе «Ройял Далтон», принадлежавшем моей матери, отдельные предметы которого мама время от времени швыряла в стену.

– В том ресторане, где ты работал, у тебя наверняка была постоянная клиентура.

– Меня там ценили.

Она улыбалась мне. Улыбалась и ждала.

– В это воскресенье я испеку шоколадное печенье. Вы еще не пробовали мое шоколадное печенье.

Улыбаясь, она перебирала бусинки цепочки, на которой висел ее нагрудный крест.

– Дело в том, что мне приснился дурной сон о взрывающемся бойлере.

– Сон о взрывающемся бойлере?

– Совершенно верно.

– Настоящий кошмар, не так ли?

– Он очень меня встревожил.

– Взрывался один из наших бойлеров?

– Возможно. Во сне точной привязки к месту не было. Вы знаете, какие они, сны.

Глаза-барвинки блеснули.

– В этом сне ты видел горящих монахинь, с криками убегающих в снежную ночь?

– Нет, мэм. Слава богу, нет. Только взрывающийся бойлер.

– Ты видел, как дети с физическими недостатками, объятые пламенем, выбрасываются из окон?

На этот раз я промолчал и улыбнулся.

– В твоих кошмарах всегда мало чего происходит, Одди?

– Не всегда, мэм.

– Иногда я вижу во сне Франкенштейна. Из-за фильма, который смотрела маленькой девочкой. В моем сне всегда появляется старая ветряная мельница с рваной, прогнившей парусиной крыльев, которые скрипят во время грозы. Хлещет дождь, ночь рассекают молнии, мечутся тени, я вижу какие-то каменные лестницы, двери, замаскированные под секции книжных полок, потайные ходы, непонятного вида машины, яркие электрические дуги, безумного горбуна со сверкающими глазами, за спиной у меня вырастает чудовище, а ученый в белом лабораторном халате несет в руках собственную отрубленную голову.

Закончив, она мне улыбнулась.

– У меня во сне взорвался бойлер, ничего больше, – стоял я на своем.

– У Бога много причин любить тебя, Одди, и, уж конечно, он любит тебя и потому, что ты такой неопытный и неумелый лжец.

– Раньше мне удавалось ловко лгать.

– Утверждение, что тебе удавалось ловко лгать, – самая большая ложь, сказанная тобой.

– В школе монахинь в дебатах вам, наверное, не было равных.

– Хватит об этом. Тебе не снился взрывающийся бойлер. Тебя тревожит что-то еще.

Я пожал плечами.

– Ты заглядывал в комнаты к детям.

Она знала, что я вижу души мертвых, задержавшиеся в нашем мире. Но о бодэчах я не рассказывал ни ей, ни аббату Бернару.

Поскольку этих призраков, охочих до людских страданий, притягивали события с многочисленными жертвами, я никак не ожидал встретить их в столь уединенном месте. Вроде бы им следовало сосредоточиться на городах и мегаполисах.

А кроме того, те, кто принял на веру мои утверждения о том, что я вижу души умерших, скорее всего, могли счесть себя слишком доверчивыми, если бы я сразу заговорил о неких демонах, которые собираются в тех местах, где людей ждет мучительная смерть.

Человека, у которого одна ручная мартышка, полагают милым эксцентриком. Но если человек превращает свой дом в обезьянник и десятки шимпанзе разгуливают по комнатам, то им начинают интересоваться психиатры.

Я, однако, решил снять с себя груз ответственности, потому что сестра Анжела умела слушать и без труда отличала ложь от правды. Возможно, апостольник служил прибором, помогающим улавливать те нюансы в речи других людей, которые для нас оставались незамеченными.

Я не говорю, что монахини пользовались услугами Кью, гениального изобретателя, снабжающего Джеймса Бонда всякими хитрыми техническими устройствами. Это гипотеза, которую я не стал бы с ходу отметать, но доказать ничего не могу.

Рассчитывая на доброе ко мне отношение и исходя из того, что апостольник служит сестре Анжеле надежным детектором лжи, я рассказал ей о бодэчах.

Она слушала внимательно, с бесстрастным лицом, не давая понять, считает она меня психом или нет.

Такая уж харизма сестры Анжелы, что она может заставить человека неотрывно смотреть ей в глаза. Только нескольким обладающим огромной силой воли людям удается отвести взгляд после того, как сестра Анжела ловит его своим, и я – не из их числа. И, рассказывая ей все о бодэчах, я буквально растворился в барвинках.

После того как я закончил, она долго смотрела на меня все с тем же бесстрастным лицом, и когда я уже подумал, что она сомневается, а в здравом ли я уме, выяснилось, что она мне поверила.

– Что же нам делать? – спросила сестра Анжела.

– Не знаю.

– Это самый неудовлетворительный ответ.

– Самый, – согласился я. – Дело в том, что бодэчи показались только полчаса тому назад. Я не наблюдал за ними достаточно долго, чтобы понять, что привлекло их сюда.

Ее руки сжались в кулачки так сильно, что побелели костяшки пальцев.

– Что-то случится с детьми.

– Необязательно со всеми. Может, только с некоторыми. И, возможно, не только с детьми.

– И сколько у нас времени до того… как?

– Обычно они появляются за день или два до события. Чтобы насладиться видом тех, кто… – продолжать мне не хотелось.

– …кто скоро умрет, – закончила за меня сестра Анжела.

– Если люди должны умереть от рук человека, а не в результате, скажем, взрыва бойлера, иногда убийца привлекает бодэчей точно так же, как потенциальные жертвы.

– У нас здесь нет убийц.

– Что мы в действительности знаем о Родионе Романовиче?

– Русском джентльмене из гостевого крыла аббатства?

– Он всегда хмурый, и у него сердитый взгляд.

– Со мной такое тоже случается.

– Да, мэм, но вы хмуритесь от озабоченности, и вы – монахиня.

– Он пришел сюда в поисках Бога.

– У нас есть доказательства, что вы – монахиня, а насчет того, кто он, знаем только с его слов.

– Ты видел, что бодэчи следуют за ним?

– Пока нет.

Сестра Анжела нахмурилась, разве что сердито не глянула на меня.

– В школе мы видели от него только добро.

– Я ни в чем не обвиняю мистера Романовича. Просто интересуюсь, кто он.

– После Lauds я поговорю с аббатом Бернаром о тех мерах предосторожности, которые необходимо предпринять.

(Lauds – утренняя молитва, вторая из семи, на которые монахи должны ежедневно собираться в церкви.

В аббатстве Святого Варфоломея Lauds следует сразу за Matins (пение псалмов и чтение из жития святых), которое начинается в 5.45 утра и заканчивается не позднее половины седьмого.)

Я выключил компьютер и встал.

– Пойду еще немного поброжу.

Поднялась и сестра Анжела.

– Если завтра – день кризиса, мне лучше немного поспать. Но в случае чего-то чрезвычайного звони мне по мобильнику в любое время.

Я улыбнулся и покачал головой.

– Что такое? – спросила она.

– Земля вращается, а мир меняется. Монахини с мобильниками.

– С этим свыкнуться легко, – ответила она. – Гораздо легче, чем с поваром блюд быстрого приготовления, который видит мертвых.

– Это правда. Я думаю, равнозначной мне может быть только летающая монахиня, как в старом телевизионном шоу.

– В моем монастыре я не разрешаю монахиням летать, – отрезала сестра Анжела. – Они становятся очень игривыми и во время ночных полетов так и норовят вернуться через закрытые окна и разбивают их.