Читать книгу Интерлюдия Томаса - Дин Кунц - Страница 1

Говорят, все дороги ведут домой, если хочется туда попасть. Мне не терпится вернуться домой, в городок Пико Мундо и пустыню, посреди которой он процветает, но дороги, похоже, ведут меня от одного ада к другому.

С переднего пассажирского сиденья «Мерседеса», через боковое окно, я наблюдаю за звездами, которые, кажется, застыли на месте, но на самом деле они перемещаются и уходят. Они вроде бы вечные, но на самом деле всего лишь солнца, которые однажды погаснут.

Сторми Ллевеллин в детстве потеряла мать, Кассиопею. Я потерял Сторми, когда нам было по двадцать лет. Одно из северных созвездий называется Кассиопея. Ни одна группа далеких звезд не зовется Сторми.

Ночью я могу видеть тезку Кассиопеи высоко над головой, а Сторми вижу только в памяти, где она остается такой же бесконечно живой, как любой человек, который мне встречается.

Начало звездам и всему, что есть во Вселенной, положил Большой взрыв, и тогда же начался отсчет времени. Некое место существовало до Вселенной, сейчас существует за ее пределами и будет существовать, когда Вселенная исчезнет. В этом таинственном месте, вне времени, меня ждет Сторми.

Время можно покорить, только устремляясь сквозь время, путь вперед – единственный, который вернет меня к моей девушке.

И опять, в свете недавних событий, меня назвали героем, хотя и на этот раз я себя таковым не чувствую.

Аннамария настаивает, что несколькими часами раньше я спас целые мегаполисы, уберег тысячи человеческих жизней от ядерного терроризма. Даже если это правда, я чувствую, что в процессе спасения лишился части своей души.

Чтобы сорвать заговор, я убил четырех мужчин и одну молодую женщину. Они убили бы меня, будь у них такой шанс, и пусть мои действия, безусловно, расцениваются как самозащита, убийства все равно тяжким камнем лежат на сердце.

Я родился не для того, чтобы убивать. Как все мы, я родился, чтобы радоваться жизни. Но этот жуткий мир губит большинство из нас, безжалостно перемалывает в своих металлических шестернях.

Покинув Магик-Бич, опасаясь преследования, я сидел за рулем «Мерседеса», который одолжил мне мой друг Хатч Хатчисон. Когда отъехал несколько миль, воспоминания о недавнем насилии навалились и сокрушили меня, поэтому я свернул на обочину и поменялся местами с Аннамарией.

Теперь, сидя за рулем, она говорит, утешая меня: «Жизнь тяжела, молодой человек, но так было не всегда».

Я знаком с ней менее двадцати четырех часов. И чем дольше знаю ее, тем более загадочной она становится. Ей, вероятно, восемнадцать, она на четыре года моложе меня, но кажется гораздо старше. Она часто говорит загадками, но я чувствую, что значение ее слов открывалось бы мне, будь я мудрее.

Простенькая, но обаятельная, миниатюрная, с идеальной белоснежной кожей и большими темными глазами, она на седьмом месяце беременности. Любая женщина ее возраста, в подобном состоянии и такая же одинокая, должна ощущать тревогу, но она спокойна и уверена, словно точно знает, что она неуязвима для беды… и зачастую выясняется, что так оно и есть.

Никаких романтических отношений у нас нет. После Сторми они не для меня. И хотя мы не говорим об этом, нас связывает особая любовь, платоническая и глубокая, необычайно глубокая, учитывая, что мы знакомы столь короткий срок. У меня нет сестры, но, возможно, я бы так относился к Аннамарии, если бы был ее братом.

Из Магик-Бич до Санта-Барбары, куда мы держим путь, четыре часа езды, вдоль побережья. Мы ехали меньше двух часов, когда, миновав живописный город Мунлайт-Бей и Форт-Уиверн, армейскую базу, закрытую после окончания холодной войны, Аннамария спрашивает: «Ты чувствуешь, как это тебя притягивает, странный ты мой?»

Меня зовут Одд Томас. Я объяснял почему в предыдущих томах моих мемуаров и, несомненно, буду объяснять в последующих, но не в этом, где рассказывается о коротком отклонении от магистральной линии моего путешествия. До Аннамарии только Сторми называла меня «странный ты мой».

Я повар блюд быстрого приготовления, хотя не работал в ресторане с тех пор, как покинул Пико Мундо восемнадцать месяцев тому назад. Мне недостает сковороды, недостает фритюрницы. Такая работа требует концентрации. Это, можно сказать, не просто работа, а образ жизни.

– Ты чувствуешь притяжение? – повторяет Аннамария. – Так луна вызывает приливы.

Свернувшись клубочком на заднем сиденье, золотистый ретривер Рафаэль рычит, словно отвечая на ее вопрос. Другая наша собака, белая немецкая овчарка Бу, естественно, не издает ни звука.

Откинувшись на спинку сиденья, прижимаясь головой к холодному стеклу дверцы, наполовину загипнотизированный созвездиями, я не ощущал ничего необычного, пока Аннамария не задала этот вопрос. И тут же безошибочно почувствовал, как что-то в ночи зовет меня, не в Санта-Барбаре, а где-то еще.

У моего шестого чувства несколько составляющих. Первая – я вижу души тех мертвых, которые не спешат перебираться на Другую сторону. Часто они хотят, чтобы я помог покарать их убийц или подбодрил их самих, придал смелости перейти из этого мира в последующий. Еще одна составляющая – время от времени я вижу пророческие сны. И с того момента, как я покинул Пико Мундо после насильственной смерти Сторми, меня притягивает к тем местам, где может произойти что-то страшное, словно какая-то Сила хочет, чтобы я появился там заранее и предотвратил трагедию.

Моя жизнь служит загадочной цели, которую я не понимаю, но день за днем, конфликт за конфликтом, я учусь приходить туда, где я нужен.

Теперь, к западу от меня, я вижу только черное, грозное море, в котором светится перекошенное отражение ледяной луны, напоминающее большую серебристую кляксу.

В свете фар прерывистая белая линия тянется на юг.

– Ты чувствуешь притяжение? – вновь спрашивает Аннамария.

Со стороны материка холмы темные, но впереди и правее озеро теплого света приглашает путешественников в зону отдыха, вынесенную за пределы города.

– Да, – отвечаю я. – Эти огни.

Едва эти слова произнесены, я знаю, что там мы найдем смерть. Но нет никакой возможности повернуть назад. В таких случаях я вынужден действовать. А кроме того, эта женщина, похоже, стала моей второй совестью, мягко напоминая, что я все должен сделать правильно, если вдруг я начинаю колебаться. В ста ярдах после большого щита с обещанием «ЕДЫ, ГОРЮЧЕГО, КРОВА» мы видим съезд с магистрали. Аннамария вписывается в него, практически не снижая скорости, уверенно и умело.

Когда мы останавливаемся на знак «СТОП» в конце съезда, я спрашиваю:

– Ты тоже чувствуешь?

– Я не такая одаренная, как ты, странный ты мой. Я ничего такого не чувствую. Но я знаю.

– Что ты знаешь?

– Все, что мне нужно знать.

– Что именно?

– Именно это.

– Но все-таки, что ты знаешь?

Она улыбается.

– Я знаю, что имеет значение, как это работает и почему.

Улыбка указывает, что ей нравится раздражать меня подобными загадками… она, конечно, сознательно дразнит меня, но совершенно без злобы.

Я не верю и в то, что она может обмануть. Убежден, что она всегда говорит правду. И в разговорах со мной она не пользуется никакими шифрами. Да, говорит правду и только правду, но, возможно, беря пример с поэтов: окольным путем, используя парадоксы, символы, метафоры.

Я встретил ее на общественном пирсе в Магик-Бич. Ничего не знаю о ее прошлом. Даже не знаю ее фамилии; она заявляет, что фамилии у нее нет. Впервые увидев Аннамарию, я почувствовал, что она хранит удивительные секреты и ей нужен друг. Она приняла мою дружбу и подарила мне свою. Но за свои секреты держится крепко.

Знак «Стоп» поставлен на пересечении с дорогой местного значения, которая проложена параллельно автостраде. Аннамария поворачивает налево к автозаправочной станции, открытой даже в тихие предрассветные часы. Бензин предлагается с дисконтом, при необходимости можно вызвать механика.

Вместо двух десятков колонок, какие обычно установлены на автозаправочной станции для грузовиков, здесь их всего четыре, на двух бетонных островках. В данный момент не используется ни одна.

Построенное в 1930-х годах здание с плоской крышей и с белыми оштукатуренными стенами украшено безошибочно узнаваемыми элементами арт-деко, включая подсвеченный фриз. На фризе стилизованные автомобили и борзые мчатся наперегонки, желтые, серые, небесно-синие.

Здание уникальное, маленькая архитектурная жемчужина тех времен, когда даже самые скромные сооружения возводились со вкусом и по индивидуальному проекту. Теплый свет, льющийся из стеклянных дверей, наверное, выглядит притягательным для обычного путешественника, но не для меня.

Интуиция иногда шепчет мне, но крайне редко говорит громче. Сейчас же она буквально кричит, предупреждая, что место это может радовать глаз, но под привлекательной формой таится что-то ужасное.

На заднем сиденье вновь негромко рычит Рафаэль.

– Не нравится мне это место, – говорю я.

Аннамарию мои слова не волнуют.

– Если бы нравилось, молодой человек, не было бы причины приезжать сюда.

Эвакуатор стоит рядом с мастерской. Ворота одной из двух ремонтных зон подняты, и даже в такой час механик возится с «Ягуаром».

Модно одетый мужчина с копной седых волос – вероятно, владелец «Ягуара», недавно вызволенного с обочины автострады, – стоит, наблюдая за работой механика, маленькими глотками пьет кофе из бумажного стаканчика. Ни один не смотрит на нас, когда мы проезжаем мимо.

Три восемнадцатиколесных трейлера – «Мак», «Каскадиа», «Питербилт» – припаркованы в дальней части автозаправочной станции. Все чистенькие, сверкающие, водитель каждого, похоже, и владелец, учитывая раскраску кабины, многочисленные хромированные элементы отделки, отсутствующие в базовой модели, и многое другое.

За трейлерами длинное низкое здание, вероятно ресторан, построенное в том же стиле, что и заправочная станция. На крыше горит красно-синяя неоновая вывеска «УГОЛОК ГАРМОНИИ / ОТКРЫТО 24 ЧАСА В СУТКИ». Перед рестораном два пикапа и два внедорожника. Когда Аннамария паркует «Мерседес», фары высвечивают объявление, что об аренде коттеджа нужно узнавать в ресторане.

Третья, и последняя, часть зоны отдыха – десять коттеджей позади ресторана. Они выстроились дугой, в тени новозеландских елей и акаций. Все деревья мягко подсвечены. Похоже, на заре автомобильной эры это была гостиница для автомобилистов. В таком месте вполне мог прятаться Хэмфри Богарт с Дорен Бейкол, чтобы в конце фильма устроить перестрелку с Эдуардом Дж. Робинсоном.

– У них два свободных коттеджа, – предсказывает Аннамария, заглушая двигатель. Когда я тянусь к ручке двери, останавливает меня. – Нет. Подожди здесь. Мы не так далеко от Магик-Бич. Вполне возможно, что тебя ищут.

Сорвав доставку террористам четырех термоядерных устройств несколькими часами раньше, я позвонил в отделение ФБР в Санта-Крусе, чтобы сообщить, где в Магик-Бич стоит контейнер Армии спасения для сбора одежды, в котором агенты смогут найти четыре взрывателя. Они знают, что я не участник заговора, но все равно очень хотят со мной поговорить. По мнению ФБР – это танцульки в школе, с которых я могу уйти только с ними.

– Они не знают моего имени, – заверяю я Аннамарию. – И у них нет моей фотографии.

– Они могут сделать хороший фоторобот. Прежде чем ты покажешься в ресторане, Одди, позволь мне узнать, как широко освещается эта история в новостях.

Я вытаскиваю бумажник из кармана.

– У меня есть наличные.

– У меня тоже. – От бумажника она отмахивается. – Чтобы снять номер, хватит.

На ней туфли для прогулок, серые слаксы и мешковатый свитер, который не может утаить ее беременности. Рукава длинные, скрывают первые фаланги пальцев. Выглядит она бездомной.

Люди относятся к ней очень тепло, и есть что-то сверхъестественное в доверии, которое она вызывает у них.

В Магик-Бич Аннамария жила в квартире над гаражом, за которую с нее не брали арендной платы. Она говорит, что люди всегда сами дают все, что ей нужно, хотя она никогда ни о чем не просит. Я могу подтвердить, что это правда. Видел своими глазами.

Она заявляет, что есть типы, которые хотят ее убить, но она их не боится, кем бы они ни были. Пока я могу сказать, что она вообще ничего не боится.

Раньше она спросила, умру ли я ради нее. Я без запинки ответил, что да, и не лукавил.

Я не понимаю ни своей реакции на нее, ни источника ее силы. Она совсем не та, кем выглядит. Она говорит мне, что я уже знаю, кто она такая, и мне нужно только признать за истину знание, которым я обладаю.

Странно. А возможно, и нет.

Давным-давно я узнал, что не являюсь уникумом, обладая шестым чувством, и мир – это место, где загадочного не счесть. Многие люди подсознательно заставляют себя не видеть истинной природы существования, боятся осознания того, что мир – место таинственное и все в нем имеет значение. Несравненно проще жить в мире, где нет ничего, кроме видимости, которая ничего не значит и ничего от тебя не требует.

Я люблю этот удивительный мир, поэтому по природе я оптимист и при первой возможности пытаюсь шутить. Мой друг и наставник Оззи Бун говорит, что жизнерадостность – одно из лучших моих качеств. Однако, хотя и предупреждая, что избыток жизнерадостности может вести к беззаботности, он иногда напоминает мне, что и дерьмо тоже плавает[1].

Но в мои худшие дни, которые случаются редко, однако сегодняшний как раз входит в их число, настроение у меня так резко падает, что я опускаюсь на самое дно, и мне кажется, что именно там мое место. Я даже не хочу искать способ подняться на поверхность. Полагаю, сдаться на милость печали – грех, хотя моя нынешняя печаль – не черная депрессия, а затянувшиеся сгустившиеся сумерки.

Когда Аннамария возвращается и садится за руль, она протягивает мне один из двух ключей.

– Хорошее местечко. Идеально чистое. И еда вкусно пахнет. Называется «Уголок гармонии», потому что принадлежит семье Гармони. Работают тут только родственники. Большой клан, если судить по тому, что рассказала мне Холли Гармони. В эту смену она единственная официантка.

Аннамария заводит двигатель «Мерседеса» и едет в гостиницу для автомобилистов, то и дело поглядывая на меня, а я делаю вид, будто этого не замечаю.

Припарковавшись между двух коттеджей, выключив двигатель и фары, она говорит:

– Меланхолия может быть соблазнительной в сочетании с жалостью к себе.

– Я себя не жалею, – заверяю я ее.

– Тогда как ты это называешь? Может, сочувствием к себе?

Я решаю не отвечать.

– Симпатией к себе? – предлагает она. – Состраданием к себе? Соболезнованием к себе?

– Не думал, что тебе нравится кого-то подкалывать.

– Молодой человек, я тебя не подкалываю.

– А как ты это называешь?

– Сострадательным насмехательством.

Ландшафтные лампы в деревьях у коттеджей льют мягкий, прошедший через фильтр листвы, колышущейся под легким ветерком, золотистый свет на лицо Аннамарии и на мое тоже. Ощущение такое, будто на нас проецируется фильм, в котором множество крылатых персонажей.

– Этой ночью я убил пять человек, – напоминаю я ей.

– Было бы лучше, если бы ты не смог противостоять злу и не убил бы ни одного?

Я молчу.

Она настаивает:

– Эти потенциальные массовые убийцы… думаешь, они бы сдались без сопротивления, уступив твоей настоятельной просьбе?

– Разумеется, нет.

– Они собирались обсудить правомерность преступлений, которые намеревались совершить?

– Насмехательство имеет место быть, но я не вижу в нем сострадательности.

Аннамария неумолима.

– Может быть, они соглашались пойти с тобой на телешоу «Суд идет» и позволить судье Джуди решить, имеют они моральное право или нет взорвать термоядерные бомбы в четырех мегаполисах.

– Нет. Они слишком боялись судью Джуди. Я сам боюсь судью Джуди.

– Молодой человек, ты сделал единственное, что мог сделать.

– Да. Хорошо. Но почему я должен той же ночью приезжать из Магик-Бич в «Уголок гармонии»? Слишком много смерти. Какими бы плохими ни были тут люди, как здесь все ни было бы плохо, я не машина-убийца.

Она протягивает мне руку, и я беру ее. Не могу сказать почему, но от прикосновения к ней мое настроение поднимается.

– Может быть, тут не придется никого убивать, – говорит Аннамария.

– Но это нарастает, как снежный ком.

– Что?

– Моя жизнь, эти угрозы, это безумие… несется на меня лавиной.

Перышки мягкого света колышутся не только на ее лице, но и в глазах, когда она сжимает мне руку.

– Чего ты больше всего хочешь, Одди? Какое стремление движет тобой? Стремление отдыхать и ничего не делать? Стремление к спокойной, без стрессов и волнений жизни повара блюд быстрого приготовления или продавца обуви?

– Ты знаешь, что дело не в этом.

– Скажи мне. Я хочу услышать это от тебя.

Я закрываю глаза, и перед моим мысленным взором появляется карточка, которая шестью годами раньше выскочила из машины, установленной в одном из шатров ярмарки и предсказывающей судьбу. Сторми стояла рядом со мной, когда я бросил в щель четвертак.

– Мэм, вам известна надпись на той карточке… «Вам суждено навеки быть вместе».

– А потом она умерла. Но карточку ты сохранил. Продолжая верить, что на карточке написана правда. Ты по-прежнему в это веришь?

– Да, – отвечаю я без колебаний. – Я должен верить. Это все, что у меня есть.

– Что ж, Одди, если тобой движет правда этой карточки, тогда, возможно, ускорение, которое пугает тебя, на самом деле именно то, что тебе нужно. Может, это ты сам приближаешься к реализации предсказания? Может, лавина, которая несется на тебя, и есть Сторми?

Открыв глаза, я вновь встречаюсь с ней взглядом. Колышущиеся крылышки, отражающиеся на ее лице и в глазах, могут быть отблесками золотистых огоньков. Я напоминаю себе, что огонь не только пожирает, он еще и очищает. А синоним очищения – искупление грехов.

Аннамария склоняет голову и улыбается.

– Будем искать тебе замок с подходящей комнатой, где бы ты смог найти тот ответ на знаменитый гамлетовский вопрос, который успокоит твое сердце? Или останемся здесь?

Оказывается, я все-таки способен улыбаться.

– Останемся здесь, мэм.

Наш багаж – плетеная корзина с едой для нас и золотистого ретривера, которую собрала наша подруга Блоссом Роуздейл в Магик-Бич. После того как Рафаэль находит полоску травы, чтобы отлить, я следую за Аннамарией и собакой к коттеджу номер шесть, выбранному моей спутницей для себя, и оставляю корзину ей.

На крыльце, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, она говорит:

– Что бы здесь ни случилось, доверяй своему сердцу. Оно такое же надежное, как любой компас.

Белая немецкая овчарка, Бу, составляет мне компанию уже несколько месяцев. Теперь он сопровождает меня к коттеджу номер семь. Поскольку это собака-призрак, справлять нужду ему не надо, и он проходит через дверь до того, как я успеваю ее открыть.

В коттедже чистенько и уютно. Гостиная, ниша-спальня, ванная. Похоже, коттедж недавно отремонтировали.

Есть даже встроенный холодильник, который служит баром. Я достаю банку пива, открываю ее.

Я измотан, но спать не хочется. Теперь, за два часа до зари, я на ногах уже двадцать два часа, но голова работает, как центрифуга.

Включив телевизор, я сажусь в кресло с пультом дистанционного управления в руке. Бу тем временем обследует все уголки коттеджа, его любопытство после смерти осталось прежним. Телевидение спутниковое, так что каналов великое множество. Но везде старье и занудство.

Если судить по новостным каналам, обезвреженные ядерные террористы из Магик-Бич сенсацией не стали. И я подозреваю, не станут уже никогда. Государство считает, что широкая общественность предпочитает оставаться в неведении о таких вот предотвращенных катастрофах, а политическая элита предпочитает держать широкую общественность в неведении, чтобы не будить в ней подозрения о коррупции и некомпетентности в коридорах власти.

На канале «Нат-Джео», в документальном фильме о больших кошках, диктор сообщает нам, что пантеры – разновидность леопардов, черных с черными пятнами. Пантера с золотистыми глазами смотрит прямо в камеру и низким, грубым голосом говорит: «Спать».

Я осознаю, что скорее сплю, чем бодрствую, нахожусь в том сумеречном состоянии, когда сны и реальный мир иногда пересекаются.

На экране пантера впивается в антилопу когтями, валит на землю, рвет добыче горло. Телевизионное насилие не шокирует меня, не будит, наоборот, давит, прижимает к креслу. Подняв голову, торжествующая кошка смотрит на меня – из пасти капают кровь и слюна – и говорит: «Спать, спать».

Я не только слышу слова, но и чувствую их, звуковые волны из телевизионных динамиков пульсируют во мне, этот звуковой массаж расслабляет мышцы, успокаивает нервы.

Несколько гиен пытаются отобрать добычу у пантеры, которая затаскивает антилопу на дерево, чтобы сожрать ее на ветвях, где ей не помешают ни эти волкоподобные твари, ни львы: они не умеют лазать по деревьям и не смогут последовать за ней.

Гиена, с дикими глазами и невероятно мерзкая, обнажает неровные зубы и шепчет в камеру: «Спать». Остальные гиены повторяют: «Спать», – и звуковые волны, проходя сквозь меня, создают очень приятный успокаивающий эффект так же, как голос пантеры на дереве, а голова антилопы болтается на разорванной шее, и глаза смотрят в одну точку, указывая, что их обладательница уже спит самым крепким сном.

Я закрываю глаза, и пантера из телевизора следует в мой сон. Я слышу мягкие, но тяжелые шаги, чувствую, как ее гибкое тело движется по коридорам моего разума. На мгновение меня охватывает тревога, но незваный гость мурлычет, и мурлыканье успокаивает меня. Теперь большая кошка забирается на другое дерево и тащит меня с собой. Хотя я не умер, у меня нет сил сопротивляться. Я не боюсь, поскольку пантера говорит мне, что бояться нечего, и, как прежде, меня успокаивает не значение слов, а звуковые волны, которые, словно масло, утихомиривают волны моего разума.

Это дерево ночи, с черными ветвями, вытянувшимися высоко-высоко к беззвездному небу, и ничего не видно вокруг, кроме глаз-фонарей пантеры, которые прибавляют в размерах и яркости, пока не становятся совиными. Низким, грубым голосом пантера говорит: «Почему я не могу прочесть тебя?» Возможно, это не пантера и не сова, потому что я вроде бы чувствую чьи-то пальцы, словно я – книга с бессчетными страницами, которые переворачиваются, но все страницы пусты, пальцы скользят по бумаге, выискивают выпуклые точки моей биографии, написанные шрифтом Брайля.

Настроение меняется, раздражение читателя буквально прощупывается, и в темноте глаза вдруг становятся зелеными, с эллипсовидными зрачками. Это, возможно, сон, но при этом нечто большее, чем сон.

Хотя сон обычно раскручивается сам, и тот, кому он снится, влиять на него не может, если мне нужен свет, я могу его призвать. Темнота начинает отступать от перепутанных черных ветвей дерева, а силуэт читателя – появляться из тьмы.

Я резко просыпаюсь, словно таинственная фигура кошмарного сна вышвырнула меня из него. Я поднимаюсь, периферийным зрением улавливаю движение справа, но, повернувшись, обнаруживаю, что никого, кроме меня, в комнате нет.

За моей спиной что-то гудит, словно пара умелых рук дернула басовые струны арфы. Когда я поворачиваюсь, местонахождение источника звука не столь очевидно – вроде бы он доносится из ниши, где стоит кровать.

В поисках этого источника я иду в нишу, а потом к двери ванной комнаты, которая приоткрыта. За ней темнота.

Из-за усталости и эмоционального замешательства я забыл взять пистолет. Он остался под передним сиденьем «Мерседеса».

Пистолет принадлежал жене одного священника в Магик-Бич. Ее муж, преподобный, застрелил жену, прежде чем она успела застрелить его. В их конкретной версии христианства, истинно верующие слишком нетерпеливы, чтобы ждать, когда молитва разрешит их проблемы.

Я распахиваю дверь ванной и включаю свет. Гудение усиливается, но вновь за моей спиной.

Повернувшись, я вижу, что Бу вернулся, но он меня не интересует. Мое внимание приковано к объекту, который зачаровал и собаку: что-то быстрое и прозрачное, видимое только потому, что искажает предметы, находящиеся позади, пересекает нишу, выходит в гостиную, кажется, прыгает в телевизионный экран и исчезает.

Объект такой быстрый и бесформенный, что я уже думаю, а не причудился ли он мне, да только по фильму о дикой природе расходятся концентрические круги, словно вертикальный экран – горизонтальный пруд, в который бросили камень.

Несколько раз моргнув, я задаюсь вопросом, видел ли я все это или у меня проблемы со зрением. Феномен постепенно сходит на нет, на экране вновь четкая и устойчивая картинка.

Это был не призрак. Когда я вижу призраков, они полностью повторяют облик когда-то жившего человека и не могут двигаться так быстро, что за ними не уследить глазу.

Мертвые не говорят и не издают никаких звуков. Ни тебе звяканья кандалов, ни тебе зловещих шагов. Они невесомы, так что ступени под ними не скрипят. И уж конечно, не могут они дергать за басовые струны арфы.

Я смотрю на Бу.

Бу смотрит на меня. Не виляет хвостом.